мне на тебя параллельно

Ему, на самом деле, говенно было всю ночь. На крыше и в кофейне отпустило, и Гречка позволил себе поверить в иллюзию поправившегося самочувствия, праздновал победу над недомоганием этой пошлой болтовней на грани. Веселился то ли с недоумевающего Игоря, то ли с того, что ему самому снова стал доступен коцепт веселья. Опять его перепаяло в такси, но тут помог до неприличного привычный метод - ужаться в Грома всеми органами чувств, забить их до предела этим одним чувственным источником. Потом, вроде, получшало у подъезда, и ему показалось, что его просто укачало в такси. Гречка с даже получил удовольствие от сигареты, хотя оно начинало уже рябить и выдавалось нечеткими, расплывшимися кляксами. И на квартире у Грома, когда по-хозяйски улегся почти на него всего, надеялся, что забудется липким сном и в сон сбежит от муторного дерьма в собственной голове. Но ничего у него не вышло. Гречка даже не мог понять, спит он или нет. Минутами он определенно проваливался в сон, но понимал это, только когда начинал дрейфовать в густой полудреме. Он чувствовал близость Игоря, его дыхание, спокойную мощь его мышц, но при этом никаких сил ему бы не хватило, чтобы преодолеть этот последний дюйм и наконец к нему прикоснуться. Сам не осознавал в эти бесконечные глухие мгновения, зачем ему это надо, но надо было действительно очень сильно. И он тянулся всем существом, и никак не дотягивался. Только падал внезапно в следующую порцию глубокого и на удивление спокойного сна. А потом проснулся раз и с концами, без всякого перехода из сна в дрему. Вот только что в голове у него было темно и спокойно, а теперь четко, ясно и беспокойно. Очень беспокойно. Трогать Игоря Гречка сейчас мог, но это совершенно уже не помогало. Он даже рассердился на секунду, когда ему показалось, что он действительно упустил момент, в который прикосновение могло бы решить все его проблемы. Сразу же понял, какая это глупость, но неприкаянное неудовлетворение от чего-то, сделанного неправильно, все равно осталось. Физически все вроде бы было нормально, но он валялся какой-то раскатанный. Как будто из него вытащили часть начинки, какой бы там она ни была. Хотя тело и держало форму, совсем цельным не ощущалось. Даже не тянуло на курево. Гречка сначала сам себе не поверил, проверил ещё разок - ну точно, не тянуло совсем. Может, он умер? Недоверчиво покосился на спящего Игоря. Тот лежал почти рядом, и лицо у него было умиротворенное, как будто все преступники в мире перестали существовать. Все, включая и самого Гречку. Хотя нет, Игорю наверняка тогда быстро стало бы скучно и он съехал бы с катушек. Сам бы превратился в катастрофу посреди этого постного и безоблачного рая. Гречка отогнал эти дурацкие путанные мысли, не дал им утащить себя в колючие кусты странных и бесперспективных размышлений. Вообще-то, он часами мог вот так вот на отходах лежать и разгадывать загадки вселенной, причем не их собственной, а какой-то чужой. Но мысли о Громе туда не допускались - с ним нужно было сохранять максимальный контроль. Хотя бы его иллюзию, на худой конец. А ведь он специально лег на Игоря, когда они вернулись. В такси полная концентрация всего своего существа на нем сработала хорошо. Он, видно, понадеялся что и тут сработает - наверняка Гречка не помнил, но шаблоны своего собственного мышления немножко понимал. Но скатился во сне. Или Гром его спихнул. Это неприятное и наверняка нереальное соображение резануло неожиданно сильно. На воображаемой коже выступили воображаемые капельки крови, а вот замутило от их вида Гречку уже в реальности. Его затягивало. И в слабой попытке уцепиться за бесцветную и серую, но все же физически присутствующую вокруг него реальность, Гречка снова положил голову Игорю на грудь. Решился закрыть глаза и попробовал сосредоточиться на менее очевидных ощущениях. Если бы он умер, а Гром все еще был рядом, значит, они умерли оба? Кажется, когда-то он смотрел такой фильм, но там была истинная любовь и вся эта ванильная хуета, а не просто отменный секс. Он представил, как взбесился бы Игорь, если бы понял, что после смерти угодил на тот свет не с какой-нибудь бабой или, на худой конец, с боевым товарищем, а с ним. Даже фырнул сам своим мыслям. Но под его щекой грудь Игоря вздымалась и опускалась медленно и уверенно, как бесконечный бег прибоя. Если прислушаться и заглушить свое собственное сердце, можно услышать, как бьется его, большое и смелое. Игорь жив. И он, выходит, тоже. Хорошо. Гречку и вынесло на берег на этом размеренном покачивании, а он ведь боялся уйти на дно и просидеть там, в вязком иле, до вечера или до новой спасительной дорожки. Он снова осторожно и с опаской открыл глаза. Окружающий мир теперь был не таким бесцветным и двухмерным, хотя и недоставало ему, на Гречкин взгляд, красок. Но теперь мысли о собственной смерти, о мире без преступников и о воображаемой крови, сочащейся из воображаемого пореза, показались более или менее безумными. Значит, свою кукуху он пока держит в узде. Гречка полежал спокойно ещё чуть-чуть. Не хотел раньше времени обрадоваться и расслабиться, как ночью. Но к телу возвращалась чувствительность, пропажи которой он сразу и не заметил даже, и думать о плохом не хотелось. Наверное, на этот раз он сполна уже расплатился за свои наркотические приколы. Это было бы, по-крайней мере, справедливо. Игорь был совсем рядом, спал чуть похрапывая, и Гречка перевел взгляд на него. Даже сполз с его груди для лучшего обзора. Красивый мужик, насколько он понимал в мужской красоте. Прикусил губу и подвинулся ближе, так, что смог рассмотреть каждую ресничку. И как ему вообще так повезло? Повезло? Гречка фыркнул. С чего бы он начал вообще размышять такими категориями? Ему не везло. Игорь ему понравился и он его получил, как и всегда делал. И в подтверждение своих мыслей сделал то, чего ему хотелось прямо сейчас - протянул руку и погладил Грома по волосам. Замер, опасаясь, что разбудит. Но Игорь спал крепко, так что Гречка мог позволить себе определенную свободу действий. Он не совсем соображал пока, каких именно, но иметь что-то было куда лучше, чем не иметь вообще ничего. Он перевернулся на бок и посмотрел на Грома. Ему до сих пор казалось забавным и диким одновременно, что они оказались в койке. Да ещё и не в первый раз. Он очень редко об этом думал, принимал все происходящее за приятную данность. Но когда ему все же изредка приходило на ум то, насколько ничтожной была вероятность всего, что между ними произошло, в реальной жизни - Гречку это неизбежно смешило. А ещё подпитывало его ощущение собственной избранности, которым он всегда особенно переполнялся во время мефедронового прихода, но и в обычной жизни оно всегда витало где-то в паре метров над его головой. И вот сейчас снова ощутил приятно распирающую гордость за то, в чем совсем не было его заслуги. Он просто был таким, избранным, выделенным из толп безликих обывал. Все вокруг умирали, страдали, жрали говно, а Гречка получал все на свете, почти не прилагая к этому особых усилий. Жутко захотелось разбудить Игоря, чтобы ему об этом рассказать, и он почти уже протянул руку, чтобы тряхнуть того за плечо, но передумал. Он же... Он же только что радовался, что получил полную свободу действий. И сейчас собирается сам у себя ее отобрать. Не годится. Гречка убрал руку и для надежности даже подложил ее под голову. Зато теперь захотелось курить, одно навязчиво желание встало в паз в его голове, идеально подменяя собой другое. В постели он этого делать не решился, не потому что Игорь ему запрещал много раз, а потому что опасался разбудить того запахом сигарет. Когда слез с кровати и нашел неизменно мятую пачку в кармане, подумал - как можно запрещать много раз? Это, значит, уже не запрещаешь, а просишь. Потому что запрет должен быть таким, чтобы его понимали с первого раза. Эта странная идея крутилась у него в голове, пока он курил, сидя на кухонном стуле, и выкрутилась, наконец, в то, что Игорь у него просит не курить в спальне. Улыбнулся сквозь выползающий между губ дым. Почему-то было приятно об этом думать. И о том, что Гром спокойно себе дрых в его присутствии. Спал также крепко, когда Гречка выкурил две сигареты и забрался обратно на кровать, пристроился рядом. Что-то неуловимо изменилось в его лице, и теперь у него был такой суровый вид, как будто он и во сне отлавливает всяких уродов и защищает закон. Интересно, а что ему на самом деле снится? Гречка никогда не спрашивал, потому что тогда Гром спросит про его сны, а ему либо ничего не снится, либо тошнотные липкие кошмары с обязательным участием могил. Или, Игорь мог ничего не спросить, и Гречке почему-то казалось, что ему бует обидно. Он снова дрейфовал в потоке своего сознания, и когда обогнул его и вернулся к Игорю, то так ничего и не надумал. Поэтому просто протянул руку и погладил его по груди. Там был белый, слегка