мне на тебя параллельно

Максим Шумецкий с детства подавал массу надежд. Наверняка бы стал бюджетником в хорошем вузе, отличником, и в целом молодцом, если бы на пути к светлому будущему не перегорел и не споткнулся о наркотики. Споткнулся, упал с сальтухой и теперь вместо учебы, будущего и прочих навязанных обществом лживых ценностей работал в сдеке на выдаче товара и снимал на троих с ещё двумя мутными обрыганами обшарпанную хату. Утешал себя тем, что зато в Питере и вообще богема, но был, к сожалению, слишком умен, чтобы вестись на такой самообман. Иногда даже подумывал выпилиться, всерьез. Но вот сегодня, когда к нему на работу в клубах сигаретного дыма явился Гречка, Максим вознес вполне искреннюю для атеиста молитву о том, чтобы его не ебнули. Хуевый образ жизни подразумевал хуевую компанию, но не настолько же! Он встречал этого высокого крашеного мудака на каких-то вечеринках, вечно обсаженного в нулину или просто настолько ебнутого и бешеного, что он казался таким. И был настолько наслышан о его характере, что сейчас судорожно стал припоминать, не косячил ли где-то в последнее время. Неужели хозяин хаты натравил на него за просрочку оплаты? - Максимка. - Загадочно протянул Гречка, уложив всю упакованную в свитшот от томми за двадцать две тысячи рублей верхнюю часть тела на стойку выдачи товаров. Максим давно о таком мечтал, поэтому цену вспомнил сразу. По потертому ДСП зацокали золотыми побрякушками длинные пальцы. Шумецкий не мог понять, что ему нужно испытывать. Вот уж о том, чтобы разозлиться и прогнать и речи не шло. Он утешал себя тем, что это не от трусости, а от вежливости и предусмотрительности. Та его часть, которая отвечала за внутреннего забитого шестиклассника-отличника, которого не брали ни в одну команду на физре, хотела по-фанючески взвизгнуть от того, что такой крутой парень знает его имя. Но в остальном Максим тупо нервничал. Хлопнула дверь, вошли клиенты - жутко жирная парочка. На двоих в них было, наверное, килограмм триста. Максим подумал, что нужно попросить Гречку подождать снаружи. - Давай, заходи, сейчас я подойду к тебе. - Вместо этого он затащил гостя за стойку и препроводил в отгороженное шторкой складское помещение. Не трусость, а предусмотрительность, сука! Пока парочка китов забирала свою не менее огромную посылку, он с возрастающей тревогой ощущал запах свежего курева и вообще жалел, что пошел сегодня на работу. Знать бы заранее и отпроситься! Датчиков дыма тут не было, но курить, естественно, было нельзя. Также естественно Максим понимал, что не рискнет просить Гречку потушить сигарету, куда уж там отбирать. - А ты чего пришел? - Пока киты расплачивались, он решил, что лучше всего для его эго будет притвориться, что они лучшие друзья. Что это вот такая их фишечка, когда один заваливается к другому на работу и нарушает все возможные правила. В конце концов, он обкатывал эту методику всю среднюю школу. Гречка снова не ответил. Он развалился в кресле на колесиках, вытянул длинные ноги в блестящих черных кожаных английских берцах и ткнул пальцем в один из пакетов на ближайшей полке. Об этой обуви Максим тоже мечтал, и знал, что такие ботинки стоили косраей двадцать пять, а ведь новенькие совсем! Шумецкий посмотрел на гостя с откровенной завистью. Вот кому-то все, а кому-то... Гречкин профиль ему напомнил давно забытую олимпиаду по МХК и что-то там про античность и золотое сечение. Ну хотя бы нос у него не античный нихуя, а так, чуть вздернутый, позлорадствовал Максим. Не помогло. Все равно было грустно, завидно и тревожно. - Максик, мы же друзья, да? - Тот склонил голову и слащаво улыбнулся. Неприятно так, сразу вспомнился одиннадцатиклассник Борька Жуков, которому для поступления в военку позарез нужен был аттестат без троек. Зарез этот, собственно,угрожал Максиму. - Ага. - Уныло отозвался Шумецкий. Он и Борьке тогда также ответил. Гречка крутнулся на стуле, затушил бычок прямо о стол и улыбнулся теперь уже хищно, обнажил свои кривоватые зубы. Максим добавил этот его недостаток в свою коллекцию, к неримскому носу, но легче все равно не стало. Захотелось сглотнуть. - Ну тогда че там у тебя, пара косариков найдется? Десять-пятнадцать, если точно. Одна часть Максима снова хотела фанючески взвизгнуть. Гречка занимал у него деньги! Но большая, разумная часть, дернулась и невольно сделала шажочек в сторону. Аккурат так, чтобы закрыть кассу. - А зачем тебе? - Аккуратно спросил он, надеясь, что как-нибудь рассосется. Был бы тут один известный в Питере полицейский, подсказал бы, что не рассосется, совершенно точно. Но известного в Питере полицейского рядом не было, и Шумецкий продолжал надеяться. Гречка продолжил улыбаться, но теперь совсем неприятно. Как-то так задрал уголки рта, как будто сейчас вот собирался поднять верхнюю губу по-собачьи, и наброситься на глотку. - Ну разве друзья такое спрашивают? У Максима было семь тысяч на карте и не было другого выхода. И поэтому через три минуты у него не было семи тысяч, зато был номер его нового лучшего друга Гречки и стойкий тошнотный запах крепкого курева, пеленой висевший над складом. Пришлось подпрерть открытую дверь коробкой и надеяться, что в ближайшее время не нагрянет никакой скандальный пидарас и не накатает телегу в службу поддержки. Мечтать о возвращении денег Максим даже не пытался. День был испорчен окончательно. И дело было даже не в том, что до зарплаты придется перебиваться у приятелей и он точно не сможет заплатить за хату в срок, и не из-за того, что он мог позволить себе только ботинки из бершки, притворяющиеся этими самыми английскими берцами за двадцать пять кей. Максим просто ощущал себя нищим, уродливым и тупым. И злорадная мысль о том, что Гречка был настолько туп, что вместо того, чтобы поставить брекеты, купил себе на свои кривые зубы золотые грилзы, его совсем не утешала. Гречке наверняка бы польстило, что он, не делая вообще ничего, умудрился так мощно попустить случайного лоха. Но он забыл про Максима навсегда в ту же секунду, как вышел из сдека. Он и зашел-то сюда чисто по воле рока - заметил на улице условно знакомое ебало, нашел аккаунт в инст и спонтанно стряхнул немного денег. И сейчас вот тоже утешался мелочами. Например, тем, что мог пополнить счет телефона или купить себе в аптеке пластыри и пачку цитрамона. В целом же ему было паскудно. Он не пиздец как натер ноги, и не ощущал всю классовую ненависть английского скинхеда только когда сидел. Но это было меньшей из заебок, и в каком-то смысле он даже находил успокоение в тяжести резиновой подошвы и металлического стакана в мыске. Куда больше его ебало другое. Он выкинул бычок в урну, сдержал рвотный позыв в неё же и завалился в машину. Не в ласточку. Сегодня его жоповозкой служил в меру уродливый дастер оливкового цвета. Гречка никогда бы по своей воле не сел бы в такую унылую офснопланктонскую тачку, но сегодня это было для дела. И вчера, с серым сандеро, тоже. И позавчера, с серебристой камрюхой. Хотя последняя была даже неплоха. Или это он сам себя пытался в этом убедить. Как и в том, что та хуйня, которую он творил в последние дни, имела хоть какой-то смысл. Но тут нельзя было заиграться и заубеждаться слишком плотно, потому что смыслу этому лучше было оставаться в виде абстрактного расплывчатого пятна. Примерно такого, какое он посадил на свою любимую рубашку и из-за которого парился сейчас в ебучем свитшоте поверх. Кофейный след расплывался прямо под копытами у вышитого на груди игрока в ебучее поло. Гречка раздраженно выплюнул сквозь зубы нервное шипение и дернул воротник. Гречка редко настолько люто и долго грызся сам на себя. Но вот сейчас, пока расшнуровывал ебаные ботинки и переклеивал пальцы и щиколотки новым слоем пластыря, почти зубами скрипел от злости. Его уже несколько дней мотало, как забытую в кармане куртки зажигалку в барабане стиралки. Количество закошмаренных им случайных полузнакомых, по ощущениям, шло на десяток. Наверное, в Питере вводили красный уровень тревоги по районам, когда он пересекал их границу. А может, просто бессовестно и бессмысленно льстил себе. Можно было понять - он почти не спал, поэтому голова постоянно муторно и раздражающе ныла, как будто кто-то оставил в черепе телефон на виброрежиме. Или вибратор в ухо засунул. Проглоченный на сухую глотку цитрамон не помогал, или, может, помогал, но не так быстро, как нужно было бы. Гречка откинулся на сиденье, втянул воздух через нос и выпустил через рот. Немного отпустило - от всего, чем он сам себя умудрился нагрузить. Руки ещё немного тряслись, но в целом он ощущал себя почти нормально. Вибрация телефона в голове сходила на нет, но вместо этого зазвонил телефон на пассажирском сиденье. Новый. Тот, предыдущий, так и не очнулся до конца после бассейна, и он клятвенно пообещал себе, что отнесет его в ремонт, а пока купил новенький. Остававшиеся на карте после покупки восемьдесят три тысячи стремительно смахнулись на пол дорожками по любой твердой поверхности. Нос немел и болел, но это было такой мелочью, что Гречка даже не парился. Потер кончиками пальцев, проверил, что гордость и достояние его лица всё ещё на месте, и взял, наконец, трубку. - Ты где? Звонил Сурик. Гречка завис. Честно отвечать ему не хотелось, да и не получилось бы - отсюда разглядеть хоть какие-то ориентиры было невозможно. Но он честно покрутил головой внутри машины. - А что? Сурик хихикнул. Ничего смешного не было, но Гречка догадался, что он уже успел дунуть. Или сколько там времени, можно ли говорить “уже” и “успел”, или лучше будет сказать “завершил тяжелый день”? Он залип на этой мысли настолько, что другу пришлось переспросить дважды, чтобы пробиться через стену тупняка.