[Red Hot Chily Peppers - Catch My Death]
В Клинтоне жарко. Капельки пота проступают на лбу, голову печёт нещадно, а в этой чёртовой белой рубашке можно ощутить, что чувствуют рыбы перед тем, как оказаться сваренными. Кенма ненавидит этот город, расположенный на Южном рукаве реки Раритан в штате Нью-Джерси, по многим причинам, и первая из них — отсутствие транспорта. От школы до дома идти немногим больше тридцати минут, если срезать через баскетбольное поле. На новеньком «Форде» отца — от силы одна шестая часа. А на велосипеде, колёса которого прокололи какие-то шутники, рассыпав по дороге остриями вверх кнопки, прекрасные двенадцать минут по раздолбанной местами дороге, но с тёплым ветерком в одежде и волосах. Вторая причина ненависти отзывается в сердце особой неприязнью — частная школа Линкольна, принуждающая учеников ходить строго по форме. На нагрудном кармане тёмно-фиолетового пиджака, который Кенма нёс в руках, красовалась эмблема со стоящим на задних лапах львом, с обшитой по контуру зелёно-жёлтой клеткой. Полная безвкусица. Такая же, как и брошь, которую необходимо носить на галстуке с ромбовидными узорами такого же противного цвета. Прямоугольный портфель с неудобной широкой ручкой — та ещё ерунда, портится от каждого случайного зацепа об углы и с сомнительным успехом вмещает в себя пять тетрадей. Всё предусмотрительно, как же: учебники ведь хранятся в шкафчиках под замком с выдуманным директором Шепардом кодом, домой их забрать проблематично, и не то чтобы запрещено, просто тащиться по жаре, держа в руках ещё и книги, Кенме не хочется. Поэтому уроки он делает в школе, сверяясь с Акааши, который сегодня своим прогулом учителей не обрадовал. Кенма не меньше их огорчился. Быть учеником частной школы — нелёгкое испытание. Отец хотел, чтобы Кенма вырос дисциплинированным, образованным, грамотным, общительным, разборчивым и благодарным родителям за то, что они отдают противному старику Шепарду немалые деньги за светлое будущее их любимого сынка. Как оказалось, они выбрали не то место. Учеников до сих пор пороли за малейшие огрехи, ребята из старших классов дразнили младших, издевались над сверстниками и не давали прохода тому самому счастливцу, на кого падёт выбор в новый трудовой день. Касаемо образования, книги давали немало знаний, но только те, которые позволяли читать в библиотеке ровно до трёх дня, позже — смотрители выдирали их из рук и не позволяли делать на нужной странице закладки. К тому же, к Кенме, как и к другим ученикам из обеспеченной семьи, относились особенно. Несмотря на то, что родители каждого ребёнка платили директору половину своей зарплаты, находились и те, кто задыхался от зависти, примечая новые часики на чужом запястье, натёртые до блеска туфельки или редкую для Клинтона приставку «Нинтендо». Кто-то даже воровал, после вымаливая на коленях прощение у Шепарда, а тот им всё спускал с рук. За кругленькую сумму, предъявляемую родителями взамен на место их сына в лучшей школе Нью-Джерси. Кенма их тоже ненавидел. Почти каждого, кого встречал в этом гниющем коррупцией месте, за исключением, разве что, баскетболистов и Акааши. Первые на занятиях попросту не появлялись, проводя всё учебное время в спортзале, а последний — оказался самым адекватным человеком, коего видел Клинтон. Кенма бы даже осмелился выделить его среди всего Нью-Джерси, но до жизни в штате ещё пока далеко: как минимум, оставшиеся два года в старшей школе. Девять лет обучения принесли одно лишь разочарование. Ни друзей, ни подруг, одна лишь только бывшая девушка и комплекс неполноценности из-за того, что Джинни бросила Кенму на пятом свидании. Она была старше, развязнее, и пыталась