Случайности в Чёрном замке

«В конце концов ты умерла... твоя династия сменилась... все твои усилия были напрасны, вся пролитая тобою кровь ни к чему не привела...» Противная, дерзкая девчонка! Как смела она так говорить о ней?.. Кольцо истинной магии ещё мерцало точёными гранями красного золота от взбудораженных недавней битвой колдовских сил на руке лежавшего на песке мужчины. По колдовскому слову в ответ вмиг прогнили доски палубы и проломились, а неудачливый покоритель Тортуги оказался в воде раньше, чем успел прорычать и половину ругательств в адрес своей беглянки-жены. До берега пришлось плыть, цепляясь за обломки собственного флагмана под свист картечи. Один осколок задел и его – вода заалела кровью. Едва почувствовав под ногами землю, Диего тяжело рухнул на песок в глубоком и, должно быть, целебном для него сейчас забытьи, а над его измученной фигурой, над щепами разбитого фрегата, над такими же спасающимися из воды матросами и офицерами королевского флота, над всем этим бесприютным берегом одинокого островка возвышалась белая фигура женщины. Белое лицо, белые от пудры взбитые надо лбом, точно папская тиара, волосы, белое платье на пышном каркасе из китового уса. Только по локоть окрашены кровью руки, залит подол кровавыми брызгами и пятнами, краснеют две капли крови на бледных губах, и белые пальцы медленно растирают по ладони кровь раненого господина. Будь ты проклята, чёрная отравительница, флорентийская кровопийца, чтоб никогда ты не почувствовала ни сияния солнца, ни дуновения ветра, чтоб никогда тебе не отмыться от пролитой крови! И вот… не человеком и не бесплотной тенью — тёмным духом встала из могилы кровавая Екатерина Медичи, призванная служить. Ей, правнучке Лоренцо Великолепного и матери трёх королей повиноваться выскочке, испанскому солдафону! «Кто это сделал? Кто дал им право обрекать мою душу на это? Кто назвал меня достойной быть духом скверны? Иезавель, чёрная королева, змея – чьи голоса это ропщут, проклинают меня? Отвечайте!» В бессилье сжав руки, та, кто когда-то была крещена под именем Екатерины, силой рвалась в мыслимо проносящуюся перед ней вереницу мёртвых душ, рвала ногтями, словно они знают ответ и они швырнули её королевское величие под подошву солдатского сапога. «Кто назвал перед ним моё имя, кто?.. Что ему до той ночи в канун святого Варфоломея, он перед сном-то помолиться забывает. Что ему до происков вокруг трона, он не пробыл во дворце и трёх дней. Вы, палачи на троне, хвалитесь тем, что своей рукой пытали и казнили тысячи врагов, и теперь спрятались за женщину! Позор тебе, Нерон, поджигатель Рима, позор тебе, Диоклетиан, гонитель христиан, позор тебе, Грозный царь Иоанн! А ты, валашский господарь, злодей, которого не видел свет – ты даже не был королём, а о тебе слагают легенды, как ты свежевал людскую плоть, распинал неугодных тебе на кольях и выжигал целые деревни – и я больше него заслужила проклятье до скончания дней, мою душу вытравили чёрным мороком и сделали из меня духа тьмы! И это не оскорбление? Попадись мне, попадись мне только, я раздеру тебе грудь и выпущу из тебя всю кровь за то, что я, а не ты, живший у турецкого султана в рабах, склоняю голову перед испанской спесью, за то, что твоя душа может ещё быть спасена, а моей вечно быть во тьме!» Ещё недавно будучи такой же тенью, Кровавая королева стремглав ворвалась в сонм мёртвых, и они ещё были для неё видимы и осязаемы, но она уже не походила на них. Только гнев, только бешеная жажда крови наполняли её, изгнав из проклятой души всё человеческое, кроме горстки воспоминаний о былой жизни. Словно одержимая, желая только поскорее найти и растерзать того, кто одним своим существом сейчас оскорблял её, она пронеслась перед тысячами, сотнями тысяч грешников, среди которых когда-то была сама, заглядывая каждому в лицо. Сколько негодного