How (not) to die

      — Даже если я извлеку энграмму Джонни, твой мозг всё ещё необратимо повреждён, тебе останется жить не дольше шести месяцев.       Слова Альт с такой бешеной скоростью крутятся в голове Ви, что он едва успевает ухватиться за букву. Это трудно понять и ещё труднее принять; всё, через что он прошёл за последние месяцы, всё, через что прошли они, оказалось бесполезным. Будто бы ситуация и без того была недостаточно удручающей.       Когда встревает Джонни, в его голосе слышен гнев. Его тон резок, а слова жестоки.       — Какого хуя, Альт?       Ви, вроде, и тоже хочется это сказать, но он не может заставить себя и рот открыть, будучи слишком потрясённым, слишком разочарованным, слишком, сука, нахуй, опечаленным. Он вспоминает о моменте на крыше, когда принимал окончательное решение довериться Джонни и отдать контроль ему. Он помнит, как думал о том, чтобы покончить со всем этим, разорвать этот бесконечный круговорот боли и страданий, в котором они оба застряли, помнит, как, глядя на таблетки, боролся с желанием швырнуть их в воздух.       Блять, как бы он хотел тогда поступить именно так. Бестия была бы ещё жива. Ему бы не пришлось сейчас сидеть здесь, не пришлось бы делать очередной выбор.       Альт оставляет их наедине друг с другом, чтобы они смогли всё обсудить. Киберпространство вокруг них изменяется, красные пиксели выстраиваются во что-то новое, во что-то более знакомое навроде, возможно, квартиры Ви. К глотке, словно желчь, подходит истерический смех, он всегда ненавидел дыру, в которой жил, но сейчас, сейчас он отдал бы всё, чтобы она была единственным, о чём следовало бы беспокоиться.       — Это какой-то пиздец, — ссутулившись на стуле, бормочет Джонни.       Ви кивает.       — Так и есть.       — Но это ничего не меняет, я ухожу. А ты наслаждаешься своими последними месяцами.       Дело в том, что Джонни как-то совсем неожиданно стал ему одним из самых близких друзей. Впрочем, кому он пиздит, Джонни стал его единственным близким другом, и даже учитывая все факты, то, что он не должен был жить вообще, то, что он медленно — хоть и невольно — убивал его, то, что он, по своей сути, и являлся источником всех проблем, Ви не хочет отпускать его.       Он привык к постоянному присутствию Джонни, и насколько бы скучной стала его жизнь без него вовсе? Эти шесть отведённых месяцев показались бы вечностью.       Но спустя полгода не умер бы Джонни. Он мог бы возродить «Самурай» или вроде того, мог бы продолжать бороться с неугасающей силой корпораций. Его жизнь всё ещё могла иметь значение. Ви знает, что он хочет жить. Даже если Джонни сам изо всех сил пытается скрыть это, когда говорит о смерти, в его голосе всегда слышится эта тоска, боль, которая сидела внутри него слишком долго, была уже не столь острой, но была по-прежнему сильной.       — Думаю, ты должен оставить тело себе, — говорит, наконец, Ви.       Забавно, как он, сам того не осознавая, стал думать о своём теле как о «просто теле». Оно его, но на самом деле нет, уже нет. Это сосуд, который он делит с кем-то ещё.       — Ты что, блять, совсем ебанулся? Я не займу твоё место. Это твоя жизнь, Ви. Сохрани её.       — Я не хочу.       За тёмными очками он не видит, но нутром чувствует, как Джонни закатывает глаза.       — Можешь ты хоть раз прислушаться ко мне? Упростить нам всё обоим?       — Ты ведь знаешь, что я никогда не был из тех, кто идёт по лёгкому пути.       — Тебе и правда доставляет всё усложнять.       Они улыбаются. Довольно приятный миг, если не учитывать надвигающуюся гибель, нависшую над ними в ожидании подходящего момента, чтобы своей тяжестью раздавить их кости.       Джонни затягивается сигаретой, а Ви на миг закрывает глаза, делая вид, будто бы чувствует запах табака и то, как дым попадает в лёгкие. На какие-то несколько секунд это становится реальностью.       — Я не хочу умирать в одиночестве, — шепчет он.       