恐怖

Сначала Сычену казалось, что из-за дня в день он будет просыпаться в холодном поту, но сейчас страх отошёл назад. Все, что между ним и Ютой происходит, уже становится привычным. Не в смысле, что воспринимается легче, а в том смысле, когда понимаешь, что сейчас с тобой будет. Удивительно, как порой быстро человек привыкает ко всему. И от этого было обиднее. Дун просыпался и напоминал себе каждый раз, что все люди тут опасные, но засыпал с мыслью, что ему уже становится все равно. Ему не понять Юту. Никогда. Но он с каждым днём узнаёт о нем все больше и больше, пусть далеко не всё и не по своему желанию. Юта умеет давить: делать так, чтобы тебя буквально сдавливало со всех сторон от одного его взгляда. Чтобы мурашки после его прикосновений не проходили ещё несколько дней и, как тараканы, заседали под кожей. Он ведёт его в другой коридор, туда, где темнота гораздо глубже, и кажется, что даже фонариком осветить ее будет невозможно. Туда, где плохо слышны разговоры (да и вообще любые звуки), а потолки и стены стали сырыми и пахли плесенью. И с каждым шагом все больше и больше хотелось развернуться и убежать прочь. Но Юта крепко сжимал его ладонь (так крепко, что казалось через пару секунд кости сломаются). В момент он резко остановился, навалился на одну из стен, и та с грохотом отъехала, освещая темный коридор желто-оранжевым светом. Накамото снова берет его за запястье, быстро прошмыгнув внутрь. Сычен зажмурил глаза то ли от яркого света, то ли от испуга, что в комнате будет что-то страшное. Но на деле это была просто комнатка. И если не знать, что в ней живет именно Юта, то никаких плохих ассоциаций и не приходит в голову. Ощущения были такими странными: Сычен никогда даже не задумывался о том, как Юта спит, где живет и чем занимается. Накамото вообще ощущался каким-то неживым. И мысль о том, что Юта такой же человек, очень сильно коробила. Сычен свободно ходит по комнате, трогает мебель — Юта не останавливает. Комната была не особо большая, да и мебели в ней было немного: кровать, маленький стол (как будто для чайных церемоний), боксёрская груша и тумбочка со встроенным внутрь алтарём. Такой обычно делают для поклонения богам. А совсем рядом с алтарём, на тумбочке семейная фотография в чёрной рамке, рядом с ней палочка ладана, с которой тонкой нитью поднимается серый дым. На фотографии застыли счастливые лица: мама, папа, бабушка и по-видимому сам Юта. Юта появляется за его спиной слишком неожиданно, резко переворачивая рамку фотографией вниз. — Они умерли? Кивок. — Мои тоже. Накамото переводит заинтересованный взгляд, смотря ему в глаза. Становится ещё хуже. Вспоминать не хотелось и всегда казалось, что после стольких лет отрицания и попыток забыть ту страшную трагедию, ничего не всплывёт. Но чем дольше он стоит и молчит, тем больше воспоминаний приходят в голову. Юта проводит своей рукой по чужой спине, отрезвляя и ведёт его до кровати. проснись Юта присел рядом на кровать и не двигался с места: ни кивал, ни трогал. Это был будто диалог с самим собой, а из-под чужих глаз правда и едкие слова выходили слишком хорошо. Мысли в слух полетели сами. Зачем он рассказывает это Юте? Ему ведь все равно. Всегда было и будет насрать на его чувства. Возможно, потому Сычен делиться болью никогда и не умел: ни с Джехеном, ни с Тэном, ни с родителями. Ни с кем. А боли много. И тогда, и сейчас. Только сейчас в этом появилась действительно очень сильная потребность. А Сычен не помнит ничего из того, что рассказывал. А рассказывал ли вообще что-то? Или просто молчал и плакал? Юту хотелось задеть, пусть сам Сычен понимал — это нереально. Это глупость. Это он по ночам чаще и чаще слышит всхлипы собственного сердца. Оно уморилось. Устало болеть. Устало любить. Устало терять. Устало бояться. В какой-то момент он успокоился. Замолчал. И бег его сознания прекратился. Он в момент завис в мечте, что сейчас повернёт голову, и Юты не будет на месте; что японец пропадёт, и через пару минут в комнату вбежит Джехен, а за ним и все остальные. Но Юта по-прежнему сидел рядом. Лето сменилось осенью. А осень медленно сменялась зимой. Так незаметно, изо дня в день он проживал с Ютой под боком уже почти 5 месяцев. Не верилось. Верить не хотелось. Все дни смешались в один большой ком или, наоборот, распались в горстку маленьких отрезков, будто бы склейка из разных фрагментов его жизни. А что было бы, если бы он всё-таки остался? А что если всё-таки осмелился остановить Джехена? А что если бы друзья его догнали? А что если бы он успел сбежать? А что если бы у той заправки он всё-таки позвал на помощь? А что если бы Джехена не убили? Бесконечно. Бесконечно много вариантов. Бесконечность. Бесконечность вместе. И в какой-то из этих вселенных они с Джехеном, наверняка, были бы вместе. Наверняка, были ли бы оба живы. Старые, пузатые, но очень счастливые. Было бы так. Наверняка, было бы. Он хотел переиграть все с самого начала. А может, это все было ошибкой, как Сычен сначала и говорил. Он вообще Джехена не знал, и общались они только потому, что тот был другом Джонни. И встречаться они не должны были, ведь Джехен тогда был молодым и непроходимым идиотом, что готов был вставать на протяжении года в шесть утра, чтобы встречать и провожать до работы, чтобы убегать с пар и провожать домой. И влюбляться Сычен не должен был. И должен был уехать ещё тогда, 4 года назад. Должен был уехать в Токио, чтобы учиться. Но остался тут, чтобы жить с Джехеном. С тем «старым» Джехеном, который бился в истерики в аэропорту, потому что не хотел, чтобы Сычен уезжал. А Сычен не должен был остаться. Должен был уехать. Юта приближается к его лицу, надавливая ладонью на затылок.

