How (not) to die

      Они сходятся на том, что проведут ещё одну ночь в Найт-Сити, в действительности пока оба не готовые расстаться с городом окончательно. Ви понимает, что на деле всё гораздо серьёзнее; это не просто поездка на пляж, это его последняя поездка на пляж, начало его конца. Для них двоих это ещё и возможность примириться со всем, с прошлым, настоящим и будущим. Вероятно, сюда он уже никогда не вернётся, может, в один день умрёт за рулём, разбившись на машине, а может, ему постепенно будет всё хуже и хужё, и в конечном итоге он потеряет сознание и просто больше не проснётся.       Но, как бы ни случилось, он хотя бы будет не один. Сейчас это самое лучшее, чего он когда-либо мог себе пожелать.       Каким бы душераздирающим ни был сам факт, но на самом деле он рад, что был рядом с Джеки в последние минуты его жизни. Ви думает о том, насколько бы хреново было, если бы его друг так и не добрался до машины, если бы умер ещё в полёте в попытке сбежать от «Траумы тим». Если бы у него не оказалось тех крайних минут спокойствия, когда он знал, что его любят и о нём заботятся. Если бы его тело так и осталось там, в «Компэки Плаза», и если бы мама и Мисти не увидели бы его в последний раз.       — Блять… — бормочет Ви, прикладывая трясущуюся руку к груди. Вздохнув, он сжимает в ладони амулет Мисти.       Он ни дня не обходился без него. Они всегда были там, та пуля, которую Вик вытащил из его черепа, и та цепочка Джеки, ставшая мрачным сувениром дня, когда всё вышло из-под контроля, хранившая в себе разрушенные мечты и разбитые сердца. Джонни как-то спрашивал о ней. Ви тогда ответил, что «это моя пуля», а потом, буркнув про усталость, отправился спать. Больше они об этом не говорили, но периодически он замечал, как амулет, проглядывающий из-за его рубашки, бросался Джонни в глаза.       Он помнит, как они встретились впервые, он и Джеки. Блять, сказать по правде, он благословлял тот день, когда взял ту работёнку у Кирка, ибо иначе их пути, вероятно, никогда бы не пересеклись, и это было бы более трагичным, чем то, как всё вышло на самом деле. Тогда они оба искали одну и ту же ебучую тачку, тогда их обоих арестовала полиция Найт-Сити. «А чё, неплохое начало», — ляпнул Джеки на улице, а после они вдвоём двинулись за едой, ещё не зная, что поджидает их в будущем, ведь они просто два сопливых наёмника, жаждущие величия в городе, которому на всех насрать.       Это были лучшие годы его жизни. Ви с уверенностью скажет это теперь; всё равно скоро умирать. Они выполняли хуёвые заказы и получали за них хуёвые деньги, но каждый раз отмечали и напивались до беспамятства, чтобы завтра начать всё по-новой. Долгие, спокойные поездки на машине, болтовня о нескончаемых возможностях, ночи, проведённые у Мисти за травкой и мечтами о чём-то большем. Они были такими молодыми, едва ли подростками, им было чуть за двадцать, они чувствовали себя непобедимыми, бессмертными, кучу раз ловили пули и тяжёлые удары, но всегда поднимались на ноги, бежали к ближайшему рипперу и тратили деньги, которых и так не было, лишь за тем, чтобы Маме Уэллс не пришлось забирать их с больницы.       Подумать только, им обоим хватило всего лишь одной пули… какая ирония.       Блять, сейчас он не может думать об этом. Всё это произошло совсем недавно, всё это ещё не успело зажить. Ви сглатывает ком в горле, пытаясь отогнать воспоминания в далёкое, тёмное место в мозгу, в ту часть, где прячутся демоны в ожидании шанса вновь выползти наружу. Где проблемы, которые он никак не решает, где имена, которые он никак не может произнести вслух.       — Знаешь, ты должен отгоревать его уже раз и навсегда, — голос Джонни возвращает его на землю. Он стоит рядом, из плоти, крови и костей, стоит с холодным, отстранённым взглядом. Он выглядит всё тем же призраком прошлого, каким, вроде как, и является, каким Ви видел его во всех его воспоминаниях, такой злой, гордый и напряжённый, опасный и со стиснутыми челюстями.       — Нехуя мне говорить, что я должен делать.       Ви не в настроении, он тоже напряжён, уже в любую секунду готов сорваться и вцепиться кому-нибудь в глотку. Хотя не просто кому-нибудь — если честно, то он хочет вцепиться в глотку Джонни, хочет прижать его к стенке и душить, пока тот не покраснеет, а затем пока не посинеет от недостатка кислорода. Руки чешутся сделать что-то, навалять кому-нибудь, схватиться за что-нибудь, он чувствует, как в груди нарастает гнев, похожий на лаву, на вулкан, смертельный и яростный, который ещё немного и взорвётся.       