Ответа на это не следует. Когда он отрывает глаза от своих ног, то видит, что Джонни смотрит на него своим неразборчивым взглядом, который иногда демонстрировал раньше, смотрит странной помесью раздражения, теплоты, боли, злости и чего-то ещё, что идентифицировать никак не получается.       — Я понимаю.       Не совсем то, на что он рассчитывал, но эти слова всё равно успокаивают. В том, чтобы быть кем-то понятым, есть нечто такое, что заставляет человека с облегчением выдохнуть.       — Когда умирал я… это был кошмар. Блять, я знаю, насколько это страшно, Ви, но не стану забирать твоё тело, — он делает глубокий вдох. — Кроме того, ты ведь будешь не один. У тебя рядом куча людей, которые переживают за тебя. Я не отниму это.       — Я не брошу тебя здесь, — возражает Ви. «Я хочу, чтобы ты остался со мной», это оказывается невысказанным, но не неуслышанным, тупая боль в простых словах, едва подавляемая потребность. Трудно не стать созависимым от человека, который живёт у тебя в голове.       — Ну и что тогда ты предлагаешь? — на выдохе спрашивает Джонни.       — Мы могли бы… позволить закончиться всему естественным образом.       — Выходит, ты хочешь медленной и мучительной смерти.       — Я просто хочу, чтобы всё вернулось на свои места.       Он хочет, чтобы они продолжали сраться на заказах, хочет, чтобы Джонни просто время от время появлялся где-то сбоку, хочет обычного умиротворения, когда они просто рядом, вместе, а жизнь проходит вне их власти. Перемены всегда пугают.       Джонни встаёт со стула и подходит к нему, останавливаясь лишь тогда, когда между остаётся всего пара дюймов.       — Я знаю, — говорит он. — Мы сделаем то, чего ты хочешь.       Ви отрывисто кивает, призрачный ком сжимается где-то в горле. Здесь он не больше, чем пиксели и набор кода, но ощущение никуда не уходит, этот ком застревает во рту на подходе к пищеводу. И рождается странная боль под языком, которую он испытывает так, будто бы готовится заплакать.       Однако слёз не появляется. Впрочем, как и слов.       Джонни поднимает дорожащую руку к его плечу. Ви чувствует — или, возможно, ему только кажется — исходящее от неё тепло.       — Погнали домой, — шёпотом произносит он.       Они в пустоту выкрикивают имя Альт. Она появляется перед ними, такая большая, неземная, бордовая богиня, и, когда выслушивает принятое ими решение, некоторое время после молчит.       — В таком случае, — изрекает она, — возможно, что-то я всё-таки сделать для вас смогу. Поэтому ты не… не умрёшь один, — она звучит по-странному неуверенно, даже как-то нерешительно, когда продолжает. — «Арасака» так и не избавилась должным образом от тела Джонни. Оно поддерживается в криогенном сне, поскольку позже они планировали использовать его для рекламы и поддержки своей пропаганды. Если ты сможешь принести мне его, я перепишу на него код энграммы Джонни, и тогда вы оба…       — Тормозни-ка, блять, на минутку, — перебивает её Джонни. Он расхаживает вокруг Ви, его состроенные пиксели мерцают в тот момент, когда он начинает говорить, его голос окрашивают ноты злости и замешательства. — Мы ведь были на моей могиле. Ты не могла нам сказать об этом в самом начале? Какого хера ты молчала?       — Тогда это была несущественная информация.       — Несущественная? Мы, блять, о моём теле говорим, я думаю, это ещё как, нахуй, существенно! Блять, это получается что, через несколько лет люди бы проснулись и увидели меня живым и здоровым, распёздывающим какую-то арасаковскую чушь?       — Это был бы не ты, скорее, другая личность, внедрённая в твоё тело.       Джонни выглядит так, будто бы вот-вот заорёт или вспыхнет ярким пламенем, но ничего из этого не происходит, вместо этого он испускает себе в ладони глубокий, длинный вздох, и, когда снова поднимает глаза, его лицо уже не выражает ни единой эмоции.       — Знаешь, где они его держат? — вдруг спокойно спрашивает он.       — У меня нет конкретного местоположения. Тем не менее, я точно знаю, что оно хранится в их экспериментальной лаборатории. С момента, как я взяла под контроль всю систему безопасности, ни одна дверь больше не заперта. Передвигаться по всем этажам здания можно беспрепятственно.