не переступай черту

Сычен упирается ему ладонями в грудь и пытается безуспешно отодвинуть чужое тело от себя. Нет, только не это. В голове застрял образ Джехена. А перед его лицом застыл ненавистный Накамото. Он валит его на кровать, придавливая своим весом к простыне. Пытается отползти, но так и остаётся барахтаться на месте. Он снова в клетке. Снова попался.

═╬ ╬═

— Загни вот этот краешек, — Сычен пальцем указывает на край маленькой желтой бумажки, — и потом загни маленькие уголочки. Янян, высунув кончик языка, и с обеих сторон заваленный бумагой разных цветов, сидит на полу вместе с ним. — И вот тут, — Лю старательно выполняет каждое его указание и, как только переворачивает получившуюся фигурку в руках, громко и радостно выкрикивает «Ого! Лисичка». — А надо ей мордочку нарисовать? — Нарисуй, конечно. Сычен подвис, разглядывая голубые стены, люстру с кроликами, полки комода, заваленные многочисленными игрушками. И чувствовал диссонанс. Мало того, что в таком месте и с такими людьми под боком есть эта комната, так она ещё и принадлежит будто 10-летнему ребёнку. Но вот ребёнку уже далеко не 10. Это вообще было довольно странно: он впервые видел человека, который бы так сильно не был похож на свой возраст. В 17 лет люди явно не фанатеют по оригами, по мультикам Дисней, по мягким игрушкам. Возможно, жизнь взаперти без ровесников даёт о себе знать. Янян улыбается, складывая лисичку в карман на штанах, вставая с пола. Дун аккуратно убирает с пола материалы для оригами и другую канцелярию, пока Янян открывает ящик и перебирает CD-диски. — Кун сегодня не будет дома ночевать, и можем что-то посмотреть ночью, — радостно произносит Лю и хлопает в ладоши. — Я рад, что ты тут всегда и никуда не уходишь. Сычен неловко смеётся, но его улыбка больше напоминает оскал. Его клинит, ещё одно больное и колкое напоминание о том, сколько он не выходил. И не выйдет. Хотя наверняка Янян не вкладывал ничего в эту фразу. И Сычену действительно очень нравится проводит время с китайцем, с ним правда весело, и он отвлекается от всего, что его беспокоит. Время бежит очень незаметно, и он будто впадает в детство. Они строят из конструктора, собирают пазлы, рисуют, смотрят мультики. И если бы не Янян, то Сычен бы наверняка загнулся. Но чувство спокойствия довольно быстро заменяется на тревогу. Сычен отвечает на предложение Яняна односложным «хорошо», сам собирает вещи и уходит в ванную. Он прикрывает глаза, не дай бог увидеть своё отражение в грязном запотевшем зеркале. Боится, что в какой-то момент не поймёт, кто перед ним стоит; что он изменился настолько сильно, что его будет тошнить от собственного отражения. Дун встаёт под горячий душ, в надежде на то, что скатывающиеся по щекам слёзы смоются встречным потоком. Но становится только хуже. Его распаляет ещё сильнее и стоять не получается от слова совсем. Он кричит и ругается, а вода все топит и смывает. Сычен бегло осматривает ванну. Глаза быстро натыкаются на бритву. Он ведь может все закончить. Прямо тут. Прямо сейчас. Он дрожащими руками вынимает лезвие. И столько мыслей одновременно