Ему хочется сказать Джонни, что всё это только его вина. Ограбление, смерть Джеки, смерть Ти-Баг, смерть Эвелин, его смерть, смерть Бестии, да всех. Ему хочется кричать и вопить до тех пор, пока он не перестанет дышать, хочется выбить из ублюдка жизнь собственными руками, чтобы, возможно, лишь возможно, почувствовать себя после этого чуть лучше.       — Твой кореш мёртв, я понимаю, но прошло уже много времени. Смирись.       Похоже, Джонни ожидает, что этим сломит его, потому успешно уклоняется от удара, а затем хватает его за патлы и долбит рожей по окну, в точности так, как делал это в первую ночь, когда они только увидели друг друга. Ви мычит от боли, но теперь он сильнее, теперь он намного, намного злее, чем когда-либо, потому резко даёт Джонни локтём в грудь, что выходит неуклюже, но вполне неожиданно, чтобы самому удалось вырваться, в то же время выпуская из себя всю ярость, всю эту ёбаную, блять, ярость, которую так долго копил внутри, и Джонни тогда становится воплощением всего, что в его жизни когда-либо пошло не так.       Они оказываются на полу, пинаются, дерутся, толкаются с мычанием и стонами, превращаясь в диких зверей, у них перед глазами всё плывёт, в ушах звенит, нет ничего, кроме ощущения, как костяшки вбиваются в чужое лицо, кожей об кожу, оба бьются нечестно, кусаются, оттягивают волосы и с силой давят пальцами на грудную клетку, пока другой не начинает в муках орать.       У одного из них, а, может, и у обоих, течёт кровь, они плюются ею и треснутыми зубами, разбивают губы, пока начинают распухать носы, и пока расцветают синяки в местах, куда бьют чаще.       Однако это по-своему успокаивает, причинять кому-то боль и получать её в ответ, это освобождает, избавляет разум от гнева и боли, мир замыливается, а слова не произносятся. Джонни взбирается на Ви сверху, усаживается на его грудь с животным блеском в глазах, сжимает своей металлической рукой шею, такую уязвимую и, похоже, подставленную специально, и усиливает хватку, наблюдая за тем, как там белеет кожа, как Ви дёргается под ним, извивается, бьёт и почти попадает, но когда с трудом начинает дышать, а его удары становятся всё слабее, когда начинает краснеть и задыхаться, когда зрачки закатываются в череп…       …он его отпускает.       Ви неистово дышит, когда принимает сидячее положение и отпихивает от себя Джонни, кашляя, хрипя и стирая влагу с глаз. Он некоторое время пытается перевести дух, а после падает обратно на пол, где резкими толчками у него вздымается грудь. Джонни молча наблюдает за ним, лежа на спине рядом, казалось, погружённый в какие-то свои мысли. Он тоже задыхается, всё его лицо тоже в синяках и ссадинах. Само по себе как-нибудь точно заживёт.       — Блять… — выдыхает он. — Прости. Мне просто… просто хотелось наебашить кому-то.       Ви усмехается. Ему знакомо это чувство.       — Всё нормально. Я тебя понимаю, поверь.       Наверное, Джонни чувствует себя дико виноватым, наверное, даже искренне винит себя, продолжая думать о том, что должен был сделать иначе много лет назад, сделать иначе целую жизнь назад, наверное, он жалеет о куче всего, что уже случилось, но в глубине души понимает, что все эти вселенские переживания не вернут Бестию или Альт, не вылечат Ви и не заставят его почувствовать себя лучше.       И это, если честно, самое паршивое. Ощущение бесполезности, бессилия перед лицом всего худшего. Именно это оставляет все раны открытыми, покрасневшими и кровоточащими.       Ви тоже винит себя за смерть Джеки. Он продолжает через раз прокручивать в голове сценарий, в котором всё бы обернулось по-другому, где он вышли бы из пентхауса ещё до того, как припёрся Ёринобу вместе с Сабуро, где они просто бы передали биочип Декстеру и завалились бы в «Эль Койоте Кохо», чтобы выпить и отвлечься до потери сознания, где Мама Уэллс заботилась бы о них на утро, впихивая своё секретное оружие против похмелья, ворча о том, что уже слишком стара для этого.       Иногда, когда спать по ночам не удаётся, Ви позволяет себе думать, будто бы всё это по-настоящему, позволяет себе думать, что завтра он проснётся и заберёт Джеки к себе, чтобы выйти на следующий заказ. Тогда он засыпает с улыбкой на губах и в мечтах о том, что могло бы быть.       Но утром всегда просыпается несчастным, понимая, что реальность гораздо омерзительнее и гораздо болезненнее.       