      Когда Ви возвращается в своё тело, он ощущает, как внутри закипает гнев Сильверхенда, такой дикий и пылкий. Однако он не мерцает рядом, не говорит ни слова, так что он с надежной оставляет его там, пока принимается за поиски лаборатории.       Он так же сбит с толку и зол, но одновременно с этим не может не испытывать лёгкое чувство вострога от мысли, что Джонни станет настоящим, живым, существующим на самом деле человеком. На какое-то время из головы даже вылетает тот факт, что всё это не продлится долго, что так или иначе через несколько месяцев сам он умрёт. На какое-то время он даже позволяет себе улыбнуться, позволяет себе представить, какой будет его жизнь рядом с Джонни.       В пути до лаборатории его сопровождает кровавая бойня, оставленная незадолго до этого. Трупы, что больше не выглядят как люди, их отрубленные головы, руки и ноги, лица, разорванные очередью пуль, боевые роботы, искрящиеся от коротких замыканий в системе, тяжёлый медный запах крови, кишки, размазанные по стенам и потолку, обрывочные крики тех едва живых, эхом отдающие по коридору и каким-то образом всегда доходящие до Ви.       Искусство, созданное террористом.       Он находит тело Джонни, спрятанное в секретном подвале среди множества других экспериментальных проектов, от которых Ви уже искренне тошнит. Заметки о «Душегубе», о ебучем клоне Ёринобу, о техническом оружии для их солдат, о брейндансах, которыми промывали мозги агентам.       Не став тратить время на правильное открытие камеры, он просто пробивает стекло и, не обращая никакого внимания на осколки, застрявшие в нежной коже запястий, опускает ладонь на центр груди Джонни, голой, ледяной и настоящей. Окровавленные руки прилипают к металлической перегородке, когда он осторожно вытаскивает оттуда тело, боясь, что что-нибудь особенно острое превратит то в пыль.       Это похоже на сон и кошмар одновременно, видеть его и прикасаться к нему, оставаясь незамеченным в ответ, тащить труп по длинным одинаковым коридором, самому нарушая оглушительную тишину и бушующий позади огонь, пожинающий собой коррупцию и все её ошибки.

      Когда он возвращается в киберпространство, Джонни по-прежнему мучительно молчит.       Он молчит, когда, дрожа, впервые за пятьдесят лет открывает глаза.       Он молчит, когда стаскивает одежду с какого-то мертвяка, чтобы на нём было хоть что-то помимо нижнего белья.       Он молчит, когда они находят тело Бестии, холодное и побледневшее, и тогда Ви чувствует его боль, подобно сильному толчку в сердце. Тот больше не часть его, но он всё ещё чувствует, что как-то связан с ним, или, возможно, это просто плод его воображения, привычка, от которой он ещё не избавился.       Как бы он ни устал, Ви не может просто так оставить Роуг там, рядом с Адамом Смэшером и всем тем, против чего она боролась, поэтому укладывает её тело на заднее сиденье своей машины и уезжает от этого места подальше, после себя оставляя лишь безжизненные вместилища и желание закричать.

      — Сверни на следующем съезде, — говорит Джонни, его голос звучит измотанным и опустошённым.       Он приводит Ви в тот самый кинотеатр, который они посещали, казалось, целую эпоху назад. Ви роет достаточно глубокую могилу, чтобы добраться до не самой отравленной почвы, какая простилается по всему Найт-Сити, и прижимает пистолет к её груди, прежде чем окончательно похоронить. Всё это время Джонни, не сводя с неё глаз, стоит рядом, молчаливый и неподвижный. Челюсти сжимаются, когда земля укрывает её лицо, но он не говорит ни слова, просто продолжает стоять, как вкопанный, делая глубокие вдохи от резких порывов ветра.       Могила без имени, но какая есть, всяко лучше башни, а в ней прошлое, та Бестия, которую знал Джонни. Та, которой нравилось смотреть паршивые фильмы, сидя в куче металлолома в виде машины, та, которая всё ещё была с ним, которая всё ещё защищала его, всё ещё сражалась на его стороне даже после столького времени, даже после всех предательств. Та, которой не будет рядом, чтобы увидеть, как он поменяется, та, которой не будет рядом, чтобы увидеть, как он возвращается.