выпуклый шрам с некрасивыми рваными краями, и он задержался на нем пальцами. И о шрамах у Игоря никогда не спрашивал особо, а тут ведь нечего бояться. У самого следы тех раз, когда окружающий мир забывал, что Гречка его любимчик, перекрыты татуировками. Потом накрыл этот шрам ладонью, теплая кожа под ней слегка покалывала, как от электрического напряжения. Подержал и приподнял, и даже слегка удивился, что он остался на месте. Интересно, Игорь бы разрешил ему так себя лапать, если бы не спал? Вряд ли. Он был открытым и возбужденным до определенной черты, многое позволял, даже, пожалуй, слишком для такого кондового, на первый взгляд, мужика. Но в определенный момент резко опускал забрало, и Гречка никак не мог подловить, в какой. Зато он теперь точно знал, что вот так вот погладить себя Гром бы точно не дал. И ещё более точно он понимал, свободу каких именно действий получил, пока Игорь спал. Он подполз к нему вплотную, сбивая под собой простыню, хотя куда еще ближе. Уставился сначала на эту широкую грудь с идеально очерченными контурами мышц, потом перевел взгляд на лицо. Черт, и почему Игорь не может расслабиться, когда спит? Гречке бы хотелось посмотреть на него такого, с по-дурацки приоткрытым ртом или что-то там подвякивающего в полусне. Но нет, идеальному менту таким надо было оставаться всегда! На миг он даже ощутил не спровоцированную досаду, потом представил, как Гром сам себя настраивает на то, чтобы быть при нем максимально сдержанным даже во сне, и хихикнул. Тем более, бодрствующий-то Игорь сдержанностью не отличался. Вот что бы не разрешил ему сделать, если бы не спал? От чего увернулся бы, сбросил руку, прикрикнул? Точно не от поцелуя, сосаться-то не стеснялся. А если так? Гречка провел тыльной стороной ладони по колючей от щетины щеке. В голове тотчас радостно отозвалось - именно, такое бы ни за что не вышло проделать, если бы Гром не спал. Нахмурился бы и посмотрел так, словно у него кошелек из кармана тащат. Поэтому Гречка погладил его ещё несколько раз, с возрастающим удовлетворением. Украл себе немного запретного Игоря Грома, выходит. Ну и что? Ему не привыкать получать то, что хочется, нечестным путем. Секс он получил почти сразу, и именно в таком виде, в каком и хотел. С остальным, кроме секса, у них сразу сложилось пятьдесят на пятьдесят. Точнее, у Гречки сложилось, но он не заморачивался настолько, чтобы ещё и мнение Игоря узнавать. Как минимум, поначалу. Пятьдесят на пятьдесят - это значит, что одна его часть действительно была не против немного потискаться вне койки, а вторая просто любила нервы майору расшатывать. Проверять, где та граница, за которой тот сорвется и наставит ему синяков совсем неэротичного характера. К чести Грома, границу эту он добросовестно держал на замке. Гречку это, впрочем, только раззадоривало. И сначала он лез преимущественно за этим адреналиновым удовольствием, потому что Гром гетераст до мозга костей, и Гречка - его грязная и единственная (хотя и на удивление регулярная) ошибка. А потом само собой получилось, что Игорь иногда не уворачивался, и не бурчал, и не делал нарочно больно в ответ, а вроде как подыгрывал. Разрешал полежать на нем, гладил с легким нажимом, пальцы вон целовал. Гречке понравилось. Он совсем недолго парился, пока не знал, к какой категории удовольствия отнести эти маленькие неожиданные моменты. Потом закинул их к сексу и расслабился со спокойной душой, потому что все, что секс - это можно, пока это по приколу. Потом Гром и сам стал иногда инициативу проявлять, это вообще кайфово оказалось. Такой здоровый и грубый, своими лапами только кости ломать может, а вдруг как прижмет! Или вообще что-то такое придумает, как тогда, когда они вместе у него на хате убирались и тот его по коленкам гладил. Гречка еще неделю только на это и дрочил по паре раз на дню. Но обыденным это для них не стало, и это тоже было хорошо. Внимание он, конечно, в любом формате обожал, а в таком особенно. Но педиком-принцессой себя не считал, а слащавое обращение на регулярной основе - бабская хуйня. Настоящие пацаны ебутся жестко. Даже когда с другими настоящими пацанами. На этом моменте в своих рассуждениях Гречка обычно фыркал, потому что это даже ему казалось слишком притянутым к хую. Но так или иначе, его, в принципе, все устраивало. Но иногда хотелось позволить себе побольше. Не просто подразнить, а действительно... Ну, попробовать какую-нибудь ещё сторону Игоря на ощупь и на вкус. В безлимитном доступе - хочу трогаю, хочу нет, хочу глажу, хочу кусаю. Но с Громом никогда нельзя было знать наверняка, как он среагирует. Статистически реагировал чаще плохо, чем хорошо. Даже не плохо, а недовольно как-то. Мотнет головой, плечами двинет, скинет, отодвинет от себя. Посмотрит как на врага. Гречка мальчик догадливый, и если у него не было цели побесить (или она в процессе от раздражения не прорезалась), он быстро отваливал. А сейчас Игорь спал, как бревно, и велеть отваливать не мог. Поэтому Гречка снова его погладил, теперь уже по шее. Задержал пальцы там, где лучше всего чувствовался пульс. Захотелось приникнуть губами, как самый безобидный вампир в мире, но тут-то Игорь бы точно проснулся. Поэтому он ограничился легкой щекоткой кончиками пальцев. Отнял руку, опять погладил его по щеке. Сам Гром иногда так делал, когда был в хорошем настроении. А вот Гречке не позволял. Вот если бы бодрствовал, то наверняка скинул бы его руку резким жестом, резанул подбородком воздух. А сейчас, если подключить фантазию, можно представить, что наоборот даже подался к нему немного шершавой от щетины щекой. Приятно. Гречка подобрался ещё ближе и пощекотал подушечкой указательного пальца уголок игорева рта. Тот во сне дернулся, и руку пришлось быстро убрать. Блин, и правда как будто бы кошелек вытаскивает. А потом Игорь проснулся. Потянулся и открыл глаза, и непонимающе уставился на Гречку. Который, кажется, забыл отодвинуться на хоть сколько-то приличное расстояние. Или хотя бы сделать вид, что спит. Поэтому он поцеловал Игоря, прежде чем тот что-то успел сделать. Тот сонно моргнул, но на поцелуй ответил, хотя и не слишком активно. Гречка отстранено удивился тому, что ему совсем не противно целоваться, хотя они оба даже не чистили зубы. С девками он никогда так не поступал, всегда сперва гнал их либо умываться, либо делать минет. И потом уже умываться. - Ты чего? - Гром все же отстранился, но недовольным не выглядел. Зевнул. Гречка не знал, чего он. Ему на секунду самому стало неловко от своей внезапной мягкости. И как всегда, неловкость он запинал подальше, заменив ее на дерзость. - Хочу тебя. - Пожал плечами. - Прям сейчас. На самом деле он не был уверен, чего хочет и готов ли снова заняться сексом. Но сдавать назад было не в его правилах, да и сомнения показывать отчего-то не хотелось. Поэтому он откинул простыню и закинул руки за голову. Отлично знал, что выставляет себя в наилучшем свете, и надеялся, что Игорь не устоит. Его возбуждение всегда было таким раскаленным и огромным, что неизбежно перекидывалось и на самого Гречку, словно огонь на сухую траву. Игорь со сна вызывал у него не то, чтобы прям возбуждение. Или, может, возбуждение, но не такого толка, как когда вваливался в комнату мрачный, в своей куртке, и не как когда нависал над ним сверху, сплошные мышцы и страсть. Сейчас Гречке его почему-то скорее поцеловать захотелось еще раз, чем ощутить в себе и на себе. Снова кольнуло смущением и он, чтобы прогнать его, подмигнул с самым похабным выражением, на какое были способны его лицевые мышцы. - Боже, ну ты даешь. - Гром слегка улыбнулся, потер глаза рукой. - Вчера не хватило? Дай я хоть проснусь до конца. Твою мать. Теперь Гречке хотелось подкатиться к нему поближе, снова положить голову на грудь и так полежать часов пять. Но так было нельзя! Зачем ему вообще такое в голову лезет? Отхода, точно. Он прикусил нижнюю губу, сильно, не сексуально, но до боли. Первым его желанием было себя отвлечь, о том, как оно будет выглядеть со стороны, он не думал. Зря. Потому что Игорь потянулся и поцеловал его теперь уже сам, обхватив за щеку жесткой ладонью, но удивительно мягким движением. Облизнул прикушенную губу, проник языком в рот. Он мог бы целовать резко и больно, но, черт возьми, сейчас зачем-то предпочел нежничать. Гречка чувствует, как внутри него неконтролируемо тает и оплывает горячим воском что-то, что непременно должно остаться в неприкосновенности, иначе рухнет он, весь, сам. Нужно было брать дело в свои руки. Буквально. Поэтому он нехотя разорвал поцелуй, подобрался к Игорю, коснулся его бедром. Нарисовал пальцем на груди беглую закорючку. Гром пока никак не реагировал, только наблюдал за ним из-под прикрытых век с темным, голодным любопытством, но Гречка все равно особо не тянул. Пробежался пальцами по животу (отметил, что вот если ему еще выдастся такой шанс, он оближет эти мышцы, как мороженое), и