сброда, оказывается, передохло за те сто лет, как её сердце перестало биться! И женщины, много женщин... Они не сооружали высоких причёсок на каркасе, не прятали шею под воротниками, похожими на мельничные жернова, они распускали мелко завитые кудри по плечам и, как мужчины, носили шляпы с перьями, а из них никто не надевал ни шлемов, ни лат, даже простолюдины брили подбородок и вместо мечей опирались на те вязальные спицы, которые называют шпагами. Дальше, дальше, ещё дальше... лёгкие покровы исчезают, длинные плащи поднимаются выше, к талии, мужчины отпускают бороду, женщины гремят тяжёлыми кордельерами*... кто-то зовёт её, кто-то протягивает к ней руки, один бросается целовать край платья... ещё дальше... вот мелькнул судья в симарре*, подбитой горностаем, вот показался кавалер в широком берете и позолоченном кафтане с разрезными рукавами, вот цапнул её за подол бродяга в пестрых лохмотьях – ох, с каким истинно королевским достоинством обожгла она наглеца одним взглядом – и какой-то голос окликнул её по имени, как в детстве – «Катарина!». Багровой от крови рукой она сжала шлейф платья, но не обернулась. Она не человек больше. Не девочка со злой судьбой, не незаметная супруга какого-то герцога Орлеанского, даже не страшная королева-мать, равнодушно взирающая на гору окровавленных тел у её ног. Она не человек – и нечеловеческая жажда чужой крови гонит её дальше, ещё дальше... точно обезумевшая, летит дальше, едва ли успевая разглядеть хоть одно из десятков проносящихся перед ней лиц – и отшатывается от огромного сарацина с золотыми браслетами на руках и ногах и кривой саблей в рост человека поперёк пояса. В ухе торчит серьга размером с её кулак, у сарацина страшное, надвое рассечённое лицо, изъеденное проказой, распухшие веки, руки покрыты язвами. Не от его язв она содрогнулась, нет – откуда взяться здесь сарацину?.. Карл Великий не родился, когда их всех изгнали за Пиренейские горы. Нет! Слишком далеко. Слишком далеко завела её слепая ненависть, умом она понимает, чувствует это, но не может успокоиться, не может выбросить из головы зловещие строки и тяжело, прерывисто дышит, готовая броситься назад в такт пугающе-задорному напеву: Хоть быть разнообразней Чудовищный мог произвол, Предпочитал он все же кол Всем прочим видам казней*. Нет, он не уйдёт от неё! Если уж быть тёмным духом, то в первую очередь она расправится с душой грешника, от бесчинств которого даже чертям в аду стало тошно, а не с какой-то девчонкой. Пусть даже дерзкой. Что б там этот кавалер де Очоа ни говорил. Королева сцепила окровавленные пальцы и опрометью бросилась назад, гонимая единственным желанием – разорвать лицо валашскому князю, если уж это не сделал ни турецкий султан, ни дьявол, ни сам Великий Инквизитор. Это было недостойно звания королевы, но кровавая Медичи была католической королевой, и на гербе её сияли, как у Мадонны, лилии*. Снова и снова пугающая вереница мертвецов, и снова помутнённое сознание шепчет – не он, не он... мёртвые не знают усталости, но кроме того, чтобы быть королевой, Екатерина была итальянкой, и не выносила слишком долгого ожидания. – Как редко можно встретить подобную утончённость в таком удручающем окружении, – неторопливый, словно рассуждающий сам с собой, удивительно мелодичный голос, как будто обволакивающий её фигуру, коснулся взбешенной отравительницы и растворился в спёртом воздухе, словно падающая звезда закатилась в озеро. Голос приятно выдыхал на приглушённых звуках и часто смягчал «а» так сильно, что оно превращалось в «е», лаская слух королевы. Как давно она не слышала такого образцового тосканского диалекта. Кто бы упрекнул её за то, что она обернулась? – Ваше Величество разыскивают кого-то? Голос, осмелившийся так неожиданно заговорить с ней на родном диалекте, принадлежал не духу и не тени – её собеседник, хоть и появился за её спиной как из