[Stone Temple Pilots — Plush]
Кенма с Акааши, вдохновившись россказнями миссис Браун, преподавательницы либеральной истории, никак не могли вылезти из библиотеки. Мысль ознакомиться с материалами сборника «Американо-вьетнамские отношения, 1945—1967: Исследование» будоражила, и парни пытались найти хоть какую-то информацию в старых и новых учебниках. Браун коснулась юных одиннадцатиклассников раскалённой кочергой, прожгла в душах дыру интереса, но так и не утолила жажду знаний: когда ученики начали задавать ей вопросы, она поняла, что проговорилась. Акааши это подтвердил: отец, крепко напившись однажды, раскрывал сыну глаза на правду. «Вьетнам — государство тупорылых кретинов, — сказал он тогда. — Там правит юридический нигилизм. Верховные не приемлют общечеловеческих ценностей, ни в цент не ставят права ЛГБТ-сообщества, и никакой толерантности там нет. Нахер наши войска вообще к этим сяу-сяу полезли!» На самом же деле, поиски того самого, питающего жадность, были пустой тратой времени. Предлогом, чтобы не становиться свидетелями спортивного хаоса: с начала недели все сходили с ума из-за предстоящего баскетбольного матча «Львов» и «Гризли». Сегодняшнее утро стало верхом цирковой ниши: девчонки скупили все цветные колготки с магазинов, разукрасили лица ярче клоунского грима, трясли распущенными волосами на лестницах, чтобы больше обманчивого объёма было; парни готовили подлянки, мочились в выделенные для соперников шкафчики в раздевалке, под широкими брюками прятали маленькие охотничьи ножи на случай драки и набирали слабительного, чтобы незаметно подсыпать порошки в воду. Шепард ради этого их даже с уроков снял — этих отбитых авантюристов. Остальным — наказал оставаться в школе, домой не отпустил. Кенма с Акааши просто отсиживались в классе вдвоём, ведь с началом матча все, как стадо, двинулись на открытое баскетбольное поле. Акааши просил Кенму пойти с ними, но предложение перелопатить библиотеку оказалось на порядок интереснее. «Было бы здорово поддержать Котаро и Тецуро», — последовало от Кейджи ранее, и если бы он этого не озвучил, то, возможно, не получил бы отказ. Кенма не хотел смотреть этот матч по двум причинам: равнодушие к баскетболу и главная — Куроо, впившаяся в задницу занозой. Романтичнее было бы сказать, что Тецуро поражает его шипами садовых роз. Но Кенма презирает свои мысли, в которых раз за разом всплывают та ухмылка, блеск янтарных глаз и слишком милая для немилого Куроо татуировка со счастливой мордочкой Беллы на шее. В чём причина — проанализировать сложно. Однако всё получилось списать на раскол в реальности, где в одной Куроо — грёбаный хулиган, а в другой — вполне себе неплохой парень, успевший получить адреса двух девчонок в супермаркете, куда заходил за «Колой» для Кенмы. А то, как он поджёг эти смятые клочки бумаги, прикурив от них сигарету, вызвало уважения ещё больше. Проходить мимо баскетбольного поля, как ни странно, страха после случившегося недоразумения не вызывало. Кенма, к тому же, ещё несколько дней до выходных возвращался со школы с Акааши. С Куроо перекидывался лишь парой фраз, уверял его в том, что локоть не болит вовсе и обещал вернуть ему майку к субботе, но рутинная жизнь захлестнула настолько, что парень так и не попытался отстирать засохшее напрочь красное пятно. Бокуто сказал, что видел Акааши не раз, и загнал тему про то, что в течение пары недель сталкивался с ним в одно и то же время в супермакете на Уоллен-стрит. Вроде как, они даже поболтали в вечер пятницы, случайно встретившись на окраине Клинтона, на выделенной для фургончиков территории. Акааши подробности опустил: никогда не любил трепаться. Второй час поисков успехом не увенчался. Время стремительно приближалось к трём, а смотритель до сих пор не появился в библиотеке. Становилось скучно, азарт рассеивался, как тьма с рассветом, когда первые лучи показывались на небе. Как сегодня: Кенма никак не мог оторваться от «Сеги», основательно подойдя к вопросу о спасении Принцессы в «Марио» в седьмой раз. Пара часов сна сказывалась усталостью, твердила вернуться домой и завалиться спать до вечера, но Шепард, разъярённо влетевший в библиотеку, забил в корзину ненависти трёхочковый. — Вы! Почему вы не на баскетболе? — Потому что мы здесь, сэр, — бросает Кенма, брызжа очевидностью. — Быстгхо на баскетбол! Наша команда выиггхывает! — картавя, приказывает директор. — Выиггхывает? Вот это номегх! Опасный тгхюк! — передразнивает его Кенма, и Акааши, чтобы явно не засмеяться, хватает со стола их портфели и выбегает из библиотеки. — Высеку… Я вас завтгха же высеку! Пегхед всем классом! Нет! Я пгхидумал кое-что получше. Шепард не даёт Кенме выйти. Хватает его за ухо и тянет за собой по всему коридору, чуть ли не срываясь на бег, когда они оказываются снаружи. Продолжает сдавливать мочку до сотрясающего мозг звона, получая истинное удовольствие от того, что за ним не поспевают. Кенма не издаёт ни звука, лишь ступает за старым мудаком, умоляя Господа быстрее оказаться на этом чёртовом баскетбольном