- Говорю, подъезжай давай, хватит дуться. Гречка и не дулся особо. Он просто чисто случайно не виделся ни с кем из друзей после вечеринки. Сразу после был у того, о ком сейчас и думать было тошнотно, а потом пару дней отсиживался на своей хате. Опасался, что ебаный урод, которого он вскрыл как шампанское, и именно что штопором, накатает заяву. Но ничего не происходило, и Гречка потихоньку успокоился. Правда, никому из пацанов так и не ответил в дм. - А куда? - Он поймал себя на том, что бездумно и безуспешно дергает застрявшее на отекшем указательном пальце золотое кольцо. Кожа под ним покраснела и чуть-чуть опухла. Надо было переставать заниматься хуетой. Вообще, во всех смыслах. Он за эти несколько дней умудрился с какой швалью только не перетереться, но только не с корешами. А ыведь они же никогда не гнали на него и его ебанутые приколы! - Ну я сейчас от Крис выезжаю, могу там тебя подождать в кафехе. Все равно не жрал нихуя. Гречка положил телефон обратно на сиденье и потер виски пальцами. Ему нужно было сосредоточиться, потому что сейчас в голове только гулко раскатывалось эхо суриковых слов. Как в старом кассетном мультфильме, когда оригинальная иностранная дорожка перекрывалась наполовину гнусавым одноголосым переводом, и понять что-то было совершенно нереально. Он представил себе тупую суку во всех мельчайших деталях, какие успел запомнить. Лицо только наполовину, потому что верхняя часть спрятана за круглыми рэйбенами, руки с короткими наманикюренными ногтями, обтянутую леггинсами жопу. Железистый привкус сразу же наполнил рот, выплеснулся в воздух с хрипловатым вздохом и повис капельками конденсата на стекле. Тупая сука все равно никуда от него не денется, он проследил за ней до дома. И он знал, куда она отправится сегодня вечером, и завтра - тоже. Железистый привкус во рту стал почти тошнотворным. Гречка выругался и зашарил по карманам в поисках сигареты. Сурик забубнил что-то в трубке и пришлось его поднять. - Да, да, я приеду. Закажи мне что-нибудь, я тоже нихуя не хавал. Мысль о еде заставила желудок сжаться блевотным спазмом, но Гречка почти не обратил на него внимания. Наверное, ему реально надо было пожрать. Он не мог вспомнить, когда в последний раз что-то ел, сейчас в нем болтался только омерзительный эспрессо и на удивление неплохой лонг-айленд. Но это не считая ебаного мефа, ясное дело. Он кинул телефон обратно на сиденье. Слишком небрежно для новеньких, только-только обретших форму металлической коробочки с микросхемами ста с лишком кесов, но Гречке было поебать. Не в бабках счастье. Счастья вообще нихуя нет. На дастере было непривычно - размеры, форма, все другое. Как дрочить член чужого мужика после своего собственного. Аналогия выбила нервный смешок и резкий проскок на красный. Он попытался отвлечься на что угодно другое, но мысли уже крутились в одном, жутко стыдном направлении. Гречка зажмурился, что на такой скорости в плотном потоке было идеей не из лучших, да и не помогло нихуя. Перед закрытыми глазами все равно обрисовывался ебучим сияющим контуром здоровенный хуй ебаного майора. Он прикусил язык и чуть не вылетел на тротуар, телефон подпрыгнул на сиденье и почти свалился на пол. Ебаное видение хуя растаяло, издевательски помигав напоследок. Гречка сжал зубы и руки на руле, и приложил все усилия чтобы голова не принялась воспроизводить все прилагающееся к этому хую. Теперь во рту было на самом деле солоно от крови. Он нервно потер нос, как будто это могло помочь остановить кровотечение из прокушенного языка. Наверняка собрал штрафов уже на десятку. Но ему и обычно было поебать, а сейчас, когда в нем метались протоны, нейтроны и прочая научная хуйня, и он был почти ходячей ядеркой с перегретыми реакторами, это вообще не имело значения. Он катался зигзагами, перескакивая с полосы на полосу как обезумевшая блоха. В голове было слишком много всего, и Гречка не отказался бы сейчас пробить ей лобовуху. Он думал о тупой суке и её тупой жопе, о том, что в этот раз при слежке он даже не пытался быть незаметным. Ему нравилось, что уже на второй день эта блядь стала оглядываться через плечо и крутить ненужные повороты по городу. Бесполезно, он же знал, куда она в конце концов приедет. Пополам со злостью Гречка испытывал и ядовитое торжество, когда ощущал через три автомобиля между ними её тревогу. И по связке с сукой, он постоянно думал о блядском Громе. Порой ударялся в странный кислотный мистицизм, и ему казалось, что эта навязчивость происходит только потому что они не поебались. Раньше же такого не было - он подставлял жопу и получал свое секретное удовольствие, и забывал об этом до следующего звонка. А теперь гештальт не был закрыт, и Гречка не мог избавиться от картинок. Он и не думал намеренно о Громе, сука, с какой стати такая честь, просто оно само пролезало в прорехи его синтетического кайфа. Ладони вспотели так сильно, что соскальзывали с руля. Каким-то чудом он со скрупулезной аккуратностью умудрился припарковаться на единственное свободное место у знакомой кафешки. Прикольно, потому что пару часов назад засунуть член в ширинку и не прищемить ничего молнией казалось задачей из разряда ядерной физики. Дверь получалось открыть только на узенькую щелку, или пришлось бы расцарапать бок чужому автомобилю. Останавливало Гречку не то, что это было хуево, аморально и грозило влетом на бабки, а то, что машина рядом с водительской стороной оказалась родной сестренкой ласточки, только синей. На эту секси красотку у него рука не поднялась, и он пролез между машинами, прижимаясь руками к пыльному горячему боку дастера. Мозг ехидно предположил, что хуй Грома мог бы быть эскалейдом, знаешь, типа как морген пел, кади-кади-кадиллак, но уж точно не экономклассным дастером. А какой детдомовский мальчик не видит венец своего существования в том, чтобы рассекать на кадиллаке? Оседлать его мощный горячий мотор, сука. Гречка отдернул ладони от металла так резко, будто тот раскалился до красноты. Хотел то ли дать себе пощечину, то ли снова потереть виски, чтобы вся эта похабщина рассыпалась на маленькие кусочки и не дай Бог не просочилась наружу, на обозрение его друзьям и всему миру. Но посмотрел на свои покрытые серой пылью пальцы и передумал. Лучше пускай его терзают мысли о хуях, чем прыщи. Гречка гордился своей способностью быть убитым так или иначе, но при этом выглядеть намного лучше, чем стоило бы ожидать с таким образом жизни. Но испытание дорожным говном его кожа точно не вынесла бы, особенно после хлорки и майорского ебаного хозяйственного мыла. - Ты че, Иисуса увидел? - Сурик внезапно оказался у него прямо под ухом. - Не залипай, идем. Гречка перестал рассматривать свои руки и позволил другу затащить себя в кофейню. Тот выглядел именно так, как нужно выглядеть после того как хорошенько накуришься в компании Крис. Крис была толстожопая, рыжая, охуенно сисястая, охуенно же сосала и на этом ее достоинства кончались. Но им всем, блядь, этого вполне хватало. Вот и Сурик сейчас был растрепан и несколько более взволнован, чем обычно. На футболке у него были отпечатки помады и туши, как раз в районе сердца. Подстрелили пацана. Наверное, что-то такое отметилось и в районе ширинки, только на черных джинсах заметно не было. Гречка хихикнул, плюхнулся на мягкий диванчик и принялся оттирать ладони салфеткой. Грязь, кажется, только въедалсь сильнее, и это его жутко раздражало. - Ты бы помыл. - Философски заметил друг. Гречка покосился в сторону туалета, но не рискнул снова встречаться с зеркалами. Больше такой хуйни, как тогда в кинотеатре, с ним не происходило, но все равно. Он вполне объективно понимал, что в последнее время юзает больше, чем стоило бы. Ходит по тонкой красной линии между собой и теми, кого обычно пиздит и глубоко презирает. В голове крутились утешительные “я все держу под контролем” и ебануто-ироничное “один раз не пидорас”. В голове эти аргументы переодически сталкивались и слипались во что-то нелепое, типа “один раз и пидорас под контролем”. Поэтому пришлось ограничиться влажной салфеткой. Она пахла лимоном, и желудок среагировал на этот запах новым спазмом. Сурик философски и неспеша уплетал жирный бургер, и от его вида у Гречки одновременно заболел живот и закружилась голова. И хочется, и колется. Колоться он не собирался, поэтому заказал себе такой же и ещё большой сладкий раф. - Все. - Решительно заявил Сурик, загребая подмякшую влажную картошку по-деревенски. - Сегодня едем обкатывать этот ебучий додж, и если ты его не возьмешь, то возьму я. И если не поедешь, то тоже возьму я. Заебал, надеюсь, в этот раз у тебя руки в порядке? Гречке как раз принесли его заказ, поэтому он попытался обдумать варианты, пока сбивал трубочкой пышную шапку взбитых сливок с кофе. Он так и не решил, хочет ли машину себе. В хотении, собственно, весь вопрос и заключался. Если ему чего-то хотелось, он это брал. А если нет, то забывал навсегда и никогда больше не вспоминал. В голове снова засвербело тоненьким сверлышком воспоминание о том, что он так недавно хотел до жути, но так и не получил. Гречка прикусил зубами язык в том месте, где он слегка припух и кровоточил, и болевая встряска помогла прогнать все это дерьмо прочь. - Не, на этот раз у меня ноги в говно. - Булькнул в стакан. К бургеру пока так и не притронулся, не был уверен, что его не вывернет сразу же после, прям тут, посреди чистенького зала. Сурик наклонился под стол, чтобы посмотреть на его ноги и довольно засмеялся. - Бля, так вот оно че! А я думал, что ебанулся! Смотрю, ты, бля, явно повыше стал, чем был, и думаю, то ли я чет укоротился под Криськиными сиськами, то ли ты сука растишки обожрался. Гречка криво ухмыльнулся. Подумал почему-то о том, что тракторная подошва хороша будет не только тем, чтобы пиздить ею кого-то без жалости, но ещё и тем, что сожрет те пару сантиметров разницы в росте, которая была у них с майором. Зачем ему это надо было, он не знал, но все равно ощутил дурацкое удовлетворение. - У тебя че, с Крис все серьезно? - Он все же рискнул съесть ломтик картошки. Тот проскользнул в желудок, как ржавый гвоздь. Спросил не ради интереса, а чтобы зачем-то слегка поддеть Сурика. Плюнуть ядом ему в недопитый лимонад. С Крис-то ни у кого ничего серьезного никогда случиться не могло, это все знали. Хуй знает, зачем. Сурик не обиделся, видно, не отпустило до сих пор благодушное опьянение. Снова засмеялся. - Ну ты приколист бля, не, не, просто звякнула и сказала, что у неё есть шмаль. Ну я и приехал, че я, дурак что ли не приехать. А ты? Очевидно, он пытался поинтересоваться, где Гречка пропадал. Но рассказывать не хотелось, ни про первые странные сутки, взорвавшиеся под конец диким и до сих пор непонятным ему фейерверком эмоций, ни про все остальное. Остальное он, если честно, особо и не помнил. Ну ходил где-то, в уши долбилась музыка, ноздри раздирало крошечной кристальной пылью. Ещё была тупая сука, та самая. И какая-то другая тупая сука, которую он встретил вчера ночью на чьей-то коммуналке с ебаной зассаной парадной, но охуенным видом на Неву из окна. У неё была татуировка на ляшке и крашеные в синий цвет волосы, она явно его знала и была в восторге от возможности поебаться. Даже на анал согласилась почти сразу, куда скорее, чем сам Гречка понял, зачем вообще попросил именно в жопу. Наверное, хотелось ради разнообразия ебать, а не быть выебанным. Но кончить так и не вышло, потому что она пищала как блядская собачья игрушка при каждом толчке, а его яйца бились об её жопу, и сочетание этих звуков пробивало в нем дикий ржач. Наверное, очко он ей развальцевал за эти бесконечные пять миллионов фрикций до состояния водопроводной трубы. Короче, нечего было рассказывать. Поэтому он забросил ноги на соседний пустующий стул, в надежде, что кровь к ним либо прильет, либо отольет куда-то, и болеть будет чуть поменьше. Откинулся на спинку своего стула и запустил в рот ещё одну порцию картошки. - Да ниче. Так, отлеживался. Сурик кивнул. У него на тарелке уже ничего не оставалось и он жадно глядел на гречкин бургер. Гречка прикинул, хочет ли он блевать, решил, что нет, и оттолкнул тарелку в направлении друга. Тот с радостью впился в теплую ещё булочку зубами, аж соус брызнул. - Ты настоящий товарищ, Гречка! - Пробубнил с набитым ртом. - Кстати, а твоя Ирка работает сегодня? Ирка “его” никогда не была. Он вообще такими словами и чувствами предпочитал себя не связывать. По меньшей мере, с людьми. Вот про ласточку или