Облако и дым

      Когда дверь за Розой захлопнулась, Карл позволил накопившемуся гневу выйти наружу. Резкий взмах руки, и все металлические предметы полетели от одной стены комнаты к другой. По велению этой же силы лежащая рядом на диване подушка врезалась в бок Хайзенберга. Заметив это, он взял её в руки, посмотрев на железную молнию. Конечно, это не особо помогло ему остыть. Прижав подушку к лицу, Карл решил проораться, потому что разносить собственное жилище было уж точно не лучшей затеей. Это не та огромная фабрика, где он мог выплеснуть весь негатив в одном помещении и не вспоминать о нём пару месяцев. К тому же рабочий день был в разгаре, а Хайзенберг не считал нужным посвящать подчинённых в свои проблемы. Это их не касалось. По той же причине он старался не повышать голос во время ссоры с Уинтерс. Несмотря на то, что сейчас Карл был свободным, социум накладывал свои запреты, зависящие от норм поведения. И всё же ему нравилось жить среди людей.       Что бы он ни говорил Розе, было крайне дерьмово осознавать, что все планы рухнули, как карточный домик.       Всё ещё прижимая подушку к лицу и упираясь локтями в колени, Карл прокручивал в голове варианты, что делать дальше. Он вновь обдумывал, насколько эта идея была выигрышной и не лучше ли было не тратить на это пять лет, а рискнуть и обратиться к тому, кто уже обладал достаточной силой. Конечно же, они были не единственными мутантами в мире, и после того, как Хайзенберг покинул ту проклятую деревню, он успел найти с пару десятков себе подобных. Разве что в их груди не сидело жуткое нечто. Они тоже были заражены, но у каждого была своя история.       Карл успел познакомиться с оборотнем, что когда-то был обычным лесником. Бородатый громила был почти на голову выше Хайзенберга даже в человечьем обличье, но в отличие от него предпочитал одиночество и уединение вдали от людей. После он встретил женщину, что смогла подчинить себе природу и так же уединенно проживала вдали от городской суеты.       Ему попадались и менее дружелюбные личности. Был один мужчина, что обладал той же силой, что и Роза, но в силу своего опыта Карл за версту почуял неладное. Этот псих был таким же мудаком, голодным до власти, как и Миранда, а потому обращаться к нему было сродни самоубийству. Пообщавшись с многими из них, Хайзенберг понял, что далеко не самый старый. Большинству перевалило за несколько сотен лет, и теперь слова названой сестрицы, которой так нравилось дразнить его «дитя», не казались чем-то оскорбительным. Рядом с ними Карл действительно почувствовал себя таким.       Роза же была юна как по меркам людей, так и по меркам той малой части мира, что скрывалась в тени. Пусть в силу её неопытности и печального положения Хайзенберг мог направлять её туда, куда ему было выгоднее, но он долго не хотел принимать в расчёт такую возможность.       По воле судьбы Карл был одним из тех не многих, кто действительно видел, на что способна Уинтерс, и единственным, кто знал, что именно её огромная сила погубила её отца. Он и сам поддался влиянию Розы в судный день, но к счастью для него, был достаточно вынослив благодаря вечным опытам и пыткам Миранды. Увы, Итану повезло меньше. Горе-папаша не то что не был готов к подобному, он даже понятия не имел, что уже давно не человек. Измотанный до предела скитаниями по заснеженной деревне и борьбой с фриканутой семейкой Уинтерс просто не выдержал так не вовремя проявившихся способностей дочери.       Хайзенберг и сам долгое время потратил на восстановление, словно перенёс тяжёлую болезнь. Этим же объяснялось и его желание держаться на расстоянии первое время, когда он всё же решился на это шаткое сотрудничество, пока не понял, что присутствие Уинтерс рядом не столь опасно, как раньше. Карл по-прежнему ощущал её разрушительную ауру, но теперь в нём играл не только страх. Хайзенберг действительно нашёл способ направлять Розу — по крайней мере, ему так казалось, — вовремя подмечая тревожные звоночки и уводя всё в более мирное русло, словно факир, заклинающий смертоносную змею, способную убить его всего одной каплей яда. Это завораживало и вместе с тем подкупало. Её воинственный настрой вдохновлял двигаться дальше, но Хайзенберг всё больше убеждался, что загадочную смерть Итана он унесёт с собой в могилу.       «Вы же бессмертный», — снова слышался в голове её голос.       