Take my hand,
take my whole life too
Dion & The Belmonts — A Teenager In Love На подумать у меня уходит два дня. Ровно двое суток, за которые я успеваю себя извести, разозлиться и сделать выводы. Я старался не выходить из дома в это время, просто потому что... Потому что. Если смотреть на ситуацию объективно, то, наверное, я просто боялся. Чего — непонятно. Вряд ли он подошёл бы ко мне, если бы заметил на улице, но мне всё равно было неловко. А что если он будет смеяться надо мной? Наверняка в тот день, перед окном, я выглядел до кошмарного нелепо. Я даже не уверен, что улыбался он мне по доброте душевной, хоть Сэм и утверждает обратное. Да, я рассказал ему. Так или иначе, и он, и Линда знают обо всём, чего тут скрывать? Скрывать нечего и незачем. Себя, если только, но тут я преуспеваю. А, может, перебарщиваю. В течение двух дней я стараюсь отгородить себя от любого рода назойливых мыслей, которых у меня рой в голове. Я учусь. Продолжаю заниматься домашними делами, слушать Элвиса Пресли, и, да, сидеть у окна. Не могу перестать делать это, мне очень хочется посмотреть на него, и, самую малость, снова встретиться с ним взглядом. Ладно, далеко не малость, но вы не можете осуждать меня! Я просто не могу ничего с собой сделать, хоть это и так нелепо. Я никогда не влюблялся. Не знал, что так можно. Я не испугался, когда осознал, что моя первая влюблённость оказалась парнем. Самое ужасное заключалось в том, что с этим парнем я не то чтобы не знаком, а даже не пересекался. Я всё время видел его с окна своей комнаты, иногда на улице или в школе. Он учится в выпускном классе. Этим летом, наверное, собирается сдавать вступительный экзамен. Интересно, какой жизненный путь он выбрал? Он уже знает, кем хочет быть в будущем? Мне бы хотелось спросить у него об этом. Мне вообще много чего хочется о нём узнать. Например, есть ли у него любимый предмет в школе или чем он занимается, когда не катается с пацанами на скейтах. Каждый раз, когда я задумываюсь о таких вещах и прихожу к пониманию, что не знаю о нём толком ничего — даже имени! — я начинаю злиться. На самого себя, конечно же, потому что боюсь подойти к нему. А потом расстраиваюсь. В своей голове я всегда зову его простым местоимением. Очень особенным для меня, но безликим. И, скорее всего, это самая основная причина, по которой в понедельник после школы, когда мы с Сэмом идём домой, я говорю ему: — Я попробую. Он останавливается посреди тротуара, окидывая меня таким нечитаемым взглядом, что становится непонятно: это меня поддерживают или упрекают. В конечном итоге он перекидывает через моё плечо руку, улыбается во весь белозубый рот и отвечает: — Сегодня же. И я до жути хочу этого, хоть и пугаюсь перспективы засветиться перед тем, кого я обхожу седьмой дорогой. Я волнуюсь, ладно? И я буду волноваться ещё больше, когда окажусь там, в кругу незнакомых мне людей, а главное — с ним. Я просто надеюсь, что уверенность каким-то образом окажется сегодня вечером в моих руках, и я смогу удержать её, а также не опозориться. Опозориться хочется меньше всего. Половину дня мы выбираем мне одежду. Точнее, я — метаюсь из угла в угол, обсуждая с Сэмом его доску; он учит меня самым базовым вещам прямо в моей комнате, показывает несколько незамысловатых движений, кратко рассказывает о самом скейтборде. Линда же — копается в моём шкафу, вываливая всё, что есть. Перебирает футболки, не спрашивая чужого мнения. Меня это особо и не волнует, потому что есть вещи поважнее. На доске стоять страшно. Я уже упоминал, скейтбордист из меня так себе, вот только болтовня погоды не сделает и держать ровно ноги не поможет. Я отставляю скейтборд, распсиховавшись в край, и устало сажусь на кровать. Обещаю сделать это ещё раз ближе к вечеру, только непонятно кому — себе или Сэму с Линдой. Им оно, кажется, куда больше нужно. Я бы эту доску ещё сто лет не видел. Я даже вспотел за то время, пока пытался кататься. Волосы прилипшие приятного ощущения не вызывают. Придётся перемывать. На улице жарко. Жарче, чем