про хату он спокойно и горделиво говорил, что они его. А люди... Ну сука, разве что если торчали ему пару десятков косарей. Но Ирка реально в некотором роде была особенной. К ней Гречка по крайней мере старался относиться по-человечески, надевал гандон по первому требованию и не кончал из вредного хулиганства на волосы. Даже иногда смотрел с ней за компанию её ебучие тупые сериалы про трапов и негров. Дело в том, что Ирка была парикмахершей. И вполне себе нихуевой, не с полутора классами путяжки. Получала какие-то там сертификаты, даже ездила однажды в Бельгию на охуенно дорогие курсы. Умудрилась подцепить там трипак, о чем доверительно сообщила Гречке. Впрочем, сделала это до очередного их перепиха, что тоже шло ей в плюс. А ещё Ирка работала в охуенно пафосном салоне и когда клиентов особо не было, могла подстричь или покрасить своих знакомых за сумму материалов и небольшое вознаграждение в карман. Или в рот, но это принималось только от Гречки. Короче, о давнишнем подкате в каком-то клубе к странноватой почти лысой девочке он с тех пор ни разу не пожалел. - Щас гляну. - Он достал телефон. Вообще-то, действительно было бы неплохо привести голову в порядок. Хотя бы снаружи. “Иришка кисуля моя можно к тебе сейчас заскочить? я и друг мы быстро” Он потупил секунд пятнадцать над смайликом, потом воткнул три черных сердечка и молящиеся руки. Нормально. Ирка ответила минут через пять, когда Гречка уже высосал легший на желудок жидким льдом кофе и взвешивал, хочет ли курить настолько, чтобы снова встать на ноги и идти на улицу. Скорее всего, это у него было бы буквально через кровь и фигурально через слезы, и все ради возможности закоптить себе легкие и сдохнуть в тридцать. “тебе прям сильно надо?” Он не стал спрашивать Сурика, потому что понял, что ему вот реально сильно надо. За эти десять минут представление о собственной внешности в его голове успело трансформироваться, сузиться, растянуться и зациклится в конце концов на этой мудацкой темной полоске некрашенных корней. Гречка её теперь почти физически ощущал как какой-то ебучий венец позора и уродства. Он не был против трешатины и на лавры рафинированного мальчика из хорошей семьи претендовать даже брезговал. Но трешатина в его представлении о прекрасном должна была обязательно переплетаться с чем-то охуенным и дорогим, и ни на что настолько д орогое, чтобы компенсировать эти ебучие корни он пока не заработал. “ага ириш заюш ну очень сильно надо дорогая моя” Подумал, покопался в галерее и прицепил нюдес, который сделал довольно давно, но Ирке ещё не посылал. Не банальный дикпик, а прям почти полноценное произведение искусства нахуй. С малиновым светом и полутенями, пресс смотрелся заебись, и хуй не прям так очевидно стоял, а как бы так загадочно, но с полным представлением о размере. Вообще, он эту фотку сделал для совершенно конкретного адресата. Был объебан пииздец как, что вполне иизвиняло такой порыв. Но у адресата нокия блядь кирпич, поэтому ничего не вышло. Зато девкам нравилось, и этот конкретный нюдс Гречка использовал уже не раз. “это все для тебя ириш” Ну и ебучий смайлик баклажана добавил, если вдруг на фотке хуй слишком уж завуалированно вышел. Помесил остатки взбитых сливок и какого-то ебаного ледяного снега трубочкой на дне стакана, то и дело косясь на телефон. Гречка был уверен, что фотка сделает свое дело. А вот в том, хочет ли он Ирке предоставлять то, чем заманивал, уверен уже не был. Загнаться по этому поводу ему мешала ноющая и щиплющая одновременно боль в обоих мизинцах на ногах и понимание того, что слиться от ебли вообще не сложно. Особенно если ничего напрямую не обещал. Особенно если у тебя на этот раз партнерша, а не партнер в два раза больше и немножко выше. От того, чтобы его мысли снова утекли приторной патокой в сторону чужих и совсем уж здоровенных баклажанов, Гречку спасло уведомление о новом сообщении. Он сцапал телефон и через секунду радостно хлопнул Сурика по плечу, так, что тот от неожиданности уронил на экран своего телефона испачканную в сырном соусе картофелину. - Слыш, я решил все. Ирка сказала, к половине восьмого припездывать где-то. Друг, судя по выражению лица и расплывающейся по стеклу капле соуса, собирался высказать недовольство такой бесцеремонностью, сменил гнев на милость и довольно усмехнулся. - Ну нихуя ты решала! Будем значит секси. До половины восьмого у нас... - Он посмотрел на телефон, снова наткнулся на соус, раздраженно стер его салфеткой. - Пять часов еще почти. Гречка вообще-то хотел предложить Сурику отправиться к кому-нибудь на хату и хорошенько накуриться. Он измучил свои нервы постоянными качелями из искусственного возбуждения и гиперболизированного замедления, перекормил жирными эрзац-эндорфинами. И укутать их в утешающую сладкую вату травяных паров было отличной идеей. Может, у него даже перестало бы судорожно сводить челюсть каждый раз, когда он думал о тупой суке. Но у Сурика были другие планы. Он хищно прищурился и драматичным жестом выходца из какого-то старого вестерна отодвинул опустевший гречкин стаканчик из под кофе. - Руки и жопа у тебя в порядке? Вопрос про жопу захватил его врасплох, и Гречка с ужасом осознал, что слегка паникует. Он попытался задрапировать панику кривой усмешкой. - Че блядь за вопросы, Сур? Тот фыркнул. - Ладно, не бесись, я пошутил. Я имею в виду, щас соберемся и сука возьмем эту ебаную тачку, и ты прокатишься за рулем и четко пояснишь мне, берешь ее, или я свою крипту в наличку перевожу. Гречка протяжно вздохнул. Он и сам не мог понять, что не так с этим доджем. Тачка была идеальная во всех смыслах, да и вариантов ответа было только два. Эдакий тест для детишек-дебилов. Ему приходилось решать вопросики и посложнее, и нихуево он между прочим их разруливал. А вот с машиной становился в тупик. Наверное, та часть его мозга, которая отвечала за однозначные и бесповоротные хотелки, была в последнее время занята чем-то более грандиозным. И к сожалению, сложнодостижимым. Он поморщился, отгоняя всю эту херню. Да не, просто бабок жалко стало. С гаражом решать надо будет, и на кого регать тачку решать, да и налоги тоже. Вот так вот все просто. - Я вообще-то планировал предложить тебе накуриться. - Вздохнул он. Сурик энергично кивнул. - Накуримся обязательно, сто проц. Я щас договорюсь, чтобы ее на профилактику приняли в салон, чтобы сразу сделать. Пока тачку будут смотреть, мы и накуримся. План звучал неплохо. К тому моменту, как надо будет садиться за руль, его уже прилично попустит. О том, как он вчера ещё нюхал прям за рулем на платной парковке в центре, Гречка решил сам себе не напоминать. - Ток мне надо будет тачку отогнать на стоянку. - Он вдруг вспомнил про дастер, и понял, что совершенно не хочет больше усаживаться за руль. И ассоциации с хуями тут были совершенно не при чем. - Я не на своей сегодня. Сурик удивленно на него скосился, но вопросов задавать не стал. Вместо этого энергично покачал головой. - Не-а. Нет. Нет блядь. Я как хороший друг даю тебе шанс попробовать додж в деле, бегаю за тобой как шкура, хотя давно мог бы уже выкупить его. А ты сейчас уедешь ставить машину и проебешься еще на две недели, и подохнешь там на этот раз, не приведи Господь. Так что нихуя. Щас я Крис попрошу, она за твоей жоповозкой присмотрит. Он решительно и громко отдвинулся от стола, встал и поманил Гречку за собой. Тому жутко не хотелось сползать с двух стульев, на которых он так удобно устроился, но в стаканчике из-под кофе на дне оставалась только какая-то растаявшая мерзость, а больше поводов тут сидеть не было. К тому же хотелось курить. Поэтому пришлось вставать и хромать на выход следом за резво ускакавшим другом. Крис жила в этом же доме, и балкон у неё выходил четко на парковку внутри двора. Когда Гречка прикончил свою сигарету и добрался до друга, он уже активно махал рукой и кричал что-то в телефон. Со балкона на втором этаже во всей своей обширной красоте свешивалась Крис и махала ему в ответ. Длинные волосы развевались на ветру и больше всего она напоминала сейчас ведьму или русалку. Каким бы потусторонним созданием она не была, это создание в любом случае было жутко жадным до хуев. - Кристиш, котенок, ну что, присмотришь за машинкой? Зелененькая такая! Да, Гречка сейчас пригонит. Да-да, кисуленька, спасибо тебе, роднулечка! - Потом ткнул Гречку локтем и прошипел уже в сторону от трубки. - Помаши ей рукой, а то обидится. Гречка нехотя поднял руку и покачал ладонью. Вообще-то, опыт общения с Крис у неё был исключительно положительный в постельном смысле и куда более сомнительный если говорить обо всем кроме этого. Она была туповата и общалась исключительно уменьшительно-ласкательными. С ним в разговорах она всегда вставала в тупик, потому что одним из преимуществ его кликухи была полная невозможность адекватно её сократить. Потом пришлось снова переться к машине, забираться, выезжать жопой, корячиться, чтобы зарулить во двор и занять там единственное свободное место. Впрочем, находилось оно прямо под нависающими над ограждением балкона кристиниными сиськами. Она в приступе нежности к продолжающему ловко сыпать всякой слащавой чушью Сурику высунулась почти наполовину. Гречка представил, как она теряет равновесие, падает с балкона и размолачивается в кровавую кашу прямо о крышу дурацкого дастера. Картинка перед глазами вычертилась такая реалистичная, что он почти ощутил запах крови по горячему асфальту. Кофе кувырнулся в желудке и ненавязчиво попросился наружу. Он моргнул, дробя мерзкое видение на кусочки, и отвернулся. - Ты че так с ней сюсюкал, запал что ли? - Уже удобно устроившись на пассажирском суриковой японки и расположив ноги насколько возможно безболезненно, Гречка насмешливо уставился на друга. - Ты имей в виду, Крис дама очень б/у, настолько, что это уже даже пиздец как неприлично. Ему не хотелось поддевать Сурика, но скопившийся внутри ядовитый осадок надо было как-то утилизировать. Он выбрал самый безобидный вариант, предположив, что друг на такую хуйню и откровенный байт не поведется. Расчет оправдался, когда тот широко ухмыльнулся. - Прикалываешься? Нее, ну ты ж знаешь Крис, ей кто больше всякой хуеты навешает, тот и жених. Между прочим, ради тебя пидараса старался! Чтобы твою говновозку никто не покоцал. Кстати, а че ты на ней? Гречка вздохнул и отвернулся к окну. Признаваться честно он, ясное дело, не собирался. Его кореша были привычны к его заебам, но это наверняка даже их заставило бы мрачно охуеть. А ему такой еботни и после истории со штопором хватало, даром, что никто ничего не озвучивал. Хотя сейчас именно этим и можно было отмазаться. - Да после той хуйни на вписоне не хотел светиться особо. Кстати че там, ничего не слышно? Сурик пожал плечами. - Не, четко все. Но ты тогда реально ебу дал, тут уж не обижайся. Мы охуели все. Гречка хмыкнул. Ну ещё бы. Можно было, конечно, справедливо поинтереосваться, что же друзья не видели ничего стремного в его повадках, когда те шли на пользу делу, но решил не набрасывать. Реально же зря психанул. - Да чет перепаяло. Ну, бывает. Не умер же