Карл лишь усмехался, надеясь, что она всё же не станет ещё одной Мирандой. Поехавшая сука красиво прикрывалась кончиной дочери, загнав в могилу и искалечив жизни сотням, а может, и тысячам людей. К чему было это вшивое обожествление самой себя и своих названых детей? Хайзенберга до сих пор воротило от мысли, что кто-то из местных деревенщин мог молиться на его портрет, пока он кромсал трупы их близких. Было мерзко от самого себя.       Почти так же мерзко Карл чувствовал себя после того чёртового поцелуя. Роза не должна была к нему привязываться, но он замечал это в каждом её движении, каждом взгляде, и всё равно ничего не предпринимал, чтобы этого не допускать. Более того, в те дни, когда её не было рядом, Хайзенберг ловил себя на мысли, что её присутствия всё же не хватало, и от этого становилось ещё хуже. Долгие годы он цеплялся за жизнь, движимый лишь ненавистью и желанием быть свободным, совершенно забыв, каково это, чувствовать к кому-то нечто тёплое. Что-то, что когда-то не позволило ему превратиться в монстра и помогало держаться на плаву все шестьдесят лет заточения. Воспоминания о семье, о настоящей семье, что осталась далеко за пределами того ада.       Теперь, когда Роза покинула его, Карл снова почувствовал прожигающее изнутри одиночество. Рядом больше не было кого-то близкого по духу. Остались лишь обычные люди, с которыми он вряд ли смог бы поделиться. Да и это было не в его характере, но оставаться одному катастрофически не хотелось. Надев пальто и шляпу, Хайзенберг сообщил работникам, что до вечера его не будет, и направился на вокзал.       Купив билет на ближайший поезд, Карл занял свободное место и облокотился головой на стекло. Мимо пробегали высотки и широкие дороги, заполненные машинами. Наблюдая за сменяющейся за окном картинкой, погружённый в свои мысли Хайзенберг едва ли не пропустил свою станцию. Не дав составу тронуться, он махнул рукой, открыв двери, и неспешно вышел на перрон, успев лишь услышать, как машинист сообщил о неизвестной неполадке, которую они исправят в ближайшее время. Карл лишь усмехнулся и разжал кулак, позволив другим людям продолжить своё путешествие. Через минуту поезд скрылся из виду, а Хайзенберг побрёл своей дорогой. До пункта назначения было не так уж и далеко.       Через каких-то тридцать минут прогулки он уже поднимался по лестнице дома престарелых. Зайдя внутрь, он прошёл ближе к стойке, за которой сидела молодая девушка, что приветливо ему улыбнулась. — Здравствуйте, Карл, — тут же произнесла она, пододвигая журнал посещений. — Фредерик сейчас в своей комнате. Вас проводить? — Солнце, я же не первый раз, — усмехнулся Хайзенберг, расписываясь напротив своей фамилии, выведенной аккуратным ровным почерком. — Подготовь лучше счета на оплату. Заберу на обратном пути.       Получив одобрительный кивок, он направился дальше по коридору. Несмотря на то, что находящиеся здесь люди доживали остаток своей жизни, место было достаточно уютным и ухоженным. Современный ремонт, регулярная уборка и внимательное отношение к каждому человеку. Не каждый дом престарелых мог похвастаться подобным, и Карл приложил немало усилий, времени и денег, чтобы устроить сюда того, кто был ему дорог. Он был уверен, что тут о старике позаботятся. Аккуратно стукнув пару раз костяшками пальцев по двери, Хайзенберг вошёл в одну из комнат. — Кристоф, — пожилой мужчина, кряхтя, развернул своё инвалидное кресло и тепло улыбнулся беззубым ртом. — Рад тебя видеть. — Я Карл, Фредерик, — уже по привычке исправил его Хайзенберг, подойдя ближе. — Да точно, — растерянно произнёс он, пытаясь вспомнить что-то самостоятельно, но выходило не очень.       Карл лишь поджал губы, не желая в сотый раз пересказывать откровенное враньё, и искренне надеялся, что Фредерик не спросит, что их связывало. В силу возраста он многое забывал, что было Хайзенбергу на руку, и легенда о их родстве помогла в начале, но теперь тяготила, ведь её приходилось повторять слишком часто.       Мельком оглядев уже давно знакомую комнату, Карл зацепился взглядом за стоящую на прикроватной тумбочке фотографию. — Мишель не появлялась?       