поле. Визг болельщиков становится всё громче, отдаёт предвкушением свободы где-то в яйцах, которые так не кстати захотелось показать, довести до истерики Шепарда и покрасоваться перед Акааши, медленно плетущимся сбоку и сжимающим кулачок в жесте поддержки. Они доходят так почти до трибун. Кенме ни за что не стыдно. Он уверен, что сейчас все увлечены игрой «Львов», которые за всю историю игр потерпели поражение только в далёком восемьдесят шестом, что наступил на пороги домов девять лет тому назад, а значит, такого позора не заметит никто. Ухо горит. Кажется, что Шепард растянул его до размеров телефонного провода, закрученного в спираль. Он всё тащит и тащит Кенму по полю, пока вдруг не слышит озлобленный лай. — Кто пустил эту твагхь на поле?! — верещит директор, наконец-то переставая сжимать мочку. На них бежит золотистый ретривер — Белла вырвалась и с разъярённым оскалом впилась Шепарду в руку, которой он посмел коснуться Кенмы. — А-а-а!!! Сука! Иди отсюда, мгхазь! — Он пытается пнуть собаку ногой, но она ловко уворачивается, смыкая челюсти на запястье сильнее, но не кусая. — Что ты стоишь?! Убегхи её! Кенма осматривает забитые трибуны и замечает виноватое выражение лица Юкие, прикрывшей рот руками. Она пытается протиснуться сквозь ликующую толпу учеников, но ничего не получается. Давка страшная, а бить свёрнутым плакатом уродов из Линкольна по лицу, чтобы её пропустили, чревато. Юкие пожимает плечами, переставая напрягаться, и лишь машет Кенме, якобы: «Прости, это я не удержала Беллу, но стараться ради спасения этого мудака… Нет, пусть резвятся». — Чё-о-огхт!!! Отвали, тупая псина![Tears for tears — Shout]
Находящиеся рядом ученики никак не осмелятся утихомирить собаку. Кенма знает, что это только ему под силу, а оттого медлит, наслаждаясь зрелищем. Он вдруг переводит взгляд на поле, когда Терушима нижней передачей отправляет мяч Куроо, обманывая Ойкаву, хвастливого двенадцатиклассника Линкольна. Табло показывает «49:50» в пользу «Львов», и сердце Кенмы отчего-то замирает. До конца четвёртого тайма остаётся одиннадцать секунд, и если сейчас у капитана «Гризли» не получится забить двухочковый — верещащий подонок Шепард, на которого сейчас почти никто не обращает внимание, обкончает конверт с деньгами с: «От кого: Секретарь округа Хантердон». Куроо осуществляет великолепную передачу: мяч пролетает двадцать восемь ярдов прежде, чем опуститься в руки Бокуто. Опекающий его Дайшо, капитан «Львов», рывком бросается в сторону соперника. Остаётся шесть секунд. Бокуто, отталкиваясь левой ногой, делает поворот, обыгрывая защитника, и возвращает мяч Куроо, уже успевшему обогнать Коноху. Тендо мнётся, размышляя о фолле, но штрафной бросок точно превратит победу «Львов» в фиаско, а этого допускать нельзя. Времени, чтобы ударить мяч в пол, у Куроо нет. Остаётся всего пара секунд. Он делает шаг правой ногой, выпрыгивает и аккуратно-аккуратно кладёт мяч в кольцо с отскоком от щита. Кенма, называя его про себя: «Показушник», думает, почему он не забил сверху, но быстро приходит к выводу, что риск мог оказаться неоправдан. Числа на табло меняются на «51:50». Сирена оббегает всё поле, сигнализируя о конце игры. Болельщики «Гризли» срываются с трибун, захватывая пространство. Ребят поздравляют, обнимают и поют в честь них «We are the champions». От восторга пробегают мурашки. Все эти ученики кажутся простыми дружными ребятами, и Кенма завистливо поджимает губы, потому что его школе такого уровня не достичь. Акааши кладёт ладонь ему на плечо, отвлекая от навязчивых мыслей. Шепард кое-как вырвал руку из пасти Беллы и сейчас убегал, перебирая своими коротенькими ножками в сторону главного входа. Кенма взглядом пытается поймать Куроо. Встаёт на носочки, словно это поможет различить хоть что-то за спинами учеников, не совсем понимая, зачем ему это надо, почему так переживал за «Гризли» и чему именно обрадовался в момент, когда мяч последний раз задел сетку. Белла скулит сзади, касается носом ладони и смотрит на Кенму, прерывисто дыша с высунутым языком из-за жары. Парень, отвлекаясь, садится на корточки и гладит малышку по голове, уворачиваясь от её любовных поцелуев. Не помогает. Она валит его на землю, всё же пробираясь к смущённому лицу. Пальцы — барьер так себе, и вскоре Кенма начинает смеяться: язык щекотно лижет горящее ухо. Акааши молча наблюдает за чужим лицемерием: его друг — отчаянный любитель кошек и противник собак. Однако сейчас картина, вместо масла, пишется обманом: Кенма с особой нежностью гладит Беллу по голове, ведя ладонью до лопаток. «Лили ему этого не простит», — безнадёжно проносится в мыслях, но также наталкивает и на то, чтобы поделиться с животным лаской. Акааши проводит по золотистой шерсти. Пальцам слишком мягко, уютно — так, как никогда не было раньше. Родители запрещали заводить домашних питомцев, но всегда давали денег на еду уличным кошкам и прикармливали Иви, собаку, живущую у них под фургоном. Вдруг сквозь толпу к парням пробирается Куроо. Бежит к ним, толкая плечом