Айналайын

Если двух тысяча двадцатый к чертям выбил двери с петлей своей ебучей пандемией, а двадцать первый — угрозой свержения правительства и митингами, то двадцать второй, определённо, переплюнул всех своих предшественников, вызвав в казахе самый что ни на есть натуральный ступор. И как, позвольте узнать, ему реагировать!? Касым, всю историю своей независимости, старался придерживаться многовекторной политики. Проще говоря — старался представлять собой центрально-азиатскую версию нейтральной во всем Швейцарии. Бедноватую и коррупционную, правда, но уж какая есть. Но в таких обстоятельствах придерживаться этой стратегии уже было достаточно затруднительно. Как минимум потому, что самому ему хотелось бы открыто поддержать Украину, но с Россией его помимо политики связывало слишком много уз. И сейчас они, откровенно говоря, сдавливали ему горло, отрезая доступ к кислороду. Он выключает телевизор и нервно откидывает пульт на диван, тут же зарываясь пальцами в волосы. Телефон, лежавший поодаль на журнальном столике, разрывается от уведомлений. Видимо, шокирован этой новостью отнюдь не он один. Брать гаджет в руки ему не хочется. Видеть всплывающие от него сообщения — тоже. А ведь они только пару часов назад буднично переписывались о том, как провести грядущие выходные. Когда первичная шокированность отпускает, Казахстан чувствует злость в купе с разочарованием. Необузданный гнев из-за, мягко говоря, подлого поступка со стороны родного человека на ряду с горьким отвращением к нему же; к тому, с чьих губ ты сцеловывал смущающее "ты такой красивый" и сладкое "хочу еще". И сочувствие. Кто бы мог подумать, что с такой должностью Касыма угораздило сохранить в себе настолько ощутимый запас эмпатии и сопережевания. Первый порыв — позвонить Украине. Спросить, как у него дела, не больно ли ему и чем он, Касым, может ему помочь. С его положением, правда, едва ли он мог бы быть полезным Богдану без ущерба своей стране, и от этой мысли республика чувствует нарастающее отчаяние, все сильнее сдавливающее грудь. Вдох на "раз", выдох на "два", и так до десяти. Все как его когда-то учили. Хаотичный поток мыслей более-менее сбавляет свой напор, хотя вопросы, коих было не меньше чем во время распада СССР в девяностых, продолжают копошиться в голове, порождая уже привычную мигрень. Касым трет виски, попутно шагая на кухню за таблетками. Когда он их выпивает, взгляд ненароком падает на балкон и на заснеженную пепельницу, полную выкуренных бычков. Нетрудно догадаться, кому она принадлежит. И кому она, судя по всему, больше никогда не пригодится. Не в его доме. Открыть балкон на "раз", забрать пепельницу на "два", выбросить ее в мусорный ящик на "три". Чувство причастности к такому непростительному преступлению, как война, казаха не отпускает, но одна из уз, фантомно его удушающих, обрывается. Дышать становится чуточку легче.