никто. - Пока не умер. - Заржал Сурик. Гречка издал в тон ему кислый смешок, но особо веселиться чет не хотелось. Машину оставили около дома Романыча и там же забрали многострадальный додж. Гречка уже более-менее оклемался и погонять ему действительно захотелось. Но тут уже уперся Сурик. Он настаивал, что нужно прямо сейчас и обязательно сегодня ехать на сервис и гонять машину по диагностике. Ну и накуриться обязательно, куда без этого. Пришлось соглашаться. Отчасти, потому что Сурика переспорить было нереально, а отчасти потому что накуриться тоже хотелось. Руслан Волошин устало потер глаза. Поспать бы! Он, конечно, сам бы во всем виноват. Ебенячий желтый мерс ему пригнали еще в конце той недели, и для такого механика как он, работы там было дня на полтора. Но он быстро оценил платежеспособность богатенького лоха, сделал озабоченное лицо, долго мониторил тачку и потом вынес вердикт - неделя, и это с доплатой за срочность. Лох предсказуемо повелся. Руслан отлично чуял, кого так разводить нужно, кого можно и, наконец, кого нельзя. У него вообще было много достоинств - механик от бога, не тупой, да и красивый, от девок, по крайней мере, отбоя не было. Только на эти все достоинства шли у него две слабости. Первая мешала только с девками. Точнее, девкам мешала - потому что Руслану кроме его девушки и почти уже невесты Варвары никто не нужен был. Они еще в школе, в пятом классе начали мутить, и так с тех пор и оставались вместе. Варька всегда была самая красивая, а он хулиган, самый авторитетный что в школе, что в ПТУ. Король с королевой. А вот вторая слабость ему здорово попортила жизнь. Руслан был не дурак объебаться. Сам и себя, и Варьку убеждал, что может бросить в любой момент, конечно. Но что-то как-то не хотелось пока. И если просроченные из-за марафонов заказы ему прощали за репутацию, то вот с этим мудацким долгом оказалось сложнее. И влип-то случайно, был на нуле, а тут Мансур Ильхасов, постоянный клиент, предложил подсобить денежкой, когда он ему пожаловался походя. Руслан и Мансура, и его дружков знал шапочно, они к нему тачки гоняли, платили аккуратно, не бычили, ну и на тусовках бывало пересекались. Он знал, что они ребята мутноватые, но и себя считал не опущенцем каким-то, поэтому согласился. А то Варька бы точно не поняла, почему ей на день рождения не айфон, а шоколадка и сертификат в Летуаль на тысячу. Проблемы накатили резко и непредвиденно. Он тогда просрочил один платеж, думал, ничего, Сурик же из своих денег дал, ну недельку подождет. Написал ему в телеге да и забыл, как раз нужно было добить гелик денежному клиенту. Вспомнил только ночью, когда закончил работу и уже собирался домой. Вышел мастерскую запереть и понял, что на стоянке как-то многовато транспорта. Потом и машины узнал, и даже почти словил облегчение. Стояли только тачки нехорошо так, полукругом. Если бы Руслан бы вдруг сбежать попытался, ничего бы не вышло. Волошин маленько подобосрался, хотя раньше ничего подобного не испытывал. В боевую юность он сам, бывало, лохов подобным макаром щемил, а вот его самого никогда так не загоняли. Сначала он еще пытался авторитетом давить, бычить, но потом ему пару раз в ебало ткнули, он залился кровью и заткнулся. От шока больше, чем от боли. Знал, что надо отбиваться, что если сейчас опустят - никогда уже больше не встанет, но не мог. Их же, сука, пятеро было, все с битами и с ломиками из арматурин! Так и лежал, как ебаный терпила, на грязном бетонном полу. Потом ему популярно объяснили, что деньги-то он занял не у Сурика и даже не у всей компашки, а у очень уважаемых людей. И очень уважаемые люди просили передать, что теперь, к сожалению, придется платить больше, чтобы не было соблазна снова просрочить платеж. На счетчик, короче, поставили. Все это до него популярно и глумливо доносил высокий забитый татухами парень по прозвищу Гречка. Присел рядом на корточки и издевался с удовольствием, то и дело откидывая с лица нервным движением головы пряди сухих обесцвеченных волос. Болты у него были с булавочную головку, губы как будто сами собой то и дело расползались в странную дикую улыбку, а лицом Руслан утыкался почти в носы его новехоньких кроссовок, которые еще пахли кожей. Потом они взяли этот долбаный гелик, “покататься”, и Руслан поседеть успел, пока до утра ждал, вернут или нет. Натурально причем, больше седых волос появилось. Вернули, целый, грязный только, он его как раз вымыть успел, а тут и хозяин за тачкой приехал. Долг он уже давно выплатил, но эти ребятки теперь чинились у него без очереди и бесплатно. Сначала, конечно, попытался взбрыкнуть, хотел подтянуть корешей и дать отпор. Терпилой он никогда не был и становиться не собирался. Кореши сначала перспективу махача восприняли с энтузиазмом, принялись строить планы. Но вечером к ним подошли мужики постарше и один из них, Егор Штырь, отвел Руслана в сторону. - Слыш, Русик, ты не дури. Руслан сделал вид, что не понял о чем речь. Штырь сплюнул на землю. - Ты знаешь, у кого бабки-то занял? У Мамеда, вот у кого! Эти пидорасы под ним бегают. Ты, конечно, можешь им ебла пообломать, но только потом скорее всего тебе обломают все что можно и нельзя. Сука. Он-то, дебил, надеялся что под большими людьми они сами себя подразумевают! А тут вон оно как. Поэтому пришлось отзывать операцию “месть” и мириться с тем, что кое-кто будет у него чиниться бесплатно. Варька ему конечно ебала мозги, типа чего он прогнулся, но Руслан ей все так выкрутил, что это его кореша и он им чисто по-братски услугу оказывает. Не хотелось признавать, что он уже не король, а так, крестьянин сраный. Правда хуевый человек хуев во всем, поэтому ребятки приезжали за оброком обычно как назло, в самое неподходящее время. Ну точно как специально! Вот и с этим желтым мерсом так вышло. Руслан получил аванс, рассчитал, что уж из недели два-то дня выкроит и затусил. Причем опять с эти ебучим Гречкой, на его хате. Хотелось себя ровней ощутить, а тут как раз позвали. Затусил мощно, жестче чем планировал, а когда отошел и завалился в салон, выяснилось что Ленька Кастет еще два дня назад припер свою жоповозку и очень настаивал, чтобы ему как можно быстрее вправили вмятину. Та оказалась сложная, въебался кто-то в него хорошенько, еще и за эмалью пришлось гонять. Так что на мерс времени оставалось совсем впритык. Руслан рассчитывал поднажать и закончить к вечеру, но нагрянули Гречка (да чтоб он сдох), Сурик (тоже чтоб сдох) и шикарный додж. Из этой троицы закатать в бетон и сбросить в говняные отстойники не хотелось только тачку. Сурика он ненавидел люто за то, что тот втравил его во все это, а Гречку - за унижение. Уроды предсказуемо потребовали немедленно и прям вот сейчас провести полную диагностику машины. Руслан хотел было отговориться, потому что мерс нужно было доделывать до вечера, кровь из носа. Думал даже набраться смелости и огрызнуться в ответ. Но как всегда в последний момент передумал и засунул язык в жопу, припомнив слухи о том, что может сделать Мамед, если взбесится. Да и сами его посетители доверия сегодня не внушали особенно - темные чуть раскосые глаза Сура ничего не выражали и смотрели слегка расфокусированно, а Гречка наоборот был на взводе, то и дело вскакивал с кресла, совершал пару хаотичных кругов и возвращался назад. Кажется, они оба объебались, только подействовало на них по-разному. Пришлось еще часа два возиться с американцем. Потом он вслух пожелал пацанам счастливого пути, про себя пожелал им врезаться в бензовоз, дал себе перерыв на пивко и только потом вернулся к мерсу. Руслан не любил халтурить, но бортовать клиента не любил еще больше. Да и доплату за срочность пришлось бы вернуть. Поэтому последние гайки он затягивал уже когда ебучий мажор ждал в передней комнате. Вышло херовато, но Руслан утешал себя тем, что клиент не выглядел как кто-то, кто решит выжимать из тачки все соки. Так, понты от излишка бабок. Поэтому совесть его не мучила. - Долбаеб этот Русик. - Поморщился Сурик. - Его бы навыки, да кому-то, у кого мозг побольше горошины, и заебись было бы. Они поменялись местами, теперь друг развалился на пассажирском, а Гречка наконец уселся за руль. Слушал он краем уха, потому что машинка-то охуенная оказалась, и прям умоляла ревом мощного двигателя протестировать все свои возможности. Ощущения были совсем другие, чем от ласточки, прям как левой рукой дрочить - иначе, но тоже кайфово. Сука, да че ж про дрочку-то все! Да еще и ветер шумел в ушах, переливался через борта открытых на полную боковых окон и вымывал из салона остатки сладковатого запаха марьиванны. - Че? - Он тоже Волошина не очень котировал, но такого раздражения не понимал. Ну лох и лох. Сурик выкинул в окно окурок обычной сиги, и его мигом унесло куда-то назад. - Ну блядь, меня как рукожопа бесит пиздец, что он такой нахуй тупица. Я бы взял его умение пидроить тачки, пересадил бы толковому пацану, который не торчелыжничает и бабки не тягает в долг у лживых ебланов типа меня, а Русика бы ебнул. Вот честно, Гречка, веришь-нет, ебнул бы. Гречка заржал. Отчасти потому, что для его все еще размягченного мозга суровая решимость Сурика показалась жутко уморительной, а отчасти от облегчения что-ли. Все же, не он один на всю голову, вдоль и поперек ебанутый в их компании. Сурик вот не отстает, да и остальные пацаны наверное тоже чет такое носят в потайном уголке мозга. - Че ты загнался-то так? Он сам по себе сторчится. - Успел проскочить на светофор за секунду до красного и почти физически почувствовал, как зароился в крови адреналин. Сурик всплеснул руками. - Так блядь меня это и бесит! Такой мастер и так проебет все. Гречке эти метания были совсем непонятны, но расспрашивать друга дальше ему было лень. Поэтому он согласно кивнул и снова полностью растворился в приятном ощущении полета через бездну. На светофоры он теперь не проскакивал, потому что его нереально прикалывало рычать мотором и заставлять планктон на кредитных сонатах с уважением коситься на его бэтмобиль. Но расплата за понты пришла быстро. До салона пришлось пиздовать ножками, потому что ни один из них не хотел платить за парковку в центре. Сурик говорил, что это должен сделать Гречка, раз он за рулем, и клялся, что если бы за рулем был он сам, то точно бы заплатил. Гречка ему не верил, да и в принципе платить за тачку, которая пока ещё ему не принадлежала, не хотелось. Поэтому они встали подальше, в каком-то дворе, и пошли в центр пешком. Гречка уже минут через десять возненавидел свое решение, и свою жадность, и Сурика, и вообще все на свете. Он каждые пять минут останавливался, перешнуровывал ботинки и надеялся, что это произведет какой-то эффект. Зря надеялся. Ноги в тисках ебучих мартинсов превратились, как ему казалось, в два обмотанных вокруг костей шматка мяса. Для полного ажура не хватало только дождя, и стоило об этом подумать, как он немедленно принялся накрапывать, оставляя темные отметины на дороге и слегка жаля лицо. - Нахуй Питер. - Гречка снова тормознул, на этот раз основательно, чтобы перекурить. Сурик изобразил на лице участие и стрельнул