напоить его какой-то водкой за пару баксов, украденной из супермаркета под носом у Роджера, боевого дядьки с дробышом под прилавком, а после — хотела трахнуть на заднем сидении «Доджа», растоптав его светлые добрые чувства. Из благих намерений, якобы: Кенма был влюблён в неё с седьмого класса, и она решила переспать с ним из жалости, на что получила отказ и впервые услышала от него грязное слово: «Шлюха». В десятом классе краснеть перед ней не приходилось — Джинни уехала учиться в Нью-Йорк. Богатый папаша неплохо в неё вложился, но благодарности не получил: спустя полгода она бросила университет и начала жить с наркоманом. «Счастливо сторчаться», — всё, что написал Кенма в ответном письме на просьбу одолжить ей денег. Даже на марку с изображением статуи Свободы пятьдесят центов не пожалел. Тогда он и познакомился с Акааши, сыном военного, семья которого каждый год колесит по штатам. В Клинтоне, на удивление, они так и остались. Даже всерьёз занялись вопросом о переезде в частный дом, ведь в фургоне никакого комфорта нет. Ни у родителей личной жизни, ни у Акааши. Однако купить землю под недвижимость в Клинтоне оказалось слишком проблематично, а потому Кенма приглашал друга пожить к себе, пока мама с папой уезжали к берегу Атлантического океана или доставляли заказы в соседние штаты: держали свой рыболовный магазин, обеспечивая внушительную часть населения необходимыми товарами. Даже в Лос-Анджелесе востребованы были: повара дорогущих ресторанов брали у семьи Козуме форель. Акааши оказался прекрасным другом. Он был… простым. Самым простым парнем из Далласа, которого волей судьбы занесло в провинциальный Клинтон, потому что отцу предложило неплохую сделку правительство. Всё, конечно же, засекречено, и о деталях знает, разве что, только мать, но Акааши этим не заморачивается. Довольствуется тем, что имеет, и даже порой ловит наслаждение от таких спонтанных путешествий по Америке. Кенма, кстати, его первый друг, как и он — у Кенмы. Мобильный телефон родители ему не купили, обосновав это некоей политической опасностью. Зато разрешили проводить ему время с Кенмой и даже подарили им пару картриджей для «Сеги», потому что прекрасно знали, как именно проводит время их сын. Приставка — неплохой вариант, чтобы скрасить досуг, а если учесть его потрясающую успеваемость по всем предметам в новой школе, то все волнения попадают в категорию излишних. Кенма плетётся с этим чёртовым портфелем и пиджаком в руках, всерьёз задумываясь о том, чтобы расстегнуть рубашку или закатать рукава: от миража, от того, как вдали всё колышется, уже кружится голова. От асфальта идёт жар, а вдоль дороги нет ни одного спасительного тенька или забегаловки с холодной бутылочкой «Колы», и от этого отчаяние забирается по галстуку к шее и потуже затягивает его в области кадыка. Он проклинает тех неотёсанных мальчишек с размытым понятием чувства юмора, не забывая про ожидание, когда родители смогут заменить переднее колесо велосипеда, ведь третья причина ненавидеть Клинтон — в сорока ярдах от него. Баскетбольное поле с убитым сетчатым забором почему-то именно сейчас оживлённо. И насилуют мячом кольцо не абы кто, а ребята из самой обычной клинтоской школы. Кенма знает каждого из них: и Куроо — капитана сборной по баскетболу, и Бокуто, и Терушиму, и Ивайзуми. А причина ненависти кроется в том, что слухи о них, туманом покрывающие город, предупреждают держаться от парней подальше, рассказывают об их аморальных деяниях и заранее вызывают к ним отвращение. Кенма о них такого бы не сказал. Лично не знаком ни с Куроо, ни с Бокуто, ни с Терушимой, ни с Ивайзуми. Ему нечего их опасаться. По крайней мере, он так предполагает, ведь