вчера, оконный термометр показывает выше тридцати пяти градусов, и это притом, что моя комната расположена в северной части, а не в северо-западной, как у родителей. Кстати о них, мне нужно ещё успеть сделать влажную уборку до того, как на город опустятся сумерки, а по-хорошему — раньше. На это дело осталось всего ничего, мне ведь нужно после этого и помыться, и на скейт встать, и покричать в подушку. Сэм и Линда мне помогают. Хорошо, что у меня есть они. Мы никогда не оставляем друг друга в подобных ситуациях, держимся рядом и помогаем, чем можем. Как сейчас — вместе мы убираем коридор, кухню и родительскую спальню, и заканчиваем уже через час. Время показывает двенадцать минут пятого, и я позволяю себе ненадолго выдохнуть. Лежу в постели, в то время как Линда листает один из журналов из моего стола. Кажется, этот выпуск посвящён Битлз. Она говорит: — Включи мою любимую. Сэм закатывает глаза, понимая, о какой любимой речь, а я живёхонько поднимаюсь с кровати, на которой удобно разваливался минуту назад звездой, и подхожу к полке с пластинками. Их тут ещё больше, чем комиксов в столе, я так люблю музыку! Честное слово, танцевать у меня получается, по моему скромному мнению, гораздо лучше, чем кататься на скейтборде. Не такое уж оно и скромное, я полагаю, но представим, что это так. Выбор безоговорочно падает на Битлов. Я устанавливаю виниловый диск в радиолу, опускаю иглу и включаю вилку в розетку. Радиола нестарая и работает второй год исправно, я отношусь к ней бережно. С нажатием кнопки запуска в комнате раздаётся песня. Я делаю звук громче, но Линда просит ещё, и я добавляю больше. Настроение в считанные секунды поднимается. Мы оба подпеваем уже выученным наизусть словам, пританцовывая в такт весёлой мелодии. Она раскрепощает. Заставляет неосознанно качать головой и туловищем, мы никогда не могли перед ней устоять. Сэм смотрит на нас, как на олухов, а нам смешно! Шестнадцать бывают только раз в жизни, так чего не наслаждаться ими? Линда свои, между прочим, уже спровадила, а отжигает под песню так, словно сама её написала. Под собственные песни вообще зажигают? — Ещё как! Ты же их и исполняешь, — отвечает она, по-новому проигрывая ту же композицию. Я не против. Сэм закатывает глаза и укладывается на пол перед кроватью. Зачем она нужна, да? Ринго на пластинке поёт о молодости и влюблённости. Я неосознанно примеряю песню на себя, глупо и безбожно радостно улыбаюсь, смакуя на языке задорные «You're sixteen, you're beautiful and you're mine». Наверное, все мы такие подростки, — неловкие и романтичные, безудержные и потерянные в грёзах. Мы не умеем скрывать свои чувства, чересчур субъективны и эмоциональны, но это ведь и есть юные годы? Об этом времени говорят, как о самом прекрасном. Надеюсь, что я ещё смогу ощутить его в полной мере. После третьего прослушивания диск мы вынимаем. Я достаю из комода полотенца и ухожу в душ, ко мне постепенно возвращается волнение. Небольшое, но уже даёт о себе знать. Перед тем, как уйти, я выглядываю в окно. Оно приоткрыто, и я наблюдаю, как солнце медным потоком обливает улицы, вдали, в паре домах от моего, толпятся мальчишки. Они во всю катаются и громко кричат, их хорошо слышно. Мне становится слышно его. Я ведь и не рассказывал! Какой у него голос... Ах, под этот голос хочется засыпать вместо песен Элвиса. Серьёзно, я такой фанат, но никакой Пресли не идёт в сравнение с тем, за кого каждый раз цепляется мой взгляд. Я предвзят, признаю. И пусть! Меня всё-таки выгоняют из комнаты. Намываюсь я быстро. Не потому, что спешу, а потому что нервничаю. До покраснения тру кожу, вода ещё как назло слишком горячая — не кипяток, но в такую погоду как раскалённая вулканическая лава, которой я продолжаю поливаться. Выскакиваю из ванной, с облегчением вдыхая контрастный прохладный воздух. После душа меня всегда клонит в сон. Я расслабляюсь, залезаю в постель, не обтеревшись, однако сегодня об этом нет и мысли. В животе бурлит, я, уже слегка обсохший и одетый, поднимаюсь в