Правда в том, что он не знает, как отгоревать своё. Не знает, как сделать так, чтобы стало хоть чуточку легче. Мисти говорила ему, что он должен отпустить, но он не может просто потому, что вдруг он всё забудет? Что, если он запихнёт воспоминания настолько глубоко, что они обратятся в ничто, в зернистую немую плёнку сепии, как и всё остальное в его голове? Он не хочет, чтобы Джеки превратился во что-то из прошлого, в какой-то безликий силуэт, имя которого он позже без долгого и упорного труда не вспомнит.       Ему нужно помнить об этом.       — Она умерла от рук ёбаного Смэшера, от всего того, что она так ненавидела в этом уёбке… — голос Джонни — лишь сдавленный шёпот, он правой рукой прикрывает глаза.       Он звучит мучительно и так потеряно, что Ви присаживается с ним рядом и осторожно опускает ладонь на его плечо. Оно сжатое на ощупь, как и всё тело Джонни, и от адского напряжения слегка подрагивают его мышцы.       — Она решила идти с тобой, — тихо говорит Ви. — У неё был выбор, и она его сделала. Это не твоя вина. Она была с тобой до самого конца.       — Вот именно! — он бьёт кулаком по полу. — Она пошла со мной, потому что я её об этом попросил. Не надо было втягивать её во всё это, — он тоже садится, теперь прижимаясь спиной к стене.       — Скажу тебе то же самое, что сказала мне Мисти про Джеки. Надеюсь, ты с этим справишься лучше, чем я, — Ви усмехается. Он не в том положении, чтобы раздавать советы, но пошёл он нахуй, если хотя бы не попробует. — Не бери её смерть на себя. Она была отдельным человеком со своей отдельной душой. Винить в её смерти себя всё равно, что отнять у неё ценность жизни. Она же куда больше, чем сама её гибель, а ты лишь обязан помнить жизнь, которую она прожила, обязан помнить выбор, который она сделала, — он выдерживает короткую паузу. Джонни по-прежнему не двигается. — Блять, Джонни, да я в курсе, как это трудно. У меня даже у самого не выходит. Но ты должен хотя бы попытаться. Иначе тебе легче не станет.       Джонни молчит. Он сидит неподвижно, уткнувшись лбом в колени и обхватив ноги руками. Слабый. Ви никогда не видел его таким, он даже не знает, видел ли себя таким сам Джонни. Забавно наблюдать за тем, что утрата творит с людьми.       Ви требуется какое-то время, чтобы полностью осознать происходящее, это едва заметное движение вправо, эта дрожь на плечах. А потом он слышит. С трудом сглатываемое рыдание, сдавленные звуки того, кто не хочет плакать. Он сомневается в том, что должен делать, возможно, ему следует временно оставить мужчину в покое, но тогда же он вспоминает, как сам ревел на полу после потери друга, как сильно хотел и как сильно нуждался в том, чтобы рядом был кто-то, кто прикоснулся бы к нему и обнимал до тех пор, пока он не остановится и не выдохнется.       Потому он молча обнимает Джонни за плечи, мысленно готовясь к отказу, но, когда этого не происходит, он притягивает его к себе поближе и прижимает покрепче, всё-таки оставаясь рядом. После случается неожиданное, Джонни ломается, разбивается на тысячу крошечных осколков, и из него вырываются жалкие, полные боли всхлипы, они длятся почти вечность, потому что Сильверхенду нужно столько выплакать, столько тщательно скрытых и замаскированных лет горя и печали, столько обычной человеческой скорби, столько подавляемых эмоций, требующих освобождения.       Ви без слов плачет вместе с ним, слёзы медленно стекают по подбородку, впитываясь в шею и ключицы, день растягивается в ночь, задница онемевает, а ноги затекают, но он всё ещё сидит с Джонни, парочка взрослых мужиков, сокрушённо рыдающих на полу какой-то загаженной хаты, но, блять, как иногда это просто нужно, позволить себе, отказаться от образа и прочувствовать.       В какой-то момент они засыпают, а позже просыпаются с раскатывающейся во всему телу болью, Джонни молча закуривает, заканчивая тем, что тратит почти целую пачку, пока Ви не отбирает её и не отбрасывает куда-то в сторону, затем берёт Джонни за руку и ведёт его к кровати, практически насильно заставляя его лечь, потому что другой галдит о том, что всё в порядке, и что он не против поспать на диване, но Ви всё настаивает, пока тот, наконец, не закатывает глаза, не говорит: «ладно, твоя взяла», а следом через несколько секунд засыпает.       Ви сам устраивается на диване, тогда ему становится куда лучше, чем было прежде. Это приятно.

