Tergeo

16 октября 2002 года

Кустарник был слишком густым, она едва держалась на ногах, когда пробиралась сквозь него, а воздух прилипал к ней, как тяжелый плащ. Бесконечные клубы дыма расстилались над деревьями, а заходящее солнце словно поджигало их. Она смутно слышала отдалённые крики и произносимые заклинания, и инстинкты взяли вверх, когда она перекатилась на бок, уворачиваясь от вспышки магии. Всё, что она могла слышать, — это шум крови в ушах. Невозможно было понять, побеждают они или проигрывают. В окружении смерти всегда казалось, что они проиграли. Её глаза заметили огромный валун, и она повернула голову, чтобы посмотреть назад, но никого не было видно. Она бросилась к валуну и спряталась за ним. Боги, как же она ненавидела войну. Ненавидела бесконечное удушающее чувство, что никогда не будет в безопасности, — это выматывало. Её душа устала. В такие моменты она проклинала Хогвартс. Проклинала свою магию. Там была жизнь, которую она никогда не почувствует, наполненная рутинной и скучной работой. Как бы она хотела отдать всё за скучную работу прямо сейчас. Вместо этого она была здесь, утопая в смерти и дыму. Шорох листьев неподалёку почти заставил её сердце остановиться. Чёрт. Дерьмо. Прежде чем она успела найти источник шума, раздался хриплый голос. — Инкарцеро! Она затаила дыхание, ожидая, что заклинание поразит её, но ничего не произошло. Ничто не связывало её, никто не нависал над ней. Она зажмурила глаза и попыталась выровнять дыхание, её рука так сильно сжимала палочку, что казалось, она может сломаться. — Отпусти меня, грязный грёбаный Пожиратель смерти, — чужой голос был странно знакомым, высоким и хриплым. — Ты слышишь меня? — она позвала снова, и Гермиона резко вдохнула. Ах да. Лаванда Браун. — Ну, разве ты не прелестная юная особа? Статус крови? — Пошел ты, — Гермиона вздрогнула, услышав то, что, по её мнению, было плевком Лаванды. Тяжелый хруст и гортанный крик наполнили воздух вокруг, а от рыданий Лаванды по коже Гермионы пошли мурашки. По приглушенному голосу Пожирателя смерти Гермиона догадалась, что он повернулся спиной. Она могла оглушить его, нужно было только действовать — двигаться. Она послала импульсы в конечности, заставляя себя сделать шаг. Но ничего не произошло. Её тело дрожало от страха и нерешительности. — Пошёл я? — буркнул глубокий голос. — У тебя вообще нет здравого смысла. Не буду врать, я предпочитаю брюнеток, но кто я такой, чтобы быть переборчивым? Мобликорпус. Услышав, как Лаванда борется со своей скованностью, бормоча непристойности и рыча, Гермиона встала, ноги наконец-то повиновались. Она направила свою палочку на затылок Пожирателя, умоляя, чтобы в её мозг попало заклинание — любое заклинание. Она почувствовала резкий укол палочки в шею, и сердце её сжалось. Она ждала слишком долго; теперь они обе были мертвы или даже хуже. — Брось свою чёртову палочку, — шипел ей в ухо знакомый голос, с которым она очень хотела бы никогда больше не сталкиваться. Она повиновалась, встречая смерть с неохотой. — Петрификус Тоталус, — произнёс Драко Малфой тихим голосом, и Гермиона камнем упала на землю. Он одарил её язвительной усмешкой, а затем взмахнул над ней своей палочкой, скрыв её из виду. Она слышала, как рядом боролась Лаванда. Разочарованный взгляд Драко упал на неё, его рот сжался в ленивую гримасу. В последний раз покачав головой, он вышел из укрытия. — Руквуд, пошли. Нас ждут обратно, — проворчал Малфой. — Малец! Дай мне минутку — я с радостью поделюсь. У Гермионы свело живот. — Мы опоздаем, — голос Малфоя был резким, почти раздражённым. — Я сказал, дай мне минутку, ты, испорченное грёбаное отродье. — Я ухожу. — Не смей, блять, уходить. Я здесь не закончу. — Я ничего не могу поделать с тем, что ты не можешь выполнить грёбаное задание, не накосячив. Я сказал, пойдём, мне надоело повторять. Ещё один хруст, сопровождаемый криком разбитой девушки, оглушил Гермиону. — Каждый раз, когда ты так говоришь, я буду бить эту девчонку по её грёбаному лицу. Ты меня понимаешь? Пожалуйста, не делай ошибку, думая, что мне есть дело до того, как выглядит её лицо. Лаванда разразилась прерывистыми рыданиями, такими, которые проникают глубоко в кости и опустошают душу, и хотя Гермиона знала, что её бывшая соперница-блондинка испытывает гораздо худшие муки, в том, что её заставляют это слушать, была какая-то неестественная мука. Гермиона лежала в вынужденном молчании, пока рыдания переходили в крики, которые затем превращались в вопли боли. Она убьёт Руквуда. — Хочешь пошалить, малой? — спросил Руквуд после того, как крики Лаванды, смешанные с его ворчанием, утихли в ночи. — Конечно, нет, — прошипел Малфой. — Я предпочитаю иметь ведьм по их воле. Оставь её. Пойдём, — наступила тишина, и Малфой быстро вмешался: — Руквуд! Нет никакой нео... — Авада Кедавра! — его заклинание было ленивым, но, несомненно, эффективным. — Нет необходимости? Это то, что ты хотел сказать, малой? — Прекрати, блять, называть меня так, — шипел Малфой. — Думаю, папочке будет интересно узнать, что ты стал нежным. Она предательница крови. Гнида. Раздалось одно насмешливое хрюканье, за которым последовал щелчок аппарации, а вместе с ним прекратилось действие заклинания, и Гермиона вдохнула воздух, словно ей его не хватало. Она едва успела опуститься на колени, как её вывернуло на землю рядом с ней. Слёзы хлынули и покатились по её щекам, когда она выползла из-за камня и, всхлипывая, упала в грязь. Она подняла глаза, и там, всего в четырёх или пяти футах от неё, лежало безжизненное тело Лаванды Браун, её некогда блестящие голубые глаза теперь потускнели от смерти. Сквозь тишину прорвался всхлип, и она на четвереньках пробралась к Лаванде. Тело Лаванды было изломано. Он оставил её обнаженной и голос в лесу, не соблюдая приличий в момент смерти, её лицо уже почти неузнаваемо — покрыто кровью и синяками, которые никогда полностью не заживут. Она накрыла тело Лаванды своим — извинения лились из её рта в грязь, когда она пыталась прикрыть её своей разорванной одеждой, её неуклюжие руки не действовали должным образом. Она не могла справиться с этой болью. Это было невыносимо, она не переживёт этого, да она и не заслуживала этого. Она легла рядом с телом Лаванды и свернулась калачиком. Её охватило оцепенение. Никто не становится прежним после такого. Даже Гермиона Грейнджер.