комнату. На шее — полотенце, с волос капает, щёки зарумянились. Очень жарко. Мокрыми босыми ступнями прошмыгиваю к столу, протираю волосы на скорую руку несколько раз и небрежно отбрасываю его на спинку стула. — Готов покорять сердце скейтбордиста? — оживлённо спрашивает у меня Линда. Сэм усмехается, не пытаясь влезть в незатейливую шутку. А мне хочется ответить, что я скейтборд-то покорять не готов, о каких сердцах может идти речь? Однако произносить это нет смысла, Сэм начинает смеяться, только посмотрев в мои глаза. Я что, так запуганно выгляжу? — Давай не будем так шутить, — нервно говорю я, опускаясь на пол и скрещивая ноги. — Сколько времени? — Полседьмого, — улыбаясь, отвечает Сэм. Весело ему, чертяка! — Почему же сразу шутки? Разве это не так? — Давайте, — я на секунду прикрываю глаза и глубоко вздыхаю, прервавшись, — давайте просто дадим этому всему другое название. — Несуразное соблазнение? — Протёртая доской задница? Иногда я задумываюсь, а нужны ли они мне в качестве лучших друзей? Линда садится рядом. — Не переживай так сильно, ладно? — она протягивает руку, касаясь моих мокрых волос, по-сестрински взлохмачивает чёлку. — Мы не пойдём с тобой, но ты должен знать, что мы крепко-накрепко сожмём за тебя кулаки. Я это знаю. Знаю, что они поддерживают меня, хоть и таким отстойным способом. — Хочешь, я назову его имя, чтобы ты был увереннее? — Нет! — вскрикиваю я, поднимая бегающий взгляд на Сэма. Конечно, нет! — Ты должен узнать сам, — Линда тепло улыбается. Её глаза смотрят на меня очень ласково, от ребяческого настроя не осталось и следа. — Как ты мог не слышать? С ним общаются очень многие в школе. На это мне ответить нечего. Точнее, наверное, всё-таки есть, вот только я предпочитаю просто... промолчать. В итоге мы не продолжаем. Я начинаю собираться. Делаю всё относительно спокойно, привожу себя в порядок, переодеваюсь, волосы оставляю сушиться самостоятельно. Несмотря на вечернее время, погода не уступает себе часами ранее, поэтому это не станет проблемой. У меня густые волосы, они совсем слегка завиваются после душа и пушатся, сохнут не так быстро, но на улице слабый, тёплый ветерок, он с этим как-нибудь без меня разберётся. Я снова встаю на скейтборд, придерживаясь за плечи Сэма. Он объясняет мне, какой ногой толкаться удобнее, и я пробую проехать несколько метров. Получается не так хорошо, как хотелось бы, но я стараюсь мыслить позитивно. Кажется, сегодня весь мой день состоит из непрекращающихся проб и шагов в неизвестное. С чего-то же нужно начинать, правда? Правда. И я начинаю. На выходе из дома мы втроём сталкиваемся с мамой. Она, вернувшаяся с работы, устало улыбается нам и не удивляется, видя нас вместе. Так мы проводим каждый день, быть по отдельности уже и представить трудно. Она спрашивает нас о пройденном дне и как-то неверяще поднимает брови, когда на вопрос: «идёшь гулять?», адресованный мне, я коротко отвечаю: «иду кататься» и беру из рук гордо выпятившего подбородок Сэма доску. Больше вопросов не поступает, я смазано целую маму в щёку, Линда желает ей самого отдыхательного вечера, а Сэм, радостно улыбнувшись и поймав её улыбку своей, шумно закрывает за нами дверь. Таким образом, все мы оказываемся на улице. Я глубоко вдыхаю тёплый вечерний воздух, наблюдая огненный диск, распустившийся цветком по контрастному синему небу. Дышать в Южной Каролине легко. Морской воздух обогащён большим количеством кислорода и минералов, поэтому я почти не встречал людей с заболеваниями кровеносной системы или лёгких. Об этом мало кто задумывается в действительности, знаете, мы часто принимаем что-то, происходящее в нашей жизни, как должное. Не считаем это чем-то неправильным, просто привыкли думать о вещах "поважнее". Проблемы с успеваемостью под конец учебного года, ссоры с родителями, разногласия в рабочем коллективе, между супругами — это звучит гораздо серьёзнее каких-то экологических вопросов, типа загрязнения воздуха. Я о таком раньше тоже не думал. До тех пор, пока к нам в Чарлстон не