воздуха, оказался столь материален, что даже ветер, который никогда не долетал до рундука, играл прядями его чуть небрежной причёски, а на щеках играл здоровый румянец, какой бывает только у живых. Но нет, то был не человек, хотя осанкой и напоминал выходца из благородного сословия... – С кем имею честь говорить? – в несколько мгновений, прежде, чем встретиться с ним взглядом, королева успела принять тот равнодушный вид, с которым короли всегда выслушивают уверения в сердечной преданности. Это сочетание спокойствия с её залитыми кровью руками и кровавыми каплями на губах внушало ещё больший ужас, чем самая пылкая ярость, но незнакомец не содрогнулся. Он дотронулся губами до её руки (как все мертвецы, она не ощущала ни ароматов, ни касаний, иначе заметила бы, что у него мягкие, чуть обветренные губы и от него пахнет мускусом и сандаловым деревом с капелькой ладана) и заглянул ей в глаза. – Ноэ Локид, покорный слуга Вашего Величества. Лишь совсем недавно став духом, мадам де Медичи ещё не научилась в должной мере управлять своими чувствами, и клокочущая внутри неё ненависть, должно быть, не красила её, но искательная, лукавая улыбка незнакомца гасила полыхающий внутри гнев, и странные, ни на что не похожие глаза не отпускали её – один глаз у него был тёмным, другой отчего-то зелёным. Рука проклятой, но истовой католички невольно дёрнулась наложить на себя крест, но он только ощутимее дотронулся до её ладони. – Как вы... как ты оказался в рундуке мертвеца? Ты Астарот*? Велиал*? Хромой Ренфас*? – она мельком оглядела его неотразимо элегантный наряд цвета топлёных сливок, спустившись взглядом к плотно охватывающим ногу башмакам с широким мыском, но незнакомец не прихрамывал ни на одну ногу. – Асмодей*? – Как много искушённости в демонологии в таких благочестивых устах, – Ноэ покачал головой. Его переливающийся, мелодичный голос и мягкий итальянский выговор расположили бы к себе даже монахиню, но ему досталась рыбка покрупнее. – Нет, всё не так страшно, как вы думаете, моя королева. И бросьте эти дешёвые трюки, вам поздно уже креститься – я принадлежу тьме так же, как и вы. Поздно, это правда. Но ведь не посылаются нам встречи, которые не будут иметь последствий, верно? Непроницаемый дымчатый взгляд Медичи заскользил по лицу странного собеседника, словно ощупывая его глазами. Она ведь не похожа на рождённых духами. Она жива до тех пор, пока принадлежит господину. Господину, ха. Пока жив этот вояка, который двух дукатов не даст за свою жизнь. Сколько он там протянет? Самое большее – лет сорок, а он уже не молод. Что тогда будет с ними троими? Нет, что будет с ней? Возможно, не стоит так отмахиваться от нечистой силы? Спасение? Её душе всё равно нечего уповать на него. Тонкие окровавленные пальцы осторожно сплелись с рукой совратителя. Н-о-э... Королева повторила про себя диковинное имя – как будто жжённый сахар хрустнул на зубах. Во рту у неё никогда не проходил металлический привкус крови, тем приятнее было ощутить на языке сладость. А ведь она даже не разжимала губ. Да вы и впрямь колдун. – Вы правы. Я ищу здесь кое-кого. Хочу разодрать душу одного валашского князя – не по его грехам ему выпало слишком много счастья. Вы можете оказать мне такую услугу? – И что же я получу взамен? – имя Влада Цепеша не заставило дрогнуть ни один мускул на лице его старинного приятеля, но от его взора цепенели даже проклятые души. – Будь вы человеком, я бы рассказала вам о богатствах дома де Валуа, но ведь и вы не человек. То, что вы сами захотите спросить с меня – кроме спасения души губернатора испанской колонии Диего де Очоа. – По счастливой случайности я хорошо знаю того, кого вы ищете. Пожалуй, я даже назову его хорошим другом, – как показалось Екатерине, он издевательски подмигнул ей. – И, пожалуй, я знаю, где вы могли бы узнать ответ на ваш вопрос. С единственным