сигаретку. - Перееду отсюда нахуй. Ебну кого-нибудь, чтобы точно не возвращаться, и перееду. И эта идея, родившаяся только что спонтанным недоноском, чисто от общего раздражения и усталости, и просквозившей его за двадцать четыре года насквозь сырости, раскрыла вдруг перед ним свои теплые объятия. Чем больше он позволял ей укорениться в голове, а не спорхнутть с губ и раствориться очередным облачком дыма, тем более разумной она ему казалась. Уехать из этого гиблого болота, в котором его нехотя и без любви произвели на свет. Оказаться где-то, где вечно тепло и сшибать бабки с отдыхающих, или забраться на пятидесятый этаж башни Федерация и открыть там настоящий офис, чтобы осматривать город под ногами как огромный муравейник. Оставить позади Мамеда, друзей, врагов. И Грома. Пусть один тонет в этом сраном вонючем болоте. От таких мыслей стало тревожно и легко одновременно. Сигарета загорчила и он выкинул ее на асфальт. - Да бля, не истери. - Хмыкнул Сурик. - В Москве в центре парковка еще дороже. Идем, дошли уже почти. Трезвая прагматичность друга подействовала как камень, брошенный в зеркало. Красивая картинка пошла трещинами и осыпалась в начавшую уже собираться у стены дома лужицу. Гречка от души вступил в неё ногой, разбрызгивая остатки фантазии. Питер может и заебал его до жути, но тут он укоренился, нашел свою нишу. Начинать все сначала где-то ещё, или, что хуже, стать гастролером - это был удел либо опущенцев, либо ебучих неадекватов, которые не могли нигде закрепиться. Ни одним, ни другим Гречка себя не считал. У дверей салона, вычурного и напоказ богатого, торчала одинокая девица. Она была похожа одновременно на половину баб, которых довелось ебать Гречке, и на вторую половину, которые ему никогда бы не дали. Базовая форма губ, базовая форма бровей, скулы и подбородок, вылизанные филлерами - классическая барбейка, только волосы черные. Он оценивающе покосился и вынес вердикт - выебал бы. Но если ему и пришлось бы кого-то сегодня ебать, то только Ирку. Она выскользнула из недр салона и немедленно повисла у него на шее. Гречка погладил её по спине и вспомнил, почему так давно не подкрашивался. Она вроде и понимала, что ничего между ними, кроме взаимовыгодного обмена, нет. Но все равно была такая липучая и слащавая, что у него иногда голова кружилась. Может, реально запала? Гречке в принципе было похуй, только вот для ебли с ней он всегда брал свои гандоны. Ну мало ли. Ирка была невысокая, так что ей приходилось вставать на цыпочки чтобы чмокнуть его в губы. Когда они познакомились, она щеголяла почти лысой головой, после расставания с бывшим обрила свои уставшие от покрасок волосы. Теперь уже отрастила почти до подбородка. Такая стрижка ей не очень шла, делала ее похожей на сову. Но Гречка предусмотрительно прикусил язык и не стал комментировать. - Сегодня я закрываю. - Объявила Ирка. - Так что можно немного задержаться. Это, кстати, Дина. Та самая черноволосая мукла, которая курила у дверей салона, лениво махнула им рукой. Сурик оценивающе сощурился. Он четко понимал раскладку - Ирка с Гречкой, а ему, очевидно, оставалась вторая. И сейчас решал, хочет ли, чтобы все покатилось по рельсам двойного свидания. Гречка ухмыльнулся, плюхнулся на широченное и почти дискомфортно-мягкое сиденье гибрида парикмахерского кресла и какой-то пафосной хуйни. Оттолкнулся от белой стены ногой и крутанулся. Ирка не без труда остановила его полет, вцепившись двумя руками в спинку, и притворно нахмурилась. Притворно - потому что Гречка знал, она ему очень многое готова спустить с рук, и такую мелочь, как испачканную стену - точно. - Ну не сердись, пупс! - Он поймал ее руку и слегка клюнул губами. Кожа была мягкая и чуть влажная, на губах остался маслянистый привкус крема. Она закатила глаза, но улыбнулась ему в ответ. Легко погладила его по голове, разворошив волосы. - Просто ведите себя потише, хорошо? Я не хочу потерять работу или проебать повышение. Гречка кивнул, покаянно сложил руки на груди и отбуксовал кресло на место. Вообще-то на карьерную лестницу Ирки ему было глубочайше поебать, но если бы ее выгнали из-за него, их парикмахерско-сексуальный бартер был бы уничтожен. Ходить то с сиреневыми, то с желтыми волосами, как в подростковом возрасте, ему не хотелось, отваливать законную десятку на правах обычного клиента было жидно. А уж о том, чтобы стать не-блондином, и речи не шло. Сурик, видимо, дал Дине положительную оценку, потому что очень уж интимно склонился над ней для демонстрации в телефоне фотографии желаемой стрижки. Наверняка какого-то своего дурацкого корейца показывал. - Тебе как обычно? - Ирка снова запустила пальцы в его волосы. - Ты опять забил на маску, которую я тебе говорила использовать? Руки у нее были легкие, маленькие, с острыми неоновыми коготками. Гречка поймал себя на мысли, что ему хотелось бы прикосновений потяжелее, чтобы прядки волос не проскальзывали легко, а слегка дергали. Он сморгнул и наваждение исчезло, и он смог притвориться, что понятия не имеет, откуда у него такие мысли. И чьи это могли бы быть прикосновения. - Ну зай, ну когда мне её использовать? Я весь в делах, сама ж знаешь. Ирка вздохнула, на этот раз всерьез. К волосам, даже к чужим, она относилась без шуток, Гречку всегда это удивляло. Сухие кончики были для неё настоящей бедой, не говоря уж об обломанной длине. - Я тебя однажды обрею. - Она спустила руки ему на плечи и принялась слегка массировать. - Потому что волосы должны быть волосами, а не соломой, блин. - Я тебя закусаю. - Пообещал он, щурясь от удовольствия. На этот раз никакие наваждения в голову не лезли, и нежные девичьи руки заставляли тело приятно откликаться на свой зов. - Откушу тебе пальцы. И он снова перехватил ее руку и прикусил за запястье, сначала слегка, только ощупав зубами мягкую плоть, а потом вошел во вкус и впился посильнее. Она ойкнула и вырвала руку. - Больно! Он осклабился. - Не больно - не прикольно. Ирка нервно засмеялась, и он счел за лучшее слегка чмокнуть ее в пострадавшее место, чтобы не держала зла и не обрила на самом деле. Собственные волосы значили для Гречки куда больше, чем он сам хотел бы признать. Пожалуй, на одном уровне с носом и золотой частью зубов. Потом она разводила и мазала осветлитель, пока Дина выбривала Сурику височки и что-то шутила на ухо. Кажется, про кей-поп. Гречка ухмыльнулся. Представить друга в постоянных отношениях он не мог. Да и не хотел, если честно, ему хватало в компании одного каблука в лице Романыча. Но если его новая пассия могла поддержать разговор о чем-то, кроме преимущества джойнтов над водниками, он был за друга рад. - А курить можно? - С последней сигареты прошли ужасающие минут сорок, и Гречка ощущал насущную нужду в новой порции никотина. Он залез в карман и крутил в руках под парикмахерской пелериной пачку, ту самую, с предупреждением о скорой смерти. Почти любовно оглаживал ощупью приятную гладкость бумаги, и рот сам наполнялся привкусом дыма. Ирка помялась. Явно же хотела отказать, но Гречка кинул на неё через зеркало самый жалобный взгляд, на какой только был способен, и лакирнул его сладенькой улыбочкой. Она вздохнула, потом кивнула. - Только одну, окей? И сейчас, чтобы потом успело выветриться. Пожалуй, вить из окружающих не веревки, а вот такие вот мягкие бархатные канаты, ему нравилось чуть ли не больше, чем прогибать и прокатывать их силой. Он довольно улыбнулся уже сам себе и выудил сигарету. Она определенно ощущалась вкуснее и крепче, с привкусом маленького триумфа. Конечно, одной не ограничилось и он выкурил еще две после, когда ждал, пока волосы осветлятся. Сурик был уже готов, но оказалось, что Дина умеет делать пирсинг, и теперь она соблазняла его решиться на что-нибудь этакое. Он лениво отнекивался, но против возникшего на столике стерильного набора особо не возражал. Тем более, что она кокетливо обещала ему на себе показать преимущества и недостатки тех или иных видов проколов, если он согласится. А учитывая, что кроме кучи дырок в ушах, и маленького кристаллика в носу, сережек на открытых частях тела у неё больше нигде не было, предположения его друг мог строить самые смелые. - Ну вот я проколол сосок и не жалею. - Подмигнул ему Гречка. Почти не соврал, потому что эта срань нравилась девочкам, и, кажется, одному извращенному менту тоже. Но в то же время и злорадствовал слегка, потому что так-то в процессе и пару недель после удовольствие было намного ниже среднего. Не то, чтобы он хотел Сурику мучений за что-то конкретное, так, в целом, чтобы жизнь медом не казалась. А ещё ему было интересно, будет ли у друга после такой процедуры хуй стоять на чужие пирсингованные сиськи, и, возможно, письки, или придется ограничиться восхищенным созерцанием. Голову ему Ирка мыла очень круто, как-то так умудрялась массировать своими изящными пальчиками, что у него мозг чесался и глаза сами собой закрывались.Только вот ободок раковины пиздец неприятно резал шею, как будто собирался его невзначай обезглавить. На какой-то миг он даже немного запаниковал, потому что представил, как какой-нибудь крошечный позвонок выскакивает из своего паза и у него отнимается все, что ниже шеи. Дернулся, чтобы переложить себя на этой гильотине поудобнее. - Чшш, успокойся! - Ирка осторожно погладила его по щеке, пустив почти слезную блестящую дорожку вниз по коже. - Надя, коза, убрала куда-то накладку на раковину, я думала, ты не почувствуешь. Он раздраженно нахмурился, но в полугоризонтальном положении черты лица ощущались совсем иначе и раздражение стекло куда-то на лоб. Он попытался стряхнуть с лица навязчивую прохладную влагу, но руки путались под тупой пелериной. Больше прикосновения Ирки не расслабляли, наоборот, отдавались неприятной щекоткой. Гречка еле вытерпел, чтобы не встать и не свалить из кресла и из этого салона, и, может, из этого ебучего болотного города прямо сейчас. - Ого, это новая? - Когда он, уже полностью подстриженный, покрашенный и уложенный, весь нарядный как новенький айфон натягивал свитшот, Ирка вцепилась ему в запястье и вынудила вывернуть руку. - Это что за чудиище? Гречка уже успел с выглядывающей из-под подогнутого рукава рубашки новой татуировкой свыкнуться настолько, что почти не замечал. Не то, чтобы он забыл про неё, просто с таким обилием рисунков новые вливались в картину его тела быстро и почти безболезненно. Он переживал только, что схлопочет воспаление, после того как начисто забыл о ней сначала в бассейне, а потом на хате у майора. Но все обошлось и она быстро стала неотъемлемой частью его кожи. - Ага. - Он вырвал руку. - Да так, чертила какой-то. Ему не захотелось говорить, что это он. Получилось вполне узнаваемо, и если Ирка не заметила сходства - её проблемы. Вообще, Гречке было немного некомфортно от того, что она знала наперечет все его татуировки. Он и сам не про все помнил, а она как будто наизусть их выучила за те совокупные часы, пока они кувыркались голые на кровати. В этом было что-то... Что-то, что даже такому эгоманьяку, как Гречке, казалось чересчур. А может, его в целом Иркино странное отношение к нему напрягало. Ему не хотелось быть чьим-то вообще, а в её прикосновениях, словах, поцелуях ему так и чудилась жадная мания обладания. А может, он просто был ебанутым и себя накрутил. Сурик и Дина вышли из кабинета для косметических процедур, и судя по страдальческому выражению лица друга, они отнюдь не ебались там. - Гречка, ты уебок. Я обижен. - Объявил Сурик, демонстративно ухватившись ладонью в районе левой половины груди. - Ты говорил, что будет не больно, содомит! Гречка широко ухмыльнулся. - Я говорил, что конкретнро мне было не больно, не путай понятия. Конечно, просто так бросить девочек было бы неприлично. На улице уже начинало темнеть, Ирка трижды перепроверяла сигналку и замки на двери салона, Дина и Сурик курили, а Гречка бессмысленно тыкал в телефон. Просто хотел проверить, не пропустил ли какой-нибудь важный звонок. Но список пропущенных был пуст и чист.