***
Гости начнут подтягиваться к восьми. Так планируется. Куроо в этом плане слишком привередлив — любит, чтобы всё было готово заранее и чтобы друзьям не пришлось ждать, когда остынет пиво и пожарится мясо, с которым, к слову, обязались помочь Тендо и Бокуто. И если второй сейчас находится во всеоружии, допивая вторую банку, то первый шляется непонятно где, заставляя волноваться: в пунктуальности его ему равных нет. Так или иначе, парни не могут ждать долго, а потому начинают все приготовления без Тендо. Куроо, к слову, нервничает с каждой секундой всё сильнее ещё и потому, что самым важным событием в этот день является их с Кенмой месяц. Так уж они условились, выбирая фактическую дату начала их отношений: раз время перевалило за полночь, то шестнадцатое октября остаётся днём рождения Кенмы. В следующем году Куроо не позволит себе купаться в страданиях, примет условия судьбы, что решила развести их с Яку, и перенесёт это не так болезненно: время, к тому же, лечит, а человек жив, покуда о нём помнят. Так Нэнси говорит, с тёплой улыбкой смотря на фотографию с внуком. «Внуками», если быть точнее — Куроо для неё, как родной. Волнением отдают и все эти моменты с подарками. Парню всегда неловко получать от кого-то что-то. Дарить — приносит больше удовольствия, чем получать, и оттого он надеется, что Кенма не будет против своевольного поздравления с целым месяцем. Для Куроо это правда много значит. Где месяц — там и два, и три, и полгода, и год, и жизнь целая. Он искренне хочет, чтобы Кенма был в каждом, что с пометкой «будущее». Даже если на сегодня — всего месяц. Бокуто, кстати, пересёк черту «твою-мать-мне-пиздец-как-неудобно-давайте-обойдёмся-без-подарков» первым. Подарил… чесалку для спины, добавив, что это не основной подарок, уверив, что основной подарок будет бомба. Куроо побоялся предполагать, что там может быть. Однако на слова благодарности не поскупился — штука-то удобная. — Бля, мен, нам уже восемнадцать, — с чего-то начинает Бокуто, закуривая сигарету, когда жарят мясо. — Только не начинай, а, — буркает Куроо, не желая вести подобные разговоры. — Да как не начинать? В следующем году мы свалим, взрослая жизнь начнётся, все дела, а я даже не решил, куда хочу поступать. Да и хер куда меня возьмут с моим средним баллом. — В НБА всегда хорошие баскетболисты нужны. Тебе явно туда дорога. — А ты? Куроо тяжело вздыхает. Большой спорт, конечно, хорошо, но это явно не то, чему парень хочет посвятить свою жизнь. С влиянием отца он, к тому же, бы мог поступить в любой колледж за бабки, да и разговоры такие шли, однако отложились на второй план сразу после того, как Куроо взаимно влюбился в парня. — Не знаю, мен. Я бы дождался, когда Кенма выпустится из школы, и уехал бы поступать куда-нибудь с ним. Поработал бы годик в том же самом Хобокене, снял бы там квартиру и приезжал в Клинтон на выходных, чтобы с ним увидеться. — Воу, у вас всё настолько серьёзно? — удивляется Бокуто. — А как же, — усмехается Куроо. — Не знаю, насколько серьёзно всё будет через год, но вот если бы, скажем, Кейджи прям завтра же бы уехал куда-то, ты бы что делал? — На что это ты намекаешь? — семенит парень, думая, что их с Акааши любовь всё ещё никому не очевидна. — Просто спрашиваю, — спокойно отвечает, давая другу время на подумать. И Бокуто действительно задумывается. Роется в себе, будто там есть что-то, что высветится рациональным решением. Однако внутри себя — ничего, кроме страхов и осуждения со стороны