скользнул ладонью под простыню. Игорь сообразил, в чем дело, но было поздно. Хотя, кажется, особенно против такого своеволия он и не возражал. Прикасаться к чужому члену для Гречки почему-то до сих пор было особенно интимно и волнующе. Ну как к чужому - конкретно к здоровенной майорской елде, неловкие подростковые эксперименты со случайными пацанами на тусовках остались в далеком прошлом. А вот Грома он иногда касался, и каждый раз чуть ли не краснел от... Нет, не от смущения, куда там. Но дрочить другому мужчине было, в какой-то мере, даже более пошло, чем принимать его в себя. Гречка быстро смирился с этим своим загоном и внимания на него не обращал. Пока снова не приходилось дрочить Игорю. Он откидывает простыню, хотя Гром, кажется, пытается протестовать, и как всегда, на секунду замирает. А потом начинает двигать рукой в удвоенном темпе, чтобы скрыть смущение. Гречка не комплексует насчет размера своего члена, но майорский реально здоровенный, толстый, с большой красивой головкой. Смотреть на него, особенно в эрегированном состоянии, одновременно завораживающие, пугающе и жутко возбуждающе. Гречка отнимает руку от пульсирующего жара только затем, чтобы плюнуть на ладонь, а потом возвращает. Он не знает, что делать дальше, поэтому водит не очень быстро, не в силах оторвать глаза. Его всегда немного пугает мысль о том, как вот это вот все умудряется помещаться внутри него. Гречка однажды даже специально посмотрел гей-порнушку с актером похожих выдающихся достоинств, и попытался рассмотреть, как оно все происходит в процессе. Ему стало тошно от одного вида, и он некоторое время не мог прогнать картинку из головы, а уж перекладывать ее на себя ему и вовсе не хотелось. Но потом неприятное ощущение вытеснилось фантазией о том, как они с Громом заснимут как-нибудь свой секс на видео. Вслух он ее Игорю никогда не озвучивал, и озвучивать не планировал, но воображать, что у него будет такое физическое подтверждение их близости, иногда любил. Ещё одна фантазия - оседлать Игоря сверху. Гречка не любил, когда девчонки выбирали такую позу. Как ни иронично, быть под кем-то ему не особо нравится, за одним очевидным исключением. И именно поэтому ему очень хочется попробовать сесть сверху на Грома. Он и сейчас думает об этом, прикидывает, но как всегда пугается. Не представляет, как вот это вот можно безопасно в себя запихнуть. - Ты чего? - Игорь тянет руку и гладит тыльной стороной ладони его по виску. Это выходит так неожиданно и чувственно, что Гречка всерьез готов разорвать себя до самого живота, но сесть сверху, если майор попросит. - Любуешься? Это, конечно, ирония, но Гречка и правда любуется. Но признаться - ни за что. Он хмыкает. - Думаю, как моя бедная жопка все это выносит. - И ведь все равно почти признался, только не в том. Гром смеется. Притягивает его к себе и теперь целует уже сам, властно и мокро. Гречка жмурится и позволяет его языку взять верх почти без боя, только напоследок прикусывает за кончик. А потом оказывается под Игорем, и тот раздвигает его колени и оглаживает бедра, целует и кусает шею, и его уносит. Он шипит, скулит, искрит и подается навстречу, и уже совсем не думает о том, как Игорь в него помещается, а только о том, чтоб это произошло поскорее и не кончалось никогда. Гром сразу берет большую амплитуду, толкается сильно и резко, и Гречку каждый раз как будто бы слегка забрасывает на небеса. Он не знает, что делать - зажмурится и отдаться разносящим его тело на куски физическим ощущениям, или держаться за зрительный контакт. Глаза у Игоря темные, опасные, затягивают в себя, как омут, и Гречка жмурится, чтобы совсем не утонуть, но потом открывает снова, потому что хочет захлебнуться им. Он все еще слишком слаб, чтобы вцепиться в Грома физически, но не стесняется исторгать из себя возбуждение и восторг самыми пошлыми звуками. Пусть соседи знают, что майор Гром с утра пораньше не скучает. А потом внутри него щелкает какой-то тумблер, и удовольствие выключается. Это происходит так внезапно, что Гречку практически окатывает болевым шоком. Как когда внезапно бьют в солнечное сплетение или в живот, и воздуха сразу не хватает, а в глазах темнеет. Он задыхается и пытается понять, что произошло, а Игорь продолжает толкаться, и каждый толчок теперь низвергает его в кипящий ад. Гречке так больно, что он не может сообразить, что делать. А когда соображает, наконец, то не может это остановить. Каждое движение Игоря отдается во всем теле так, будто в него засунули огромную терку и методично перетирают все внутренности. Он уже было собирается гневно взвиться, выбраться из-под чужого веса, хотя бы словами велеть прекратить, попросить, умолить остановиться. Но почему-то ничего этого не делает. Почему-то просто жмурится снова, теперь уже точно накрепко, и терпит. Он весь мокрый, его трясет, тошнит, выкручивает. Рано или поздно все заканчивается. У Гречки все горит изнутри, но он все равно чмокает Игоря в щеку и запутывается пальцами в его волосах. Раз уж он не сказал ничего с самого начала, теперь ему кажется важным, чтобы Гром не догадался. И потом, он не испытывает к тому ничего плохого. Скорее только злится сам на свое тело, которое подвело безо всяких на то причин. Поэтому он с благодарностью приникает, когда его подтягивают поближе, но все равно не открывает глаз. То, что сейчас произошло, было неправильно, но он пока не может понять, почему. Притворяется, что спит, а потом и правда засыпает. И просыпается уже в пустой постели и пустой квартире. Плохо ему не было, как ни странно. Но и хорошо не было тоже. Он не знал, как назвать свое состояние. Умиротворение? Точно нет, хотя по общим признакам и проходило. Но вряд ли умиротворенного человека могло хоть что-то раздражать, а вот Гречку жутко бесила замедленность собственных реакций. Вообще-то даже злость у него только на уме была жуткой, а на деле выходила вялой и скорее брезгливо-досадливой. Обычно у него не хватало терпения растрястись самому, и он снюхивал профилактическую дорожку, и тогда сердце начинало перепрыгивать через перестук и он, ощущая себя говенно, все равно хотя бы чувствовал себя самим собой. Он всегда был на взводе, или сам по себе, или от тревожки, или от наркотиков, и ему это нравилось. Не всегда было приятно чувствовать, что ты находишься на самом краю своего рассудка, но по-крайней мере, он ощущал себя живым. Гречке нравилось сравнивать себя с гипер-каром, который просто не может ехать медленнее ста пятидесяти километров в час. То, что для других было чересчур, для него казалось вполне нормальным. И замедление ощущалось противной липкой паутиной, в которой он беспомощно барахтался. Но сегодня возможности стряхнуть ее с себя привычным способом у него не было. Гречка никак не мог поверить, что почему-то сам так решил, не нашел в себе силы сделать несколько сот шагов и покинуть квартиру, пока дверь не захлопнулась. И теперь ему приходилось мириться с этой новой реальностью, плавать в чересчур пьяном и сладком коктейле, в который превратилось пространство вокруг него. И стараться не очень злиться, потому что закованная в рамки вялой неспешности злость имела потенциал перейти в форму выгрызающей нутро тревожки, а ему только этого и не хватало. Хватало, на самом деле. Показалось важным это уточнить, а то мало ли, усталый мозг требовал все сигналы передавать в максимально буквальном формате. Ему странно. Гречка даже ощупывает себя руками, чтоб убедиться, что это не сон и что он есть. Тут. Сейчас. Он как-то раз устроил себе мощный детокс, прям по всем канонам инстаграмных гуру. Свалил в деревню в области, у знакомого там дед жил, у него комнату и снял. Срать, понятно, пришлось в туалет во дворе, а вот нормальный душ у старикана был, Гречка так и не понял, как это работает. Может, и сортир был, только дед не захотел его пускать. Причин этому побегу было несколько. Во-первых, он тогда впервые чуть не склеил копыта от передозировки, во-вторых, искал его один неприятный пассажир, короче, все шло к тому, чтобы осесть где-то вне Питера ненадолго. Ну он и осел. Шатался по полумертвой деревеньке без телефона, из веществ только травку курил и пил дедов самогон. Выдержал со всем этим две недели, а потом поймал себя на чердаке заброшенной, осевшей избы, лежащим на груде подгнившего тряпья и пялящегося на небо в дыре кровли. После этого выдержал там ещё неделю и вернулся в Питер. В первый же день объебался снова так, что опять чуть не сдох. И дело было не в отсутствии интернета, или кого-то кроме десятка стремных оставшихся местных себе на уме, каждый как из фильма ужасов. Даже не в том, что пока доехал, ласточка у него три раза чуть брюхом не села на ухаб, а потом дед ее загнал под навес и накрыл какими-то тряпками, в целях безопасности. Разве что говном не измазал, чтобы выглядела ещё больше похожей на местные колымаги. В конце концов, там были до этого незнакомые Гречке