      Утром он просыпается от запаха кофе и звука чьей-то ругани неподалёку. Он натягивает улыбку ещё до того, как полностью открывает глаза, и, не торопясь, собирается с силами, прежде чем сесть.       — Ёбаный ты сраный кусок говна, можно, блять, подумать, что кофемашинами так легко пользоваться, ебучий…       Ви не хочет, чтобы Джонни знал, как он наблюдает за ним, но не может сдержать себя от громкой усмешки, сорвавшейся с губ, когда видит, как старик пытается сварить кофе. Есть в этом что-то бесценное, Джонни утомляют все эти новые технологии, о которых он не знает. Если так подумать, ведь и правда, он застрял на последние пятьдесят лет в «Микоси». Очевидно, что он не будет в ладах с тем, что сейчас для Ви кажется совершенно обыденным.       Джонни разворачивается к нему так быстро, что Ви думает, что так он вполне мог сломать себе шею.       — Что, нахуй, не так с этой бесполезной помойкой? — от досады мужчина едва ли не срывается на крик. — Хуле так сложно приготовить кофе? Это ведь, блять, всего лишь бобы и кипяток!       — Нужна помощь, Джонни? — Ви отталкивает его с дороги толчком бедра, беря в руки кофейник. — Я имею в виду, я знаю, что ты старый, но кто бы мог подумать, что из всех вещей ты будешь так потрясён именно этой…       — Иди. Нахуй.       — Эй, я просто сказал! Чё накидываться-то сразу?       Джонни, скрестив на груди руки, что-то недовольно ворчит, но, тем не менее, позволяет Ви разобраться со всем самому. На Джонни чужие майка и джинсы, он выглядит… привлекательно. Растрёпанные волосы, след от подушки на левой щеке, сонные глаза и слепящее солнце в восемь утра, сияющее позади него. Он по утрам всегда так выглядит? Ви будет просыпаться с таким зрелищем каждое утро во время их трипа, с трудом проглатывая ком, потому что всё ещё не может поверить, что это происходит, потому что Джонни здесь, из плоти и крови, и всё ещё кажется таким нереальным?       Он не уверен, справится ли с этим. Уж слишком много чувств для умирающего человека.       Ви с ухмылкой протягивает ему чашку кофе.       — Держи, дедуля. Знаешь, в следующий раз ты просто можешь напрямую попросить о помощи, вместо того, чтобы устраивать сцены, из которых я должен тебя спасти.       — Это должен был быть красивый жест, но, полагаю, никому нахуй не всралось моё мнение, — бубнит Джонни, а Ви на мгновение перестаёт дышать.       Он вспоминает, что случилось накануне. Вспоминает, почему у Джонни синяк под глазом и опухший нос. Вспоминает, почему его собственное лицо так болит. Ещё он вспоминает и то, что оба они вчера были в полном безумии, рыдали на полу, пока не отключились.       Он улыбается.       — Спасибо, — говорит он, и им больше не нужно ничего добавлять, достаточно всего крошечного мига, когда их взгляды встречаются, достаточно небольшого кивка, чтобы признать, что произошло. Это правда единственное, что им необходимо, знать, что это была не какая-то секундная слабость, знать, что для них обоих это что-то значило, знать, что они друзья, и что они не одиноки.

      Они прощаются с квартирой около полудня, упаковывают все свои пожитки в «Калибурн» и выдвигаются в сторону границ города. Они всё ещё без понятия, где в итоге остановятся; но сейчас всё, чего они хотят, это просто свалить куда-нибудь, увидеть что-то, помимо высоток, неоновых вывесок, мусора и хаоса Найт-Сити.       — До этого момента я ещё не понимал, насколько ты ебанутый водитель, — говорит Джонни, когда они проезжают по улицам, и хотя голос его звучит довольно напряжённо, но когда Ви оглядывается в его сторону, то видит, что тот, вжавшись в своё кресло, чувствует себя совершенно нормально, пока пытается достать из кармана пачку сигарет.       — Знаешь же, как говорят. Жить уже не для чего, а, значит, и машину можно вести соответствующе.       — Сейчас это зависит от ситуации больше, чем когда-либо.       — Вот и я о том же.       Они оба улыбаются, отводя взгляды к окнам, пристально разглядывая что-то на горизонте, будь то обычное здание, облако или человек, тогда Ви слышит, как Джонни начинает хихикать, и когда он непонимающе смотрит на него, тот просто говорит, мол, «какой же ты идиот», и, изгибая уголки губ в улыбке, затягивается сигаретой, вытягивая ноги так, чтобы сложить их на приборную панель.       — А говоришь, что это я ебанутый, — бормочет Ви, на что Джонни отвечает лишь «завались и веди тачку», к чему, впрочем, он и прислушивается.       Солнце мерцает где-то высоко в небе, когда они, наконец, минуют знак, гласящий «вы покидаете Найт-Сити, не забудьте вернуться снова», они едут с открытыми окнами, пока ветер треплет их волосы и бьёт по лицу, однако так приятно ощущать то, как он врезается в кожу, то, как принимает своевольную форму на ней, как загоняет тепло внутрь машины и одновременно высушивает их пот.       Ви смотрит на пустынную дорогу впереди, на виднеющиеся вдали горы. Он гонит быстро, проезжая мимо бесчисленного количества машин, слышит, как кто-то позади сигналит ему, но на самом деле ему глубоко плевать, он чувствует себя хорошо и свободно, ему не терпится увидеть, как выглядит жизнь за пределами Найт-Сити. Ему, вроде, хочется и радио подрубить, но он прекрасно знает, что Джонни всю дорогу будет срать местную музыку, поэтому сдерживается, ограничиваясь лишь тишиной. В этот раз она не кажется столь тяжёлой.