      Ви приезжает домой, даже до конца этого не осознавая, и, запирая за собой дверь, понимает, что даже не помнит, как сюда попал.       Человек, которого он видит в зеркале своей ванны, выглядит незнакомо. У него широко раскрытые дикие глаза, лицо, покрытое кровью и грязью, сломанный нос, постепенно приобретающий оттенки фиолетового, и пошатывающееся тело, по которому каждые несколько секунд пробегает неконтролируемая дрожь. Он безуспешно пытается унять стук зубов друг об друга, продолжает трястись и под струями горячей воды, оставляющей на плитке душа гипнотизирующие красные брызги. Он проводит там недолго, позволяя своим грехам, гневу и боли стечь в канализацию, потом вода остывает, а крошечные ледяные иголки покрывают его влажную, натёртую кожу.       Джонни расхаживает из одного угла в другой, пока варит себе кофе, но Ви как-то не замечает его присутствия. Сейчас у него нет ни желания, ни тем более сил на попытку заговорить. Джонни, должно быть, и сам чувствует это, потому что молчит, просто, как раньше, падает на диван, заводит руки за голову и закрывает глаза. Он выглядит уснувшим и тоже молодым, с его лица будто спало несколько лет, привычная хмурость улетучилась, а челюсть расслабилась. Красиво. Ви задаётся вопросом, знает ли Джонни, насколько, как он думает, он красив.       И всё же это совсем другое, потому что нет ни сбоев, ни статического писка, ни жужжания в голове. Тело Джонни излучает тепло, он занимает пространство, а мир принимает его, подстраивается, вокруг каждой части его тела колеблется воздух, всасывается и выходит наружу с каждым вдохом и выдохом, вся комната с каждым ударом его сердца наполняется вибрацией.       Ви закуривает сигарету, и Джонни растягивает губы в полуулыбке, хотя, как таковой, это улыбкой не назовёшь, однако выражение его лица так или иначе смягчается, в уголках глаз появляются едва заметные морщинки.       Требуется какое-то время, чтобы хотя бы один из них нарушил тяжёлое молчание.       — Ну, Альт сказала, что у тебя в лучшем случае полгода, прежде чем ты откинешься. Чем будешь заниматься?       Ви пожимает плечами. Он не думал об этом, не хотел думать. Ведь это вновь бы вернуло его в реальность. В такую мучительную реальность, но он доволен здесь и сейчас, в своей персональной утопии, где они оба живы и здоровы, где иногда просто случаются чудеса.       — Возможно, продолжу работать. Возможно, уеду из города. Не знаю.       — Значит, никаких планов на попытки найти лекарство?       — А есть смысл? По-моему, никакого.       Он знает, что это звучит пессимистично. Ему уже плевать. Просто всё кажется таким… бессмысленным теперь, когда он вернулся домой, и на самом деле практически ничего не поменялось, кроме того, что смерть продолжает кружить над ним, подбираясь всё ближе и ближе. Стать живой легендой, какой же глупой была эта мечта, мечта, с которой всё началось. Найт-Сити кажется пустым, в нём больше нет цели, к которой стоило бы стремиться, здесь уже нечего с нетерпением ждать. Ви сам чувствует себя пустым.       — Тогда сделай то, чего ты действительно хочешь. Что-нибудь новое.       — Да, может быть.       За этим Джонни ничего не добавляет, и, может, это потому, что он чувствует, насколько далёк сейчас отсюда Ви, или, может, ему и впрямь нечего сказать. Ви не сможет провести обездвижено вечность, не сможет сидеть и ничего не делать. Как бы он ни устал, он даже не в состоянии заставить себя уснуть, будучи слишком напуганным тем, что может поджидать его в тени собственного разума, напуганный теми кровавыми вспышками, которые он видит под закрытыми веками, когда моргает, которые могут просто взять и поглотить его, пока перед ними он беззащитен.       Ему хочется спросить у Джонни, что тот собирается делать сам, но что-то держит его, возможно, страх от того, что их пути разойдутся, даже если Ви говорил, что не хочет быть один, и даже если теперь они рядом. Возможно, это лишь вопрос времени, когда всё подорвётся к чертям, и он останется ещё более одиноким, чем был когда-либо.       Поэтому он молчит.       Он в напряжении засыпает на диване, злясь на себя самого за то, что больше не может бороться со сном.