Ну и поебать. После некоторых дебатов девчонки запихались на заднее сиденье, и они поехали в “Хачапури и вино” перекусить и скоротать время до открытия какого-нибудь ночного злачного места. Гречка наконец распробовал машину. При всей его нежной и настолько искренней, насколько вообще была способна его маленькая холодная душа, любви к ласточке, додж производил на не шарящих обывателей куда более мощное впечатление и он ощутил себя наполовину суперзлодеем, наполовину гангстером. В кафе он лакировал последнюю (точно последнюю, честное слово) дорогу винищем и выслушивал рассказы Ирки о новом сезоне какого-то из её ебучих сериалов. Она болтала так уверенно и увлеченно, как будто думала, что ему интересно. А он ничего практически не помнил ни об одном из них, но какие-то слова сейчас спровоцировали его воспоминания. Он снова ощутил во рту прелый химический запах хлорной воды, в носу защипало, а реальность перевернулась и из неё ему подмигнул окутанный неоновым светом майор. Гречка передернулся. - Не, нахуй твои ебанутые сериалы. - Резко оборвал он Ирку на полуслове. Мало ли, какие ещё фантазии это говно про трапов и еблю занесет в его голову. Она испуганно отдернула руку, которой мяла его плечо, и он добавил уже мягче, чтобы свести все в прикол. - Там же все как в жизни, только ещё негритоски, членодевки и сиськи какие-то унылые у всех. Короче, хуйня. Ирка закатила глаза. - Тебе разве неинтересно, чем там все закончится? Он ухмыльнулся. Даже попытался припомнить что-то из сюжета, но на ум лез только бассейн, и ещё одна из телок, которая все время вываливала свои здоровенные сиськи на половину экрана. Сначала у него даже привстал, но потом ее унылая овечья рожа отбила все возбуждение. Впрочем, у него и на трапа привстал, пока Ирка не пояснила, в чем дело. Может, поэтому он этот сериал и недолюбливал. Мерзкую мыслишку о том, что так-то женственный трап далеко не последняя точка на шкале его ебанутых сексуальных предпочтений, он заткнул глотком вина. - Да переебутся все, кого-нибудь грохнут, че там прикольного-то? Она снова закатила глаза, но отстала. По крайней мере, по поводу сериала. Но ее присутствие рядом все равно жутко его напрягало. Гречка не мог понять, почему, да и не пытался особо. Просто ему очень хотелось избавиться от этого бесконечного, тягучего, влажно-жаркого присутствия. От запаха ее духов на его воротнике, от тепла ее бедра на своем бедре, от липкости залитых блеском губ почти рядом с его ухом. Это все напоминало какую-то бесконечную подростковую возню. В паху тянуло, но слишком вяло и раздражающе, чтобы это было приятно. Он курил одну за одной, и Ирка стояла рядом и обхватывала губами фильтр, скидывала пепел почти на носки его ботинок. Ее пальцы постоянно цепляли, гладили, копошились, как какие-то мелкие насекомые, и к тому времени, как они завалились в випку в типичном наркоманском клубешнике, претендовавшим на элитарность, у него уже все зудело от ее прикосновений. Обычно она не вызывала такой неприязни. Звездой, конечно, не была. Но, в конце концов, как говорится, “если есть у бабы рот...”, а у Ирки он был, да ещё и чрезвычайно умелый. Но сейчас Гречке даже отсоса не хотелось. Голова стала тяжелой и пустой одновременно, и он безучастно гонял во рту царапающий язык мятный леденец и сладковатый кальянный дым и выдыхал его на Ирку. Она хихикала и уворачивалась. Гречка убеждал себя, что у него наверняка встанет на неё и он совершенно точно кончит. Ему же двадцать четыре, он не связывает себя никакими ярлыками и ебется с кем хочет, пока это его прикалывает, и у него просто нет причин не хотеть выебать Ирку. Особенно если она даст в жопу. Правда анал накрепко заассоциировался у него с повизгиваниями той синеволосой шлюхи, и идея вызвала не то хихиканье, не то отвращение. Ну, это если он ебет, а не его. Такие внезапные вывороты собственных неуправляемых мыслей его бесили и заставляли позвоночник превращаться в крошащийся мел. Он сжал челюсти, зубы взвизгнули о ебучее золото. Ирка снова тюкнула его губами в шею, и Гречка четко представил, как с размаху бьет её кулаком в лицо. Наваждение было почти таким же реалистичным, как утренние хуевые мысли. Он вздрогнул и резко встал. - Проветриться. - Коротко бросил на недоуменный взгляд. Впрочем, интересно это было только оставшейся на время без пары Ирке, потому что Сурик и Дина уже вплотную занялись друг другом. Он хотел выйти на улицу, но свернул в итоге по темному и задрапированному бархатными занавесками коридору. Оттянул одну из интереса и не был удивлен, когда обнаружил за ней покрытую простой черной краской неровную стену. Все вокруг было ебаным пиздежом, и в этом была даже какая-то поэтичность. Дверь в туалет поддалась под его руками сама собой и он оказался в залитой лиловым неоном маленькой комнатке. И пол, и потолок, и стены были расчерченны шахматными плиточками и слегка кружились перед глазами. Он вздохнул и встретился взглядом с зеркалом. Отражение было совершенно нормальным и очень даже охуенным. Гречка подмигнул сам себе, вырвал из диспенсера бумажную салфетку, начисто высушил ей тумбу под раковиной и раскатал на ней очередную дорогу. Эта точно была последняя - у него просто ничего больше не осталось. Он вполне мог себя контролировать, если действительно этого хотел. Ещё у него, правда, была марка, но он берег ее на продолжение ночи. Он опустил крышку унитаза и сел. Комната слегка светилась, белые плитки отражали ультрафиолет, а черные казались бесконечными сгустками ебучей антиматерии. Кто-то дернул ручку, но он, оказывается, задвинул большую металлическую защелку, поэтому дверь не поддалась. Хорошо. Взгляд бездумно скользил по стенам, пока не остановился на диспенсере для гандонов. Это было даже смешно - кое-где охрана имела обыкновение врываться в кабинку, если ты пытался там кого-то отъебать, но только не здесь. Здесь они пошли от обратного. На самом деле смешно, Гречка бы даже посмеялся, если бы не был один. А одному смеяться ему казалось бессмысленным. Надо было возвращаться. Не хватало только чтобы Сурик и мукла свалили куда-то вдвоем. Перспектива остаться с Иркой наедине и сейчас казалась не особо привлекательной, но хотя бы не раздражала, как раньше. Он попытался представить на месте её лица чье-то другое, но ему никак не удавалось. Картинки в голове мельтешили слишком быстро, и пока он открывал защелку, выходил из кабинки, цеплялся рукой за бархатную скользкую драпировку, они все никак не останавливались на чем-то одном. А потом замерли, потому что он увидел майора. - Сука. - Гречка укусил себя за прикушенный утром язык и с силой потер глаза руками. Перевернувшееся на пальце кольцо царапнуло по щеке. Представлять лицо Грома ему совсем не хотелось. Этих мыслей у него даже и быть-то не должно было! Он почти застонал. Лицо майора исчезло в темноте, но не успел он облегченно выпустить воздух сквозь зубы, как его почти привычно тряхнули за плечи. Гром был вот прям тут, перед глазами, в зоне прямой досягаемости. Его обдало теплой волной и знакомым запахом, и он сначала оцепенел от удивления. А потом нервный смешок сорвался с губ, и прорвал плотину молчания, он смеялся, подвывая и почти всхлипывая. Теперь же он был не один, значит, это все имело смысл! А потом рука, тяжелая, такая, как и нужно, зажала ему рот и он снова оказался в черно-белом сортире. Звякнула защелка. Он оттолкнулся, высвободился и посмотрел на майора. Одна половина Гречки отдала бы всё, чтобы это была галлюцинация, выкидыш его потерявшего берега реальности рассудка. А вторая отдала бы и эту первую половину, и тела, и души всех, кто сейчас бессмысленно коптил небо под этой крышей за то, чтобы это было реально. Как у бассейна. - Дашь закурить? - Он снова попросил об этом не потому, что ему действительно хотелось сигареты, а потому, что в прошлый раз эта просьба превратила галлюцинацию в реальность. - Ты что тут... - Гром осекся и сам ухмыльнулся, мрачно и кривовато, не подтверждая этим, но и не опровергая свою реальность. - Хотя где тебе ещё быть. Гречка тоже хотел спросить, что Гром тут делает, но язык прилип к небу. Это не имело значения и рисковало разрушить иллюзию, если это была она. Он смотрел на него не отрываясь, в ирреальном ультрафиолете тот в своей кожаной куртке, с мужественным подбородком и усталыми глазами казался демоном. Или ангелом. И у Гречки в этой комнате все точки и координаты сходились на нем, его тянуло так сильно, что внутри все замирало и морозилось от ужаса. Это было слишком для него, он не мог выдержать в груди такой сводящий с ума объем эмоций. Ему было действительно смешно, и странно, и немного страшно. Он ведь правда шутил со вселенной, когда думал, что Гром достанет его везде! Или... Гречку прошиб холодный пот, голова закружилась от подступившей паники. Неужели он снова что-то написал ему и забыл? Умудрился скинуть этот ебучий нюдс дурацкой доисторической ммской. Он автоматически потянулся к карману, чтобы проверить, но айфон разряжался где-то там, на столе между каликом и запотевшей бутылкой столичной. Значит, это было просто так. Просто сложилось. Безупречный Гром оказался в омерзительных гламурных трущобах Питера. Гречке не хотелось думать. Гречке хотелось Грома, вот сейчас и здесь. Поэтому он сделал два коротких шага навстречу Грому и со всей яростью укусил его губы, вцепился зубами, столкнулся носом, царапнул ногтями по плечам кожанки, оставляя на ней свои памятные метки. Все то, что роилось в голове, взорвалось тысячами килотонн, когда он ощутил, как его кусают в ответ, как чужие зубы проходятся по нижней губе, как руки грубо и безапелляционно мнут и сжимают ребра. В нем одновременно было столько всего сейчас, в этом монохромном аду или раю, и вместе с тем не осталось совсем ничего. Это было чистое, концентрированное безумие, только и он сам ебанулся уже очень давно. - Я без душа. - Щекотнул теплым дыханием ухо Гром. Гречке было похуй, и он то ли подумал об этом, то ли озвучил это вслух, но в любом случае, ни один из них даже не притормозил. Руки скользили по телу, забирались под одежду, сжимали и тяжело, с нажимом оглаживали там, где было приятно до покрасневших щек. Гром вертел его как куклу, за