Перелётная птица

— Н-нх... Ваше величество... В-ваше... А-ах... — Голос Чу Ваньнина срывается на протяжный томный хрип. Мо Жань с напором делает очередной толчок пальцами, разводя их внутри ножницами. Его глаза жадно устремлены на Чу Ваньнина, сканируют каждое его движение, каждый изгиб, с благоговением ловят лёгкое дрожание этих тёмных, лёгких словно веер ресниц и нетерпеливое покусывание пересохших губ. У Чу Ваньнина всё тело горит, буквально полыхает, как будто его закрыли в раскаленной печи, и тысячи пламенных язычков теперь бессовестно играются с его телом, поплясывая на белоснежном, словно озерный лотос,  теле, наколяя розовые бусинки сосков до возбуждения, обжигая своими касаниями шею, грудь, спину, живот, но особенно пылко внизу, на внутренней стороне бёдер. — Как же вы прекрасны, Ваше Святейшество... — шепчет в каком-то бреду Мо Жань, нацеловывая худые плечи, острые изгибы ключиц, уже покрытые букетом засосов, похожими на гроздья алой калины, рассыпанные на только выпавшем белоснежном снегу. — Мой Им— а-ах— М-мой император... — он делает глубокий вдох, чтобы развеять эту дымку жара и немного прийти в себя. — О-остановитесь. Мне уже пора.. — Ваньнин пытается предать голосу строгости и серьёзности, но тот, кому адресованы эти слова, явно не хочет слышать этот вздор. От кого угодно, но не от него. — Ты снова хочешь меня покинуть... — Вэйюй выдавливает с грустью, шепотом, нарочито близко наклоняясь к уху Ваньнина. — Куда ты пойдёшь? К людям? А как насчёт меня? Я что, не человек? — Последние слова звучат уже с едкой обидой и даже со злостью, надрывно дрожа и уколом ударяя по сердцу Ваньнина. Глупый, глупый император. Если бы вы хоть раз не поленились открыть церковные заветы на своих уроках, вместо попытки утешить — по вашему мнению на тот момент — безответную любовь прекрасным лицом своего учителя, вы бы знали всю истину этих тайных встреч. О, ваше величество, знали бы вы, какой грех на себя взял ваш любимый верховный жрец Юйхэн, ложась с вами в одно ложе, скрывая свою порочность, тая на традиционном очищении вашу связь глубоко в сердце, бессовестно пытаясь скрыть это от бога. Знали бы, как яро Юйхэн клянётся себе, что это будет последний раз, когда он, проезжая мимо императорского дворца, решает справиться о здоровье Солнца Империи, заведомо зная, к чему это приведёт. Каждая встреча для Ваньнина проходит словно внутренняя борьба с чувствами, клятвами и самим собой. Но стоит этому щенячему взгляду, наполненному мольбой и любовью, упасть на него, и жрец теряется, сам не успевая опомниться, как он уже лежит в императорских покоях, сгорая от последствий невыполненной клятвы самому себе. Чу Ваньнин чувствует, как сводящие с ума, томящие движения пальцев внутри прекращаются. Мягкие губы блуждают по шее, нежно поглаживая кожу, словно кисточкой, легко причмокивая, пробуя на вкус любимое тело, водя языком и щекоча его шершавостью. У Ваньнина пальцы на ногах подгибаются от этих трепетных прикосновений, и дрожь колотит, словно маленький молоточек бьёт по металлу. Но когда его ухо обдает сладкое и по-старому тёплое «Учитель», рассудок окончательно мутнеет. Какой же грязный приём. И Мо Жань прекрасно об этом знает. Юйхэн сам не замечает, как до этого целомудренно сдвинутые колени разъезжаются, и Император не теряет времени, юрко проскальзывая между ними и пристраиваясь головкой к уже подготовленному входу. Юйхэн прячет лицо от смущения рукавами не до конца снятых одежд жреца, так и оставшимися погребенными под пылом их страсти — стоило его святейшеству появиться на пороге дворца, об этом уже узнал Его Величество Император. Он незамедлительно, бросив все свои дворцовые дела, бросился к нему, заключая жреца Юйхэн в крепких объятьях, так и крича все своим нутром «Я так счастлив, что ты здесь», «Не уходи больше», «Останься со мной навсегда». Как жаль, что ничего из этого Чу Ваньнин не в силах сделать. Во всяком случае сейчас. Будь терпеливее, Мо Жань. Сильные руки ласкающе скользят от худощавых бёдер к совсем истончавшей талии — вот они последствия всех этих бредовых церковных постов и неспособности Чу Ваньнина следить за своим здоровьем. Мо Жань разрывался между поджогом костра страсти между ним и Чу Ваньнином и поджогом главного собора в центре города! Нахуй вашу религию!!! Я тут, блять, религия!!! Мо Жань слегка качнулся вперёд, проталкивая головку внутрь и склоняясь к Чу Ваньнину совсем близко, водя языком по по-невинному светло-розовым взбухшим соскам. Если бы Мо Жань сам не являлся тем, кто три месяца назад, в прошлый визит Чу Ваньнина, истерзал их своими поцелуями, укусами, облизываниями, едва ли бы поверил, что их когда-либо касался другой человек. Чу Ваньнин выгибается в спине и хрипло выдыхает, чувствуя, как всё глубже и глубже жар внутри проникает в него — настолько же глубоко он ныряет в грехопадение. Хотелось бы Юйхэну думать, что именно это и есть его адская жаровня за все грехи жизни, потому что здесь, с ним, в таком аду Ваньнину не нужен никакой рай и никакое вознесение. Мо Жань начинает