      Он встревожен. Эти воспоминания, кружащиеся в его голове, эта цифровая краснота, тот голос Смэшера, то лицо Бестии, которую он хоронит, крики, головные боли и агония. Ви просыпается с пересохшим горлом и со скатывающимися с глаз слезами, каждый всхлип сотрясает его плечи. Он кричит в собственные ладони до тех пор, пока не перестаёт дышать, пока в голове не начинает болезненно стучать, и пока лёгкие не начинают болеть.       К носу пробивается аромат сигарет, такой желанный и успокаивающий. Джонни по-прежнему тут, ничего не делает, просто сидит с прикрытыми веками и пускает дымные кольца. В его честном лице, в каждой его детали читается адская смесь эмоций: печаль, боль, сожаление, тоска, горе, гнев, ярость, облегчение и надежда. Всё это лишь горьковатый коктейль, который видит весь мир, который видит Ви. Это доверие.       Ви вытягивается на диване и позволяет себе подумать о будущем, пробивает плотину в своей голове, разрешает течь потоку мыслей, разрешает закрадываться сомнениям, а страхам отступать. И как только это перестаёт с дикой скоростью смешиваться, он какое-то время тратит на их анализ, перебирая одно за другим, пока не приводит ум в порядок.       Что он всегда хотел сделать? Какая была его самая сокровенная мечта, от которой он как будто бы пытался защититься? Он знает, что она где-то там, где-то глубоко внутри, куда не забирался даже Найт-Сити, неосознанно ещё живущая, окружённая толстыми, на совесть выстроенными стенами. Ему только нужно вникнуть в неё, отступить от инстинкта самовыживания, который её подавляет. Ему нужно принять её, встретить.       Воспоминания протекают сквозь него; мягкие улыбки, смех молодой девушки, рёв двигателя, волнение, любопытство, заинтересованность. Он бежит по пляжу, ощущая солёный запах воды и застрявшие песчинки между пальцев ног. Волны медленно и лениво разбиваются о берег, тёплый солнечный луч ласкает его лицо, а затем сильно по нему ударяет, кожа краснеет, загорается и раздражается, черты лица стягиваются и высыхают, лоб начинает шелушиться, следом по его коже проводят холодным влажным полотенцем, а после нежные ладони наносят крем.       Они блеклые и расплывчатые, но это всё равно его, его воспоминания, которые нужно ценить, оберегать и периодически демонстрировать. Он не думал о них целыми годами ещё задолго до того, как всё случилось, до Джеки, до того, как всё резко вышло из-под контроля, до того, как Найт-Сити пожрал его целиком.       — Хочу на пляж, — не открывая глаз, говорит он. — Поплавать в океане.       — Не сказать, что я этого ожидал, — и после Джонни не говорит больше ничего.       — Поедешь со мной?       Этот факт, поставленный как вопрос, недостаточно определённый, чтобы заканчиваться твёрдой точкой, факт, который вызывает сомнения, факт, который не хочет оставаться позади. Это факт, что скрывает за собой другие, которые пока ещё об этом не знают, он оставляет их где-то глубоко, оставляет в слепости к своей истине.       — Не надейся, что я снова буду нырять с аквалангом.       Такого ответа для Ви достаточно. Он улыбается. Возвращается к своим воспоминаниям. К умиротворению.       — Когда хочешь уехать?       Ви пожимает плечами.       — Не знаю. Кажется, сейчас я должен… обязан позвонить паре людей, рассказать им обо всём. Тебе бы тоже поговорить с Керри. С ребятами из группы.       Джонни вздыхает. Он выглядит таким же, как и Ви, заинтересованным мыслью о том, чтобы пообщаться с кем-то, в любом случае оба понимают, что должны сделать это. После всего того, через что они прошли, после нескольких последних месяцев и всей той помощи, которую им оказали, было бы предательством просто проигнорировать друзей. И не похоже, что они хоть как-то смогли бы держать случившееся в тайне: история с Арасакой, должно быть, уже на каждом, блять, канале и стенде.       Пиздец. Ви смотрит на голографический экран телефона впервые с тех пор, как вернулся домой, на нём десятки уведомлений, множество тревожных сообщений и пропущенных звонков. Первой он звонит Панам, страшась момента, когда она всё-таки ответит.       — Какой же ты, блять, мудила. Поверить не могу, что прошло несколько ёбаных часов с того момента, как ты выбрался оттуда и даже не написал мне, чтобы сказать, ну, не знаю, о том, что ты всё ещё жив? Ты хоть представляешь, блять, насколько я за тебя переживала?       Она злится, разумеется, и у неё на это есть полное право. Как бы это не бесило, но жестокая правда Панам всегда была рядом, чтобы вернуть Ви с небес на землю, чтобы напомнить ему о том, что «эй, кое-кто заботится о тебе, безрассудный ты уёбок, тебе не надо делать всё самому», однако это не так просто, взять и избавиться от множества лет привычек, потерь и одиночества. Хотя он недовольно морщится от звука обиды в её голосе, проглатывает жалкое «прости», которое собирается сказать, и закрывает глаза в попытке подобрать правильные слова.       Он знает, что одни сожаления для Панам нихера не стоят.       — Я… не хотел ни с кем разговаривать, — наконец на выдохе произносит он, и это чистая правда. — В основном я спал, — это уже менее честно, но как объяснить всё произошедшее парой фраз? Ему буквально нужны часы или даже дни, чтобы распутать клубок мыслей в собственной голове так, чтобы они имели хоть какой-то смысл. — Прости, надо было хотя бы написать тебе. Просто всё это… как-то слишком.       Она вздыхает, напряжённо скрестив руки на груди.       — Ладно. Я не собираюсь с тобой сейчас сраться, так что проехали. Как всё прошло? Ты… избавился от него?       Она говорит так непохоже на себя саму, так неуверенно, нежно и неловко.       — И да, и нет. Он больше не сидит у меня в башке, но оказалось, что у «Арасаки» всё ещё было его тело, и, короче говоря, он… ну, жив. Он здесь.       Она молчит несколько секунд, словно пытается обработать информацию, а затем делает глубокий вдох, следом ещё один, и спрашивает:       — А как насчёт тебя?       — Ничего не вышло. Я всё ещё умираю, — Ви вздыхает в тихой мольбе, в просьбе «пожалуйста, не дави на меня», а она всё понимает, потому кивает и больше ничего не говорит.       Может, она и не понимает всей его ситуации, но она достаточно хороший друг, чтобы смириться, смириться с тем, что есть некоторые вещи, которые он будет держать в секрете, смириться с тем, что у него не всё хорошо, но он не хочет трепаться об этом, потому она соглашается и на том, говорит «береги себя» и без лишних вопросов сбрасывает вызов.       — Тебе, наверное, следовало бы как можно быстрее обзвонить и других, если хочешь избежать подобных сцен, — стоя у окна, выдаёт Джонни, и Ви ненавидит тот факт, что он прав.       И прежде, чем всё обдумать, он набирает контакт Мисти. Она была с ним с самого начала, ещё до всех и до всего, она и Вик. Как бы это ни было утомительно, он понимает, что должен найти время навестить их. Мисти бы крепко обняла его, обнимала бы так нежно и долго, и, боже, как сильно ему сейчас это было необходимо.

      Ви, оставляя Джонни позади, покидает свою квартиру до того, как успевает передумать, и на автопилоте едет в «Эзотерику Мисти», едет так быстро, что, открывая дверь, едва помнит, как туда добрался.       И вот она, со своими растрёпанными волосами и в свободном свитере, её глаза почти загораются, когда она замечает пацана в проходе, на её накрашенных губах появляется улыбка. Она обходит свою стойку, обнимает его, прижимая к себе поближе, и утыкается лицом ему в грудь. Ви чувствует, как медленными волнами со всего тела спадает напряжение, и как в объятиях расслабляются мышцы, он прижимает её к себе в ответ, такую маленькую, крошечную, но не хрупкую, такую… такую сильную, он скучал по ней, блять, он всё ещё скучает по тем дням, когда они втроём вместе с Джеки тусовались после заказов, когда болтали, ели и смеялись.       Он, не осознавая того сам, начинает плакать, это схоже с треском плотины, слёзы ручьём льются с его глаз, выходя из-под всякого контроля, водопадом бегут по щекам, освобождая печаль, слишком долго пылившуюся внутри. Некоторые слёзы даже кажутся не его собственными, Ви думает, что, может, он плачет и за Джонни тоже, за всю его боль и скорбь, которые он оставил ему, и которые теперь рвутся из Ви, эмоции их двоих смешиваются и превращаются во взрывоопасную смесь. Мисти принимает их обоих, не отстраняется, не отходит, она лишь, как и раньше, просто нежно водит руками по спине Ви.       