приехала девочка — Присцилла. Нам было по четырнадцать, и мы учились в параллельных классах, крепко сдружились в самые первые дни после её прибытия. Линда даже как-то шутила одно время о том, что я был в неё влюблён. Это также было до определённой поры. Присцилла переехала из штата Южная Дакота. Он значительно дальше от Южной Каролины, почти на самом севере в западной части страны. И воздух там в разы хуже, более загрязнённый. Такая мелочь, казалось бы, никого не трогает. Люди просто живут, занимаясь каждый своими делами и строя свои судьбы. Вот только у Присциллы была астма. Астматический бронхит, если быть точнее, и ей приходилось с ним очень тяжело. Летом, когда начинался сезон цветения растений, открывалось обострение. Она почти не выходила из дома и не гуляла, чтобы не вдохнуть чего-то не того. Мы с ребятами приходили к ней домой всегда с пустыми руками просто потому, что боялись подсунуть ей какую-нибудь гадость, которая способна дать её заболеванию осложнения. Тогда я впервые стал задумываться о том, что в мире много вещей, которые имеют куда больший вес, чем мы привыкли ощущать. Присцилла уехала через год из Чарлстона. Почему-то даже солёный воздух на побережье помогал её недугу мало. После её переезда я старался чаще выходить на улицу. Рассматривать приевшиеся виды, которые, будем честны, ни один другой, даже самый красивый, не заменит. Чарлстон не просто родной. Чарлстон — единственный в своём роде. Я стал чаще наслаждаться простыми тёплыми вечерами. Дуновением свежего ветра, когда он остужал разгорячённое тело в разгар знойного дня. Я до сих пор удивляюсь, как моя кожа всё ещё сохраняет на себе молочную светлость. На солнце я обычно сгораю, с загаром у меня в принципе как-то плохо. Сейчас вечер, солнце уже не припекает мои тёмные волосы, оно приветливо улыбается мне, зовя куда-то за собой. За горизонт? Мне бы хотелось в один день просто выйти из дома и идти за ним. Может быть, оно показало бы мне что-то особенное? Оно показывает мне сейчас. Освещает жилые дома, дороги, по которым очень медленно едут пару машин, стараясь не цеплять снующих прямо по проезжей части детей. В этом городе даже такие проступки стараются быть понятыми, потому что правила правилами, но ведь это... молодость? Да, она самая. Молодость дана во всю жизнь одна-единственная, второго шанса ни у одного из нас просто не будет. Этим я руководствуюсь, когда делаю шаг навстречу чему-то новому и неизвестному. Чувствую руку на своём плече. Это Сэм, он уверенно кивает мне и, дождавшись моего ответного взгляда, отходит на пару шагов к ожидающей Линде. Она сжимает ладонь в кулак, прищуриваясь и показывая его мне на уровне своего лица. Я улыбаюсь и не удерживаюсь от смешка, принимая поддержку. Молодость одна и главное, чтобы в ней были те, кто могут её с тобой провести. Я чувствую себя увереннее, глядя по сторонам и переходя дорогу. Они тут повсюду, но я иду дальше. Туда, где скопление громко говорящих людей, плавный спуск вниз, куча скейтбордов, таких, как у меня под рукой, и... — Тэхён! Он оборачивается на крик одного из парней, бархатно смеётся, когда тот влетает в него на небольшой скорости, а я... Я неконтролируемо задерживаю дыхание и останавливаюсь на месте. Тэхён. Невообразимо солнечно. Тепло, с придыханием, я неосознанно повторяю имя шёпотом. Кажется, ничего более безмятежного с уст чужих людей я не слышал. Я возобновляю шаг. Мои пальцы, сжимающие доску, подрагивают, я чувствую это, но уверенно шагаю вперёд, мысленно подталкивая самого себя в спину. Я никогда не умел справляться со своим волнением. Оно появляется в самые неподходящие и не располагающие для этого моменты, и никакие глубокие вдохи, размышления на отвлечённую тему не помогают унять зачастую беспричинный тремор. В такие минуты у меня может задрожать голос, у меня может пересохнуть во рту и вообще произойти что угодно, потому что даже живот скручивает спазмами от перенапряжения. Наверное, я от природы такой паникёр. Отстойное качество, поверьте на слово. На меня