родителей, если парень не оправдает их надежд. Хорошо, что помечтать можно. — Честно, я бы поехал за ним. Забил бы на всё. Жил бы на вокзале, питался объедками, но зато рядом с ним был бы. Даже если бы он в мою сторону перестал смотреть. Я бы нашёл выход. Вообще, Тецу, в странное время мы с тобой живём. — И не в том месте, — добавляет Куроо, тоже закуривая сигарету: взрослым быть тяжело. — Да уж… — соглашается Бокуто. — Что это я… Главное — здесь и сейчас. На остальное — похер. Ну, не похер, конечно. Но сегодня должно быть похер! Люблю тебя, мен! Давай, чокнемся. — Я тебя тоже, — с улыбкой проговаривает парень, протягивая банку пива.***
У Кенмы сейчас остановится сердце. Они с Акааши и Широфуку опоздали на целый час, провозившись прилично с футболкой. Ещё и перед Шимизу неудобно: девушка прождала столько же, чтобы вручить Куроо подарок — новенькие конверсы чёрного цвета — вместе с подругой. Опоздали настолько, что внутри, судя по наблюдаемым картинам из окон, не завешанных шторами, все парни — весьма и весьма готовенькие. Юкие надо отдать должное — её золотые ручки сотворили из ткани шедевр. Потому хотя бы за эту часть переживать не стоит, иначе и правда беды, когда нажимают на звоночек, не миновать. Куроо не заставляет ждать себя долго. С широкой улыбкой открывает дверь, тут же слыша: — С днём рождения! — девушки в один голос проговаривают и вручают парню коробку с кроссовками. Проходят внутрь, спеша к ребятам: оставляют после себя шлейф неловкости, когда Кенма и Акааши оказываются с Куроо… два на один. — С днём рождения, — сдержанно протягивает Кейджи, даря парню зажигалку с выгравированным медведем: символично. И тоже уходит за девушками. Кенма остаётся с Куроо один на один. Хочется поёжиться, сделать вид, что холодно, чтобы защититься от подступающего смущения, но щёки горят, как и всё тело, и вместо попытки растянуть время резиной, он предпочитает поскорее отдать парню подарочный пакет. — Вот, это тебе. С днём рождения, Куро. — Спасибо, Каспер. У меня для тебя тоже кое-что есть, — крепко обнимает свободной рукой, не спеша отпускать. — Что же? — наконец-то расслабляется, мечтая чувствовать его всем телом вечность. — Что будет напоминать тебе о нас. О том, как мы — важно. Интригует. И ни о чём не говорит, ведь теперь каждый камень напоминает о Куроо. Каждое слово в песне. Каждая секунда, проведённая не с ним. Всё напоминает о том, как они — важно. — Хорошо, а то вдруг я забуду, — усмехается Кенма, посильнее к любимому прижимаясь. — Этого я больше всего боюсь, — слишком пафосно произносит Куроо, вспоминая, что они не одни. — Пошли в дом.[Def Leppard — Make Love Like A Man]
Громкая музыка и звонкий смех встречают в прихожей. Выглядит вроде бы безобидно, Кенма даже сразу проникается этой атмосферой праздника, чувствуя себя здесь своим. Особенно когда к нему тут же подбегает Мия, протягивая банку пива, и пытается что-то рассказать про Тендо: — Пха-ха! Знаешь, где Сатори? — Нет, — недоумевающе произносит парень, банку-то из его рук забирая. — Он… ха-ха! Аха-ха! Задерживается! Понял, не? — Не совсем… — Он рвал на клумбе цветы для Тецуро, и его задержали, ха-ха-ха! Он задерживается! Кенма прыскает только потому, что Мия оказывается слишком энергичным, а его смех — заразительным. Разуваясь, парень открывает банку пива и оглядывается по сторонам, в гостиной замечая… резину для колёс автомобиля. — Это ещё что? — спрашивает он у Куроо, даваясь диву. — Подарок от Ацуму, — отвечает, ставя