Когда Ви, наконец, ослабляя хватку и позволяя ей дышать, отпускает её, рождается чувство, будто бы вот они провели целую вечность, он неуклюже шмыгает носом, вытирает ладонью глаза и прерывисто выдыхает.       — Идём, посиди со мной, — говорит Мисти и, взяв его за руку, ведёт в заднюю часть магазина, к старому дивану, который хранит в себе великое множество воспоминаний. Ви послушно следует за ней, разрешает осторожно уложить его в горизонталь, разрешает ей положить его голову себе на бёдра и запустить пальцы в его волосы.       Это приятно, это так, будто кончиками своих пальцев она собирает всю тьму, успокаивающими круговыми движениями проходясь ими по голове и затылку.       — Расскажи мне, — говорит она своим ласковым, тёплым голосом. Ей не нужно уточнять, чтобы Ви понял, о чём она, и тогда он вдруг понимает, что разговаривать обо всём именно с ней он не против.       Поэтому он начинает говорить. Он рассказывает ей о башне и кровавой бойне в ней, о Бестии и об Адаме Смэшере, рассказывает ей о «Микоси», об Альт и о киберпространстве, о Джонни, о смерти и цели, а она молча слушает, всё ещё кружа рукой в его волосах, пока он рыдает в её ноги, такой слабый, уязвимый и сломленный.       — Ох, Винсент, — наконец говорит она, когда уверена, что ему, жалким подобием человека валяющемуся на её диване, больше нечего добавить. — Ты даже не представляешь, насколько сильная и красивая у тебя душа. Ты прошёл столько ужасных испытаний, но ты по-прежнему здесь, по-прежнему жив, по-прежнему борешься. Всё непросто, но я чувствую, что у тебя всё ещё наладится, если ты дашь этому время. Тебе просто нужно отпустить всё, что сдерживает тебя, чтобы увидеть светлую сторону.       Она всегда находила для него нужные слова. На самом деле находила их для всех. Ви видел, как множество людей заходили к ней в магазин с недоверием в глазах, и каждый раз Мисти притягивала их к себе, говорила то, что им нужно было услышать, тогда они уходили от неё в восторге и в удивлении от того, как у неё это получалось, как она могла читать их, как могла насквозь их видеть.       Это одна из многих тайн Мисти.       Она была единственной, кому Ви позволял называть себя полным именем. Она просто знала его, знала с первой их встречи, тогда она сказала «Ви, потому что Винсент», а он был потрясён буквально настолько, что в миг потерял дар речи, будто бы она смогла отыскать это где-то в его глазах, и то, как она произнесла это, заставило его почувствовать себя живым, почувствовать себя дома. Поэтому Ви согласился, Ви, потому что Винсент, тогда она кивнула и стала называть его полным именем только в те моменты, когда ему нужно было взять себя в руки.       — Ты устал, — заявляет она, когда ощущает, как под её пальцами он начинает засыпать. — Я знаю, что ты боишься ночных кошмаров, но здесь безопасно. Позволь себе, — она улыбается, указывая на свои ловцы снов, кристаллы и свечи.       И Ви действительно чувствует себя здесь в безопасности. И потому делает всё, как она и сказала, он позволяет себе, почти сразу погружаясь в глубокий сон без сновидений. Он слабо чувствует присутствие Мисти, прикосновение её пальцев и её запах, слабо слышит её голос, когда она бормочет слова, которых он совсем не понимает.

      Когда он просыпается, она всё ещё сидит рядом. Она сама едва задремала, и, несмотря на все старания быть предельно аккуратным, он невольно будит её, когда принимает сидячее положение.       — Ви. Как ты себя чувствуешь?       У неё сонные глаза, но она задаёт вопрос, ещё даже окончательно не придя в себя.       — Уже лучше. Спасибо.       Она улыбается, а затем приносит ему чашку чая с цветочным ароматом и одной рукой укладывает волосы на его голове.       — Не благодари. Ты же знаешь, что я всегда рядом, если тебе нужно.       А она и правда рядом.