захлестнули его голову. Хороших и плохих. Они грызлись между собой. И грызли его. Он вертит его в дрожащих руках. А в голове образ Джехена, от которого его разделяет всего лишь один тонкий разрез. Казалось, что станет легче даже от простого осознания, что он жив и с ним все хорошо. Даже если не рядом. Но уже слишком поздно. Здесь всем будет все равно на его убийство. Все равно на его пропажу. Он захлёбывается в слезах, полося руки короткими надрезами, не в состоянии выдержать жгучую боль. Капли крови проступают сквозь тонкую кожу, а позже падают на плитку. Белоснежная поверхность и кровь, соприкасаясь с каплями воды на раковине, тонкими струйками течет к сливу, оставляя за собой красные следы. Вода смоет его боль? Навряд ли. Он режет до тех пор, пока руки полностью не покрываются кровью, пока само тело не начинает моросить, несмотря на то, что стоит он кипятком. Голова кружиться. Он медленно оседает в ванну, не слыша ни звуком и не видя ничего перед собой. — Эй! Эй! Он не помнит, как его бледного находят, испуганно трясся за плечи и голову. Не помнит, как доносят до кровати, как перевязывает ему руки толстым слоем бинта. Не помнит, как переодевали. Не помнит ничего. От усталости у него слипались глаза, и, казалось, она залегла в каждой клеточке тела, превращая конечности в желе. Понимал, что что-то с ним делают. Но приходил в себя очень медленно, какими-то хаотичными всплесками энергии. И поэтому собрать полноценную картинку в голове вышло далеко не сразу. — Я, конечно, знал, что Юта не подарок. Но чтобы настолько, — недовольно шипит Хендери, рассматривая, как бинты пропитываются кровью. Сычен усмехается, но если честно, то больше походит на стон. — Тебе повезло, что дома никого, кроме нас, нет, и этого никто не видел. Кун бы тебя ещё и пристрелил, чтобы наверняка. — И смеётся. Действительно, это забавно. А его труп наверняка бы просто бросили собакам на корм. Юта бы нашёл себе такого же мальчика. Так же бы его трахал, бил, мыл. И после него будет точно такой же. И нет вероятности, что до Сычена не было таких же. И сколько ещё будет. Таких же красивых и счастливых. С какими-то целями и планами, со своей жизнью. Со своей семьёй. Настроения дальше просто не было. Думать не хотелось. Дышать не хотелось. Он просто лежал на своей кровати и смотрел на стенку перед собой. Лишь изредка переворачиваясь на спину, смотря в потолок. Все, совершенно все, казалось ненастоящим. Даже не сном. А будто он нагло и без приглашения влез в чужую жизнь и проживает ее. Не зная правил и контекста. Казалось, что все его проблемы обесценились. Какое образование, о каком будущем вообще могла раньше идти речь? Какие поездки? Что за бред вообще? Он не знает, будет ли завтра жить или нет. Зачем ему жить? Надо ли ему это? Он никогда не задумывался об этом, даже когда был на свободе. А зачем он вообще делал какие-то вещи в своей жизни? Если все то, что ты много лет выстраивал, может разрушиться в один день. Было бы наверняка не так разочаровывающе, если бы он просто не делал ничего. Но о таких поворотах его не предупреждали. пожалуйста, проснись