прелести сельской жизни - речка, лес, птички всякие, ему прям вкатило это хаотичное и тоже слегка стремное нагромождение форм жизни, в парке такого не встретишь. Самогон тоже. Дед ставил на разном шмурдяке, порой прям на отлично било по мозгам, и при этом все природное. Дело было в том, что Гречка все три недели, что там провел, ощущал, что его как будто бы не существует. Накатывало волнами - вот проспал до двух, пошел на речку, валяешься на травке, куришь сигаретку и все отлично. А вот ловишь себя на мысли, что тебя нет. Ну то есть, физически, тут, в этой срани забытой, есть. А во всем остальном мире - нет. Там, где тебе больше нравится и где ты должен быть. Странно. Потом пятна этого странного не-существования стали растекаться, с секундных приступов между затяжками в долгие часы, когда он плавал в каком-то забытьи и сомневался, что вообще когда-то существовал. Тем более, что связи тут не было, местные звонили при нужде со спутникового телефона, но разбираться с ним Гречке было лень. Даже ради того, чтобы позвонить друзьям и уточнить, точно ли они помнят, что он был. И есть. А стоило ему покинуть деревню, он стал сомневаться, что была она. Наверное, поэтому почти месячное воздержание и не дало результата. Он сразу же стал таким, каким был до отъезда. Может, самогон был в этом как-то замешан, но Гречке до сих пор казалось, что не настолько, чтобы скинуть на него вообще всё. Примерно так же он ощущал себя в квартире Игоря. Как будто он есть там, где быть не должен, а где должен - там его нет. В первый раз не обратил внимание на это уже знакомое ощущение, потому что был слишком занят изучением каждого квадратного метра майорской норы. Перекопал все, что под руку попалось, исследовал материалы дела, насколько хватило сообразительности. Поискал табельное оружие, а также следы тех, кого Гром ещё сюда водит. Не нашел ни того, ни другого. Журнашлюха чисто за собой прибиралась. Потом ещё форму нашел, представил себе Игоря в ней и от души подрочил. Но предлагать такую ролевую игру так и не собрался, справедливо полагая, что ему за такую попытку облапать грязными руками святыню только в морду прилетит. А теперь у него было время подумать. Плохая привычка, вообще, думать - особенно когда мысли не касаются ничего земного и фактического, как деньги или шмотки. Но у Гречки хороших привычек и нет. Поэтому у него снова появляется ощущение собственного отсутствия. Правда, на квартире у Игоря он торчит куда меньше двух недель, и отогнать его удается затяжкой. Но он ведь и правда никак не может быть тут. Гречку это настолько смешит, что он смеется, глядя в потрескавшуюся штукатурку на потолке, затянутую дымной пленкой. Последнее место, где такой, как он, мог бы оказаться - жилище полицейского. А если конкретизировать, сужать картинку до них самих, то выходит ещё смешнее. Не может Гречка быть на хате у майора Грома. Никак, ни при каком раскладе. И всё же он тут есть. Он встал, умылся. Подумал, не стоит ли принять душ, но отложил это дело на потом. Побродил голый по комнатам, а потом зачем-то натянул футболку и штаны, хотя и голышом ему было вполне комфортно. Закурил, докурил, посидел на стуле. Сидеть было не очень комфортно, и живот ныл. Гречка не знал, как назвать ощущение, которое пропитало все его тело. В этой чужой, но привычной квартире он будто бы плавал в вакууме, в парящем над суетном мире пузыре с застывшим внутри временем. Невозможность покинуть квартиру и огромное окно, пусть даже частично заклеенное, дополняли это ощущение до пугающей реалистичности. Он уселся на подоконник. Сначала даже хотел лечь, оторвать снизу пару газетных заметок и глазеть на мир через открывшуюся в полотне преступления полынью. Он даже взял с собой подушку, потому что точно был уверен - подоконник достаточно широкий и места ему точно хватит. Но в реальности туда разве что его задница уместилась, и то с трудом. Гречка несколько секунд недоуменно смотрел на подведшую его поверхность, даже коснулся рукой, чтобы убедиться в ее реальности. Сопоставить то, что было на самом деле и то, что ему казалось, вышло не так уж и просто. Даже сложно. Своему мозгу, выходит, он верил куда больше чем своим глазам. А мозг-то у него был куда более ненадежным рассказчиком. Не смотря на боль в заднице, на подоконнике он уселся с относительным комфортом, и даже не пришлось отрывать никакие записи. По углам окна слой бумажек истончался и редел, а Гречке как раз нужна была дополнительная точка опоры в виде откоса. Он курил сигарету, ронял пепел на пол и смотрел, как за мутноватым стеклом кипит жизнь. Через арку сновали люди, какие-то мелкие пацаны, ещё даже в теории не представляющие, какой жизнь эта может быть сукой, гоняли мячик и сразу же бросали его, переключаясь на догонялки. На секунду Гречку переполнило яростью, направленной на эти маленькие яркие фигурки. Ему захотелось вложить им в их пустые наивные головы все то, что он сам знал о реальности, наполнить их мусором и дерьмом до края. Или даже не так - зачем им его жизнь? Он бы показал им то, каким будет их собственное будущее, наверняка серое и нелепое, разительно отличающееся от тупых и бессмысленных детских фантазий. Он бы разбил их иллюзии сразу, без порога вхождения в виде первых невинных неудач и надуманных детских обид. Злоба схлынула так же быстро, как и накатила. Он как будто выпустил её с новым колечком дыма, выдохнул с губ и растворил в стоячем воздухе. Наверное, на потрескавшемся потолке от неё останется желтоватое пятно, когда она убьется об него, не сумев найти выхода. Гречка привык к перепадам настроения на отходах, поэтому не удивился и почти не смутился. Просто не мог понять, почему вдруг так психанул на каких-то сраных детей. Пялиться на жизнь за пределами пузыря ему скоро наскучило. Если присмотреться, не такой уж захватывающей и разнообразной она была. Повторялись паттерны, повторялись проходящие через арку типажи, и если приглядеться, то даже беготня детей начинала вписываться в некую схему. Красная точка делала круг, синяя - два, а потом они снова возвращались к мячу, и так раз за разом. Может, если бы он сидел на крыше, вид открывался бы получше и по разнообразнее. Но тут широкий обзор обрезался краем двора-колодца, и дальше этого маленького отрезка реальности видно ничего не было. Да и зад болел от однообразного сидения. Поэтому он перебрался на диван и улегся на бок. Если у окна его занимал необъятно живой и быстротекущий внешний мир, то тут он уткнулся взглядом в пузырь внутри пузыря, вот что-то ещё более медленное, чем его собственное существование, с переменами, совсем неподвластными взгляду. Гречка пялился на кожаную обивку дивана. Его белый айсберг тоже был кожаным, но он и этот диван были вообще из разных опер. Его был лощеным, надменным и неприкрыто дорогим. Даже для него, может, слишком дорогим потому что это был единственный предмет мебели в его квартире, который он берег. А этот... Этот держал форму, не смотря на потертости и помягчевшую в местах частого соприкосновения с телом кожу, всё ещё стоял крепко и источал едва уловимый аромат чего-то надежного и вечного. Гречке он нравился. На нем было до абсурдного приятно лежать, хотя пружины и впивались в бок. Он попытался вспомнить, трахались ли они с Игорем когда-то на этом диване. Вроде да... Но воспоминания были нечеткие. А ведь в этой квартире было полно мест, в которых он не отказался бы быть выебанным. Не на столе, конечно, это дешево и пошло, хотя и стол у Грома был добротный, из массива дерева. Не сломался бы. Но не, на столах раком ебут только трехкопеечных мефедронщиц. А вот на диване, или, например, в этой чугунной ванне - это да. Да так, чтобы половина воды вылилась на пол и растеклась по потертому паркету дореволюционного вида! Гречка зажмурился. Для физического возбуждения он был слишком измотан, но в груди приятно защекотало. Мокрый, блестящий от воды Игорь показался крайне привлекательной картинкой. Да и новый оттенок в их играх с асфиксией... Гречка прикусил губу, открыл глаза и закурил новую сигарету. Правда, новая волна тревожки даже ждать себя не заставила. Он вдруг вспомнил, как плохо расстался вчера с друзьями. Проиграл все, что помнил, ещё раз в голове - ну точно, плохо. Даже хуже, чем он думал изначально. Твою мать. Как бы Гречка не пытался убеждать себя, что в ничего страшного не случилось, картинки в голове говорили прямо обратное. Надо было позвонить кому-то из друзей, а то это беспокойство сожрало бы его живьем. Гречка нашел телефон и открыл список контактов. На самом деле, он почти не выбирал - знал, что наберет Романычу. Тот в их компании был, может, не самым сообразительным и хитрым, но самым отходчивым и добрым. Остальные пацаны могли сбросить трубку после вчерашнего, но это практически ничего не значило. А вот если бы и Романыч до сих пор был бы на нервяке из-за его выходки - это значило бы, что Гречка серьезно