какого-то здоровяка, и хлопает по коленкам в нескольких сантиметрах от них. — Девочка моя! Так вот ты куда убежала, — обнимая собаку, с приторной дозой нежности произносит он. — К Касперу захотела, да? Кенма поднимается, отряхиваясь. Поперёк горла образовывается ком. Парень отчего-то волнуется, намереваясь сказать что-то остроумное, но слова к языку не подступают. Он просто смотрит на Куроо, тут же косясь куда-то в сторону, когда сталкивается с его взглядом. — Давно не виделись, мен. Куроо выпрямляется, подходя к Кенме на достаточно опасное расстояние. Слишком близко. Вторгается в личное пространство, протягивая кулачок для приветственного жеста, и, отбивая, снова бросается словами, от которых сдавливает грудь: — Видел, как я натянул этих обсосков? — Эй, Тецуро, заткнись, — шипит Дайшо, показываясь из-за спины Куроо. — Чел, оближи мои яйца, — с самодовольной ухмылкой язвит парень, отбивая сопернику пять. — С удовольствием. Хоть мои отдохнут. А то твой язык натёр мне их до мозолей. — Внатуре. Но игра хороша была. Пригоняй на Джексон-стрит как-нибудь. Поиграем. — На Джексон-стрит, нынче, додиков много. — Не-е-е, только мы. Простодушно произносит Тецуро, тут же осознавая, что на этом баскетбольном поле играют только они. — Ну так, — усмехается Дайшо, диву даваясь с горького осознания. — Соизмеряй. — Пососи мою жопу, — незлобно бросает Куроо. — Ха-а-а, мен. Ладно, пойду я, — жмёт парню руку, притягивая его к себе и пару раз хлопая по лопаткам. — На «острове Свободы» ещё пересечёмся. Джорджиков можешь скинуть Тоору, они с Юджи за снабжение отвечают. Дайшо прежде, чем уйти, бросает взгляд сначала на Кенму, затем на Акааши. В ухмылке, придающей его лицу змеиные черты, присутствует пятно отвращения, засохшее в уголках рта, словно кетчуп от бургера. Он мимолётно оглядывает их с ног до головы, и кажется, что за этим вот-вот что-то последует. Однако парень лишь молча разворачивается, подходит к Конохе и вскоре теряется в толпе. К Куроо подходит Бокуто, держа в руках бутылку воды, выпитой наполовину. Кенма пытается не морщиться: мысль о растворённом в ней слабительном сбивает с толку. — Я бы не стал это пить, — предупреждает он, прижимаясь поближе к Акааши, но не вплотную. — Йо, мен, смотри, — улыбается Бокуто, — чувачок-то шарит. — А то. В этом гадюшнике того и гляди, обольют клеем и обхуярят волосами с задницы. — Жопными волосами?! Буэ-э-э… Господи! Как таких земля только носит? — Ну мы же как-то до сих пор твёрдо на ногах стоим. Вот и их так же. — Вот только не надо гнать! У нас не было иного выбора. Столько раз уже это обсуждали… Неловкая пауза жужжит напряжением. Невидимый провод обвивает ноги, а его конец грозится вкачать миллионы вольт тока. Сожжёт всё к хренам, даже пепел, некогда бывший костями и кожей. Куроо хлопает в ладоши, оставляя руки сцепленными, и невесело улыбается, снова красуясь своей способностью держать ситуацию под контролем. Только это не так. Для других, может быть, он и выглядит убедительно, но Кенма эти цепи, стянувшие тело, видит. — Йо, Каспер, на «остров Свободы» с нами поедешь? — обращается Куроо, откручивая крышку с бутылки, вода в которой безопасна по всем параметрам: на соревнования Юкие всегда берёт свою. — Это на ту лужу, где обычно наркоманы тусуются? — безразлично протягивает Кенма, трепля Беллу по голове: снова подошла к нему ластиться. — Не лужа, а водохранилище. — А, ну, да. Это значительно упрощает процесс подумать над твоим предложением. — Подумай, — произносит Куроо, обращаясь затем к Акааши: — А ты, Ботаник, поедешь? — Эй! Сфигали он Ботаник? — заступается Бокуто. — Кейджи, не слушай его! У него белленизм головного мозга, он, кроме своей собаки, ничего в этой жизни не понимает. Да и Белла, смотри, совсем к другому прикипела. Он ревнует, а из-за этого — бесится! Куроо хмыкает. Бросив бутылку Бокуто, скрещивает руки на груди и с пронзительной многозначительностью смотрит на Кенму: на то, как он, неосознанно прикусив нижнюю губу, перестаёт гладить Беллу и обхватывает запястье одной руки за спиной, словно провинившийся перед директором школьник. Тёмно-фиолетовый пиджак и уродский галстук с зелёно-жёлтыми ромбиками вызывают некое подобие отвращения, искажающего эстетический вкус. Куроо хочется разорвать эту несочетающуюся одежду и надеть на Кенму любую, даже самую неудавшуюся из «Секонд-хенда». Глубокого зелёного цвета майка с белыми вставками, на груди которой горделиво красуется название команды, смотрелась бы прекрасно. Лямки сползали бы по плечам, потому что не по размеру, и Кенма бы их без конца поправлял, а, может, наоборот позволял им стремиться к запястьям, наслаждаясь тем, как её край щекочет бёдра. Возможно, он бы даже в этой майке спал, но Куроо вовремя останавливает поток несуразных мыслей, быстро проговаривая: — Будьте готовы к семи. Заедем за вами к четвёртой Гранд-стрит. — Повезёшь нас в багажнике «Гладиатора»? — спрашивает Кенма, предполагая, и оказывается прав. — Что-то не нравится? Ухмылка на бок снова появляется на лице, и от воспоминаний