обращают внимание. Не так чтобы, уставившись во все глаза, точно на чёрное пятно посреди белоснежности бумаги, но обращают. Как на нового человека в кругу уже знакомых друг другу людей, друзей даже, быть может. Некоторые во всю катаются и не смотрят в мою сторону, а кто-то заинтересованно оглядывается, когда я подхожу ближе. Конечно, мне не по себе. Не сказать, что я очень общительный, но и к социофобии не расположен. Это просто новая для меня обстановка и только, потому ничего удивительного в моих чувствах нет. По крайней мере, я стараюсь верить в это и убеждаю себя, останавливаясь перед группой парней, просиживающих задницы на досках. Двое из них поднимают глаза. — Катаешься? Ага. Катаюсь? А по мне похоже? — Конечно, катаюсь, — вопреки встревоженному голосу внутри с вызовом отвечаю я. И добавляю, куда же без этого? — А вы разве нет? Парень, обратившийся ко мне, в примирительном жесте поднимает перед собой ладони, удивившись такому напору с моей стороны. Наверное, я слегка переборщил с деланной уверенностью. Как бы она не вышла мне боком. Я прокашливаюсь от неловкости, опуская скейтборд на асфальт. Ставить ногу не спешу, поднимаю голову на парней. Они по-прежнему смотрят на меня, но без пренебрежения и высокомерия, которого я, честно говоря, ждал, а с интересом. Они как будто ожидают от меня дальнейших действий. Я тоже. Вместо того, чтобы действовать, я говорю следующее: — А как вас зовут? Ну да, а что такого в самом деле? Все люди знакомятся, а я, вроде как, новоприбывший в чужой компании, не должен быть исключением. К тому же, не стоять же мне в сторонке, молча шоркая ногами по деревянной поверхности, которую я ещё и ко всему прочему боюсь. Мне отвечают: — Билл, — лаконично. — Я Дэвид, — добавляет другой. Они оба меня старше. Это видно невооружённым глазом. То, как они спокойно рассиживают на досках, медленно раскачиваясь длинными ногами. Ноги и правда у всех длинные. Парни высокие, это и с окна заметно. Их стиль не шибко отличается от моего. Почти все, кто здесь находится, в потёртых кедах, наспех перевязанных и с обитыми носками. Кто-то в штанах и с подтяжками, некоторые, как я, в бермудах до колена, потому что даже вечерами на улице всё ещё жарко. А ещё здесь все спокойны, в отличие от меня. Мой нервоз, я уверен, заметен за километр. Поэтому, когда уже знакомый мне Дэвид поднимается с места, улыбаясь и глядя на меня так, словно он очень сочувствует моей дурной голове, я не отнекиваюсь. Вздыхаю и убираю ногу со скейта. — Не умеешь, да? — Ни черта, — раздосадованно признаюсь я. — Смотри, — говорит он, поднимая свою доску и ставя её передо мной. И я смотрю. Вниз, на чужую ногу, упирающуюся в ровную асфальтированную поверхность, и на вторую, которую Дэвид ставит уже на скейтборд. Он лёгким, небыстрым движением отталкивается и отъезжает на пару метров вперёд. Я хмурюсь, глядя на него и пытаясь понять, как именно повторить это незатейливое действие, чтобы не грохнуться, распластавшись на потеху всем. Я закусываю губу, без задней мысли поднимая глаза. Выходит только не на того, на кого надо. Смотрится именно туда, куда вообще не следует! На Тэхёна... Он стоит совсем неподалёку от компании, переговариваясь с каким-то парнем, и чему-то снова улыбается. Ах, как хороша его улыбка. Я невольно пропускаю такую же, кажется, не в первый раз, потому что меня одёргивают. Я должен был наблюдать. То есть, не за Тэхёном, конечно, а за скейтбордом. Зачем? — Вот и я у тебя спрашиваю, — говорит мне Дэвид, ловя мой рассеянный взгляд. Я прихожу в себя. — Что спрашиваешь? Прозвучало глупо. Я знаю. Дэвид усмехается. — Зачем принёс, если даже не следишь за тем, что я показываю? Не грубо, нисколько, но опуститься с небес на землю заставляет. Я стыдливо поджимаю губы и складываю руки перед собой, закрываясь. Всегда так делаю, когда чувствую себя некомфортно. — Прости, — отвечаю я виновато, — я буду следить. Покажешь ещё раз? И он показывает, а я внимательно смотрю, хоть и нервничаю. Я ещё сам не понял, по какой именно причине, но