накосячил. Поэтому он нервно мял в пальцах сигарету, пока шел набор. - О, ты живой! - Лицо друга занимало половину экрана, вторую - белая стена. Кажется, тот был ещё в постели. - Ага. - Гречка вздохнул. Хотелось спустить все на тормозах, раз Романыч и так, видно, не злился. Но он заставил себя. Надо сделать это быстро. - Блин, брат, ты типа... Извини, ну, что так вышло. И пацанам передай, что я не хотел. Перебрал. Ну вот и все. Проще, чем он думал. Романыч захохотал. Где-то за кадром на него прикрикнули (Ленка, кто ж ещё), и он притушил звук. Но выглядел все равно довольным, по-крайней мере, той половиной лица, которую было видно. - Гречка извинился, последние дни настали. - И прежде чем тот успел пожалеть о всем сказанном, серьезнее добавил. - Ладно, ничего. Пацаны все понимают, на тебя много хуйни упало. Ты в порядке, мусора не доебывают? Теперь уже Гречка хихикнул, непроизвольно. Ну а как еще реагировать, когда сидишь на хате у полицейского, который тебя пару часов назад именно что доебал, до самого конца. - Не-а. - Он пожал плечами. - Сырников говорит, могут допросить, но пока все тихо. Они ещё немного поболтали, Романыч убедил его, что никто на него не в обиде, все все понимают, и вообще, Сурик потом тоже сорвался куда-то и укатил на такси почти сразу после Гречки. Потом в кадр влезла Ленка, окинула Гречку презрительным взглядом, и друг быстро свернул разговор. На душе стало поспокойнее. Но не совсем идеально. Гречка уставился в потолок и попробовал понять, что его ещё беспокоит. Разговор с Романычем и восстановленная дружба облегчили беспокойство, как обезболивающее, но его источник всё ещё копошился где-то в его голове. Ему не давал покоя их с Игорем сегодняшний отвратительный секс. То есть, его секс - Игорю вроде все зашло. И даже не потому, что у него болела жопа. Ладно, не только поэтому. Гречка перевернулся на другой бок и попробовал отвлечься на что-то, но мозг запустил на повторе воспоминание о мерзком чувстве бессилия, которое придавило его к кровати, когда он понял, что ему не нравится. И ведь дело было не в том, что он не был готов к драке - если что Гречка и понял об Игоре за все это время, так это то, что тот не стал бы настаивать. Его можно было одернуть в любой момент, и при всей своей жесткости и грозной мощи, Гром бы послушался. Не то, чтобы Гречке пришлось выцарапывать неприкосновенность своей жопы, обдирая ногти о его спину. Так никогда не было, хотя иногда ему нравилось дразнить себя фантазиями о том, что Гром на самом деле может серьезно его покалечить в койке. И что тогда? Это даже не был их первый секс, который не доставил Гречке удовольствия. Был ещё тот неудачный минет, и все те разы, когда он был слишком пьяный или слишком уставший, или посреди процесса почти засыпал и кончал просто от нервного возбуждения и наркотического допинга. Да у него и похуже эпизоды случались, чего только стоит тот раз, когда какая-то пьяная шлюха блеванула на него в процессе минета, или когда он трахал другую девчонку по-собачьи на каком-то бетонном полу и никак не мог кончить, потому что его раздражало ощущение собственных коленей на бетоне. Гречка постарался убедить себя, что не было в этом всем ничего такого. Игорь придет и они снова трахнутся, и все будет хорошо. Ладно, может и не трахнутся - он не знал, сколько раз в день безопасно давать в жопу, но был уверен, что не больше пары. Но мозг, даже получив все ответы, никак не хотел успокаиваться. Что-то было не в порядке, мешалось, как лопнувшее колесо на автомобиле. Ты теоретически можешь ехать, но совсем не быстро, и снопы искр от трения металла об асфальт игнорировать тоже не выйдет. Нет, дело было не в сексе. Дело было в том, что он ничего не сказал и не сделал, чтобы это прекратить, вот что. Мысль эта так поразила его, что он даже потряс головой, будто пытаясь вытрясти её из ушей, как воду. Но она засела там накрепко и требовала себя развить, угрожая в противном случае разложиться и разбухнуть, превратиться во что-то непредсказуемое, но отвратительное. Гречка знал себя, и знал, что эти скользкие жирные мыслишки, проползающие в его голову из ниоткуда, без присмотра оставлять нельзя. Он промолчал. Гречка очень редко молчал, и куда чаще говорил, когда делать этого не стоило. А вот сегодня ему было больно и противно, и он ни звуком не дал понять, что ему не нравится. Его раскатало отходняком, вот что. Собственную резкую и агрессивную натуру придавило синтетическим смирением, которое на самом деле было просто отупением. Гречка поерзал. Ему не нравилось то, о чем он думал. Если бы тут был кто угодно, кроме него, он бы не выдержал и отвлекся. Поцеловался, подрался, посмеялся, как угодно заместил бы мысли физическим действием. Но тут был только он сам, и никакой возможности выйти наружу. Он закурил, но сигарета не принесла облегчения, вкус оказался горьким, прилип на язык и небо. Но Гречка все равно терпеливо докурил, прежде чем снова вернуться к неприятному выводу. Он обдолбался настолько, что заткнул свой собственный инстинкт самосохранения, вот что случилось. Ни бей, ни беги, просто лежи и терпи. Он поморщился. Хорошо, что это оказался всего лишь секс и всего лишь Гром. Гречка всегда полагался на инстинкты для выживания, и поэтому до сих пор и оставался жив и относительно здоров. Разум мог замирать, опыт врал, планы сыпались битым стеклом под ноги, но инстинкты, животные, резко обостренные - нет, они Гречку никогда не подводили. Он нападал без видимого повода, прятался от теней и лгал безобидным людям. И всегда в конце концов оказывался прав. И жив. Инстинкты были его основным оружием. А он сам последовательно и тщательно притуплял их, охолащивал, превращал в бесполезную орущую по поводу и без сигнализацию. Он зажмурил глаза и под веками вспыхнули тысячи разрядов. Вспомнил, как бессмысленно трясся и дергался в электричке, когда ехал, не зная того, на встречу с маньяком. Гречка ведь тогда уже понять не мог, это предчувствие или просто нервишки шалят! А тот случай пару недель назад, когда к ним в ресторан ворвался какой-то похожий на очень агрессивного банковского клерка парень и принялся размахивать пистолетом и что-то спрашивать? Гречка застонал. Он тогда был настолько въебан, что даже не понял, было ли это на самом деле. От парня жутко несло кровью, оружейной смазкой и дорогим кожаным салоном, а ведь настоящие люди так не пахнут. Поэтому он решил, что ему показалось, и потом, когда лежал у себя на хате, тоже думал, что ему кажется, будто кто-то сначала пытается снять с петель обе его двери одновременно, а потом сигнализация на ласточке выла часа два, наверное. Такого тоже не могло быть в реальной жизни, а если бы и было - Гречку размазало по кровати жестким отходняком, и даже если бы его стали пытать, он бы не смог сопротивляться. Потом Ленька рассказал ему, что это случилось на самом деле, там, в ресторане, но Гречка тогда уже забил. Только подумал, что представлял себе человека, который своими руками убил собственного старшего брата, чтобы стать единственным наследником и оборудовал пыточную в подвале какого-то из питерских офисных зданий, где резал по приколу на куски закладчиков, как-то иначе. Посерьезнее. Не как начальника отдела продаж в фирме, которая занимается преимущественно скаммерством. Даже хотел поехать и спросить с него за наглость, но Мамед навалил работы, и дело отошло на второй план. О том, что он был слишком обдолбан, чтобы не то, что защитить себя, но понять, что происходит, Гречка тогда не подумал. Зато теперь обдумывать этот положняк ему приходилось за два раза. Он закурил очередную сигарету, как будто бы это могло помочь. С ним иногда случались срывы, когда его рассудок шел трещинами, а тело отказывалось подчиняться, но это было предсказуемо. Гречка всегда знал заранее, что такое случится и успевал подготовить укромную лежку, чтобы в безопасности и покое зализать раны. На худой конец, он успевал позвонить Игорю. Но Гречка никогда не знал, насколько сильно его разъебет с очередной дорожки, или как на него подействует новая картинка, которую он закидывал под губу и запивал водкой. То есть, он был убежден, что отлично себя контролирует. Что это все только по приколу, ради расслабления и куража. И так оно и было, пока он дважды не был настолько не в себе, что чуть не упустил опасность. Или это случалось чаще, и он просто не помнит? Черт, да он, походу, сторчался. Кажется, перешел ту границу, за которой кончается просто удовольствие и начинаются проблемы. Потому что назвать эту хуйню, когда секунду назад тебе по кайфу, а потом вдруг больно и неприятно, чем-то кроме проблемы он не мог. Получается, не просто так по приколу понюхивает, а серьезно торчит и ему с этим бы надо заканчивать? Ну выходит, что так. Гречка на удивление самому себе (ну а больше тут и нет никого) легко принял это свое неожиданное открытие. С учетом того, какое бурное презрение у него всегда