Напоминать старику о непутёвой внучке было не лучшей затеей, но это было первым, что пришло в голову. Заметив, как Фредерик свёл седые брови, можно было понять, что ему тоже неприятно об этом вспоминать. — Я не видел её уже лет шесть, — вздохнул старик, но, к счастью для Хайзенберга, перестал вспоминать его. — Прости, что напомнил, — отозвался Карл, встав за его спиной и положил ладони на ручки инвалидного кресла, направляя его к двери. — Пойдём лучше прогуляемся. Говорят, свежий воздух полезен для здоровья. — Да ладно тебе, ты же не хуже меня знаешь, что мне осталось немного, — Фредерик надрывно закашлялся, поднося платок ко рту и отхаркивая сгустки крови. — Врачи обещают пару месяцев в лучшем случае.       Хайзенберг лишь сжал губы, понимая, что старик прав. Как бы ему ни хотелось это исправить, он был просто не в силах. Карл так желал наверстать упущенное время, но суровая реальность била под дых каждый раз, когда он смотрел на морщинистое лицо. Хайзенберг помнил Фредерика одиннадцатилетним мальчишкой, а теперь катил по ухоженным парковым дорожкам инвалидное кресло с восьмидесятилетним стариком и всё ещё не хотел верить, что это был один и тот же человек. — Фредерик, что бы ты хотел успеть в жизни? — решился спросить Хайзенберг, желая сделать для него хоть что-то хорошее, пока ещё есть время. — Знаешь, Конрад, я прожил долгую жизнь, — устало заговорил он. — Были свои взлёты и падения. Не думаю, что в моём нынешнем состоянии я способен ещё хоть на что-то.       Фредерик замолчал, а Карл даже не стал его поправлять, напоминая, как его зовут. Сейчас это было совершенно не важно. Они продолжили путь в тишине.       Дойдя до небольшого пруда, Хайзенберг поставил кресло рядом с лавочкой и присел, время от времени поглядывая на старика. Ещё несколько минут они просидели молча, пока Фредерик не решился заговорить. — Наверное, ты посчитаешь меня глупцом, но раз уж ты сам спросил, — он выждал паузу, всё ещё думая, стоит ли говорить, но терять ему было нечего, и он продолжил: — В детстве, когда отец укладывал меня спать, он напевал мне старую немецкую колыбельную, — старик слабо усмехнулся. — Вряд ли ты её знаешь, ведь это было больше семидесяти лет назад, а тебя тогда ещё даже в проекте не было. — Фредерик, мы же родственники, в конце концов, — перебил его Карл, жалея, что не может сказать ему всей правды. — Может, я всё же её знаю. — Тоже верно, — немного поразмыслив, кивнул старик. — Матери очень не нравилось это, и она всегда ругалась на отца, говоря, чтобы он не учил меня этому собачьему говору. Я раньше злился на неё, ведь мне нравилось, как пел отец, но раньше время было другое, — он вздохнул, подняв глаза к небу. — Забавно, но отец никогда на неё не злился и лишь в шутку спрашивал… — …Зачем же ты тогда вышла замуж за немца? — закончил за него Хайзенберг. — Я уже рассказывал тебе эту историю? — удивился Фредерик, на что Карл лишь молча кивнул.       В голове снова прозвучал тот мелодичный голос, а в груди защемило. Хайзенберг лишь отвернулся, стараясь отогнать давно забытые наваждение и тоску по семье, что он когда потерял, поехав в ту проклятую деревню, так и не вернувшись. Если бы он только знал, чем это обернётся.       Перед глазами всё ещё стоял пыльный и давно всеми забытый письменный стол, на котором были лишь бутылка спиртного, листок бумаги, перьевая ручка и чёрно-белое фото. Заброшенная мастерская на давно закрытой фабрике одиноко приоткрыла перед ним свои двери, позволив сделать то, что казалось на тот момент самым важным. Вливая в себя уже четвёртую бутылку отвратного самодельного пойла из деревни, Карл дрожащей рукой выводил на бумаге разрывающие душу строки.

«Милая Ингрид, я обещал, что вернусь через пару недель, когда помогу матери с похоронами отца и делами на фабрике, но всё обернулось иначе. Я не знаю, как описать тебе то, что здесь происходит. Мне кажется, даже в аду не так ужасно, как здесь сейчас.       Не знаю, что за зараза поразила деревню, но чувствую, что и мне осталось недолго. Я прошу тебя лишь об одном: что бы ни произошло и чьи бы письма ты ни получала, не верь! Не верь ни единому слову! Если тебе дорога твоя жизнь и жизнь нашего сына, никогда, слышишь? НИКОГДА НЕ ПРИЕЗЖАЙ СЮДА!       Если вдруг на пороге появится кто-то подозрительный или слишком похожий на меня, гони его поганой метлой. Мне уже не помочь, милая. Больно это писать, но я не вернусь домой. Никогда…       Прости за всё и позаботься о Фредерике. Пусть растёт сильным. Я люблю вас».