коробку с кроссовками на полку. Зажигалку прячет в карман, оставляя в руках пакет, который вручил ему Кенма. — Мне стоит знать, из чьего гаража он их украл? — Едва ли. Эту тайну, покрытую мраком, лучше никому не знать. Момент Икс настаёт, когда Куроо отходит на кухню, чтобы посмотреть на подарок Кенмы. Волнительно, чёрт возьми, потому что такого никогда никому не делал, и пиво, увы, не отправляет в состояние нирваны после одного глотка. Но радость на лице, кажется, неподдельная, а надпись на футболке нашивками в виде букв — «Факинг балбес» — не оскорбительная. — Ты… ты сам это сделал? — теряясь от эмоций, проговаривает Куроо. — Юкие помогла, а так… задумка моя! — Боже, как же я тебя факинг обожаю. И пока Кенма запивает смущение вторым глотком, Тецуро переодевается прям здесь, на прокуренной кухне, заставляя парня молиться про себя: «Господи, пусть сейчас Котаро подумает, что пришло время раздеваться, и Куро не будет прятать своё прекрасное тело». Ещё и слова Акааши прибивает на берег волна возбуждения: «Тебе понравится». Дожить бы до этого «понравится». Они с Куроо слишком долго изводили друг друга, чтобы сейчас не думать о новом уровне; чтобы минута без поцелуев не отравляла, укорачивая полоску жизни на вымышленном экране. Два глотка пива кажутся грязным приглашением для нирваны. Что же ждёт Кенму на дне жестяной банки? — Смотри, как влитая! Как я тебе? — вертится вправо-влево Куроо, давая возможность разглядеть себя со всех сторон. — Факинг идеал… — вдохновенно протягивает, восхищаясь его красотой. — Мужики! Эу! Я факинг балбес! Видали? — Юху, балбес! — поднимает стакан с пивом вверх Бокуто. — Балбес! — радостно повторяет Ойкава. — Балбес, о, да! — подхватывает Мия. — Господи, вы все, блин, факинг балбесы… — смущается Кенма, отворачиваясь от парней. — И с одним из них ты встречаешься уже месяц. Куроо подходит ближе. Ласковая улыбка на его лице заставляет всё внутри сжаться. Кенма и не осознавал, насколько это серьёзно — целый месяц вместе. Не по раздельности, где от этого «вместе» только мечты и мысли друг о друге, робость от каждой встречи и попытка заставить другого признаться первым. Хочется верить, что в следующее семнадцатое ноября они будут отмечать год и месяц. — А это я хочу подарить тебе. Куроо кладёт Кенме в руки кассету. Надпись на ней — «Nothing Else Matter 02.11.1995» и сердечко, обведённое несколько раз чёрной ручкой: с первого раза ровно нарисовать его не получилось. — Это… запись с концерта? — спрашивает Кенма со слезами на глазах: растроган до глубины души. — На который мы с тобой ходили? — Да. Мы — важны. Помни это, что бы ни случилось. — Всегда буду. — Э, балбес! Сюда иди! Будем за твоё здоровье пить! — кричит Бокуто, портя парням атмосферу. — Сука… — ругается Кенма, мирясь с тем, что наслаждаться Куроо придётся чуть позже.***
«Чуть» затягивается ещё часа на три. Покер на банки пива оказывается увлекательным, даже если во всём этом не участвовать, но грозит лютым похмельем на утро: Кенма с Акааши пьют много. Однако головокружение и отсутствие мыслей не складываются во что-то критическое. Ни вертолётов нет, ни нарушений координации прям явных. Им просто хорошо. Кенма терпеливо ждёт, когда все разойдутся: мама знает, что сын останется у Куроо с ночёвкой. Тендо, кстати, отпустили ещё в начале одиннадцатого. Вместе с ним на день рождения приехал и Дайшо — душевно поздравить друга за сигаретой и уехать, но по итогу остался. Ребята уговорили. Против него никто ничего