того дня начинает клокотать сердце: просто стыдно, что в мыслях в тот момент были не слова песни, а глупое расследование, состоящее из слухов, в правде которых Кенма пытался разобраться — девушка-то у Куроо была. Наверное. Так, по крайней мере, говорили другие люди. — Нет, просто… необычно. — Необычно пальцы в жопу себе пихать, — обрывает Бокуто, перекручивая бутылку в воздухе. — А ты что, пробовал, что ли? — дразнится Куроо, подбирая с земли поводок Беллы. — А ты будто нет! — Ебать, Жопотык, это прямая контратака! — Это ты Жопотык, понял? — Ой, да иди ты нахер, — Куроо толкает Бокуто в плечо, намекая на то, что нужно идти: команда и девочки ждут. — Ботаник и Каспер, за сим просим откланяться. Дела не требуют отложений. Они уходят. Бокуто — нехотя, шепча Куроо очень громко: «Зря. Попробуй», — а после звонко смеётся, заражая этим смехом и друга. Белла послушно следует за ними, виляя хвостом, когда пыльная и пахнущая мячом ладонь касается её головы. Кенма с Акааши переглядываются, разделяя одну мысль на двоих: «Это точно те самые, которых нужно опасаться?» — и, не желая терять более ни секунды на этом чёртовом поле, они решают пойти домой и зарубиться в приставку.***
Время неумолимо близится к семи психами о невозможности победить грёбаные грибы в «Марио». Ни этот усатый сантехник, ни его брат не могут похвастаться ловкостью, с каждой секундой всё сильнее раздражая Кенму: у Акааши выходит лучше не реагировать на неудачи. Родителей дома нет. Только Лили, пушистая белая персидская кошка, тихонько посапывает на здоровой перьевой подушке, привезённой в Клинтон прямиком из Сиэтла. Местные торгаши здорово развели отца на пару сотен баксов, уверяя, что сны с приобретением этого чудо-товара станут ярче. В принципе, не обманули: по мере прохождения стадий пубертата в голове взрывался, нахрен, фейерверк, а на утро — трусы были мокрые. Подушка эта пережила многое: от соплей до фантазий, что это — Джинни и её можно обнимать. Кенма никогда не был тихоней сам с собой, хоть и порой стеснялся своих мыслей. Перестал лет в пятнадцать, когда от корки до корки прочитал все книги о половом созревании и качествах будущего добытчика-самца, который прежде, чем идти домой, роет корнеплоды. Кенме этой рутины не хотелось. Он мечтал о чём-то другом, может, как у родителей, которые вертятся-крутятся вместе и никогда друг от друга не устают. Явление, конечно, фэнтезийное. Но детством Кенма всегда был доволен и как никто другой знал, что такое родительская любовь — так он должен был говорить в церкви и врать лишь отчасти, потому что их чрезмерная забота о его будущем порядком вымораживала. Особенно, когда они каждый месяц относили конверт с деньгами за обучение Шепарду. Жизнь подростка никогда нельзя назвать лёгкой. И в первую очередь потому, что в ней его никто не слышит. Кенма чувствует себя одиноким, покорно идущим на поводу у тупорылой системы и ценностей, навязанных обществом. Ярлыки висят на всём и всех, даже на парнях, которые красят волосы в неестественный цвет. Взять того же Тендо или Дайшо. Последний вообще обливает голову зелёнкой пару раз в месяц. Так он себя выражает. Только никто его «педиком» не зовёт: спортсмен потому что, высокий и жилистый. И рожа такая, что упаси Господь в радиусе пары сантиметров оказаться. Но Кенма бы в неё плюнул с позиции неоспоримой личной неприязни. Как и ко всему миру, в принципе, не считая «Сегу», Акааши и Лили. Куроо с Бокуто возводить в ранг «исключение» побаивается. В дурости своей они опасны. А от Куроо вообще — надо бы держаться ещё дальше, чем от Бокуто, но согласиться поехать с ними на «Гладиаторе» в местную забегаловку безобидных торчков. Кенма принял решение осознанно. Комфорт от игр, единственного лучшего друга и своей личной комнаты давно надоел. И не то чтобы примерным ребёнком быть плохо, просто расстраивать родителей порой совсем не хочется. Кенма — убийца своей подростковой индивидуальности, раб на плантации, возделывающий надежды, которые обязательно должны оправдаться. Однако это садоводство — в жопу: корнеплоды не предстало рыть. Кенме хочется свободы, пусть и свобода эта больше походит на чужой омут, в который только с головой нырнуть и не вынырнуть: слишком уж неправильным является то, о чём он мыслит. Да и что там, в разуме этом поддавшемся, лучше вообще не думать. Не искать — засмеют ведь и обрекут на смерть в двадцать семь путём самоубийства. Кенма от очередной неудачи в игре взрывается. Бросает джойстик на пол и валится на кровать, закрывая лицо руками. К дому подъезжает машина: звуки колёс и отчаянный плач мотора об этом сообщают. Остановившись, некто, коего имени лучше в Клинтоне не называть, пару раз сигналит, как бы намекая, что пора выходить. — Котаро с Тецуро приехали, — Акааши озвучивает очевидный факт, а Кенма почему-то с этого сильнее раздражается, но вида не подаёт. — Сейчас, рубашку надену и пойдём. — Какая рубашка? Там же жарко. — От факинг комаров — такая рубашка. Акааши тяжело вздыхает. Кенма лезет в шкаф, стягивая с вешалок кучу