верить слухам в Клинтоне равносильно попытке инвалида без одной ноги пройтись по канату — абсурдно, жалко и глупо. Даже слышать их ненавистно, ведь Джинни окрестила Кенму «Стручком», а некоторые парни на физкультуре пытались проверить наличие яиц у него в штанах. К тому же, две девчонки — кажется, Киёко и Юкие — не стали бы тусоваться с кем-то настолько отбитыми. Если, конечно, сами не попадали бы под эту категорию. Люди твердили всякое, особенно в рассаднике небылиц Линкольна: и что, будучи беременной от Терушимы, Юкие сделала аборт, и что Киёко привлекают только взрослые женщины, и что кто-то из них двоих лечился от лобковых вшей и герпеса, заразившись от Бергена — женатого гея с заправки. Кенма его даже не видел никогда, хоть и много раз заезжал туда с отцом. «Бергена уволили за совращение малолетних. Полез к Сэму из одиннадцатого класса. Предлагал деньги за отсос». Верящие этому люди — больные недоноски, но чуточку лучше тех, кто безумные слухи распространяет. Кенма хотел бы родиться где-нибудь в Порт-Ленде или Техасе — в больших городах проще затеряться, и бродить по улицам среди толпы гораздо легче, чем срезать через баскетбольное поле, на котором слишком увлечены игрой местные знаменитости. Желание оказаться дома как можно быстрее обгоняет сомнение. Солнце скукоживает мысли изюмом и выковыривает их из головы, словно привередливый ребёнок. При виде пустоты на месте, где по периметру поля должна быть решётка, — брошенные родителями дети из приюта каким-то образом срезали четвёртую часть ограждения и сдали её на металлом, — ноги слегка подкашиваются. Кенма не питает любви к мячам, особенно баскетбольным: помнит ту боль, когда задиры над ним, пятиклассником, издевались. Бросали в него один за другим, из-за головы, с бешеным замахом, пока он в страхе убегал из спортзала. Зато потом он на них отыгрался. Рассыпал по игральному полю кнопки и из-за угла наблюдал, как эти придурки пытались их вытащить из мяча, а после — обчистил их рюкзаки, вытащив журналы с порнухой, прокрался к кабинету Шепарда и припрятал их в стол, пока он высекал очередного ученика. Старый мудак до сих пор их не выкинул. В любом случае, сейчас Кенма не в школе. Он устало подходит к баскетбольному полю, поражаясь количеству сил и энергии во взмокших телах. Громкие выкрики, радостные замечания и взаимные подколы друг друга только сильнее утомляют. Кенме кажется, что он оставит портфель с пиджаком прямо здесь, обессилено выпустит их из рук без особого торжества и дальше пойдёт налегке, ускорившись при мысли о душе. Наблюдать за парнями, одетыми явно не по-спортивному, вызывает чувство скованности, и от этих мешковатых джинсов, подвёрнутых снизу, белых маек, красиво подчёркивающих рельеф, становится ещё жарче. Охлаждают только белые юбки девчонок, разлетающиеся от лёгких порывов ветра, когда они, переживая за ребят, подпрыгивают, не умея устоять на месте. Кенма засматривается на одну из них. Короткие волосы цвета каштана, собранные в хвост, напоминают Джинни, навевают лёгкую тоску по тем временам, когда на одном из свиданий они, держась за руки, сидели на берегу реки напротив старых мельниц. Чувства к ней переполняли, счастье журчало вместе с ручейками, сбегающими вниз по небольшой плотине. Кенма не верил, что с Джинни могло быть так просто, а взаимная неприязнь к Шепарду в тот вечер стала главной темой для обсуждения. Они придумывали план, как можно хорошенько насолить старику, и еле как дождались следующего утра, встретившись у зоомагазина. Ассортимент их порадовал не особо, но не поскупиться на крыс и забитой опарышами коробку они всё-таки смогли. Завтрак у Шепарда был отличный: сэндвич с курицей оказался с сюрпризом, а дома его ожидало нашествие грызунов, поползших из-под одеяла застеленной кровати. Джинни тогда ещё что-то с собой прихватила: взяла плохо спрятанное с полки, пока Шепард мылся, и спокойно вышла через главную дверь. Кенма пытается вспомнить, что тогда было у неё в руках, и вовсе не замечает, как спина Куроо оказывается перед ним в десятке сантиметров, а в следующий момент — ударяет в грудь, лишая дыхания. На секунду ему кажется, что он умер.[Smashing Pumpkins - Today]