вызывали клиенты, которые попали в мамедовы когти из-за наркотиков, все эти скучающие объебанные богатенькие детки, реакция особенно неожиданная. Наверное от того, что он сам может быть и торчит в общеупотребительном смысле, но по-крайней мере, не торчит никому бабок. И свои потребности обеспечивает сам. Или из-за того, что он в квартире Игоря. В этом несуществующем на реалистичной карте гречкиной жизни месте признавать даже такие неприятные вещи можно легко и просто, потому что это не всерьез. Ничего этого в принципе нет, и его тоже нет, в некотором смысле. А еще, наверное, вся вот эта байда с несуществующим местом и несуществующим Гречкой, хотя вот он, тут - отличный пример в подтверждение его вывода о том, что проблема у него есть. Хоть бы и небольшая. Правда путь решения проблемы Гречка проходит только до половины. Признает её, а вот дальше со спокойной душой тормозит. Хватит пока и этого. Ему не нравится себя ругать, с этим и окружающий мир справляется отлично. Он оставляет собственное признание самому себе висеть в воздухе. Может, выловит его, когда Игорь придет, и тому тоже озвучит. Наверное, майору это понравится. Ну, не то, что Гречка торчит, а то, что признает это. Или нет? Может, он просто оставит эти слова тут, и однажды Гром сам на них наткнется. Он отворачивается к коллажу на окне и заставляет себя переключить на него внимание, пока тревога о том, как Игорь воспринял бы его гипотетическое признание, не переросла из безобидного покалывания во что-то большее. Потому что какая ему разница, как кто-то что-то воспримет? То и дело, что никакой. Назвать скопление вырезок, заметок, фотографий и всего остального, что было налеплено на окно в обманчиво хаотчином виде коллажом было нельзя. Это как называть звезды огоньками, или его ласточку - средством передвижения. В целом корректно, но даже и близко не описывает конкретное явление. Гречке в трезвые и прагматичные минуты это казалось ерундой и заменой шторе, а в пьяные часы - физическим выплеском игоревой умственной деятельности. И почти всякий раз, как он обращал на это парящее среди комнаты облако фактов, оно его завораживало. Расследования Игоря - совсем нет, не его это было дело, а майор был не из тех, кто любит болтать о работе, если это только не касалось чего-то, в чем Гречка мог ему помочь. И потом, когда он не знал ничего, то и не чувствовал себя стукачом. Но эта импровизированная доска фактов, прираставшая постепенно лицами незнакомцев и самыми пикантными подробностями их жизней по мере течения расследования, чтобы потом исчезнуть в один момент и оставить после себя только прозрачный свет - она его цепляла. Но на этот раз все было иначе. Он случайно оказался втиснут в дело маньяка против своей воли, поэтому кое-кто из безмолвно взирающих на него с фотографий персонажей был ему знаком. Бедняга Сенька, или вот Вовчик, которому Гречка снова показал фак. Он сел на диване так, чтобы взгляд упирался в окно. Рассматривает, вооружившись своим пониманием контекста, и пытается найти логику. Это же как слепок игоревой головы, и ему неожиданно хочется хоть немножко разобраться. Но ничего не выходит. Фотографии как будто бы случайно налеплены на газетные вырезки и распечатки, что-то перечеркнуто, а что-то вообще заклеено поверх. Например, снова появившееся после того как он его сорвал, фото криминального авторитета Севки. Его предполагаемый папашка, видно, потерял для Грома всякий интерес, поэтому заклеен двумя липкими бумажками для заметок. Торчит только уголок, по которому фото и можно узнать. Гречка пересилил желание загнуть или оторвать и этот уголок тоже, и вместо этого закурил. Проверил количество сигарет в пачке и их оказалось больше, чем он думал. Это немножко сбило досаду от того, что ход мыслей Игоря остался для него загадкой. И все равно - вся эта схема висела тут, на виду, только и ждала, чтобы он разгадал ее, а он не мог. От раздражения сигарета была вкручена в блюдце на журнальном столике быстрее, чем Гречка успел себя проконтролировать. Вообще-то он как-то тоже попробовал воспроизвести такую же тему у себя в квартире, на собственном окне. Но то ли у него не было достаточно амбициозных задач, чтобы так вот их раскладывать, то ли дело было в самом окне, но ничего не вышло. На чистом пластике стеклопакета в его квартире это все выглядело так, будто бы пиздючка-шестиклассница решила назло матери сделать алтарь имени любимого актера на самом видном месте. Может дело было и в самом Игоре, кто ж знает. Он содрал все фотки почти сразу, и сделал вид что не знает о чем речь, когда Гуля спросила в следующий свой визит, отчего на окне так много липких следов. Ключ в замке загремел так внезапно, что Гречка от неожиданности вздрогнул. Даже забыл, что сидит не у себя дома, а у другого человека. И этот человек может в любой момент вернуться. Но за окном было светло и солнечно - не рано ли для Игоря? На миг его захлестнула паника, и он порадовался, что успел одеться. Привстал на диване. Могут у журнашлюхи быть ключи от квартиры Грома? Он осел обратно и вальяжно раскинулся. Что ж, если так - то её ждет большой сюрприз. Но в комнату вошел сам Гром. Гречка это еще по звуку его шагов понял. - Ты чего так рано? - Удивился он. Игорь протопал к дивану и упал на него, потеснив Гречку. Откинул голову на спинку. - Начальство отправило спать. - Он звучал раздраженно, и Гречка не знал, что ему стоит сделать. Всегда можно подразниться, но на самом деле, не очень хочется. Он не пришел ещё в себя достаточно, чтобы это казалось реально забавным. Поэтому он просто принялся разглядывать Грома. Вот такой - сердитый, уставший и тащащий на своих плечах все грехи мира - он был ему привычен. Таким он его тоже возбуждал. - И ты будешь? - Гречка приподнял брови. Чтобы Игорь вот так вот средь бела дня забросил свою драгоценную работу? Не бывает. - Да, но сначала - жрать. - Ухмыльнулся тот. - Ты голодный? Гречка хотел сказать, что нет, но на самом деле почувствовал голо. Даже не в плане секса (или не только в нем), а банальный такой. Пищевой. - Хочу. - Кивнул он и потянулся за телефоном. Сам им сегодня закажет покушать, вот что. Игорь нехотя поднялся с дивана. Гречка проследил за ним взглядом. Снова подумалось - красивый, блин, мужик. И иногда, временами, почти даже его собственный. - Тебя в ближайшие дни снова вызовут для дачи показаний. - Игорь открывает холодильник, смотрит на пустые полки и закрывает. - Не верю, что говорю это, но постарайся ничего там не трепать. Гречка только хмыкает, перелистывая быстро скачущие по экрану телефона картинки меню. - Будешь пельмени с лососем? Гром обращает на него удивленный взгляд. - Это с каких таких щедрот? И вообще, мне лучше со свининкой, обычные. Пельмени с лососем летят в корзину. - Я пойду с Сырниковым. Или вообще Сырников пойдет вместо меня, так можно? Себе он, подумав, выбрал бургер с кучей добавок. Он сразу может сказать, что тот развалится, стоит только попробовать аккуратно укусить. Подумав, заказал такой и Игорю. Тот неожиданно хохотнул. Гречка удивленно поднял глаза - думал, что Сырников майора скорее разозлит, чем развеселит. - Да я просто в жизни не мог представить, что упоминание Сырникова, который будет сопровождать кого-то на допросе, вызовет у меня облегчение. - Он продолжает слегка улыбаться, но теперь только губами. Гречка даже не пытается разгадать, что Грома загоняет на этот раз. Во-первых, все равно не угадает, во-вторых, какое ему, блин, дело. Поэтому он просто добавляет в корзину ещё и картошку по деревенски, и на Игоря берет двойную порцию. - Так мне придется все же снова придти к вам в ментовку? - Даже в компании адвоката это последнее место, где ему бы хотелось оказаться. Нет, не так. Пожалуй, в могиле или в каких-нибудь подвалах Мамеда Гречка хочет оказаться ещё меньше. Но и в ментовке тоже не особо. Тем более, если допрос будет проводить сам Игорь, строгий такой и неподкупный, мрачный, может даже слегка жестокий... Бля, стояк бы не словить. - Ты чего? - Гречка, оказывается, пялился на него, только видел вот ту, жесткую и суровую версию. Которая закует его в наручники, схватит за шею, ух. - Блин, Гром, если ты будешь меня допрашивать, у меня точно встанет. Пришли самого беспонтового долбаеба какого-нибудь, а? - Честно признается он. Выражение лица Игоря стоит этого признания. Игорь стянул футболку через голову, и Гречка тотчас снова захотел ебаться. Один взгляд на эти плавно скользящие под кожей мышцы заставил его чересчур трезвый мозг захлебнуться. Он живенько вообразил, как приятно будет прижаться, потереться лицом, прикусить где-нибудь в районе плеча, или даже за задницу. Но как бы плохо он не настраивался на волны других людей, сейчас даже ему было понятно, что майор не слишком в настроении. В другой раз его бы это не остановило, но он все ещё слишком ярко помнил стремный утренний опыт. То, как удовольствие и пьяное желание резко