      Ранним утром, когда солнце ещё не успевает подняться вверх, Мисти раскладывает для него новый набор карт таро.       — Боль принадлежит прошлому, — говорит она. — Впереди ждёт неизвестность и страх, а ещё самореализация и расцвет отношений. Ты что, собираешься уехать из Найт-Сити?       — Не навсегда, — бормочет Ви, как всегда потрясённый тем, как легко Мисти может прочитать его. — Хочется немного отвлечься. Уеду в какое-нибудь тихое, спокойное место, где замерло время.       — Когда усомнишься в себе, вспомни этот расклад.       В ожидании того, когда Вик принесёт им завтрак, они ещё немного болтают о всяком, о том, как улучшились её отношения с Мамой Уэллс, о её новом паке кристаллов, которые она повсюду таскает за собой, чтобы те могли поглощать её энергию.       Вик выглядит счастливым, когда присоединяется к ним, он заключает Ви в короткие, крепкие объятия с улыбкой на губах, которая ослабевает тогда, когда Ви рассказывает ему, что он по-прежнему умирает, и что ничего с этим не поделаешь. Он не выказывает никакой жалости, Вик не из того числа людей, и вместо этого настаивает на том, чтобы пацан искренне насладился своими последними месяцами, чтобы навещал его почаще, когда не находился бы под тяжестью болезни или на грани смерти. Ещё он говорит, чтобы тот как-нибудь привёл к нему и Джонни, потому что ему давно пора познакомиться с ублюдком лично.

      Ви уезжает от них около полудня, его сердце заполнено радостью от того, что вчера он всё-таки решился приехать сюда. Он так нуждался в этом.       — Джонни? — покидая магазин, в никуда спрашивает он, тут же вспоминая, что тот больше не находится круглосуточно рядом.       В его сознании осталось пустое место, где раньше хранилась энграмма Сильверхенда. Ему на вопрос отвечает эхо, такое тёмное, холодное и незнакомое, будто бы никогда не принадлежавшее ему. Ви не может вспомнить, что там было раньше, и было ли вообще что-то. Это похоже на открытую рану, сырую и кровоточащую, словно всё, что было не им, просто вырвали, оставили после лишь бадрак, окровавленную и разорванную плоть, что затянется когда-то бугристым шрамом.       Хотя, судя по словам Альт, всё это лишь ускорит процесс заражения, будет медленно убивать его, наполняя башку мочой до тех пор, пока его мозг не превратится в кашу, а сердце не сдастся.       — Забудь об этом, — бормочет он себе под нос по дороге домой, пытаясь отдалиться от этих мыслей, пытаясь держаться от них на очень и очень большом расстоянии.

      Когда он заходит в квартиру, Джонни в это время принимает душ. Это чуждо ему, звук, заверяющий, что, кроме него, здесь живёт и кто-то ещё, вся эта домашняя атмосфера.       — Дорогой, я дома! — отшучивается он, слыша, как из ванной фыркает Джонни.       Он хочет, чтобы такие моменты, как этот, растягивались в вечность, чтобы для полного удовольствия шли медленно и размеренно. Хотя всё-таки такое долго не длится. Это никогда так не работало. Когда Джонни выходит из душа и закуривает сигарету, момент улетучивается, а воспоминание о нём остаётся витать в воздухе вместе с паром от горячей воды.       — Ходил вчера к Керри.       — И как оно?       — Странно. Но нормально, — он больше ничего не добавляет, ещё раз затягиваясь сигаретой. — Когда отчаливаем? — и спрашивает спустя недолгую паузу.       Ви пожимает плечами. Честно сказать, об этом он вообще не думал; он просто как бы ляпнул и всё, внутри будучи не особо уверенный, что всё происходит на самом деле. В действительности у него не так много времени, чтобы тратить его впустую, так что чем быстрее, тем лучшее.       — Возможно, сегодня.       Джонни кивает.       — Слушай, я тут подумал, мы не можем просто поехать на какой-то там пляж. Мы можем поехать в Калифорнию.       — В Калифорнию? Это же в другом конце страны!       — И чё? Есть идеи получше? Кроме того, по дороге так и так много чего увидим. Сделаем эту поездку реально стоящей.       Когда он говорит, то звучит особенно нетерпеливо, расхаживая по квартире с разведёнными в стороны руками. Он милый, вот такой, совсем не похожий на террориста, которым являлся, на бунтаря, который устроил погром в «Арасаке». Есть в нём что-то такое детское, возможно, из-за того, как он несдержанно подпрыгивает, жестикулирует или даже курит, но Ви это нравится. Он улыбается.       — Да, — говорит он. — Мы сделаем это. Дорожное путешествие.