Перед глазами — темнота, светлеющая чем-то размытым. Локоть саднит от боли: счёсан, кровь наверняка уже оставила отпечаток на белой выглаженной рубашке, которая вряд ли достойно пережила встречу с асфальтом. Кенма пытается встать, дёргая ногами, чтобы почувствовать опору подошвой любимых конверсов, как вдруг чужие ладони мешают пошевелиться, мягко ложась на плечи. Зрение становится чётче, и теперь перед глазами — переливающиеся испугом янтарные глаза Куроо, выделяющиеся на обеспокоенном лице слишком ярко. Хочется зажмуриться, сморгнуть это опоясывающее волнение, но никак: момент завораживает. Короткий вдох пронзает лёгкие жжением. Спине горячо от асфальта и от чёртовых рук, которые никак не хотят отпускать плечи. Кенма где-то отдалённо слышит лай. Он становится всё отчётливее, заглушает стук мяча, укатившегося за пределы поля. Что-то горячее и влажное касается щеки, ведёт по скуле и скользит по ресницам, переходя на нос и губы. Перед глазами теперь не Куроо — собачья морда с мокрым носом, а на груди — ощущение толстой лапы, которым животное придавило. — Белла! Фу! Куроо отгоняет собаку с чёрным пятнышком на ушке, золотистого ретвивера с розовым ошейником, на котором болтается адресник с выгравированными аккуратным почерком кличкой и номером. Кенма почти ничего не осознаёт. Просто лежит, морщась от противной жары и липких следов на щеках. — Йо, чел, ты в порядке? — спрашивает Куроо, приподнимая потрясённого парня за плечи. — Поднимайся. Давай. Вот так. — Эй, мен, ты только что сбил человека! — суетится Бокуто, прибегая с другого конца поля. — Да как я мог его сбить? Он вылез откуда-то, нахрен, как из-под земли. Поклонник «Каспера», внатуре. — Внатуре. А чё он в себя не приходит-то, а? Он не взбледнётся? Вывеска, вон, какая… помутневшая. — Йо, мен, иди слону яйца покачай. Всё довольно ровно. Куроо стягивает с себя майку, начиная вытирать с лица Кенмы слюни, а после, заметив кровавое пятно на локте продырявленной рубашки, накладывает на царапину импровизированную повязку, завязывая лямки в узелок. Капельки пота стекают по его шее, скользят по татуировке, которую трудно разглядеть из-за солнца. Колечко в ухе отражает навязчивые лучи и будто ослепляет ещё больше. Майку на предплечье Куроо завязал туго. Кенме удаётся это осознать, когда окружение теряется в атмосфере стабильности и больше не вертится перед глазами юлой. Собака послушно сидит рядом, отбивая хвостом об асфальт, и норовит ткнуться в щёку носом. — Вставай. Пошли. Белла, за мной, — Куроо, подобрав портфель и пиджак, поднимает Кенму, перебрасывая его руку через плечо. — Отвезу тебя домой. Адрес сказать сможешь? — Не надо, — вполголоса произносит Кенма. — Я сам. Он убирает руку с плеча, оглядываясь. Бокуто, сидя на корточках, тянет толстую сигарету и не сводит с Куроо глаз, будто бы беспокоясь. Кенма мажет взглядом по его причёске, по выбеленным прядям и бровям, замечая, что волосы Терушимы высветлены тоже. В мочке блестит по серёжке. Хмурому виду Ивайзуми это придаёт ещё большую сомнительность в качествах, определяющих его как примерного человека, хоть и слухов про него Кенма слышал мало. Так, только что перед играми он ширяет по