Полёт на Истиноморем

— Уважаемые пассажиры, наш самолёт входит в зону повышенной турбулентности, просьба пристегнуть ремни безопасности и привести спинки кресел в вертикальное положение. Святые! Ну что за адская машина?! И ведь каждый раз, пролетая над Истиноморем, попадаю в болтанку. Сколько уже раз обещала себе, что никаких перелетов, только по морю, но нет же, я опять здесь, опять мои руки дрожат, когда пытаюсь соединить пряжку ремня. Тем временем тряска усиливается и нас просят надеть маски. Где-то совсем близко я вдруг слышу нехороший хлопок. Где-то в отсеке бортпроводников слышна плохо скрываемая паника. — Уважаемые пассажиры, — хрипит голос капитана в громкоговоритель, — если среди вас есть гриши, в особенности шквальные и фабрикаторы, большая просьба пройти в кабину пилота. Всего каких-то трое или четверо человек встают со своих мест. Слишком мало. И вот это уже точно не предвещает ничего хорошего. Я стараюсь дышать ровно, но ничего не выходит. Судорожно ощупываю карманы сумки в поисках телефона, чтобы хотя бы успеть набрать прощальное сообщение. Наконец, нахожу. Долго смотрю на список контактов. Здесь кого только нет, множество агентов и менеджеров, критики, покупатели, учредители всевозможных арт галерей, художники, фотографы. «Возможно не смогу присутствовать на открытии сегодня вечером по причине…» — набираю я и со злостью стираю. Откидываюсь назад в кресле, прикрыв глаза. Дожили, Алина. Несколько сотен лет за плечами, а написать прощальное сообщение некому. Да и зачем? Разобьёмся, это и так будет во всех соцсетях и по всем каналам. Тряска усиливается и самолёт начинает крениться набок. Среди пассажиров начинается паника, я радуюсь, что в бизнес классе в моем ряду у иллюминатора кроме меня никого. На соседних рядах заливается плачем ребёнок. Несправедливо. Я прожила десятки жизней, а он ни одной не успеет. Свет уже мигает. По проходу начинают бегать испуганные люди. А мне вдруг становится легче. Паника отступает, на её место приходит смирение. Мне выпала удивительная жизнь. Даже без моих сил, я осталась обладательницей дара долголетия, и я использовала многие из прошедших лет для действительно стоящих вещей. Я готова встретить смерть. Я полулежу в своем кресле, самолёт все сильнее уходит в крен. Мне жаль всех, кто погибнет сегодня со мной, жаль, что они понимают неизбежность крушения. Жаль тех гришей, которые пытаются помочь, но тем самым лишь продлевают агонию. Я снова достаю телефон и листаю самую дорогую сердцу папку в галерее. Здесь фотографии портретов самых дорогих мне людей, портретов моей же кисти, разумеется. Все эти люди ушли так давно, что их черты лица стёрлись бы из моей памяти, если бы не мой талант. За что я бесконечно благодарна святым. Когда-то у меня была особая папка с их портретами, теперь их хранил мой телефон. Женя — красавица с огненными волосами, Мал с его теплым взглядом синих глаз, Николай и его хитрая лисья улыбка. Несколько портретов моих родителей, они изображены такими, какими я себе их представляла в разные периоды жизни. Целую экран телефона. Глупый жест, ведь я вот вот увижусь с ними. Самолёт трясёт уже так, что кого-то, кто в панике бегал, кидает по проходу. Мне снова немного страшно, в основном страшно от предстоящей неминуемой боли. Отвлекаюсь тем, что снова листаю портреты. Зоя, Надя, Толя, Тамара… До встречи. Плач ребёнка стих, паника перерастает в смирение. Кто-то молится вслух, я с раздражением слышу «Санкта Алина» в молитвенных причитаниях пассажиров. В отдельной папке лежит множество портретов одного и того же человека. Серые отливающие серебром глаза, тонкие черты, угольно чёрные волосы. Взгляд словно живой, видит меня насквозь, будто это не фото с портрета на экране телефона, будто я не убила его столетия назад. — Александр… — шепчу. Тянусь туда, где когда-то была наша связь, надеясь на скорую встречу. Самолёт резко проваливается в яму, всех пассажиров подбрасывает вверх, еще сильнее трясет, кажется, что мы катимся по горе среди камнепада, вновь слышен плач, крики, молитвы, люди прощаются. И… Все прекращается. Мой мир погружается в кромешную тьму. Я не чувствую боли, улыбаюсь счастливо. Ищу глазами свет, но ничего не вижу. Тьма странная, теплая, я ожидала от смерти более суровых объятий. Вдруг я понимаю, что меня тянет куда-то вперёд. И слышу голоса. Только это не голоса святых, это снова плач ребёнка и молитвы других пассажиров. — Мы, что, не разбились? — зачем-то произношу вслух. Ни капли света, темнота обволакивает, самолёт, судя по качке, кажется, плывёт? И быстро, так быстро, как не может передвигаться ни воздушное, ни водное судно. — Что происходит? — Где мы? — Я ничего не вижу! Страх перед неизвестностью кажется сильнее страха неизбежности. Если мы выжили, то что происходит? Через несколько минут я чувствую удар. Тьма отступает и я вижу салон самолёта, испуганных людей, кровь на ковре в проходе. Ощупываю себя на предмет