неимением доступа ни к чему больше, истязал шею как дикий зверь. Вспышки боли отдавались таким сладостным послевкусием по всему телу, что Гречка боялся разорваться на части. Вся его суть, все его существование снова сосредоточились в сотнях и тысячах сгорающих от перегруза нервных окончаний. Его колотило от жара, он тянулся и пытался каждой клеточкой своего тела вжаться в эти руки, в эту широкую твердую грудь, слиться с тяжелыми страстными выдохами. Стены комнаты пульсировали в такт тому, как бешено и сбито пульсировало все его закипающее, смазанное и разбитое естество. Его бесстыже и кайфово плавило, всего, не какую-то часть отдельно, а с кончиков пальцев и до кончиков ресниц. Это было неприлично, позорно, совсем не по-пацански, но настолько охуенно, что все остальное имело не больше значения, чем вибрирующая басами музыка где-то вдали, на танце. Тело было легким, почти ненастоящим, и он болезненно наслаждался полной властью, какой над ним обладали сейчас эти руки. Чем болезненнее, чем рискованнее был захват, тем мощнее его простреливало наслаждением. Сейчас он согласился бы и на раздавленную трахею, и на вскрытую грудную клетку, на что угодно, лишь бы это не прекращалось. Вдруг Гречка ощутил пустоту, его оторвали от себя, и на секунду он потерялся. Но потом раскаленные руки и лицо соприкоснулись с ледяным кафелем стены, а на спину навалилась умопомрачительная, сводящая с ума своей однозначной и беспрекословной силой тяжесть. Его подхватили под живот, скользнули по коже, оставляя широкую горящую полосу остаточных ощущений, почти ласково огладили поясницу и задницу. Гречка дрожал, дыхание прерывалось от переполнявшего его возбуждения, его почти тошнило. Ему хотелось кричать до хрипа и задыхаться до звездочек перед глазами, и сразу же легшая поперек шеи ладонь услужливо и решительно перекрыла доступ кислорода. Он толкнулся в неё, почти умоляя сжимать сильнее, и одновременно ощутил, как к заднице прижимается охуенный, жаркий, на ощупь титанически огромный член. Гречка заскулил униженно и просяще, и вытянулся до боли в спине, чтобы одновременно притереться ближе сзади и дать придушить себя до черноты перед глазами спереди. В голове было пусто, только кровь гудела и ревела в ушах, как тысяча доджей. А потом его разрывало и тянуло так сильно и больно, что было почти неприятно. Возбуждение тяжелым комом скрутилось в животе, бурлило в груди, а вырваться из горла ему мешала стискивающая и передавливающая дыхание ладонь. Пот заливал ему глаза, на лоб липли волосы, закрывая и без того расплывающийся и текущий обзор. Внутри все переворачивалось, жжение становилось то невыносимым, выбивающим слезы в уголках глаз, то ослабевало и тогда через него пробивалось оглушающее удовольствие. Его будто насадили на раскаленный прут и ему это, сука, нравилось настолько, что он выл прямо в стену, скулил и подмахивал, как настоящая шлюха. - Хороший мальчик. Очень... Очень хороший. - Хриплый, низкий, пробивающий вибрацией до самых костей голос растекался от затылка в такт толчкам. И словно вторя ему, вибрировали и пульсировали все шахматные клеточки на стене, все стены, вся комната превратилась в сплошной мокрый, жгучий живой организм, единственной целью которого было вывернуть его наизнанку, довести до полного самоуничтожения и бросить остывать. Гром дернул его на себя сильнее, сдавил, сжал, совершенно дико рыкнул на ухо, Гречка наконец взорвался, до боли зажмурив глаза. Ноги у него подкосились, и он наполовину повис, наполовину навалился на стену. Разбитые фрагменты поплывшей окружающей реальности привычно не хотели склеиваться в общую картину. Гром усадил его обратно на закрытый толчок. Вообще-то и сам Гречка не горел желанием вырываться из липкой пост-оргазменной неги. Сейчас его ещё слегка потряхивало блаженными судорогами и даже гудящая в теле боль была почти приятной. Но впереди ждало только горчащее на языке отходосное осознание того, что его выебали в туалете. Неожиданная вспышка панического страха заставила его дернуть руку к внутренней стороне бедра и проверить задницу. Облегчение затопило волной, когда он не обнаружил никаких следов того, что Гром не пользовался гандоном и спустил в него или на него. Вот живот забрызган им самим. Он не помнил, когда и где проебал свитшот, и надеялся, что тот остался в на диване в випке, а не где-то между дорожкой и оргазмом. Зажурчала вода. Он постарался сфокусироваться и понял, что майор ещё тут. Возился около раковины. Смывал что-то. Смывал его, Гречку. Эта идея впилась под кожу как сотни крошечных осколков, тошнотная и заставляющая кусать самого себя, чтобы хоть как-то облегчить зуд. Это дарило какое-то извращенное удовлетворение, поэтому Гречка повторил эту мысль про себя несколько раз, закрепляя материал. Ну а как ещё можно относиться к кому-то, кто подставился тебе в ебучем сортире даже без просьбы? Он бы сам вытирал о такую шкуру ноги, и теперь будет предсказуемо, если ноги вытрут об него. От затопившего его темного и удушливого отчаяния он почти задохнулся. Теперь осознание того, что он наделал, полностью захлестнуло его. Гречка мог убить, избить, запугать ещё хоть тысячу, десять тысяч человек, пустить в расход всех, начиная от Мамеда и заканчивая Бегловым, но глубоко внутри себя он все равно остался бы ебаной шлюхой. Все армированные балки, несущие стены и укрепленные перегородки, которые он возводил внутри себя без малого четырнадцать лет, рухнули от одного толчка. Гречка подтянул штаны, почти неосознанно опустил руку в карман, подцепил крошечный квадратик тонкой бумаги и закинул себе на язык. Ему срочно требовалось отключить самого себя, пока голоса в голове не оглушили, и для этого подходили любые способы. Ему казалось, что он сделал это совершенно незаметно, но и оглянутся не успел, как Гром снова ухватил его за плечи и отпихнул, но не отпустил. - Ты что задумал? - Рука переместилась на лицо, пальцы с грубым нажимом скользнули по нижней губе, вынуждая Гречку открыть рот. Тот подчинился скорее от неожиданности, потому что в отличие от укусов, в этом жесте не ощущалось ничего эротичного. Напротив, он был настолько грубым и бесцеремонным, что горло неприятно сжало спазмом. Пальцы проникли в рот, ощупали язык и щеки, резко и почти больно. Гречка протестующе дернул головой. Он никак не мог понять, что происходит, и от накатившей внезапно паники защипало широко раскрытые глаза. Ему хотелось, чтобы это прекратилось, но он ощущал себя тошнотно беспомощным. - Что ты себе в рот сунул, ну? - Слюна размазывалась по щекам и подбородку, и наконец пальцы исчезли, и он схватил воздух полной грудью так, будто не мог дышать. Его медленно крыло, и вопрос ускользал. Ноги не держали, после экзекуции все тело казалось расшатанным и бессильным, и он наклонил голову ткнулся в подол кожанки. Она пахла приятно и успокаивающе, и Гречка зажмурил глаза. Гром отлепил его от себя, приподнял за подбородок и снова заставил открыть рот. Гречка подчинился, хотя прикосновения теперь были не обжигающе-жаркими, а ледяными, неприятными, выжигавшими плоть до костей. Он даже открыл рот прежде чем Гром попросил или заставил его сделать это. Все равно ничего там больше не было, оно все теперь оказалось в его крови и в его голове, и во всем нем. А ещё в нем были пальцы майора, давили на язык, и пополам с неприятным ощущением вторжения против его воли слегка возбуждали. Возбуждение было неправильным, тягомотным, но он ничего не мог с собой поделать. Пришлось сомкнуть губы вокруг пальцев и слегка сжать их зубами. Майор возвышался над ним темным силуэтом, начавшим уже переливаться яркими огненными всполохами, и этот огонь подспудно напоминал ему о другом, с которым он играл в такой открытой и двусмысленной позиции. Но ничего больше не случилось. Внезапно он оказался опустошен, темная тень дрогнула и переместилась прочь, к двери. Гром собирался уже уходить, даже положил руку на задвижку, и Гречка невидящим взглядом гипнотизировал его спину в потертой кожанке. Уходи. Уходи. Уходи - каждой выделяющейся в сиреневом неоне царапинке на толстой кондовой коже. Но в последний момент, в тот, когда должен был щелкнуть механизм ручки, плечи Грома повело в сторону. И Гречка уже тогда понял, что он сейчас вернется. Это было неизбежно и почему-то от этого его кинуло в леденящий холод, будто ведро воды на голову вывернули. Но одновременно в груди стало больно и тесно, и он прижал руку к собственной шее, как будто бы это могло помочь ему вздохнуть. Время растягивалось и сжималось, как огромная пружина, и ему нужно было только моргнуть, чтобы Игорь оказался рядом, снова прямо перед ним. И моргнуть во второй раз, чтобы он присел на корточки аккурат между его разведенных коленей, чтобы их лица оказались на одном уровне. Оглушительно близко. И майору этого, видно, тоже оказалось недостаточно, потому что потом Гречка ощутил тепло и шершавую твердость его ладоней на своем лице, и кожа под ними немедленно начала плавиться от жара. Он сглотнул и попытался вывернуться, но пальцы держали крепко, хотя вместе с этим и осторожно, без боли. Без круглых синяков по контуру челюсти. На этот раз все было как и должно. - Гречкин, тебе надо лечиться. Тебе надо в больницу, сейчас. - Знакомый голос звучал глухо, как из под толщи воды, да и вслушиваться Гречке не хотелось. Хотелось только раствориться в этой поразительной бережной хватке, или поцеловать своего двойника из отражения в глазах напротив. Слова проникали в опустошенное сознание медленно. Он ощущал, что было сказано что-то важное, и пытался собрать их в имеющие смысл конструкции, впихнуть в свой глитчащий и искрящий мозг. Бессмысленно растянул губы, но понял, что оскал тоже ограничен рамками чужих пальцев. - Зачем? Он не понимал, зачем Игорь говорит об этом. Он не совсем до сих пор понимал, о чем Игорь вообще говорит. - Я отвезу тебя. - У Грома был красивый рот. Мужественный. Мальчикам не должны нравиться такие рты, если они не дырявые петухи. - Давай я тебя отвезу, тебе нужно промыть желудок или ещё что-то, сука, да что же ты творишь-то! “Отвезу”. “Лечиться”. Гречка понял все вдруг и сразу, и его это прошило как током, с ног до головы. Он дернулся, совершенно непроизвольно, в нем сразу столько всего случилось, что его затошнило вполне физически. Злоба на себя и свою слабость, и на то, что кто-то заметил эту слабость, и на то, что этот кто-то - Гром, и на то, что посмел жалеть. И еще где-то в глотке, на корне языка, отчаянное и неодолимое желание, такое же, какое охватило его несколько минут назад, когда Игорь жарко дышал в шею и пытался развернуть его лицом. Оно, вспыхнув искрой, мигом разгорелось до огромного огненного шара и одним “бум” выжгло всю эту злость, наполнило его собой до краев. Его было так много, что Гречке стало страшно, он почти подавился паникой и с силой отпихнул от себя и руки, и губы, и отражение в глазах, и грубую кожаную куртку, все это вместе. К горлу подкатили рыдания. - Себя блядь полечи, отъебись от меня. - Он пытался цедить, но получалось только выплевывать, нервно и совершенно некрасиво. - Уходи, чего