условием – вы последуете за мной, ни о чём не спрашивая. Кстати, Ваше Величество могут не утруждать себя тревогой о каком-то проходимце. Порой судьба интересно распоряжается, отдавая такую власть в руки случайных людей. Сделать из особы королевской крови – гордой, порядочной, непогрешимой – инструмент, орудие своих низменных желаний с единственной целью утереть нос маленькой искательнице приключений... Жестокий эксперимент. Чувствуя, что его голос приятен ей, Ноэ всё время, пока готовился к полёту, неспешно опускал слова одно за другим, пока не обхватил так крепко, что поднял её в воздух. Лишённая осязания, мятежная душа флорентийки не ощущала, что он прижимает её к себе и, лишь заметив его руку, попыталась с негодованием оттолкнуть сладкоречивого беса, желая вызвать перед глазами облик давно умершего короля, но он рассыпался перед её внутренним взором, не составляя ни черты лица, ни даже голос Генриха де Валуа. «Если я отпущу, вы упадёте. Так далеко во времени вам не проникнуть без помощи», последовал ответ. Лететь действительно было тяжело, воздух чем дальше, тем чаще прорезал гул, точно кто-то решил распилить небо пополам, и королева ещё плотнее впивалась в Ноэ, иногда почти оседая у него на руках. Если бы не раздирающая её жажда мести, она могла бы даже пожалеть, что согласилась на эту авантюру. – Такие переходы никому не даются легко, – по привычке ещё видя в ней человека, Ноэ прикрыл свободной ладонью её глаза, и второй раз королева уже не пыталась возразить ему. Хоть она и была кровавым духом, её прошлое слишком держало её в своём плену, чтоб ощутить всю кровь грядущих веков. Можно ли считать мужчиной чёрта? Скорее нет, но, незаметно запустив руку в его волосы, Екатерина согревалась мыслью, что сейчас она обладает хотя бы иллюзией власти над ним. Чем дальше, тем меньше тот походил на того флорентийского щёголя, каким он предстал перед ней, вместо короткого плаща на плечи лёг камзол до колен, потом фрак, потом сюртук, пальто и, наконец, плотно обнимающий плечи пиджак того же неизменного оттенка топлёных сливок. Накрахмаленный воротник тоже исчез, а ветер так небрежно расстегнул ворот его рубашки, что королева отвела глаза. Как все святоши, она не переносила вида хоть нескольких дюймов открытого тела. Только одна серьга в левом ухе осталась неизменной. Но когда его запястье перехватил металлический обруч, похожий на кандальный браслет, скреплённый круглым, плоским замком с какими-то знаками, она впервые почувствовала что-то вроде беспокойства. Если б Ноэ знал, что причиной тому послужили наручные часы, он бы рассмеялся. – Куда мы летим? – и хоть это ничем бы не повредило её бесплотному духу, от рёва самолётных моторов где-то над ними, залитые кровью пальцы так сильно сжали руку её провожатого, что на коже иллюзиониста остались пять глубоких полумесяцев. – Во что ты втянул меня, чёртов фигляр?.. Ты обещал разыскать мне душу Влада Дракулы. Он уже два столетия как должен гореть в адском котле. – Гореть? – Локид о чём-то задумался, потеряв интерес к полёту, и начал опускаться, словно так сильно погрузился в себя, что земное притяжение вновь получило над ним власть. Тем не менее, держал он её по-прежнему крепко, чтоб бестелесная мстительница не могла оторваться от него, хотя она и не могла ощутить его силы. – Так он и не умирал. Его мелодичный, по-инфернальному обольстительный смех был ответом возмущению Медичи, и очень хорошо, потому что в следующее мгновенье Ноэ опустился на землю (точнее даже не на землю, а в какой-то тёмный коридор) и подал ей руку с учтивостью рыцаря, помогающего королеве сойти с подножки кареты. Из мести она, зашуршав накрахмаленными юбками, задела кровавым подолом его сливочно-нежный костюм, но на твиде не осталось даже пятнышка. Только сейчас она осмотрелась. К величайшему облегчению Екатерины, почти всё вокруг показалось ей