═╬ ╬═

Янян многого, очень многого не понимает. С ним невозможно объясниться «по-взрослому». Ни про то, что его пугает конечность жизни, ни про боли от регулярных изнасилований. Янян ребёнок, он как из другого измерения. Для него это все нереально, он не знает, как ему помочь, но чувствует что какая-то проблема есть. Иногда во сне Сычен начинает плакать, тогда Янян просто сильнее его обнимает. Или приносит ему лёд, так как больше всего болит именно спина и поясница. Так сильно, что терпеть молча невозможно. Сейчас ещё к этому прибавились и руки. Порезы кровоточили и болели, но были удачно скрыты за длинными рукавами кофты. Янян сел к нему на колени с огромной упаковкой чипсов и, громко чавкая, смотрел Аладина. А Сычен был очень рад вновь окунуться в сюжет и обстановку. Все отошло на второй план. Как будто он чувствовал, что Янян нуждается в подержи. Чувствовал, что он нуждается в ком-то старшем, как в брате или более старшем друге. И Кун на эту роль (в глазах Сычена) не особо подходил. У них очень сильно были размыты границы в отношениях. Так сильно, что это казалось чем-то отвратительным, что от одной мысли начинало тошнить. С одной стороны, у них были отношения, как между родителями и детьми. Кун его хвалит, контролирует и обучает. Но с другой стороны, он спит с ним в одной кровати, очень часто целует его и будто флиртует. Сычен очень не хочет задумываться о какой-то сексуальной связи между ними, но периодически и такие мысли в его голове возникали. Хотя бы потому, что Янян блять ребёнок, как физически, так и морально (умственно). И шутки с пошлым подтекстом проскальзывали между остальными парнями. Особенно если Куна заставали пьяным. Кстати об алкоголе. Пьют тут все очень часто и наливают даже Яняну. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Часто пьёт даже Сычен. Они собираются на кухне, играют в карты. А потом все медленно разбредаются по комнатам. Чаще всего первыми уходят Юкхей (если он вообще бывает дома) или Кун и Янян. Не пьёт почти никогда только Сяоджун, по крайней мере, Сычен застал только один раз. И то тот выпил банку пива. Где-то на середине фильма Янян, облокотивших на его спину, уснул. «Ребёнок». Он честно даже не знает, что ужаснее: находится тут с самого детства, не знать другой жизни и по сути жить в неведении. Или понимать абсолютно всё. У них с яняном гораздо больше общего, чем казалось изначально. И даже это осознание делает хотя бы немного легче — он не один тут такой. Он аккуратно переносит Лю на кровать, накидывая одеялом, а сам медленно убирает мусор с пола. Юта появляется на пороге чужой комнаты слишком неожиданно, прижимаясь к косяку плечом и тихо наблюдая за каждым его движением. Сычен проглатывает крик, когда видит его (но сдерживается, чтобы не разбудить Лю), а тот лишь усмехается, тянет за руку из комнаты. Юту ни в коем случае не хотелось пускать в место, где он обитает. Но выбора у него нет. Бинты медленно впиваются в руки, Сычен от боли стонет куда-то в район чужой шеи. Накамото медленно стягивает с него кофту, а Дун сжимается, пытаясь все меньше ему противиться. И с каждым разом получается все лучше.

Смирись

Он закрывает глаза.

Притворись, что он — это я. Это Джехен. Это я

И так правда было легче. Он представил, что все это понарошку. Что именно Джехен проводит по его груди пальцами. У него были очень красивые пальцы: длинные, тонкие, узловатые, почти женские. Холодные, что по всему телу пробегает табун мурашек. Он медленно спускаются к шортам, снимая вместе с трусами. Дун по инерции весь сжимается, впиваясь пальцами в чужие руки. пожалуйста, не надо

— все будет хорошо, ты же мне доверяешь?

Сычен качает головой, проглатывая слёзы, и закусывает костяшку пальца. Внутри все переворачивается. Нет, Джехен никогда так не входил. Он всегда отличался особой нежностью. Но Сычен до крови кусал губу и жмурил глаза сильнее. Внутри все спирало от боли, и она спиралью поднималась вверх, к горлу. Удушье. Паника. я так хочу, чтобы это оказалась сном