вене и иногда заглядывает к мистическому Бергену поработать ртом. — Окей, сам, так сам, — пожимает плечами Куроо. — Только мой пикап немного правее. Кенма переводит взгляд на старенького красного «Гладиатора» с налипшей на колёса грязью: позавчера прошёл ливень. Уверенности в надёжности автомобиля нет, а вождение Куроо, судя по болезненному притяжению, нельзя назвать безопасным чисто теоретически. Да и вообще, с кем-то настолько энергичным хорошего ожидать не стоит. — Сам — значит, своими ногами. Я в порядке. — Не лей мне в уши, ладно? Я не засну ночью, если просто так тебя отпущу. — Ты можешь довести меня до ближайшего супермаркета, чтобы я купил себе «Колы», и на этом твоя безнадёжность кончится. — Нет, Каспер, увы, не кончится. Довезти — да. Но доводить… довожу я только до одного. — До крайней степени идиотизма. — Бинго! Кенма хмыкает. Прячет руки в карманы брюк, подставляя лицо под блаженный порыв ветра: хорошо, когда ненавистные портфель и пиджак за него несут. Мечта попасть в прохладный душ, выбитая в тёмные уголки космоса, возвращается на орбиту, а ноющее от падения тело всё-таки убеждает принять предложение сесть в пикап. Белла прыгает рядом, на пассажирское в тесной кабине, пододвигаясь к Куроо так, чтобы Кенме хватило места. Главный вредитель дня, вешая пиджак на сидение, замечает эмблему льва и брезгливо произносит: — Ыэ, так ты из Линкольна. Там одни обсоски. — Спасибо, — оскорбляется Кенма несерьёзно. — А ты не знал будто. Самая зашкварная школа Нью-Джерси. Вот, озвучиваю на случай, если ты вдруг хочешь просветиться. — Ум уже посветлел. — Ха-а, чел. Серьёзно, чё ты там ловишь? — Когда как. В основном неприятности. Куроо набок лыбится, кивая головой, мол: «Понятно». Он осматривает Кенму с прищуром, одобрительно кивая. — А ты крутой, чел. И Белле понравился. А она, знаешь ли, кого попало лизать не будет. Слишком уж разборчивая у меня девочка, — он трепет собаку по голове, почёсывая её за ушком. — Как тебя, Каспер, зовут-то? — Кенма. — Хорош, друг. Меня Тецуро. Прости, что так вот налетел. Внатуре не заметил. Без обид, ладно? — Внатуре ладно. — Хэ-е-ех. Кобейна любишь? А то кассетку поставить хочу. — Ставь. Я не против. Куроо с особой бережливостью оглаживает кассету с одним из лучших альбомов «Нирваны» тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года — «Live on Air». И пока вставляет её в магнитолу, повторно узнаёт адрес Кенмы: одним супермаркетом дело ограничиваться не может. — Йо, мен, четвёртая улица Гранд. Я через пару рядков ниже живу, на шестой Адамс. — Круто. — Внатуре. Соседи.[Nirvana - Love buzz]
Магнитола проигрывает «Love buzz», и Куроо тут же делает погромче. Белла, одобрительно будто, гавкает, начиная бить хвостом бедро Кенмы. По салону разлетается запах «Винстона». Куроо, держа сигарету в зубах, с намёком смотрит на Кенму, и в блеске глаз отчётливо читается: «Ну же, девочку-то мою погладь». Это смущает. Что-то живое, невероятное проходится по телу холодком, собирается мурашками и тает на коже теплом, обжигающим, будто снова прижался спиной к раскалённому асфальту. Кенма запускает пальцы в золотистую шерсть, неуверенно поглаживая шею Беллы снизу-вверх против шерсти. Куроо отбивает гитарный рифф об руль, обхватывает сигарету, чтобы стряхнуть пепел, и на припеве больше не сдерживается, продолжая с вызовом смотреть на Кенму. — Can you feel my love buzz? Can you feel my love buzz? Can you feel my love buzz? Can you feel my love bu-u-u-u-u-uzz? А Кенма, заворожённый чужим хрипловатым голосом, так поразительно похожим на голос Кобейна, смотрит на Куроо в ответ, борясь с желанием узнать, о ком он в этот момент думает и думает ли о ком-то вообще.