клетчатых рубашек, но так и не выбирает ни одну из них. Абсурд ситуации зашкаливает, ведь с такой огромной, в синюю полоску футболкой, заправленной в потёртые джинсы с высокой талией, длинные рукава вовсе не нужны: и так почти до запястий. — Ладно, неважно. Пошли. Багажник заставлен двумя ящиками пива. Кенма удивлённо смотрит на всё это чёртово добро, думая, куда им с Акааши приземлиться. Куроо с Бокуто курят у капота, не обращая на чужое негодование никакого внимания. И Кенма, без того пребывая не в самом удачном расположении духа, демонстративно откашливается и спрашивает, стуча ладонью по металлу: — А что, в кабину это поставить было нельзя? — Ты думай, пожалуйста, что говоришь. В кабине — неизменно место Беллы, — отвечает Куроо со взглядом надменного папаши. — А… да, действительно. Не подумал что-то, — цедит Кенма, замечая в открытом окне автомобиля счастливую собачью морду. — А нам куда? На пиво, вместо стульчика? — О-о-о-о, мен! — оживляется Бокуто. — А можно я на ящике поеду? Ну, смекаешь, такой, типа, юный алкоголист, повелитель пива с преждевременной импотенцией и грудью больше, чем у Юкие. — Ебашь, — сдерживая смех, произносит Куроо, доставая из кармана несколько долларовых купюр. — Я даже тебе заплачу. — Сильвупле, граждане. Трюкачам не нужны ваши чаевые, когда тут столько пива. — Надеюсь эти бутылки выстрелят тебе в задницу, когда мы наедем на камень. Язвит Куроо, притоптывая ногой бычок. Бокуто отвечает: «Вот выстрелят — и ты мне за всё заплатишь», — и лезет в багажник, протягивая Акааши руку. — Сюда давай. Вашему королю нужен штурман. — Стыдно как-то… — вполголоса отвечает Акааши, и Кенма понимает его столь же прекрасно, сколь чувствует, как репутация скатывается в пиз… — А чё стыдно-то? Тебе разве не похер на всех этих людей? Нет. Акааши явно не похер, потому что он — сын военного, ученик частной школы Линкольна и самый примерный, по рейтингу собирающих сплетни блядей, гражданин. Ничем не выделяется: всегда неприметно выглядит и не пользуется популярностью у девчонок. Спроси любую: «Кто такой Кейджи?» и получи в ответ кучу бессвязного дерьма. — Я с тобой поеду, — вызывается Кенма, хватаясь за протянутую руку Бокуто. — А ты хорош, чувак. Другое дело! Куроо достаёт из кабины пару колючих одеял и, накрывая одним ящики с пивом, небрежно расстилает второе по багажнику. — А для чего эти консрипации с пивом? — выгибая бровь, спрашивает Бокуто недоумевающе. — Конспирации, — поправляет Куроо. — Не надо смущать парней, если это задевает их границы. — М-м, вот оно что… Да, в таком случае, ты прав.[AC/DC — Highway to Hell]
Дождавшись, когда Кенма и Бокуто поудобнее устроятся, Куроо садится за руль, через пару секунд настраивая громкость на магнитоле. «Гладиатор» рычит, колёса медленно скользят по асфальту, постепенно набирая скорость. Всё кажется фильмом: эпичным боевиком, в котором все четверо едут на заказное убийство со взрывами и жестокой перестрелкой, громыхающей на весь район. Где-то в салоне обязательно припрятан дробовик, под педалями перекатываются гранаты. Сегодня в Клинтоне будут больше шоу и великое горе: придётся всем сгореть в этом стареньком пикапе и очнуться, так же в огне, в Аду. Кенма определённо герой такого фильма, а люди, с лошадиной долей осуждения смотрящие вслед красному «Джипу», дешёвые декорации. Ветер обнимает всё тело, забирается в длинные рукава футболки, и удовольствие даже не приходится играть: Кенма чувствует его по-настоящему. Бокуто в разные стороны мотает головой в такт песни — тоже потрясающе искренний актёр. Акааши гладит Беллу, не обращающую на него внимания: девочка просто смотрит на дорогу, иногда облизывая руку Куроо, когда он переключает передачу, чтобы затормозить перед зеброй. — Йо, чувак, наслаждайся! — радостно выкрикивает Бокуто, откидываясь на стенки багажника. — Наслаждаюсь, — отвечает Кенма, не скрывая улыбки. — Тебе же не надо домой к девяти? Родительский контроль, типа, все дела. — Думаю, мама с папой переживут, если я задержусь на немножко. — Ха! Мужик, ты сегодня не вернёшься! — Вот только не надо мне угрожать. Кенма подкидывает в разговор остринку, взрывающуюся в горле Бокуто смехом. А на вопрос, где он был раньше, отвечает: «Со школы домой на велосипеде возвращался». С потенциально плохими компаниями парень никогда не связывался, а точки сборов всяких хулиганов, порой, отмечал на карте и обходил стороной. Их временем была ночь, временем Кенмы — раннее утро, внезапно сменяющее поздний вечер. Родителям всё же стоило передумать покупать сыну приставку. Вторую, через полгода после приобретения первой. Пастор ещё никогда не слышал столько лестных слов о бескорыстной любви «к своему ближнему». Самому непонятно, как повезло — или не совсем — не сталкиваться с компанией Куроо столько времени. Слухи, червями сжирающие город, убеждали держаться подальше не только от неё — от всего, мать его, Клинтона, бельма на глазу душного Нью-Джерси. И вопрос, какого хрена Кенма родился в семьдесят восьмом, до сих пор актуален: общество вне этой чёртовой