      — Ты когда-нибудь уезжал из Найт-Сити? — через какое-то время спрашивает он, когда они подъезжают к какому-то небольшому городу и останавливаются у обочины, чтобы перекусить.       — Да, во время войны, но осматривать достопримечательности как-то не доводилось, — он делает небольшую паузу перед тем, как продолжить. — Будет круто, я думаю, — гораздо тише добавляет он.       Ви улыбается, когда заказывает еду, и не перестаёт делать это, когда возвращается к киоску, чтобы её забрать. Продавщица, подросток с кудрявыми рыжими волосами, в очках с золотой оправе, с широко распахнутыми глазами наблюдает за ними, когда отдаёт им пакеты и желает хорошего дня. У неё нет встроенных имплантов, поэтому Ви оправдывает её удивление тем, что таких, какие есть у него, она не видела, но в любом случае она довольно милая, а всё остальное неважно.       Они едят на парковке, Джонни с коварной ухмылкой крадёт часть картошки-фри Ви, пока тот ищет, чем в этом районе можно заняться.       — Тут неподалёку есть «музей редкостей», — говорит он, при этом не имея понятия, что это за собой может повлечь.       — И почему мне не должно быть похер?       — Хочу сходить туда. Походу, у них там есть чучело жирафа.       Джонни усмехается.       — И чё мы тогда всё ещё здесь? — сколько бы сарказма в этом ни прозвучало, Ви улавливает нотки чего-то искреннего в его голосе, что-то вроде нежности или счастья. Может, Джонни тоже чувствует себя хорошо. Может, здешний воздух ему нравится так же сильно, как и Ви.

      Музей оказывается не столь огромным, и самой его большой гордостью, очевидно, является жираф по имени Нэнси, однако, помимо этого, здесь ещё есть несколько штуковин, стоящих внимания, а именно старый кнопочный телефон и древняя фотобудка, которую Ви видел только в фильмах начала двухтысячных.       — Она всё ещё работает, если хотите попробовать, — говорит им экскурсовод. — Пятьдесят евродолларов за опыт и ленту из четырёх фотографий!       — Я трахался в таких, когда был подростком, — с ухмылкой заявляет Джонни. — Пару раз даже попадался.       — Хочешь сказать, что мы будем трахаться в этой кабинке, Сильверхенд?       — Мечтай.       Джонни подмигивает, когда проходит за шторку, а Ви с усмешкой двигается следом. За пределами Найт-Сити всё кажется совершенно иным, будто бы здесь и солнце светит по-другому, и воздух более свежий, и цвета насыщеннее. Возможно, это всё от того, что оба они, наконец, свободны, от того, что у них создаётся впечатление, словно они уже вне битв, корпораций, смерти и тьмы, однако Ви на это плевать хотя бы потому, что ему просто хорошо, хорошо, когда можно закрыть глаза и не видеть, как стреляют в людей, и как их головы после плавно катятся по земле.       — Итак, что я должен делать? — спрашивает он, когда они усаживаются очень, очень близко друг к другу, буквально настолько, что он может чувствовать запах чужого шампуня и, исходящего от волос Джонни, сигаретного дыма.       — Вспышка будет четыре раза. Просто прими какую-нибудь позу, пацан, — отвечает тот, откидываясь назад. Он ногой нажимает кнопку, а затем роботизированный голос начинает обратный трёхсекундный отчёт.       Первая вспышка немного застаёт Ви врасплох, но он собирается, когда появляется вторая, скрещивает руки на груди и имитирует каменную рожу Джонни, что заставляет другого мужчину улыбнуться и отпихнуть его в сторону, чтобы занять побольше места в кадре, а Ви, парируя, толкает его, опуская ладонь ему на лицо. Всё заканчивается быстро, голос благодарит их, и звучит он, надо признать, довольно жутко и беспристрастно по сравнению с голосом искусственного интеллекта, который распространён сейчас.       