      Спустя столько лет Карл всё ещё помнил это письмо наизусть. Помнил, как по щекам бежали солёные слёзы, смешиваясь с мерзким деревенским пойлом, которое он вливал в себя, пытаясь забыться, но это не помогало. Жизнь будто бы смеялась над ним, не позволяя опьянеть. Шрам, тянувшийся почти от самого горла и до живота, ужасно саднил, и было безумное желание разодрать кожу до мяса, лишь бы не чувствовать этого. Не ощущать того, что теперь сидело внутри, оплетая сердце и другие органы своими щупальцами, врастая в тело, словно сорняк. Металл вокруг будто сходил с ума вместе с ним, плавая по воздуху и сворачиваясь в нечто бесформенное. Хайзенберг ещё не понимал тогда, как и что с этим делать, и это пугало не меньше. Последим, что он помнил из того дня, была прогулка по хрустящему скрипучему под ботинками снегу до деревни.       Будто бы чувствуя, что Карл в нём нуждался, тучный торговец выехал на дорогу на своей повозке прямо перед ним. — Лорд Хайзенберг, рад вас видеть в добром уме и здравии, — по-доброму поприветствовал его Герцог, но Карла лишь замутило. — Ты же бываешь… в том мире? — едва сдерживая порыв прочистить желудок прямо на колёса повозки, произнёс он. — Я должен отправить письмо. — Боюсь, я не могу исполнить вашу просьбу, — вздохнул торговец, всё же приняв конверт и рассматривая его. — Здесь нет обратного адреса. — Я не собираюсь переписываться постоянно, не переживай, — раздражённо выдал Хайзенберг.       Всё же не сдержавшись, он согнулся, опустошая желудок от недавно выпитого спиртного и скопившейся желчи, ведь за последнюю неделю он ничего не ел. Зачерпнув поблёскивающий на солнце снег, Карл протёр лицо, пытаясь прийти в себя. Хотелось рухнуть в собственную блевотину да так и подохнуть. — Одно письмо, Герцог, — обессилено повторил Хайзенберг, выпрямившись. — Проси, что хочешь взамен. — Что ж, думаю, ещё сочтёмся, — тот покачал головой, спрятав конверт куда-то за спину. — Судя по тому, что вы всё ещё живы, мы с вами ещё будем сотрудничать.       В носу неприятно защипало от воспоминаний. Достав из кармана портсигар и зажигалку, Карл закурил. Утешало лишь одно — письмо дошло до адресата. Ингрид умерла в две тысячи четырнадцатом — на семьдесят девятом году жизни — и, судя по документам, что сумел отыскать Хайзенберг, действительно прожила долгую жизнь, избежав ужасов деревни, как и Фредерик. — Не помню, чтобы ты раньше курил, — голос старика вывел его из раздумий. — Прости, ты не должен был этого видеть, — ответил Карл, чувствуя укол совести, что закурил при нём. — Так что там с колыбельной? — попытался он сменить тему, выдохнув серый дым в сторону. — Колыбельной? — растерянно отозвался Фредерик, снова потеряв мысль. — Ах, точно! — воодушевлённо произнёс он, вспомнив, о чём они говорили. — Чтобы не раздражать мать, отец подарил мне музыкальную шкатулку с этой мелодией, но без слов. В те года она казалась мне чем-то волшебным, ведь таких не найти в магазинах. Он сделал её сам, — Фредерик едва заметно улыбнулся. — Стоило её завести, и по крышке начинал скакать мустанг. Эта шкатулка была единственной вещью, что осталась на память об отце, и я думал, что подарить её внучке будет хорошей идеей, — голос стал тише, и старик снова закашлялся, прикрывая рот салфеткой, а после продолжил: — А теперь она меня даже не навещает, да и правнуки вряд ли знают, что я всё ещё жив. — Если хочешь, мы напишем письмо Хлое и Стиву, — предложил Хайзенберг, выбросив окурок в стоящую неподалёку урну. — Уверен, они будут рады тебя навестить. — Чтобы они увидели разваливающегося старика в инвалидном кресле? — вздохнул он, грустно посмотрев на Карла. — Не всем это нужно, Кристоф. — Как знаешь, — согласился Хайзенберг, поднимаясь с лавочки, и повёз Фредерика дальше по парковой дорожке. — Но, по крайней мере, раздобыть для тебя музыкальную шкатулку мне по силам.