знакомым. Высокие потолки, стрельчатые окна и каменные полы напоминали ей ещё старые, не тронутые веянием Ренессанса французские замки, а обилие свечей в массивной люстре, позолоченных бра по обеим сторонам от камина и тут и там расставленных канделябров создавало впечатление чего-то таинственного. Место стульев здесь занимали кресла с широкими спинками и несколько табуретов у окна. Одно из таких кресел занимала склонившаяся над столом юная особа. Пышные белые рукава с буфами и переплетённые нити жемчуга у неё на шее выдавали в ней девушку благородного происхождения (хотя надевать под такую роскошную блузу панталоны было не очень уместно), но вот занимала её совсем не дворянская работа – смачивая кисть в растворителе, она покрывала им небольшой участок разложенного перед ней холста, и, когда известковая корка начинала смягчаться под его действием, снимала её скальпелем, каждый раз промакивая очищенное место маслом, чтоб не повредить красочный слой. – Как всегда в работе, мисс Бёрнелл? – привычная улыбка сама наделась на лицо Локида, когда он обратился к девушке. Из-за двери, за которой встал сам и куда увлёк незваную гостью, он вышел первым, в высшей степени фамильярно оперевшись на спинку кресла художницы. Обычно никто не отвлекал Лайю в такое время, но её визиты в прошлое были бы сейчас очень некстати, и Ноэ втянул её в разговор со свойственной ему импровизацией. Не спускавшая с него глаз королева вслушалась в его голос из тени. Язык этот был ей не знаком, но отчего-то она понимала его речь – не без недовольства заметив, что тосканский акцент у него сразу же пропал. В комнате стоял такой сильный запах нашатыря и винного спирта, что у неё с непривычки закружилась голова. На ручке двери остался кровавый след, но сама ручка была бронзовой и очень холодной на ощупь. Такой же запах краски стоял в мастерской придворного живописца, мэтра Клуэ, когда она позировала ему. Приятное воспоминание заставило королеву побледнеть и крепче стиснуть прохладный металл. Она смогла почувствовать этот запах, она ощущала, как к её рукам возвращалась способность осязать, а значит... она не бесплотна и... не невидима?.. – А вы как всегда врываетесь с очередной загадкой или иллюзией, – девушка поднялась с кресла навстречу Ноэ и протянула обе руки, как старому другу. На вид ей было не больше двадцати или двадцати пяти, но по флорентийским меркам Екатерины у неё были слишком тонкие руки и слишком неразвитая грудь, чтоб называться красавицей. – Я до сих пор не могу прийти в себя от вашей выдумки с «Ковчегом». На самом деле господин Влад признателен вам не меньше, чем я, но зная его сдержанность, я же могу... – Думаю, у вас впереди ещё будет не одно столетие, чтобы поблагодарить меня, – это было одной из загадок, которые никак не могла разгадать Лайя, как сумрачный, одинокий, всегда погружённый в глубины своей души Влад находил общий язык с этим насмешливым мастером обмана. – Но я дал слово одной очень значительной особе, и если ей придётся прождать дольше, чем ещё одну долю секунды, она пустит мою кровь на обмазку стен. Ваше Величество, – он развернулся и протянул королеве руку, склонившись в галантном поклоне. По правилам придворного этикета, правда, следовало бы ещё опуститься на правое колено, но даже Екатерине Медичи не пришло бы в голову упрекнуть беса в недостатке учтивости, – позвольте представить вам госпожу Лайю Бёрнелл, особу истинно голубых кровей, что по нынешним временам уже редкость, владелицу Чёрного замка, в стенах которого мы сейчас находимся – и хозяйку замка Влада Дракулы, о котором вы уже наслышаны. Если это и было очередной его иллюзией, то очень натуральной, потому что вышедшая из темноты женщина, которую Ноэ назвал Вашим Величеством, словно принесла на шлейфе белоснежного платья тот дух величия, ту бесконечную непоколебимость в собственном могуществе, которого