неспеша двигаться, с каждым толчком наваливаясь чуть сильнее, проникая глубже и растягиваясь в довольной улыбке всё шире, с упоением впитывая каждый сантиметр этого прекрасного тела в свою память. Как же ему страшно. Страшно, что стоит ему отвернуться, Юйхэн снова исчезнет. Но никогда не вернётся. Милый румянец расползается по всему телу Чу Ваньнина, оседая на коленках, выпирающих тазобедренных косточках, шее и даже животе. Юйхэн знает, насколько умел в обращении с его телом его ученик, и от этого становится ещё больше стыдно — как же развратен этот жрец и учитель. Как же громки звуки, вылетающие из его рта. Как же бесстыдны ноги, обвившие императорскую талию, так и молящие проникнуть в него глубже. Как же соблазнительны бедра, двигающиеся в такт проникшему в него члену Его Величества. — Ваньнин... — Тяжело дыша, подаёт голос Мо Жань, и после этого Юйхэн понимает, что всё это время тишину разрезали только его несдержанные стоны и вскрики. — Ваньнин, смотри, я поместился до конца... — Мо Жань гладит Чу Ваньнина по животу, ощупывая маленький выпирающий бугорок. — Н-не трогай... Не там... — Голос Чу Ваньнина совсем охрип, так что его еле слышно. — Ваньнин, стань моей императрицей... Останься со мной навсегда... — Мо Жань льнет вперёд и наконец касается искусанных в порыве страсти губ, облизывает их, нежно касается, водит языком, изредка отстраняясь и шепча свои бредни прямо в них. — Я хочу просыпаться на рассвете рядом с тобой, проводить каждый завтрак обед и ужин рядом с тобой, чтобы видеть, что ты хорошо питаешься, держать тебя в своих тёплых объятьях, когда тебе становится совсем холодно, ухаживать за тобой, когда тебе нездоровится, теряться в объятьях ночи вместе с тобой... — Мо Жань делает паузу, снова нуждаясь в прикосновении любимых губ, целуя уже страстно, с напором, но со временем сбавляя темп. Чу Ваньнин всё это время лишь хрипло дышит и пытается слушать, что даётся ему с огромным трудом в подобной обстановке. Каждый раз, стоит наклониться Мо Жаню чуть ближе за поцелуем, внутри всё переворачивается, внутренности трепещут, словно тысячи бабочек щекочат его изнутри своими крыльями. — Ваньнин... — снова заводит свою шарманку Вэйюй, — может быть от вашей церкви ещё есть какая-то польза, и они знают, как мужчине забеременнеть? — У Мо Жаня окончательно сносит крышу, — Клянусь, если эта дрянная обитель святош не способна на это, я завтра же сожгу каждый чёртов храм в моей стране до тла! Быстрее, чем Чу Ваньнин успевает опомниться, Мо Жань подхватывает его за талию и сажает к себе на коленки, по-хозяйски укладывая ладони на ягодицы. Он с хлюпом толкается внутрь, наслаждаясь бегающими по телу Чу Ваньнина под его кончиками пальцев мурашками и его возбужденными хриплыми стонами. Прильнув к чужим губам, он с наслаждением ловит ими чужие вздохи, языком исследует чужой язык, переплетает их и с бесстыдным причмокиванием переманивает в свой рот. Всё ещё целует. Ещё целует. Целует... *** Чу Ваньнин просыпается рано, на рассвете, укутанный словно младенец в роскошное одеяло из шкур зверей. Но вот только вместо праздничной ленты его одеяло на нем крепко держали чужие руки, которые обнимали его и любили всю эту ночь. Разлепив немного сонные глаза и повернувшись к человеку, сопевшему ему в затылок, Чу Ваньнин с грустью проводит ладонью по его щеке. — Моё Солнце Империи... — Ваньнин целует его в правую щеку, на подольше задерживая губы на коже. — Мой Император... — целует в левую, попадая в ямочку — чему же ты так улыбаешься во сне? — Ваше Величество... — Целует в величественный подбородок. — Мой дорогой ученик... — с особой нежностью целует в лоб. — Мо Вэйюй... — губы касаются точки между бровей. — Мо Жань. — Чу Ваньнин наконец мягко-мягко касается чужих губ своими . И теперь ему пора уходить. Снова. *** — Учитель, какой кошмар!! Вы так долго кричали на моего глупого брата, что сорвали голос!! Сколько же бед он натворил на этот раз!!! — Сюэ Мэн злился настолько сильно, что, кажись, ещё немного, и из его ушей польется лава от гнева. — Я столько раз говорил вам, Учитель, не тратьте на эту псину время! Пусть он тиранит дворцовых крыс, а не изводит ваши нервы. — Сюэ Мэн злобно бил дробь ботинком о дно кареты, не в силах успокоить свою злость. Чу Ваньнин ничего не говорил — лишь смиренно смотрел в окно на удаляющийся императорский дворец, вспоминая вчерашнюю ночь, словно сон. — Учитель... — Чу Ваньнин обернулся в своему ученику, осознав, что его ворчания действительно прекратились. — Чему вы улыбаетесь? Действительно, чему же? Чу Ваньнин осекся, и скрыл улыбку одним движением рукава, словно фокусник, меняющий внешность, стоит провести ладонью перед лицом. Улыбался ли он от грусти, осознавая, что снова наступил на те же грабли, нарушив данное себе слово. От тоски, которая преследует его с тех пор, как он покинул стены дворца. От счастья, которое осталось теплиться в его душе после этой ночи. От воспоминаний о ласковых словах императора, которые ему неустанно шептали. Возможно, Чу Ваньнин поймёт в следующий раз.