здесь не имеет, а за подаренный медиатор, который сам Брайан Джонсон бросил в толпу фанатов на концерте «AC/DC», его начали уважать ещё больше. Кенма, правда, удивился: не знал, что Куроо играет на гитаре. Проигрыши плохо сказываются на сдержанности Бокуто. Он картинно психует, вставая из-за стола, и идёт перекурить на кухню, где Кенма помогает Юкие прибраться. Будучи прилично пьяным, он что-то неразборчиво шепчет парню на ухо, и всё, что удаётся различить, — надо отвлечь Куроо до тех пор, пока Бокуто с Мией не вернутся кое-откуда и не подадут сигнал к «выпусканию Кракена». Кенма боится, что под этим «Кракеном» скрывается что-то метафоричное и что этот невменяемый любовник Акааши догадывается о его намерениях. Однако соглашается — наконец-то появится возможность поцеловать Куроо. А тормозов, кажется, и вовсе нет. Вернее, всё равно, что подумают другие, если подойти к Куроо и на ухо попросить его показать Кенме свою комнату. Никто даже и лишних вопросов не задаёт, когда они поднимаются на второй этаж. Белла лениво следует за ними. Кенма запирает дверь. Куроо загадочно улыбается, когда попытка включить свет оказывается прервана: в комнате и без того светло, лампы в уличных фонарях от ночи к ночи работают исправно. Видно настолько хорошо, что Кенма без ошибок может назвать предметы, лежащие на столе. Это несложно, ведь там одни книги стопкой и письменные принадлежности в баночке из-под кофе. Шкаф обклеен фотографиями. В левом углу — лежанка для Беллы, мягкая и уютная на вид. Но что-то Кенме подсказывает, что любимица Куроо чаще всего спит с ним в одной кровати, которая, к слову, шире, чем его, и аккуратно заправлена. Без лжи, идеально, без единой складочки на покрывале: свет фонарей не отбрасывает в них теней. А за шкафом стоит гитара. Кенма, забираясь на кровать с ногами, чтобы хоть что-то в этой комнате не казалось таким безупречным, — пусть покрывало хотя бы немного помнётся, — смущённо произносит: — Не знал, что ты играешь. А смущается потому, что Бокуто никаких временных рамок не обозначил. И как бороться с желанием зайти куда-то дальше сейчас, если не знает, когда нужно будет «выпустить Кракена», — не в курсе ни один объект, который, как приговаривают, знает всё об этом мире. — А ты не спрашивал, — коротко отвечает Куроо, садясь рядом. — Отец научил когда-то. И именно потому, что научил он, я почти не играю. Редко когда. — Хотелось бы узнать, насколько ловкие твои пальцы, — произносит без задней мысли, в момент осознавая, какую глупость ляпнул. — Ой… то есть… Я не то имел в виду… Куро, это не то, о чём ты подумал. — А о чём я подумал? — ложится на бок, подпирая голову рукой, и смотрит так… вызывающе, что неловко становится ещё больше. — А о чём ты подумал? — Кенма, однако, не уступает. — Может, о том же, о чём и ты, — предполагает. — То есть, мы оба подумали об одном и том же? — Не исключено. Кенма хмыкает, падая на спину. Подтягивается к подушке и, кусая губы, решается произнести что-то такое, отчего у Куроо по спине пробегают мурашки: — Тогда почему ты до сих пор от меня дальше одной тысячной миллиметра?[Depeche Mode — I Feel You]