так недоставало ей самой в минуты, когда её называли хозяйкой и госпожой. Хоть бы предупредил! Припоминая, как это делала Лале при дворе своего дяди, Лайя прижала руки к груди и поклонилась. Королева ответила небольшим кивком и благосклонно дотронулась до плеча девушки. – Вы знаете, кто я и зачем я здесь, госпожа Бёрнелл? – ещё стоя за дверью, Локид незаметно дотронулся до неё несколько раз, чтоб спрятать от глаз Лайи кровавые пятна на руках и белом платье, и Медичи не без удовольствия скрестила их на груди, словно пытаясь запомнить, как выглядит её кожа без них. И хотя заговорила она с Лайей, строгий дымчатый взгляд королевы был обращён к нему. Напротив, Ноэ казался очень довольным своей выходкой. – Чёрная Королева в Чёрном замке. Звучит как готический роман, – она не должна была выскользнуть из его власти, и всякий раз, снова услышав в его устах родное наречие, давно остановившееся сердце Екатерины замирало. – Ну да. Это моих рук дело. Взгляните на свет, что излучает душа его хозяйки, и вы поймёте, что ошибиться мог кто угодно, но только не ваш господин. Он не потянет такую цену, чтоб подчинить себе Короля. – Чёрная королева? Господин? Подчинит короля? Я не понимаю, – не будь у Лайи любящего сердечка, она давно бы потребовала объяснить ей всё на месте. Вокруг неё все что-то знали и все, кроме Влада, играли в угадайки и переглядки, а единственный, кто мог бы объяснить ей всё, так сильно хотел уберечь её от подступающей тьмы, что отмалчивался больше всех. – Вы как-то связаны... с ним?.. Почему-то обе понимали, о ком идёт речь, а может быть, за эти недели девушка слишком привыкла не удивляться тому, что все события вокруг неё как-то связаны с таинственным хозяином замка Дракулы. В голосе девочки повеяло страхом за судьбу того, о ком она говорила и трепетом перед ней. Перед Кровавой королевой трепетали многие, но... – С ним? Ничем кроме того, что он был таким же кровопийцей, как я сама, – она положила ладони на спинку стула, ощупывая зелёный бархат. Больше всего ей нравилось в этой иллюзии то, что она чувствовала себя живой и вместе с тем бесконечно далёкой от живых людей. – Моё имя должно сказать вам об этом, потому что я Екатерина Мария Ромула де Медичи. Это меня называют Чёрной Королевой. Я долго была на вершине власти и дорого заплатила за неё – но то, что вы видите сейчас, действительно иллюзия. Я мертва уже очень много лет, а господин Влад – если вам так угодно называть его – до сих пор жив и, похоже, даже знает, что такое радость жизни. Хозяйка, значит... И неравнодушны к нему, как я погляжу, – острый взгляд Медичи стрелой метнулся к холсту на столе. Сквозь белую известь уже можно было разобрать портрет бледного, черноволосого юноши с сумрачными, как будто погружёнными внутрь себя глазами. – Значит, у него было шесть столетий на то, чтоб выстрадать и искупить всю пролитую им кровь, чтоб согреваться светом чистой души, а я и после смерти не могу успокоиться и навожу страх на всё живое, как только этого захочется честолюбивому вояке, которому я должна служить. Как по-вашему, это заслуженно? – Завидно, да? – единственный, кто в этой комнате чувствовал себя привольно и кого, кажется, не терзали ничьи злоключения, слушал вопли оскорблённой Флоренции так же лучезарно улыбаясь и заправив руку за борт пиджака. Он уже продумывал, в каком забавном свете выставит завтра Владу ночное происшествие. Возможно, тот даже посмеётся, как лютует эта ревностная католичка – глаза-то, глаза – того и гляди, без дров камин подожжёт – и Локиду хотелось и позлить её, и понаблюдать за избранницей его друга. Кто знает, с кем ещё ей придётся иметь дело – очень интересно посмотреть, как справится она сейчас, когда он превзошёл самого себя и приволок сюда настоящую королевскую кобру. Жизнь тёмным духом, правда, заставила её немного подрастерять фамильную медичейскую