дыры прогрессирует слишком быстро, как и все остальные выходящие из него аспекты: будь то употребление наркотиков или невыносимые муки от ВИЧ. Компания Куроо, говорят, развивается в саморазрушении по всем параметрам. И, замечая сборище машин на водохранилище, Кенма больше не может утверждать, что это не так: почти половина подростков Клинтона в хламину. Ладно, людей на площадке, задуманной под кемпинг, конечно, значительно меньше, но игроки команды Дайшо идут, как один — явно не за два. И не за три. И не за четыре. Все десять. Огромное количество хвастливых аборигенов в одном не хлипком теле: взболтай, налей, ещё раз перемешай, но лучше просто выкинь. Все поделились на группы, и в каждой нашёлся тот, кто с нескрываемой ненавистью посмотрел на Куроо, когда он, ступив на землю после Беллы, хлопнул дверью «Гладиатора» и громко, с ухмылкой, произнёс с разведёнными в сторону руками: — Дамы и даместосы! Приятного дня. По поляне прошёлся гвалт неестественно дружелюбных приветствий, что говорило только об одном — грёбаного Куроо Тецуро что не боятся, то ненавидят. Кенма даже усмехнулся: насколько же жалки все эти лицемерные люди. И не то чтобы он как-то бы грубо ответил Куроо, поздоровайся он с ним, но натягивать тупую улыбку смотри-как-я-рад-тебя-видеть точно бы не стал. И сейчас этого не делает, выпуская из внимания то, как Тецуро протягивает ему руку и помогает спешиться с «Гладиатора». «Господи, просто увези меня обратно, и сделаем вид, что никакого знакомства между нами не было». «Просто увези и скажи всем этим уёбкам, что мы не держались три целых двадцать пять сотых секунды за руки». «Прочь из моей головы, и я притворюсь, что мне это приснилось, пока я спал на своей грёбаной чудесной подушке, нахрен, пропитанной тупой эротической фантазией с…» — Сын собаки, — тихо ругается Кенма, когда подошвой кед наступает на острый конец ветки. — Факинг препятствия! Куро, куда ты нас привёз? — Йо, Каспер. А ты неплох. Куро? Мне нравится. — Да мне всё равно! Тут одни алкаши и наркоманы. — И шлюхи ещё, — вмешивается Бокуто, тут же оправдываясь: — Кроме Киёко и Юкие. — Видимо, ты плохо подумал, когда согласился сюда ехать, — с издёвкой произносит Куроо, и Кенма видит, как на вымышленном табло загорается «1:0» после броска штрафного. И сказать нечего, и фыркнуть никак. Не выкрутиться — этот паразит, походящий на кота своими повадками, гибкими уклонениями от рук, гладящих против шерсти, прав. Кенма вообще, на самом деле, особо долго-то и не раздумывал. Юношеский максимализм в потребности окунуться во что-то новое на руку не сыграл. А что послужило причиной: такой неподступный Куроо или возможность засветиться перед дебилами — назвать было так же сложно, как Шепарду выговорить букву «Р». Однако, завидев держащихся за руки Юкие и Терушиму, Кенма как-то облегчённо выдохнул. Ребята шли к друзьям, дожидаясь, когда Киёко откажет очередному юному дрочеру выпить с ней — переспать, — чтобы наконец поздороваться с Куроо и Бокуто, а заодно и спросить, какими правдами и неправдами рядом с ними оказались Ботаник с Каспером: о новых претендентах в компанию как-то не упоминалось. Резюме, хотя, уже давно было составлено. Оставалось только Куроо ручку дать и указать, куда надо ставить подпись. — Йо, — Дайшо опережает Юкие, Терушиму и Киёко, первым подлетая к парням. — Йо-йо, — здоровается Бокуто, протягивая капитану «Львов» кулачок. — Йо-йо-йо, — подхватывает Куроо, надеясь, что кто-то продолжит пороть эту херню дальше, но Кенма с Акааши молчат. — Эм… Тоору передал нам этот хмельной напиток и сказал, что они с Хаджиме будут позже. Двигатель на «Мерсе» полетел, ищут колёса. — Позвони Семи, пусть привезёт их сюда, а заодно и своей задницей пропечатает след на брёвнах. — Мне на них весьма похуй. Сам звони. — Тецуро, ёжик, блять, из «Соника» недоделанный, — обзывается Дайшо, упираясь рукой себе в бок, — телефон есть только у тебя… Сечёшь, о чём я? — Да, Принцесса, пихающая в себя грибок сантехника, как скажешь. Сейчас позвоню. Словесную перепалку разбирают по поляне тихими смешками. Соперники не только в баскетболе, но и на улице. Дайшо, ползая, как змея, по всей округе, пытается взять Клинтон количеством, а Куроо — просто плюёт на всё, а оттого кажется круче. На слухи даже никто не обращает внимание, когда они здесь, вдвоём, выгуливают свою компанию. После, правда, нажравшись травы, по которой эти двое ступали, баранье стадо несётся изрыгать содержимое на общество, но ближайшие несколько часов — ерунда. Ближайшие несколько часов — косые взгляды, голая грудь привлекающих к себе внимание Куроо шлюх и литры алкоголя, за которыми следует Господь знает что. А ещё, поговаривают, бывшая девушка Дайшо запала не на того капитана. Мика, сейчас вызывающе покуривая сигарету, стояла, оперевшись на «Додж» чьего-то отца, и неотрывно смотрела на Куроо. Как и Эмбер, пьющая у здоровенной сосны. Как и Тейлор, валяющаяся у плотины. Как и Молли, сидящая на коленях у какого-то чувака. Кенме аж не по себе стало. А от глаз юных самцов-добытчиков с зудящими корнеплодами в штанах даже пробежали мурашки: столько в них отчаянной зависти было. — Как-то тихо у вас, — договорившись с Семи о встрече, громко проговаривает Куроо. — Никто же не против «Бон Джови»? Нет? Супер! Спасибо! Вы прекрасная аудитория! — Ой, заткнись, блять! Ты — не твой грёбаный папаша. Твоё фуфло тут никому нахуй не сдалось![Stone Temple Pilots — Down]