Фотографии получаются немного зернистыми и размытыми, но выглядят эти двое на них моложе и менее уставшими, выглядят почти беззаботно счастливыми. У старой технологии куча недостатков, но она не врёт, показывая всё таким, какое оно есть, и, возможно, прямо сейчас парни и правда были именно такими; молодыми и счастливыми.       Хотя волшебство момента спадает и вскоре остается в музее лишь отдалённым присутствием, но Ви чувствует в кармане фотоленту, историю, которая пишется в эту секунду, воспоминания, которые до конца будут с ним.       Несколько утешительно осознавать то, что, когда его не станет, останется она, осязаемая частичка его самого, не какая-то энграмма, не 3D-изображение и не пустая проекция в киберпространстве. Эта фотолента будет существовать в материальном мире, и кто-то, может быть, Мисти, позаботится о ней, убережёт от солнца, чтобы она не выцвела, или защитит стеклом, что так или иначе гарантирует, что его никогда не забудут, что память о нём будет жить, и что другие сердца будут помнить.       Ему вдруг становится интересно, что будут говорить о нём люди, когда он умрёт. Ведь всё, чего он когда-либо хотел, это прожить жизнь как легенда, но на самом деле у него никогда не было времени по-настоящему подумать об этом, подумать о том, что значит быть легендой. Джонни таковым являлся, и большинство людей до сих пор думают о нём как о террористе и эталонном мудаке, коим он, впрочем, и остался, хотя исключительно таким он не был. А что они скажут про Ви? Будут ли рассказывать увлекательные истории о его работе, о людях, которых он спасал, и о корпоратах, которых уничтожал, или будут рассказывать обо всех, кого он убил, обо всех, кто пострадал из-за него, о вещах, которые он крал у честных людей, и о наркоте, которую толкал детишкам много-много лет назад?       Он знает, что он далеко не герой и далеко не хороший человек, но обществу нравится причислять большинство вещей серого цвета либо только к чёрному, либо только к белому. Это рискованная ставка.       Но всё же теперь ему не так важно мнение каждого, как важно мнение отдельно взятых. Будут ли они оплакивать его? Иногда внутри оседает такое угнетающее чувство как если бы он был просто тучкой, проходящей над жизнями людей, приносящей за собой тени и тьму, чувство, будто бы, как только он умрёт, они, наконец, увидят солнце. У всех у них всё было в порядке, но как только они встречали Ви, в порядке уже ничего не было.       Мысли прерывает сильный приступ кашля, Ви теряет равновесие, но Джонни вовремя подхватывает его, придерживая крепкой металлической рукой за талию. Он замечает, что экскурсовод выглядит несколько встревоженным, отдалённо слышит, как Джонни бубнит что-то о неисправности импланта, когда выводит его за территорию музея, и, когда Ви усаживают на пассажирское сидение «Калибурна», он обильно харкает кровью на собственную рубашку.       — Давай-ка сюда свой ключ, — говорит Джонни, присаживаясь на корточках рядом с ним, и Ви, через какое-то время догоняя, что речь идёт о ключе от машины, добровольно передаёт его ему.       Башка раскалывает надвое, мозг постепенно вскипает, он чувствует, как от припадка трясутся руки, чувствует на лице тяжёлый взгляд Джонни. Минует пара долгих минут, прежде чем разум всё же проясняется, прежде чем ему удаётся снова думать, двигаться и говорить.       — Похоже, ты нехило напугал того чувака, — возвращаясь из мыслей, ляпает Джонни.       Ви усмехается.       — Ага, я заметил. Спасибо, кстати, — «приятно разбираться с этим говном не в одиночку», думает, но не добавляет он. Он уже привык падать на колени посреди улицы и не ждать помощи, привык на четвереньках ползти туда, где ненадолго можно присесть, набираясь сил, привык, что Джонни, бессильному перед этим, оставалось лишь наблюдать за тем, как он справляется сам.