спесь, но и в таком виде она была очень хороша. Задумываясь, Лайя всегда начинала покусывать обратный конец кисточки, вот и сейчас, поймав подбадривающий взгляд Ноэ, она потянулась было за кистью, чтоб подумать над словами призрака (сначала Мехмед Завоеватель, потом Екатерина Медичи... честное слово, если ей придётся разбираться ещё с Тамерланом или Цезарем Борджиа, она точно не выдержит), но остановилась на полдороги. – Нет, я так не думаю. Никто не стал бы завидовать бессмертию, купленному такой ценой. Вы не первый человек, кто так говорит и считает Влада чудовищем, но разве можно правдиво судить о ком-то, не зная его? Я видела его с тех самых пор, когда он был ещё мальчиком, и до сих пор не знаю достаточно, чтоб заглянуть в его душу. Я даже не знаю... – короткий обмен взглядами, – ... не знаю, может ли это даже Ноэ. – Это всё не имеет значения. Так история свидетельствует, а это главное – каким ты останешься в памяти. Иначе и обо мне говорили бы не так превратно, если б история знала чуть побольше ролей, чем герои и злодеи. А она судит очень просто. – Прямо как вы? – обычно спокойная Лайя не смогла сдержать эмоций. – Ведь вы признаёте, что вы совсем не таковы, как о вас рассказывают, но обвиняете его из-за таких же ложных слухов? Будь сейчас Милли не дома, а здесь, с ними, она бы приняла единственно мудрое решение – забралась бы с ногами в кресло старшей сестры и достала попкорн, за что удостоилась бы ещё одного комплимента от Ноэ, признавшего бы не только очарование её юности, но и тончайший ум, но сам он никогда не согласился бы на подобное. Попкорн помешал бы ему отпускать свои замечания: – Всё, что говорят о женщинах – сущая правда. Они действительно неземные создания, – он пожал плечами, но, в глубине души солидарный с той тёмной силой, к которой принадлежал и сам, не изменил приятного для слуха королевы итальянского акцента и, воспользовавшись паузой, поинтересовался, нравятся ли ей чёрные лилии, получив утвердительный ответ. – По дороге сюда, если мне не изменяет память, вы четыре раза выразили желание выпустить из господина Влада кровь, два раза отправить его в котёл и один раз вцепиться в глаза, но стоило только привести вас к мисс Бёрнелл, как вы вновь убедили меня в том, что слухи не врут, и вы в самом деле умнейшая женщина. Если сеньор де Очоа, пренебрегая заслуженным отдыхом, не поднимется в ближайшие полчаса, вы переспорите не то, что Тацита с Плутархом, а самого Геродота*. И хотя у королевы уже подобрался достаточно весомый аргумент, чтоб возразить Лайе, она пустила его в ход не сразу, как и подобает умнейшей женщине. Вместо этого она чуть наклонилась к столу, слегка коснувшись белоснежного рукава Лайи с буфом своим, удивительно похожим на него формой и цветом, и едва различимый, почти нежный шёпот коснулся ушка мисс Бёрнелл. – Чистые души порой ведь тоже спрашивают себя, каким дьявольским терпением нужно обладать, чтоб выносить его? – ресницы Екатерины недвусмысленно качнулись в сторону Локида. – Точно большим, чем нужно, чтобы очистить от копоти «Вечерю» Леонардо*, Ваше Величество.

***

* - один из главных признаков роскоши в XVI веке, массивная цепь с флаконом, носимая на поясе * - широкая накидка без рукавов * - строфа из поэмы Михаэля Бехайма о Дракуле (1456 года) * - три золотых лилии — символ французского короля * - демон обвинителей и тщеславия, один из губернаторов преисподней; согласно правилам, обращаться к демону следовало только на «ты» и только на латыни, Ноэ заговаривает на родном языке королевы и так, как мог бы говорить с ней флорентиец знатного рода, поэтому она путается в обращении * - демон, обольщающий людей и склоняющий их к пороку * - колдун, демон-совратитель * - демон похоти, соблазняющий роскошью * - Геродот считается отцом истории * - реставрация фрески «Тайная вечеря», оконченная в 1999 году, заняла 21 год