Парень и сам не знает причины, но спешит исправиться. Обдаёт горячим дыханием кенмины губы, нависая сверху, бёдрами раздвигая ему ноги и устраиваясь между них. Ухмыляется, дразнит, прижимается всем телом и не целует. Поступает очень подло, в общем. Но Кенма тоже умеет дразнить. Пальцами забирается под его футболку, задирая её. Подушечками скользит по спине, чувствуя, как мышцы напрягаются сильнее. Становятся, как камень. А этот рваный выдох ловить губами приятно, как никогда. Сделанная погромче музыка на первом этаже наверняка изведёт соседей, но покуда время до чего-то необратимого ещё есть, оба предпочитают тратить его друг с другом. И Куроо больше не может сдерживаться. Как бы ни пытался за последний месяц учиться контролировать себя, сейчас это не кажется необходимым. Дышит теперь в любимые губы, принимаясь мять их своими. Сначала трепетно, но с каждым новым поцелуем делается жадным, нетерпеливым. Чувства обострены. Кенме уже слишком жарко. Если не снять свитер сейчас, то можно пострадать от теплового удара. И так как сам он оторваться от Куроо не может, то просит, чтобы возлюбленный сделал это за него: — Сними с меня уже эту кофту. В повторном озвучивании просьбы парень не нуждается. Стягивает эту мешающую вещь, тут же припадая к губам Кенмы снова. Но в следующий момент опускается ниже, к шее, руками начиная оглаживать худое тело: очень хочется его касаться. Кенма, однако, находит несправедливым, что Куроо всё ещё в футболке, потому, стараясь унять дрожь, снимает её, притягивая парня к себе близко-близко. Настолько, что если чуть-чуть приподнять бёдра, то терпеть эту тяжесть в паху становится легче. Если так делать непрерывно, то внизу делается хорошо-хорошо. Они оба понимают, что ограничиваться поцелуями больше нельзя: терпели слишком долго. И подобные испытания возбуждением — подростку даются с особым трудом: гормональная система отключает разум напрочь. И как бы друг другом сейчас увлечены ни были, что-то странное врывается в их пространство отчётливо различимым звуком, и оторваться от губ — приходится. — Это что, блять, коза? — прислушиваясь к звукам, доносящимся с первого этажа, изумляется Куроо. — Забей, они небось играют в «Мире животных», — отвечает Кенма, вновь притягивая парня к себе. — Я и сам сейчас озверею, если не… Куроо понимает, что таится за этим «не», и весьма с ним солидарен. Решает больше ни при каких обстоятельствах не отвлекаться от Кенмы, пальцами скользя к его ширинке. Останавливается: кажется, что куда-то торопится, что не так всё должно быть. Однако по тому, как Кенма впивается ему в руку, понимает — делает всё правильно. — Можно? — обязательно спрашивает разрешения: не помешает лишний раз убедиться. — Если я скажу: «Нужно», ты наконец стянешь с меня штаны? — Подумаю, — по-блядски ухмыляется. Однако Кенма подобного отношения к себе не терпит. Начинает тереться о ладонь Куроо, пользуясь волшебным, стирающим границы, действием алкоголя. Только в этот раз ни за что на утро стыдно не будет — повторения будут хотеть ещё и ещё. И когда Куроо приспускает с Кенмы штаны вместе с бельём, слова Акааши обретают самый, что ни на есть, настоящий цвет — не просто новыми красками играют. Это не описать, как приятно — когда тебя ласкает человек, в которого ты влюблён до беспамятства. Это, конечно, немного странно, но Кенма понимает, что такое всегда случается в первый раз. Однако по тому, как хорошо ему Куроо делает, складывается ощущение, что этот раз — далеко не первый. Поцелуи помогают расслабиться окончательно; преодолеть стеснение, ведь так Кенма уверен, что Куроо на него не смотрит. Знает и то, что дышать становится сложно: ему настолько хорошо, что вдох, кажется, этого приятного лишит. Но с каждой секундой ощущения внизу доводят до умопомрачения. Кенме тяжело контролировать то, что он испытывает. Когда