      Джонни оказывается объективно лучшим водителем из них двоих, ведёт быстро, но осторожно. Когда Ви произносит это вслух, другой усмехается, хотя, будучи явно гордым собой, расправляет плечи.       — Это потому, что в моё время люди реально учились водить машину, а не забивали на это хер, отдавая кучу, блять, бабла за страховку.       — Ладно, старик, я понял, твоё поколение лучшего моего, — Ви отстранённо машет рукой и ухмыляется, когда Джонни несильно толкает его.       Когда солнце медленно скрывается за линией горизонта, они останавливаются в мотеле где-то в Северной Каролине. Он выглядит гораздо чище, чем большинство мотелей Найт-Сити, и на мгновение Ви задумывается о том, что либо они ударились в консерватизм, либо Найт-Сити был реальной парашей. Возможно, и то, и другое. В любом случае, приятно не думать о том, когда в последний раз в этой комнатушке кто-то умирал.       — Глянь, «Голубой хребет», — выдаёт Ви, когда замечает плакат над одной из кроватей, — случаем не из той песни?       — Не начинай.       — Бля, мы должны съездить туда завтра.       — Нет, мы не должны. Я сделаю такой крюк, что ты его даже не увидишь.       — Ладно, тогда поведу я, — фыркает Ви под звуки многострадального вздоха Джонни. Он достаёт из рюкзака бутылку текилы и отпивает большой глоток, следом протягивая её Сильверхенду, который делает то же самое.       Для человека, чьё тело на протяжении более пятидесяти лет было заморожено, у того довольно хорошие отношения с алкоголем. Ви уже буквально в слюни, когда Джонни лишь чуточку подпит, однако ему не требуется много времени, чтобы догнаться по состоянию, заканчивая тем, что оба они напиваются и начинают подначивать друг друга.       — Тебе слабо спеть её, — говорит Ви.       — Спеть что?       — Сам знаешь.       В течение нескольких секунд Джонни выглядит так, будто бы действительно напряжённо об этом думает, и, когда до него, наконец, доходит, он бросает на Ви свой смертоносный взгляд.       — Даже не думай.       — Тогда ты проебал. Вау. Ну и неудачник. Не может спеть всего лишь одну песню.       — Иди ты нахуй. Не собираюсь я этого делать. Это против правил. Ты не можешь заставить меня петь.       — Я пьяный, а не бухой, — бормочет Ви. — Я знаю, что никаких правил нет.       — Тогда тебе слабо пальнуть… по этой бутылке, — говорит тот, указывая на почти пустую бутылку текилы, стоящую рядом, — с моей головы.       — Как нехуй делать.       Они нетерпеливо вываливаются из комнаты, хихикают подобно подросткам, но стараются создавать как можно меньше шума. Очевидно, что они не столь вежливы, как думают, но им весело, они не задумываются о худшем в своих жизнях, о людях, которых им не хватает, о том, что Ви до сих пор умирает. Они просто на цыпочках подкрадываются к ближайшему дереву, Джонни встаёт перед ним, балансируя с бутылкой на голове, а Ви в это время достаточно долго пытается сфокусировать зрение, чтобы правильно прицелиться.       Вокруг него всё как бы расплывается медленными волнами, чуть размывающими картину, и, когда он машет башкой слишком быстро, кажется, будто он вот-вот упадёт, и он, конечно, пару раз всё же теряет опору под ногами, но потом оглядывается на Джонни и всё внутри и снаружи него перестаёт вращаться.       Он целится.       Джонни стоит с разведёнными в сторону руками, с широкой улыбкой на лице, со стеклянными, но такими безумно красивыми глазами, и это на самом деле удивительно, то, что беспечность может сделать с одним человеком, то, как сильно она может его изменить и поменять.       Ви облизывает губы, смутно осознавая, каким взглядом прожигает его мужчина напротив, таким горящим и пьянящим, он улыбается в ответ и натягивает спусковой крючок. Пуля тихо свистит вразрез ветру, храни боже глушители, и через долю секунды на голове Джонни разбивается бутылка, остатки алкоголя в которой впитываются в его волосы, а осколки стекла в лунном свете сияют, подобно звёздам.       Они около секунды молчат, немного ошеломлённые тем, что Ви на самом деле сделал это, и в процессе, возможно, даже никто не пострадал, кроме дерева, в которое попала пуля.       — Ты же мог убить меня, мудила! — кричит Джонни, хотя в голосе ни капли злости, может, только шок и чуть удивления. Глаза выдают улыбку.       — Сам же напросился! Сам! Теперь твоя очередь, пой давай. Это было частью уговора.       — Не помню, чтобы я на это соглашался.       — Может быть, но ты пьян, поэтому твой аргумент меня не убедил. Давай, ну, «сельские дороги…» — Ви начинает петь, жестом указывая на то, чтобы Джонни продолжал. Тот закатывает глаза, однако слушается, принимаясь тихонько бормотать текст, попутно собирая осколки с волос.       — «Приведите меня домой… в то место… которому я принадлежу-у-у», — продолжая петь, он улыбается шире, а Ви, вскидывая руки к небу, вместе с ним орёт во всю глотку. — «К Западной Вирджинии! Горной маме!»       Счастливый момент свободы быстро прерывается раздражённым голосом откуда-то из темноты в округе, который велит им заткнуться, на что Джонни в ответ кричит: «пошёл нахуй», и, от забавы фыркнув, они вдвоём бегут обратно в мотель, на всякий случай запирая за собой дверь.       — Ты очень шумный пьяница, ты в курсе? — оказавшись в комнате, говорит парню Джонни. — Шумный, противный пьяница.       — О-о-ой, а ты, — воет Ви, тыча ему пальцем в грудь, — ты всё ещё мудак! — а затем его начинает тошнить.       После этого всё происходит как в тумане, между тем, как Джонни принимается неистово ржать, и тем, как Ви прижимается к ободку толчка, что вовсе не так уж и плохо, он вспоминает о тех давних вечерах с Джеки, когда ещё в школе они постоянно пытались друг друга перепить, оказываясь на грани алкогольного отравления.       Он отдалённо понимает, что его потрясывает на холодных кафельных плитках на полу, затем ему на спину накидывают одеяло и кто-то нежно гладит его по голове. Вскоре после этого он отключается, разум постепенно пустеет.