исчезло и сменилось клаустрофобией и болью, заставляло кишки сжиматься. Да и жопа болела. Поэтому он ограничился просто наблюдением. - Хочешь, отрепетируем с тобой, что будешь говорить? - Предложил Игорь. Гречка уже почти согласился. Во-первых, это было бы забавно, можно было бы подурачиться слегка и совсем немножко поиграть на майорских нервах. Он давненько (со вчерашнего вечера) этого не делал и чувствовал, что соскучился по ощущению легкой, но неизбежной угрозы. Да и знать, как себя вести в ментовке лишним тоже не было бы. Но Игорь выглядел как-то так, когда это предлагал... Гречка не мог сформулировать, как. Но явно не как после секса, а это явно было самым неправильным в его картине ценностей, что он в принципе в жизни делал. Так вот, если гречкина слабая способность понимать других людей его не обманывала, Грому почему-то казалось, что подготовить его к допросу будет хуже, чем трахнуть. - Не, я сам. - Отмахнулся он, чувствуя что-то странное между уязвленностью и удовлетворением. Первое, понятно, от того, что Игорю, вроде как, хотелось усадить его за решетку. Ну а чем могло ещё быть продиктовано нежелание прогнать допрос? Второе... Тут вообще сложно. Как будто бы он сделал Грому что-то приятное. Но что? Ломать голову дальше Гречка отказался и предпочел закурить. Ему это частенько помогало избавиться от лишних загонов и почистить мозги, и он воображал, как всякая херота вытекает из него вместе с дымом. Свою недавнюю фантазию про облапывание Игоря в жизнь он все же претворяет, не сдерживается. Подбирается к нему тихонько сзади, но остаточно явно, чтобы не выхватить в лицо. Скользит руками по плечам, прикусывает за плечо совсем немного, только красный след быстро исчезает. И на это же плечо пристраивает подбородок. Ему не нравится чувствовать себя слабее в девяноста девяти процентах случаев. Догадаться об оставшемся одном проценте мазохистского удовольствия совсем несложно. - Ты хоть когда-нибудь не перевозбужден? - Вздыхает Игорь. Но не отстраняется. Неплохой результат. - Бывает, да. - Зевает ему в шею Гречка. - Иногда так объебусь, что даже хуй не стоит, или кончить не могу часами. Всегда в таких случаях прям стремно, вдруг на этот раз так навсегда и останется. Игорь неопределенно мычит и вот теперь отстраняется, и Гречке сразу же становится прохладно и обидно. - Ну ты чего? Тот молча копается в ящике стола, но наверняка ищет только слова в своей голове. А ящик так, для отвлечения внимания. Гречка давно заметил за майором эту привычку, отвлекаться на физические действия при умственном усилии. Иногда ему даже казалось, что тот бьет грушу, пока обдумывает финальные стадии раскрытия какого-нибудь зубодробительного преступления. - Кажется, у меня передозировка тобой. - Наконец выдает Игорь. Гречка не догоняет, обижаться ему или нет. Передоз - это плохо, но если Гром сравнивает его с мефом... Хотя нет, ну какой он меф, он чистый, кристальный кокс, совсем не бодяженный, какой королева Нидерландов снюхивает с хера своего черного ебыря. О чем это он там думал? А, точно. - И что, не встает? - Хмурится он. Потом добавляет с ехидцей. - Или кончить не можешь? Игорь провокацию игнорирует в своем фирменном стиле, снова хмыкает, на этот раз более весело, и поворачивается к нему лицом. Спереди вид ещё более аппетитный, надо сказать. - Всё, кончился чай. - Пожимает плечами, и неужели у всех мускулистых сухих мужиков это выглядит так охуенно? Или опять один гречкин мазохистский процент? - Нет, могу, конечно. Хоть тебе на лицо. Но если злоупотреблю, то станет уже не приятно, а черт знает как. И заваливается рядом с ним на диван, пока Гречка пытается решить, что ему стоит сделать в первую очередь - опротестовать окончание на лицо или удивиться, как это можно злоупотребить сексом с ним настолько, чтобы было черт знает как. И ведь ничего в итоге и не сказал, потому что потом Игорь включил телевизор, а через минуту позвонили в дверь - курьер привез заказ. Получать его ушел сам Гром, поспешно натянув майку-алкоголичку, а Гречка из минутной вредности и запоздалого протеста против “на лицо” закинул пульт в угол комнаты, где тот раскинул батарейки и упокоился. - Это что, все мне? - Запотевших пластиковых мисочек и коробок на столе выстроилась целая башня. - С каких таких щедрот? - А ты всё не съешь, что ли? - Гречка закопался в пакеты сначала в поисках картошки по-деревенски, а потом в поисках чека, потому что картошку не отыскал. - Э, че за дела. Картошка оказалась в одной из запотевших коробочек, слегка размякшая, но приятная. Но Гречка уже закусил удила, открыл телефон и был готов написать жалобу и разнести там всех, когда Игорь в совсем нетипичной для себя манере вдруг взял и ткнул ему картошиной в рот. Он открыл его и картошка вместе с кончиками пальцев оказалась внутри. Кажется, сам что-то такое проделывал с Громом, а теперь вот этим же оружием против него! Но Гречка не против, и ещё несколько картошин съеает таким манером, умудряясь слегка облизывать и пальцы Игоря тоже. Что он там сегодня про педика-принцессу думал? Гречка не помнил конкретную мысль, но помнил концепт. И помнил, что не собирался таким становиться. То, что он трахается с мужиком, значит только что он не испытывает предрассудка ни к каким видам удовольствия, только и всего. Педик - это о другом. Но ни о чем ему думать сейчас не хотелось. И решать, удовольствие у него сейчас происходит, или педик, тоже. Не заточен был мозг на это, снова расплылся кашицей, но на этот раз приятной, теплой и мягкой. Поэтому Гречка позволил Игорю кормить себя с рук. Как там - “позови меня тихо по имени, шашлыком с руки накоми меня”? Да, только в их случае это была слегка размякшая картошка по-деревенски. - Вот так, ешь давай и не трепи честным людям нервы. - Хмыкнул Гром. Принял его задумчивость за смирение, наверное. - Вкусно же. - У тебя тут... - Игорь показал было ему на лицо, а потом потянулся и стер что-то с щеки пальцем. Гречка удержался, чтобы не сглотнуть, потому что оказалось это неожиданно приятно. Гром облизнул палец. - Это был сырный соус. - Констатировал он. - Мог бы сразу языком слизнуть. - Гречка не знал, язвит он или высказывает пожелание. Всего понемногу. Игорь хохотнул. - Ну, буду знать на будущее. Или ты сейчас специально сам измажешься еще раз? Если он что-то такое и планировал, то после того, как Игорь это вслух сказал, резко передумал. Тем более, ну чего сексуального в соусе. Вот были бы взбитые сливки... Но сливок не было ни в заказе, ни в холодильнике. Последнее Гречка не проверял, но был уверен на сто процентов, что этот советский монстр видел в своем нутре только пиво, сосиски и пельмени. Они и половины не съели, когда Гром объявил, что наелся, вытер руки и улегся на диван. Гречка остался на краю, не соображая, что делать дальше. Хотелось-то ему определенного и единственного, поэтому он поддался. Утренние метания из-за смущения перед банальным и слащавым тисканьем кажутся сейчас распечатанными на дешевом принтере и наклееными на картонных болванчиков картинками. И чего бы ему тогда не пойти на поводу у желания? Какие-то аргументы в голове пытались пробиться через пелену замыленного восприятия, но Гречка отмахнулся от них одним движением руки. Он понимал, что виной всему его странное, пустое расслабление, что утром он, наверное, был прав. Но ничего не мог с собой поделать. Поэтому он откинулся на Игоря, позволил ему обнять себя со спины, положил свои ладони сверху на его руки и довольно прищурился. Было тепло, уютно и спокойно - редкое для Гречки сочетание ощущений. Он откинул голову назад и ощутил, как у него на макушке устроился майорский широкий подбородок. - Не узнаю тебя. - Признался Игорь. Когда он говорил, Гречка ощущал затылком вибрацию его голоса. - Это точно ты, или демон из чайника тебя перехитрил и обманом занял твое тело? Гречке пришлось поднапрячься, чтобы понять, что Гром не сошел с ума, а помнит их вчерашний разговор о чайнике. Он фыркнул. - И ты думаешь, что если бы я был демоном, который занял такое охуенное, сексуальное тельце, а после пришел здоровенный мужик и сжал меня в своих лапищах с целью выебать, то честно бы ответил тебе на вопрос? Ни за что. Игорь чуть поерзал у него за спиной, потом передвинул одну руку вниз, к ремню его штанов. Совсем немножко, а в животе уже заныло, и по коже щекотно побежали мурашки. - С чего бы демон взял, что с целью выебать? - Пальцы зацепили загнувшийся край футболки и скользнули под ткань. Гречка вздрогнул, сначала от неожиданности, потом от удовольствия. Мышцы напряглись, и расслабились только когда пальцы слегка пощекотали. Прикосновения были такими легкими, что казались бы почти невинными, если бы только пальцы касались плеча или запястья, а их обладатель не прижимал бы его ко всему огромному жару своего могучего тела. - Ну а зачем бы неизвестный гетеросексуальный мужик бы меня так хватал? - Гречка постарался, чтобы