он сам с собой — это совсем другое. Акааши снова стоит отдать должное за спойлер в этом моменте близости. Нет, Кенма совсем себя не контролирует. Но понимает, что вот-вот захлебнётся в волне экстаза. — Куро, стой… — сдавленно просит, накрывая его ладонь своей, чтобы замедлить. — П-подожди, пожалуйста… ха-ах… К-Куро… мгм… Куро… Пытается оттолкнуть его от себя, но руки будто не слушаются. И Куроо только сильнее ухмыляется с того, как Кенма выгибается, изливаясь в его ладонь. И пытается отдышаться. И смущается так, пряча глаза предплечьем, когда появляются силы поднять руку. Куроо его покой не тревожит: пусть пока приходит в себя. В это время тянется к ящичку в прикроватной тумбочке и достаёт из него салфетки. Заботливо вытирает сначала Кенму, потом себя. А после слышит: — Куро, какой же ты факинг балбес… — Разве? — Хуязве. Раздевайся. — «Спасибо тебе, Куро, что довёл меня до оргазма». Пожалуйста, Кенма. Видишь, кстати, я не шутил, когда говорил, что довожу только до одного. — Я тоже хочу… довести тебя… до этого… Куроо, нехило мотивируясь, не медлит и ложится рядом с Кенмой, целуя его в висок: слишком он милый, когда смущается. Дальнейшего плана нет. Лимит по всесилию исчерпан, а какой-то бешеный оргазм нейтрализовал действие алкоголя. Кенме слишком неловко запускать руку в боксеры Куроо, но оттого, что трогает его там, снова возбуждается. Делает всё по памяти — накануне посмотрел несколько порнофильмов, с особым усердием пытаясь запомнить, как это делали девушки. И судя по тому, как тяжело дышит Куроо, Кенма понимает, что всё делает правильно. И касается спереди себя, быстро одёргивая руку: со стыда сгорит, если будет делать это сам с собой перед возлюбленным. Но просто рукой ограничиваться не хочется. Кенма видел, что актрисы в таких фильмах вытворяют своими языками, а потому, пододвигаясь ещё ближе и не останавливаясь, произносит, смотря куда угодно, но только не на Куроо: — Я хочу… попробовать… ртом… Такого ещё свет не видывал — околооргазм всего от четырёх слов. Сомнения — в придачу. Неукротимый пожар — в душе. Сверкающий взгляд — вместо ответа. — Помоги мне… Я не знаю, как это делать… — Обхвати его губами. Лучший куратор в этом деле. Куроо себя таковым не ощущает, но Кенма делает так, как он говорит, и от того, как он это делает, подгибаются пальцы и мышцы сводит. Парень аж приподнимается на локтях, потому что улежать никак не получается. Хочется ёрзать по кровати, сжимать простыни в руках и кусать от удовольствия губы. Но вместо этого Куроо заводит Кенме за ухо прядь, ни в коем случае не вмешиваясь. А возбуждён настолько, что хватает пары минут, чтобы оказаться на пике. Но вовремя ориентируется, как по компасу, в этих ощущениях, притягивает Кенму к себе, целуя, и доводит дело до конца самостоятельно — не хочет его пачкать. — Так нечестно, — обижается, но от губ его не отстраняется. — Ты просто слишком хорош, — приходя в себя, произносит Куроо, вытираясь салфетками. — Я чуть не умер. — Врушка, — хихикает Кенма, — надеюсь, ты научишь меня, как правильно это делать. — Покажу. Сейчас. Хочешь? — Хочу. И как только Куроо подминает Кенму под себя, как только начинает целовать его в шею, в тишине первого этажа, не сразу замеченной, слышится: — Ах вы суки! Где моя коза?! Парни смотрят друг на друга недоумевающе. — Чё за хуйня? — опережает Куроо Кенму в выражении. — Не знаю. Быстро одевшись, парни тут же спускаются вниз. Белла с рыком срывается с места вслед за ними. По дороге Куроо