Выкрикивает кто-то из толпы, и у Кенмы с Акааши трясутся поджилки: знают, что сейчас этого смельчака ждёт. Видели в фильмах про жестоких подростков, коими отчасти являлись и сами. Поле бурлит волнами улюлюканий и подначивания Куроо на конфликт. Толпа ждёт крови и зрелищ, однако не получает ничего, кроме безразличия. На секунду кажется, что без шторма сегодня и правда обойдётся. Куроо ставит кассету «Бон Джови», выкручивает колёсико громкости на максимум и стягивает одеяло с ящиков пива. — Дамы и даместосы, повторюсь: спасибо, — разведя руки в стороны, вдруг произносит Куроо. Белла начинает рычать, скалясь. — А тявкающих в кустиках шавок попрошу сюда. Голоса у вас нет, как же вы подпевать будете? — Вали отсюда нахуй! — осмеливается второй незнакомец. — И эту блохастую тварь с собой забери. — Ну вот, о чём я и говорю. Я вас научу. — Куро, стой! — громким шёпотом вмешивается Кенма. — Пожалуйста… не переходи границы… — А, то есть, что мои перешли — похуй? — так же шёпотом спрашивает, поворачиваясь на парня. Белла перестаёт рычать. — Да, согласен, похуй. Но они назвали мою девочку блохастой тварью! — Да что про вас только не говорят! Умоляю, пожалуйста, утешься. В разговор вмешивается Бокуто. По голосу понятно — расстроен. Мало того, что не дали на ящике верхом поехать, так ещё и зрелища лишили. Однако первое слово дороже второго. И если Куроо просил не задевать границы Кенмы и Акааши, то так оно и должно быть. — Йо, мен. Каспер так-то прав. Давай потом просто жопных волос ему на ебало наклеим. Явно же пиздюк из параллели, хотя яйца для двенадцатиклассника чёт слишком большие. Куроо пожимает плечами, типа: «Ладно, мен, убедил». Треплет Беллу по ушкам, извиняясь перед девочкой за такие непозволительные слова и давая ей обещание с наглецом разобраться, а после — открывает бутылку пива зажигалкой и слизывает пену, стекающую по горлышку. Толпа утихает. Каждый веселится со своей компанией, только девушки ищут повод подступиться к победителю с полной готовностью выцарапать друг другу глаза — своё поле боя. Юкие и Киёко помогают расстелить покрывала, пока Куроо с Бокуто притаскивают короткий толстый кусок бревна, на котором тоже можно расположиться. Терушима, Кенма и Акааши собирают ветки, чтобы развести огонь. Своя светлая атмосфера, которую негатив других похерить не может. Даже розовые облака, плывущие по персиковому небу, отражаются в поверхности воды будто бы только для них. Воздух пахнет соснами, а осыпавшаяся хвоя придаёт земле пуховую мягкость. Бледный месяц сулит скорые сумерки, а подъехавшие к зоне парковки Семи, Ойкава и Ивайзуми с ещё одним ящиком пива в руках — головную боль на утро. Бокуто дотаскивает бревно один. Куроо перехватывает Мика. О чём они говорят — Кенма не слышит. Видит только, как Дайшо подрывается с места и всячески отвлекает их от беседы, а после — бывшую капитана «Львов» сменяет Молли, так несправедливо повисшая на шее у Куроо. Он даже обнимает её в ответ, вызывая у Кенмы рвотные позывы: полчаса назад она обтирала чужие колени. Кажется, что в такой запретной бутылочке пива кроется спасение. Кенма никогда до этого не пил, даже шампанского по праздникам. Не хотелось, не тянуло, не считалось необходимым. Однако сейчас, почему-то ещё больше злясь с того, что Куроо задерживается, ситуация могла оказаться поправимой. Парень просит Терушиму лишить две стеклянные бутылки крышки и, протянув одну Акааши, звонко чокается с ним. Жизнь подростка сложна ещё и тем, что он быстро уходит в отрыв. А отрыв для него уже — отсутствие рефлекса выплюнуть эту гадость и запить мерзопакостное ощущение во рту водой. К тому же, он быстро напивается, если опыта нет. А если опыта нет — конец приходит всему. Точнее, начало. Будто новые чакры открываются, второе дыхание, третье… Способность дольше смотреть перед собой, не моргая, и приятное ощущение яркого взрыва в голове. Кенма чувствует себя чересчур взрослым: через месяц ему исполнится семнадцать. Он не намного старше Акааши, хоть и по внешнему виду об этом не скажешь: ростом пошёл в маму, чёрные волосы по плечи и на лицо — мечта кого-то по типу Бергена. Однако по чувствам, которые лопаются на языке вместе с пивными пузырьками, Кенма на все сто уверен, что он старше всех здесь вместе взятых ни на одно поколение. Он смотрит на Куроо, путаясь в сплетённой подсознанием паутине. Кенме кажется, что он всё это себе придумал. Не могут гормоны так бушевать на первую серьёзную прогулку, не может быть такого к парню: глубокого и сакрального, хоть и в учебниках по половому воспитанию написано: «Любовь может возникнуть к кому угодно». Дальше, конечно, перечислялись качества, коими