голос у него не особо выдавал эмоции. С другой стороны, как бы голос не старался, хуй сдал бы их обоих, если бы Игорь надумал опустить руку чуть ниже. Гром что-то промычал, устроил руку у него на животе, но уже под футболкой. - Может, просто из дружеской поддержки. Блин, мне твоя сигаретная вонь уже начинает казаться приятной. - И вздохнул. В другой ситуации Гречка бы не оставил последнее высказывание без внимания, но сейчас его и без того тупящий мозг работал на последних оборотах, поэтому пришлось пропустить признание мимо ушей. Игорева ладонь прожигала ему кожу и дошла, кажется, уже до мышц. - У тебя, может, друзей нет, а у меня есть. И никто из нас так друг друга не поддерживает. - Значит, это ненастоящие друзья. - Гром просунул колено ему между ног, и теперь Гречка задницей мог совершенно четко почувствовать, где конкретно находится игорев член. Его собственный от этой конкретики снова дернулся, а щеки, судя по жару, слегка покраснели. Единственным плюсом позы было то, что хотя бы этого Игорь видеть не мог. А ещё Игорь не был возбужден. Гречка ничего не понимал. Его приятное умиротворение, только что смывавшее собой все сомнения и загоны, стало кислить раздражением. Он не понимал, что Гром вообще творит, что хочет, и главное, что ему, Гречке, с этим делать. Он слегка дернулся, но выпутываться было некуда - либо лежать впритирку, как сейчас, либо падать вниз с дивана. - Что ты делаешь? - Он попытался задрать голову, чтобы посмотреть Грому в его бесстыжее мусарское лицо, потом попытался ее повернуть. Ничего не вышло. Он застрял в Игоре, и в любой другой момент ситуация бы ему понравилась. А сейчас отчего-то наоборот злила и тревожила. - Лежу. - Игорь хмыкнул. - Использую тебя как что-то типа не очень удобной и провонявшей куревом подушки, пока ты такой податливый. А то ведь придешь в себя и снова начнешь кусаться и брызгаться ядом. Вот так вот. Гречка изо всех сил постарался придти в себя прямо сейчас, но у него ничего не вышло. Он подтянул к себе ту игореву кисть, которая лежала пока еще поверх его футболки (этому месту сразу же стало холодно и одиноко) и прикусил в основании большого пальца. Вышло и не агрессивно, и не флиртушно, а как-то глупо. Поэтому он разжал зубы и даже стер ладонью влажный след слюны. Игорь умилился. Гречке стало сначала ещё хуже, и он уже собирался упасть с дивана, собрать шмотки и свалить, а потом, наверное, разбить свою новенькую машину и переехать пару сироток. А затем как-то резко смирился. Сам себе удивился. Но вообще-то ему же и так было приятно. Возбуждение свернулось теплым комком в животе и особо не мешало, Гром был непривычно добродушным и совсем надежным. И ничего чересчур слащавого. Поэтому он расслабил плечи и обмяк, бессмысленно уставив глаза в мельтешение картинок на экране телевизора. Вбирал телом тепло, идущее от Игоря, как будто кровь у него была холодной и густой, и только от чужого жара могла разогреться и запустить внутри него жизнь. - Ты точно в порядке? - Озабоченно уточнил Игорь потом, когда у Гречки мозг стал слипаться от переизбытка льющейся с синеватого экрана телика информации, и он перевернулся к нему спиной, а лицо прижал к игоревой груди. Нет, он определенно не был в порядке. Никогда не поддерживал несексуальный физический контакт с кем-то столь долго. А уж тем более с майором Громом. Поза - закрыться от всего мира в бурлящей под очерченными мышцами жесткой силе - не была для него совсем новой. Но он никогда ещё не прибегал к ней без повода в виде паники, тошноты или просто полного, до отключки, опьянения. Он все еще не был идеально трезв, судя по всему, но трезвее, чем когда-либо был в объятиях Игоря. В уголках глаз защипало, и Гречка укусил себя изнутри за щеку. Ну уж нет, только не это! Он и так идет себе на уступки, о которых потом жестко пожалеет, беспричинное нытье может пойти нахуй прямой наводкой. - Ага. - Буркнул он, сосредоточившись на ощущении рук, мягко, но надежно удерживающих его на краю дивана. - Пользуйся шансом, пока я такой, больше меня подловить у тебя не выйдет. По крайней мере, Гречка на это надеялся. Он не хотел никого обнадеживать, если вдруг тому эта вся странная ситуация казалась нормальной или приятной. Он такой только из-за странного сочетания отходняка, физической и моральной выдроченности, может ещё беспричинное благодушие сыграло свою роль. И все. Он просто не в себе. Забавно, но более приемлемой версией себя он стал, когда растерялся и расклеился. Или эта вялая и чересчур пассивная версия не была никому нужна, а вся эта ментальная возня оказалась признаком просыпающегося протеста против того, чтобы быть настолько хорошим мальчиком? Он принял это за ответ и расслабился. Всё же пока ему не хотелось показывать зубы Игорь угукнул и снова подсунул одну ладонь ему под футболку, чуть-чуть погладил и устаканил на плавящейся коже. У Гречки все тело ныло, но в хорошем смысле. По телевизору заговорили о маньяке, и Игорь напрягся. То есть нет, не так. Сначала Гречка ощутил, как подобрались мышцы, а потом прислушался. По телевизору говорили о маньяке. Ему не хотелось пускать эти щупальца себе в голову, которую он только что так здорово, хотя и несколько радикально, прочистил. Но слова лезли внутрь, засоряли там все своим дерьмом сомнений и тревожности. - Ой, выключи, а? Ты и так наслушался этого на своей дурацкой работе. - Он слегка мотнул головой. - И я наслушался этого на своей дурацкой работе. Игорь хохотнул, но задвигался в поисках пульта. Гречка вспомнил, что совсем недавно закинул его в угол комнаты и разбил. Черт. - Не могу дэушку найти. - Проговорил Гром несколько растерянно. Дэушку. Это дурацкое дедовское слово, прозвучавшее из уст не такого уж старого (и охренительно сексуального) мужика его насмешило. Дэушку, блин. - Не говори так, а то я как будто бы с дедом трахаюсь. - Попросил Гречка через фырканье. - А ты если смеешься, то отлепляй лицо, а то мне щекотно. - Но вопреки своей собственной просьбе, Игорь положил ладонь ему на затылок и мягко взьерошил волосы. Гречка практически застонал. И чуть снова не заплакал. Он был совершеннейшей кучей непонятно чего, но, по крайней мере, черные щупальца уползли из его головы прочь. Наверное, Игорь их отогнал. Или они испугались того, что уже жило в гречкином разуме. Но так или иначе, слова из теливизора превратились просто в слова, убийства - в обычную насильственную смерть. Он и похуже видел. Они лежали так целую вечность, а потом Гром сказал, что пора бы и спать. Гречка выпустил его, уселся на диване и стал ждать. Было неприятно вот так вот заведомо поддаваться чужой воле, но если бы Игорь хоть намекнул, что ему пора домой - он бы подчинился. Остаточное явление от сегодняшнего секса, неумение отстоять свое желание всем назло. Заниматься сексом третий раз за день хотелось, но не моглось. Особенно учитывая то, как больно оказалось в последний раз. Гречке теперь даже стало стыдно перед всеми девками, которым он бессовестно кончал в жопу, хотя им эта дрочка явно никакого удовольствия не приносила. Ну так, на секунду стало, и прошло. Потому что ну чего они хотели, ебля с ним сама по себе ценна, как охуевше дорогое вино. Вкус (оргазм то есть) в этом деле на десятом месте, и то при хорошем раскладе. Ебля с Громом тоже была ценна, но жертвовать удовольствием Гречка готов не был. Тем более, Игорь сам не настаивал. Он убрал еду в холодильник, принял душ и вышел прохладный и пахнущий гелем для душа. Этот запах Гречка выучил наизусть, дурацкий, но необычный. И слава Богу, а то у него, кажется, на один только запах мог бы запросто встать в душевой спортзала. Надо бы подарить Грому ещё десять таких флаконов, чтобы он случайно не перешел на какие-нибудь избитые акс или нивею. - Ты пойдешь? - Он кивнул на ванную. - Я тебе там полотенце положил, наконец, а то ты все мокрым вытираешься. Вчера вечером Гречка вытерся первым, и мокрое досталось самому Игорю. Странно, что тот об этом не помнит, и ещё более странно, что помнит сам Гречка. Он от чего-то ощутил некоторое облегчение, примерно как когда действительно ничего не украл из магазина, но все равно боишься запищавшей антикражки. Несерьезное такое облегчение, суррогат. Но только когда мылся, намыливаясь этим же дурацким гелем, понял, отчего оно. От того, что Игорь не спросил, хочет ли он остаться. Потому что Гречка хотел, но не настолько, чтобы вслух об этом сообщать. Пришлось бы уехать, а он пока ещё не был готов остаться наедине с собой. Или не готов оставить Игоря, что было, в общем-то, почти одним и тем же. Когда он вышел из душа, размышляя, ждет ли Гром секса и не пора ли попробовать отсосать ему еще раз, тот уже спал. Для Гречки десять вечера было временем несерьезным, детским. Но сегодня он настолько потерялся в пространстве, что послушно лег рядом, позволил Игорю в полусне тяжело накрыть себя рукой, позволил себе притереться к нему вплотную. И тоже вдруг уснул.