прихватывает с собой биту, напрягаясь ещё больше, когда слышит крики Бокуто и визги девчонок. Из комнаты, что справа по коридору, снова слышит крик и удары прута о тело: — Пидоры, бля! Ёбаные воры! — Эй, мужик, в чём дело? — пытается разобраться Куроо, видя, как Митчелл, худющий, низкого роста дед с седой бородой, хлещет палкой его друга. А во весь пол — ебучая пентаграмма, начерченная хуй пойми чем. Белла не перестаёт гавкать, но на соседа не бросается: он иногда угощает её косточками. — В чём дело?! Ты спрашиваешь, в чём дело?! Эти говнопидоры спиздили мою козу! Что у вас тут? Секта? Я сейчас копам позвоню! — Не надо, у нас одного уже задержали, — смеётся Мия, потирая больное место: тоже от деда прилетело. — Братан! Это всё ради тебя! — вопит Бокуто. — Я хотел душу Дьяволу продать, чтобы у тебя всё заебись в жизни было! А этот хрыщ дряхлый… — Я тебе дам хрыща дряблого! Вот пиздюк! Куроо тяжело вздыхает, потирая лоб рукой, в которой держит биту. Кенма думает, что это за, рвать его мать, пиздец и какого чёрта Бокуто вообще такой факинг конченый. Знал бы, ни за что бы не пошёл спонсора сегодняшних оргазмов отвлекать. Обошёлся бы без этого. — Мистер Митчелл, не надо копов. Давайте решим это мирно, — включает дипломата Куроо. — У нас остались мясо и ящик пива. Пожалуйста, возьмите их качестве извинения. — А огурчики солёные есть? — оказывается сговорчивым дед. — Есть, — вспоминает, что Нэнси летом передавала. — И тачку мою будешь мыть целый месяц в качестве компенсации! Пиздюки, блять! Совсем распоясались! В качестве профилактики Митчелл бьёт Бокуто и Мию по разу по задницам и, забирая свою козу, по-хозяйски идёт на кухню. Куроо — за ним, чтобы собрать деду с собой кузовок из всего, что у парней осталось. Затем возвращается, с презрением смотря на друзей, и ждёт объяснений. — Ну… братан, чё… с днём рождения. — Какие же вы пидарасы. Я в ахуе.***
Отмыть с пола пентаграмму удаётся только к утру, когда на небе появляются первые лучи. Неуверенные такие, розовые, засевшие у горизонта. Кенма, расположившись на кровати, гладит Беллу, ждёт, когда Куроо вернётся из душа, и они наконец-то лягут спать: в сон клонит безбожно. В мыслях — пустота. Выжат настолько, что даже злиться на Бокуто сил нет. За этим, конечно, и заливной хохот стоит, но драить полы за него — всё веселье отнимает. — Не спишь ещё? — тихонько заходя в комнату, спрашивает Куроо шёпотом. — Нет ещё, тебя жду, — сонным голосом отвечает Кенма. — Простишь меня, если я кое-что сделаю? — моментально интригует, заставляя мозг шевелиться. — Зависит от того, что ты хочешь сделать. Ответ, кажется, в следующий момент должен прозвучать по-иному. Куроо берёт в руки гитару и садится на край кровати со стороны парня, которому собирается посвятить песню. Играет знакомый мотив, пальцами перебирая струны так умело, что Кенма тут же приходит в восторг. Даже силы появляются, и как будто бы пару минут назад не мечтал отключиться и проспать до вечера вовсе. Бабочки внутри сходят с ума: щекочутся и щекочутся внизу живота, заставляя с каждой строчкой переживать их первую встречу снова. И опять наворачиваются слёзы на глаза — Куроо доходит до припева: — Can you feel my love buzz? Can you feel my love buzz? Can you feel my love buzz? Can you feel my love bu-u-u-u-u-uzz? И Кенма, заворожённый этим хрипловатым голосом, так поразительно похожим на голос Кобейна, смотрит на Куроо неотрывно, зная наверняка, что в этот момент — только он в его мыслях.Конец.