тебе еще надо? Гром медлил, отступал к двери, не поворачиваясь спиной. Гречка почувствовал, как его начало трясти, как будто он просто физически не мог больше держать все это противоречивое месиво в себе. Захотелось сунуть два пальца в рот и выполоскать себя досуха на шахматный пол, чтобы осталась только чистая красивая оболочка. Или разбить зеркало и полоснуть - себя или майора, неважно, лишь бы на этом было все. Дверь хлопнула. Он остался один. Действительно все. Тело окончательно потеряло свою твердую форму, превратилось в желе, шахматный пол пополз ближе. Гречка в последний момент выставил руки перед собой, и поэтому не ударился лицом. Он стоял на четвереньках в туалете в клубе, где только что позволил выебать себя как копеечную блядь, и ему было так страшно и одиноко, что хотелось выть. Казалось, что вокруг стен туалета сжимается густая вязкая пустота, и он застрял в ней навсегда. Он поскреб разноцветные плитки ногтями и давил в горле рвущийся наружу скулеж. Ничего особенного. Это просто наркотики. Пальцы на полу сами собой складывались в какие-то знаки. Он на самом деле совсем не такой, так не думает, так не чувствует. На самом деле ему все равно. Колени и ладони болели под тяжестью тела. Это просто плескающийся в голове кислотный кисель так среагировал на раздражитель. Это все наркотики. Гром прав, ему хватит. Ему надо лечиться. Одна только тень мысли о Громе заставила его желудок сжаться настолько болезненным спазмом, что он чуть не свалился на пол окончательно. Развернулся, дернул крышку унитаза вверх и с облегчением блеванул. Господи, как же, сука, много было этой блядской блевотины, она извергалась у него изо рта обжигающим водопадом, текла из носа, смешивалась с выступившими на глазах слезами. Он икал, трясся, пальцы соскальзывали с ободка унитаза. Из него извергалось больше, чем могло бы поместиться, сгустки, яркие неоновые кусочки бумаги, чьи-то вытащенные круглые глаза, айфоны в золотых чехлах, прядки волос разных цветов. Потом из глотки хлынула густая, терпкая и горячая конча. Гречка содрогался от отвращения, а она лилась и лилась, пузырилась в носу и в уголках рта, и ему от омерзения и страха хотелось сдохнуть. А потом его вдруг со всей силы схватила за волосы цепкая тяжелая рука, потянула назад, вынуждая запрокинуть голову. Вся эта дрянь застопорилась в нем, забурлила, почти потекла назад удушающим потоком, забивая трахею. Он в ужасе дернулся, вырвался и снова склонился над фарфоровой чашей, с облегчением выдыхая то, что мешало дышать. И его в этот момент даже не волоновало, что в этой тьме он находился совершенно один. Гречка выблевывал всю эту хуету, и окружающий мир сузился теперь до изгаженных стенок унитаза, чавкающая сырая темнота поглотила все, кроме этого лилового в неоновом свете круга. Он даже не был уверен, что от него осталось что-то, кроме свесившегося над этим кругом лица, из которого лилась вся эта бесконечная дрянь, напрямую из поглощающей его темноты. Поэтому он даже не удивился, когда на сиреневатую плоть кафеля упали черные капли. Во рту стало не только мерзко-терпко, но ещё и солоно. Отвратительно. Желудок (все же он, видимо, был где-то там) сжался ещё раз, но теперь в нем уже не было ничего, кроме болезненной пустоты. Гречка поднес руку к лицу. На руке осталось ещё несколько темных потеков. Нос, его снова подвел нос. Однако теплое, реальное и почти живое на коже помогло ему вернуться в реальность. Темнота постепенно отползала прочь, за угол зрения. Гречка не удержался на кортах, отпустил ободок унитаза и сел на задницу. Навязчивая боль прошила от копчика до мозга, он выдохнул через сцепленные зубы и чуть не упал на бок. Он заново осознавал себя, сидящего в туалете рядом с заблеванным унитазом, со стекающей по лицу кровью, с ноющей после секса жопой и ебанутым приступом гиеньего истерического хохота. Быть собой не хотелось до трясучки, а следы чужих рук под одеждой снова стали печь жаром. Он сдержал желание откинуться назад и полностью завалиться на пол - какая-то часть в нем все еще могла мыслить трезво, и, видно, все свои оставшиеся нейроны кинула на брезгливость. Теперь он мог не стесняться и дать волю воспоминаниям и иллюзиям, теснящимся в его голове. С болезненным, почти любовным вниманием к деталям Гречка воспроизводил в памяти очертания здоровенного, перевитого венами члена, головки с поблескивающей капелькой смазки, воображал со стороны, как этот монстр тянет и трахает его бедное очко, и реальность насмешливо отзывалась жжением и ноющей болью. Потом воспоминания скрестились с воображением, и у него в голове до омерзения реалистично вспыхнул кадр того, как этот же здоровенный хуй упирается ему изнутри в щеку, проникает в глотку, двигается там узко и жарко. Гречке это не нравилось, но он уже не владел своим сознанием, панически пытался вынырнуть из омута видений, но никак не мог. Он ощутил одновременно прилив панической тошноты и возбуждения, и с силой прикусил язык. Картинка перед глазами раздвоилась, задрожала и взорвалась, окончательно выдергивая его в неприглядное настоящее. Комната на глазах облезала лоскутами, избавляясь ото всех двойных и тройных смыслов. Никакой густой тьмы, никаких волшебных огоньков, просто стены, лента неоновой подстветки под потолком и покоцанный пол. Он осторожно и брезгливо заглянул в унитаз, только чтобы убедиться что ничего кроме ошметков еды там не плавало. Никаких айфонов, глаз или спермы. А вот на бачке уебашенного им во всех отношениях толчка сияли каким-то ебучим созвездием брызги этой ебаной кончи, и он даже не был уверен, что это после них с майором осталось. Блядская ирония - он оставил себя всего в этом сраном сортире, все три свои составляющие - кровь, блевоту и кончу. Нет, это было действительно смешно, и Гречка снова засмеялся, и смеялся пока слезы опять не потекли по щекам. Осталось ли от него вообще что-то? Кончики пальцев стали неметь сразу за этой мыслью, но Гречке не хотелось снова соскальзывать в пропасть своего подтаявшего сознания. Поэтому он притушил смех, встал на ноги. Дважды слил воду в толчке, провернулся к зеркалу. Никаких злобных двойников, никакого ебучего Сатаны. Только следы от воды и его собственное измученное и уставшее лицо. Он полоскал рот до тех пор, пока зубы не перестали ощущаться неприятно-мягкими и шершавыми. Потом умывался, пока не смыл с кожи остаток чужого дыхания и прикосновений. Хотелось также смыть и все горячие отметины на теле, но в то же время их тайная сохранность под одеждой будоражила и кружила голову. Гречка снова дал волю грешной памяти, провел руками там же, где его жег жар чужих шершавых ладоней. Обласкал свой собственный живот под рубашкой, второй рукой скользнул по шее и зажал рот. Отражение смотрело на него дико и насмешливо, и он сам оскалился себе во влажную ладонь. Комната снова начала крутиться и вертеться, терять ориентацию, и Гречка поспешно отпустил сам себя и снова плеснул водой в лицо. Волосы намокли и липли ко лбу и щекам белыми водорослями, но он Гречка не обращал на это внимания. Вместе с каплями воды с него стекали остатки всей той хуйни, которую довел в нем до кипения Гром. Оставалась только чистая, как слеза, холодная добела и веселая до искр злоба. Гречка наклонился к зеркалу и посмотрел на свое лицо, с острыми скулами, тонкой линией надменного рта и крошечными точками зрачков в сплошной бешеной пустоте северного ледяного моря. На него смотрел голодный упырь, но его это не нервировало. Ему это нравилось. Он опять узнавал себя. Опустошенный желудок заурчал. Гречка закрыл кран и выскочил из туалета, оттолкнув дверь пинком своего замечательного, тяжелого, настолько натершего, что уже почти не больно ботинка. Какая-то парочка лохов шугнулась в сторону сначала от ударившейся о стену двери, а потом от его улыбки. Он сложил руку пистолетиком и изобразил выстрел. Пацан неловко ссутулился, а девка точно потекла. Ну и хуй с ней. Гречка развернулся и ворвался обратно в зал, из которого его, по ощущениям, суток трое назад утащил Гром. Он благодушно решил, что если его компашка съебалась нахуй, то он даже не будет держать зла. Найдет, кого ещё осчастливить своим обществом. Но они все еще были там же, в випке, и почти не удивились, когда он вернулся. Ирка тут же плюхнулась ему на колени, и этот лишний вес заставил его жопу снова разорваться ебаным фейерверком. Гречка зашипел и спихнул ее на диван. Она засмеялась, как от щекотки. - Это тебя с бургера так? - Сочувственно пробормотал Сурик, а потом выпустил дым колечками. Дина восторженно захлопала в ладоши, а Ирка ойкнула, сначала выражая восхищение, а потом - потому что Гречка ущипнул ее за бок. Ну а хули, если она хочет сидеть на нем, то нечего этому ебалаю хлопать. - Не, я ж бургер не жрал. - Теперь воспоминание о еде отозвалось приступом голода. - Че тут по хавке, кстати? Сурик пожал плечами, а Ирка передала ему меню. Гречка нажал на кнопку вызова офика и потом минут пятнадцать пытал заебанного пацана, придерживая за талию Ирку, на предмет состава блюд. Все эти специи, сыры, кусочки травы вдруг приобрели для него вселенское значение. Он тыкал пальцем в меню, пока его спутники давились смешками, и наконец остановился почему-то на долбаной шаурме. Не такой, конечно, какая ему перепадала иногда от майора, а нормальной - с красной рыбой и каким-то ебучим соусом. Потом Ирка, Дина и Сурик нюхали со стола, а он сам пил большими глотками обжигающий и вязкий виски. Врал себе, что не понимает, отчего выбрал бухло, но на самом деле, конечно, все-то он знал. Потом снова врал, что это потому, что сам для себя решил, что хватит, и даже немножко собой гордился. Потом просто выжигал алкоголем на пустой желудок все, с чем не мог красиво договориться. Пол под ногами снова стал мягким и неустойчивым, но на этот раз страха упасть не было. Потом Ирка ещё лезла к нему в ширинку лицом и руками, а он отталкивал её за лицо, грубо и весело. Она шарила руками по его телу, но тонкие девичьи ладони были совсем не тем, ему хотелось жестче, тяжелее, больнее местами. А ещё хотелось ощутить ее горячий мокрый рот, схватить за волосы и как следует отъебать, до слез, соплей и хрипоты. Но его терзала тревога за то, что он и на этот раз не сумеет кончить, поэтому каждое следующее движение было резче и агрессивнее предыдущего. Наконец до неё дошло, и тогда она обиженно отвернулась, а Гречка, вспоминая о волосах и о резком запахе осветлителя, теперь уже сам лез к ней, тыкался носом в шею, вытирался лицом о груди и что-то пьяно бормотал. Все казалось одновременно очень важным и совершенно бессмысленным, он растекался соусом по своим собственным пальцам. Потом он садился за руль и вспоминал, как однажды над окровавленной раковиной на стоянке клялся себе, что никогда больше не будет водить объебанным если его не поймают. Но это было давно и пиздеж. А потом летел куда-то в пустоте, вдыхал прохладный воздух и выпускал сигаретный дым, и четыре стены, неоновый потолок и шахматный пол оставались необозримо далеко, как будто их никогда и не было. Гречке хотелось верить, что их никогда и не было.