что-то подсказывает мне, что не из-за плоского куска дерева. Конечно, не из-за него. — Привет, — слышу я и моментально отвлекаюсь. О каком сосредоточении вообще разговоры? Тэхён стоит прямо передо мной. Он тепло улыбается, держа подмышкой скейтборд и придерживая его согнутой в локте рукой. Его кожа загорелая, облюбованная солнечными днями, я стараюсь не разглядывать его сильно, вот только у меня это плохо получается. Его красная майка в чёрно-желтую полоску так прекрасно сочетается с загаром плеч и рук, что притягивает к себе взгляд, и мне даже не хватает времени на раздумья. — Привет, — здороваюсь я в ответ, и голос мой предательски срывается в самом конце. Горло сухое, мне приходится сглотнуть слюну, прежде чем щёки нальются горячим румянцем. Знаете, когда я краснею, всегда чувствую это. Мои скулы начинают теплеть, и я невольно кладу на них ладони в попытке остудить. В тщетной, к вашему сведению. Тэхён кидает короткий взгляд в сторону, а я смотрю только на него. До ужаса глупый влюблённый мальчишка! — Тебе помочь? — спрашивает он меня, снова заглянув в глаза. — Да, — бездумно киваю я, соглашаясь. — Мне помочь, — добавляю тише и улыбаюсь в ответ радостно и смущённо. Тэхён по-доброму усмехается, не отходя ни на шаг. Где-то со стороны я слышу смешок, издаваемый и удивлённым Дэвидом, но его я, в прочем, пропускаю мимо себя. Всё, на чём я могу сконцентрироваться в данный момент, сошлось в одном-единственном парне. Он старше меня, а ещё у него мягкие на вид, совершенно растрёпанные ветром волосы, их так хочется пригладить, разгладить, расчесать. Пропустить меж пальцев, как своё успокоение, а потом слиться с сиянием, исходящим от чужого взгляда. Было бы неплохо, не имей люди способности тонуть. В море, как корабли, или в чужих глазах, как утопленники. Тонуть, без возможности осознать это. Тэхён замечает. Я вижу по его лицу. Вижу, что он тоже смотрит на меня с любопытством. Он говорит: — Тогда я помогу. И я не имею ничего против. Когда он забирает мою доску у Дэвида, ничего не объясняя и действуя так, словно никакие объяснения не нужны и ему, тот без лишних слов передаёт вещь Тэхёну в руки. Чёрт возьми, какие они у него, эти руки! Ими бы только быть объятым, и никакие проблемы не покажутся насущными... На деле же, этой рукой Тэхён берёт меня за предплечье, ненавязчиво потянув за собой. Мы отходим от толпы ребят, и я уже больше не смотрю ни на одного из них. Слышу своё тарабанящее сердце и переживаю, как бы оно не пробило мне грудную клетку. От одного чужого прикосновения становится дурно, тело прошибает током, я терпеть не могу себя в такие моменты. Плавлюсь, как масло под раскалённым солнцем, куда это годится! Может, если я просто отойду от Тэхёна хотя бы на метр, мне станет легче? Об этом я думаю ровно до тех пор, пока он не ставит свою доску передо мной. Мою же откладывает за бордюр, у которого мы остановились. Я недоумённо смотрю на него, не понимая смысла действий. У меня ведь есть свой скейт, так почему он подаёт мне ладонь, с ожиданием глядя в ответ и кивая под ноги? Об этом я, конечно же, не спрашиваю. Вкладываю свою подрагивающую ладонь в его, гладкую и слегка мозолистую, и очень, очень стыжусь своего неконтролируемого тремора. Надеюсь, он не обратит на это внимание, а если и обратит, то благоразумно промолчит. Никакого ответа на это я дать не в силах. Тэхён не просит. Он молча смотрит на мои ноги, неуверенно становящиеся на плоскую поверхность скейтборда. Левая нога, отрываясь от земли и касаясь дерева, дёргается в сторону, и я пошатываюсь. Сохранять равновесие очень сложно, благо, Тэхён с этим мне помогает. Моё сердце всё ещё не даёт мне покоя, заходясь в безудержном грохоте, однако, когда доска съезжает с места и прокатывается на несколько сантиметров вперёд прежде, чем Тэхён преграждает ей путь своей ступней, а руками крепко удерживает меня за локти на месте, об этом самом глупом сердце уже не думается. Я едва не шлёпнулся на спину, не поняв, как работает эта система развлечений. Я просто