должна обладать идеальная девушка, а парой абзацев ниже — такие же рамки для парней. Ограниченность. Везде одна ограниченность, и Кенма знает, Кенма понимает, что в замкнутом пространстве жить нельзя. Большинство людей на этой поляне — тоже, только вот, по-своему осознают важность подростковой индивидуальности: к восемнадцати обязательно нужно спиться, скуриться и, желательно, нарожать десять детей. Кенма смотрит на Куроо сквозь призму прекрасной пшеничной иллюзии. Когда ты подросток — влюбиться хватает пары секунд. И похороненное внутри разочарование из-за отношений с Джинни расцветает внутри очарованностью каждыми словом, действием и факинг ухмылкой на бок, за которой многого не прочитаешь. Как о чёртовом Вьетнаме во времена холодной войны. А удовольствия от этой непредсказуемости, как от иглы в вену: на первых порах слишком много, а зависимость пускает корни в мозг с первого применения. И интрига такая, будто Кенма первый раз проходит «Принца Персии». Только страшно местами — что, если кто-то его неправильно поймёт, — и вмиг спокойствие: Кенма никому об этом не скажет. Даже не признается самому себе, если простое общение потерпит фиаско. — Йо, Каспер! Помоги мне! Голос Куроо раздаётся внезапно. Кенма едва ли не давится пивом, пытаясь понять, с чем он должен справиться. Причин для беспокойства, открывания его от смакования момента, не видно. А внутри всё обрывается пожаром. Никто не обращает на него никакого внимания, даже Акааши увлечённо слушает рассказы Бокуто про жуков и ничуть не притворяется, что ему интересно. Он, мать его, в самом деле поглощён историями о муравьях, которые искусали все ягодицы, когда Котаро с Тецуро на спор садились голыми задницами на муравейник: соревновались, кто продержится дольше. Кенма пытается не закатывать глаза, когда слышит имя победителя и дальнейшие последствия посещения такого аттракциона. Он подходит к «Гладиатору», из которого до сих пор играет «Бон Джови». Белла радостно напрыгивает парню на грудь, опираясь лапами о живот. Щекотно. И приятно настолько, что Кенма никак не может сдержаться, чтобы девочку не обнять. — Рад, что вы так подружились, — довольно произносит Куроо, закуривая сигарету. — Ты позвал меня за этим? Чтобы это сказать? — с хитрой ухмылкой спрашивает Кенма: алкоголь в крови требует соответствующего ответа. — Нет. То есть, да, но другое, — теряется, но выглядит слишком уверенным. — Спасибо, что не дал втащить тому уроду. Кенма округляет глаза. Удивляется. Даже слов по первости не находит, но очень скоро выкручивается, сказав: — Обращайся. Тебе тоже, кстати, спасибо. — За что? — Что не являешься таким отбитым, как о тебе говорят. Ну, может отчасти. — А что обо мне говорят? Кенма различает в вопросе Куроо вызов. Некую провокацию, ведь он точно о самом себе же наслышан. Медлит с ответом, прикидывая варианты, выбирая из всех самую жесть, и, томя Куроо ожиданием, перечисляет: — Что ты заразился СПИДом, когда ухо прокалывал. Что бросил восьмиклассницу с ребёнком. Что мочился на полицейскую машину. Что ты… ну, этот… собакоёб. Что вы с Бокуто навалили перед домом пастора. А ещё — ограбили старушку, чтобы поиграть в автоматы. — Хах! Круто! — смеётся в ответ, натягивая не просто ухмылку. Сучью ухмылку, когда спрашивает: — Как думаешь, что из этого правда? Многозначительность взгляда убивает снова. Как тогда, в «Гладиаторе» и на баскетбольном поле. Кенма хотел бы выбрать все варианты, особенно тот, что связан с Беллой, но вместо этого накидывает новый, так же растягивая губы по-блядски: — Что ты однажды пытался соблазнить мальчика. Чушь. Куроо не верит, что такое могли говорить про него люди. «Ебался с Бокуто в багажнике «Гладиатора», сосал Дайшо после проигрышного матча, заглядывал подзаработать к Бергену» — да. Но чтобы всего лишь соблазнял кого-то безобидно… Кенма решил поиграть в «Кошки-мышки» — Куроо решил поддаться: химия между ними чувствуется не только в воздухе. — Он этого хотел. Хотел, чтобы я его соблазнил. Кенма сглатывает. Облизывает пересохшие губы, чувствуя, как оказывается в ловушке, которую поставил сам, но не отступает: уверен, что загонит наглого кота в угол. — Может, он хотел, чтобы ты так думал? Может, на самом деле, это ты его хотел? Лицо Куроо расплывается в улыбке. Парень скрещивает руки на груди, затягиваясь поглубже. Принимает поражение, но с поля боя просто так не уходит: заставляет Кенму переиграть. — Может, но я его ещё совсем не знаю, чтобы хотеть, — произносит с жирным намёком. — Может, лучше расскажешь что-нибудь о себе? Кенма краснеет. Факинг Куроо! Чтоб его! Позволить Белле облизать щёки и подбородок — точка сохранения, секундная передышка от сложнейшего боя и возможность справиться с бабочками в животе: всего аж распирает. — Может, лучше пойдём к ребятам? Смотри, ты докурил, а они нас уже ждут, — Кенма хватает с земли поводок и уходит к костру, который только-только начинает разгораться. — Пошли, Белла. Куро скоро придёт. «Забавно», — вертится в мыслях у Тецуро, пока сердце заполняется чем-то новым.