повреждений, руками чувствую, что лицо мокрое, значит я все же плакала в какой-то момент. Шок от пережитого накатывает волнами и меня начинает трясти. По проходу начинают бегать целители и люди в форме экстренных служб Керчи. Значит, мы каким-то образом добрались… — Старкова Алина? Есть ли среди пассажиров Старкова Алина? — кричит человек в черном костюме, похоже из местных спецслужб. — Повторяю, Алина Старкова? Я уверена, что это совпадение. У меня совершенно другое имя, а Алина — модное имя для девочек в Равке. В честь Санкты Алины, конечно. Да и Старковых каждый второй. Обожают у нас эту фамилию. Но агент не унимается и зовёт Алину Старикову, при том, что никто из пассажиров не откликается. — Алина Старкова? Я всё-таки решаюсь, когда он проходит в очередной раз мимо меня, встаю, чтобы проследить за ним. Но двое других в такой же форме видят моё движение и подхватывают меня под руки. Меня настойчиво, но не грубо ведут из самолёта, при этом игнорируя мои просьбы взять хотя бы ручную кладь. Сил сопротивляться у меня нет. Уже с трапа я вижу, что мы не в аэропорту, скорее на берегу моря в какой-то сельской местности, вдалеке за деревьями видно небольшой поселок. Я оглядываюсь, наш самолёт, оказывается, посажен в воду у самого берега, волны плещутся о его крылья. Вокруг трапа прямо на песке множество черных машин без номеров, керчийских скорых, вокруг которых суетятся медики, разворачивая носилки. Но меня ведут дальше, туда, где людей в черном все больше, среди них экипированные по полной молчаливые военные. За машинами я вижу тент, его разворачивают прямо на глазах, именно туда меня ведут под руки и я не могу отделаться от ощущения дежавю. Внутри суета, среди людей в черных костюмах много целителей. И вдруг… Они словно растворяются в воздухе, так быстро они выходят наружу. И вот уже почти нет никого кроме меня и пары целителей, которые согнулись над сидящим в кресле человеком. Я делаю несколько шагов вперёд, словно зачарованная. Целители тоже покидают шатёр, а прямо передо мной из кресла встаёт… — Александр? Не может быть… — хриплю я. Но это определенно он. Из плоти и крови, вопиюще невозможно живой! Его пошатывает и он держит салфетки возле носа. Но он делает несколько шагов ко мне и резко притягивает к себе свободной рукой. Я хочу задать миллион, наверное, вопросов, но в этот момент я не могу выдавить ни слова, я просто прячу лицо у него на груди. Меня всё ещё трясет от пережитого. А потом я отталкиваю его и бью кулаком в грудь. Он смеётся. — Не говори мне, что столько лет спустя всё ещё хочешь меня убить, — он смотрит мне прямо в глаза, продолжает посмеиваться. — Теперь у меня есть хороший повод! — Неужели то, что я только что тебя спас? И целый самолёт людей в придачу? — он вытирает несколько капель крови с кончика все такого же идеального носа. — Да ещё и не без вреда для собственного здоровья. — Как ты вообще выжил? — вскрикиваю я, игнорируя его усмешку. — Каким образом сохранил силы? И почему ни разу не связался со мной? Он всё ещё улыбается и меня накрывает ярость, раззадоренная этим его настроением. — Так ты следил за мной?! — я продолжаю кричать, а его улыбка окончательно меня доводит. — Да чему ты так рад, святые?! — Рад тебя видеть живой, — он разводит руками, выкидывает, наконец, салфетку. — Да, я следил. Не всегда сам, но контролировал процесс. На всякий случай, такой, как этот, например. Повезло, что я оказался в Керчи, с более далёкого расстояния я не смог бы перетянуть самолёт. И то это оказалось крайне сложно, даже для меня. — Как ты мог не сообщить мне, что выжил? Решил помучить? Несколько столетий с чувством вины в наказание? — мне безумно хочется его ударить, я сжимаю и разжимаю в раздражении кулаки. — Ты что, извиняешься так, Алина? — он слегка нахмурился и заглянул мне прямо в глаза, подходя ближе. — Я не думал, что стоит сообщать своему неудавшемся убийце, что я всё же выжил, во избежании повторения попытки. Извиняться я, конечно же, не готова, хватит с него и того, что я признала наличие чувства вины. Поэтому я молчу, хмурюсь, разглядываю его. Такой же высокий, такой же невероятный, всё те же точёные черты лица, гранитные серые глаза, чуть отросшие чёрные волосы падают на лоб. — Ты вела насыщенную жизнь, — продолжает он, — живопись, известность, множество талантливых, как и ты, людей вокруг. Зачем тебе в новой жизни прошлое? Теперь ты, однако, знаешь, что я жив, но предупреждаю, искать меня бесполезно. Я и мои люди умеем исчезать. Что я и собираюсь сделать. — Нет, — я хватаю его за рукав, — останься. Кто тебе сказал, что мне не нужно прошлое в моей жизни? Александр? Он едва заметно вздрагивает от звука своего имени. Теперь уже я делаю шаг к нему, а он склоняется и целует меня, целует так, словно не было ни войны, ни смертей, ни столетий после, словно мы снова в Ос Альте возле пруда, словно без остатка принадлежим друг другу. Впрочем, возможно, теперь так и есть.