уверен, что сегодня ещё воспользуюсь возможностью ударить лицом в грязь. Но дело, оказывается, в другом. — Тихо, тихо, ты куда летишь? — говорит Тэхён, мельком взглянув на меня. — Не нужно ставить обе ноги на скейт сразу, для начала поставь только одну, и я думаю, для удобства пусть это будет левая. Я коротко киваю, стушёвываясь от своей очевидной недалёкости в подобного рода занятии, и схожу с доски на асфальт. Прислушиваюсь к Тэхёну и делаю то, что он мне говорит, потому в следующее мгновение моя левая нога ставится уже так, как надо. Тэхён наклоняется, легко касаясь моей икры и показывая пальцем назад. Я двигаю ступню чуть дальше, понимая, что от меня требуют. Нельзя занимать всё место на доске только одной ногой. Для второй в таком случае не появится возможности расположиться рядом. — Поставь вторую на уровне винтов, — подсказывает Тэхён, и я, сводя брови к переносице в задумчивости, повторяю действием сказанное. Затруднений это не вызывает, я только фокусируюсь на том, что ровно стою. Тэхён поднимает на меня глаза, убеждается, что уверенности в моей позе уже чуть больше и говорит: — А теперь попробуй отталкиваться, только не быстро. Я держу тебя, — напоминает он для верности. Я рвано выхватываю ртом вечерний воздух, после чего устремляю взгляд под ноги. Отталкиваюсь. Тэхён идёт за мной, я касаюсь ногой нагретого асфальта второй раз и третий, и ему приходится небыстрым бегом последовать за мной. Ничего страшного не происходит. Я даже начинаю улыбаться, когда в очередной (всё ещё не столь решительный) раз перебираю ногой и набираю больше скорости. Становлюсь на скейтборд обеими ногами, не совсем правильно, но чего уж тут. Слабый ветер бьёт мне в лицо, и это ощущается так хорошо, что не сравнится с обыкновенной пешей прогулкой. В какой-то момент я замедляюсь и, оторвав глаза от своих кед, замечаю, что за руку меня уже никто не держит. Я резко оборачиваюсь и, вроде бы, в той скорости, с которой я качусь сейчас, нет ничего экстремального, вот только я не рассчитываю на то, что лицо Тэхёна, стоящего буквально в трёх метрах от меня, исказится в совершенно неожиданном для меня выражении. Он открывает рот, громко вскрикнув и сорвавшись на бег. Доходит до меня только тогда, когда я отворачиваюсь от него. Отворачиваюсь и вижу некрутой спуск, к которому подъезжаю. Спуститься с него, в целом, нетрудно. Для тех, кто это умеет делать. Со мной же ситуация поинтереснее. Я не умею даже тормозить. А потому, когда меня уже уносит вниз, и я чувствую на своём плече, а потом на боках крепкую хватку, я всё равно выпучиваю глаза, не имея понятия, как и что происходит. Цепкие руки тянут меня назад, я врезаюсь спиной прямо в чужую грудь, выпуская из-под ног скейтборд. Он быстро скатывается по склону, потеряв человеческий вес, а я, в прямом смысле, теряю землю под собой. Тэхён прижимает меня ближе, обхватив поперёк живота, потому что я, не сумев устоять, заваливаюсь назад. Произошедшее осознанием накатывает на меня со сбившимся дыханием и в несколько раз больше трясущимися руками, которыми я неосознанно прикасаюсь к чужим, у себя на талии. Тэхён усмехается где-то над ухом, и до меня доходит теперь уже полностью. Я, как ошпаренный, убираю свои ладони и не дожидаюсь ответных действий со стороны, отскакиваю на несколько шагов от улыбающегося Тэхёна. Шнурок на одном из моих кед развязался, да и чёрт с ним! Я не спешу его перевязывать. Вместо этого шумно выдыхаю, приходя в себя. Мне нисколько не до смеха. — Расслабься, Чонгук. В первый раз всегда страшно, — с растянувшейся на губах теплотой озвучивает Тэхён и, не глядя более, убегает за давно оставленным скейтбордом. Я так и стою на одном месте, хмуря брови и переваривая его слова. Не думаю о том, что именно они значили, пока к этому мысли меня не приводят. Зато они приводят к иному. Я округляю глаза, вновь ощущая забившееся в быстром ритме сердце. Теперь оно, кажется, точно пробьёт мне грудь изнутри. Тэхён ведь со мной не знакомился. Тэхён без сомнений обратился ко мне по имени.