      Когда Ви просыпается, то вспоминает, почему много лет назад перестал пить. Стук в башке вынуждает его желать сдохнуть побыстрее, всё тело ужасно болит после сна в ванной. Он сплёвывает в унитаз в попытке избавиться от мерзкого привкуса во рту, но это ничем не помогает, кроме того, что только больше тянет на проблеваться.       — Какой же пиздец… — бубнит он, выпрямляя спину.       Он какое-то время выжидает, пока перестанет кружиться голова, прежде чем встаёт и, подойдя к зеркалу, ждёт ещё, чтобы собраться с мыслями. Блять, ему нужна вода, буквально необходима. Солнце снаружи уже высоко парит в небе. Ему интересно, как там с ощущениями у Джонни. Он бы не отказался увидеть того в жутком похмелье. Это было бы местью за то время, когда Ви позволял ему брать контроль, а он напивался вусмерть, чтобы другой потом в одиночку на следующее утро расхлёбывал тягости такой жизни.       Джонни по-прежнему спит, лежа на животе сверху одеяла и уткнувшись лицом в подушку. Между пальцев всё ещё зажата незакуренная сигарета, а его конечности раскиданы по кровати так, будто бы он пытался занять как можно больше места.       Хотя спина у него выглядит прекрасно. Без рубашки, с бледной, едва веснушчатой кожей, со странной, красочной татуировкой на лопатке, таким он выглядит абсолютно нормальным, обычным, совсем не похожим на бессердечного террориста, которым должен быть, на придурковатую рок-звезду, которой его все считают. Он всё ещё подходит под это описание, но уже не так сильно. У него на пояснице виднеются две неглубокие ямочки. Ви даже хочется коснуться их, аккуратно провести пальцем по позвоночнику между ними, опускаясь всё ниже и ниже, и…       Он понимает, что откровенно пялится, поэтому отрывает взгляд от мужчины и, вместо этого, сосредотачивается на поглощении воды и приготовлении кофе, пока его преследует недавняя картина, воспоминание о которой выжглось на сетчатке, он стискивает зубы и говорит себе, что просто возбуждён, потому что несколько месяцев он не трахался и даже не дрочил, поэтому, если он быстро передёрнет в душе, его обязательно отпустит.

      Джонни с красными полосами от подушек просыпается от запаха сигареты, которую закуривает Ви, и со стоном приподнимается на локтях, всё ещё держа глаза закрытыми. Он бубнит что-то неразборчивое, затем идёт в ванную и, только успев закрыть за собой дверь, начинает громко блевать. Ви усмехается, наливая ему большую чашку кофе. Как день ясно, что она ему пригодится.       — Какого хера у меня осколки в волосах? — хриплым голосом спрашивает Джонни, проходя обратно в комнату.       — По-моему… вроде я разбивал бутылку об твою голову или типа того, — его память тоже затуманена. Он действительно помнит звук бьющегося стекла и помнит порох, в лунном свете похожий на звёзды. Вокруг него в воздухе тогда витал сильный аромат текилы.       Он не понимает, куда Джонни потом уходит, пока тот не возвращается всё ещё без рубашки, но уже в тёмных очках, протягивая ему маленький пузырёк с таблетками.       — Колёса от похмелья, — объясняет он, когда Ви берёт их в руки. Храни боже процветающее будущее.       Больше после этого они не разговаривают, надеясь как можно скорее избавиться от адской головной боли. Они просто как бы существуют в одном пространстве, живут своими жизнями рядом друг с другом, наслаждаясь моментом окружающих их тишины и покоя. Они уедут отсюда завтра утром, когда у обоих будет достаточно сил, чтобы прикинуть план и, возможно, даже съездить на ту гору. Джонни хоть и не признаётся, но Ви знает, что на самом деле тот вовсе не против. Ведь дважды ловит его на том, что он с улыбкой разглядывает плакат.       Джонни весь день не собирается надевать на себя рубашку, и в какой-то момент Ви понимает, что с трудом может сосредоточиться на чём-то другом. Он старается делать это украдкой, не лупать на мужчину буквально в открытую, но это довольно тяжело удаётся скрывать, особенно когда тот позже в этот же день выходит из душа с жемчужными каплями воды на плечах, с всё ещё мокрыми волосами и покрасневшей кожей.       Он не думал о нём в таком русле раньше, когда они ещё делили тело. Возможно, дело было в странности самой ситуации, в крышесносности того, чтобы просто видеть его в живую, но об этом он думает теперь, теперь всё кажется совсем другим, кажется намного более реальным и гораздо более притягательным. Теперь это больше похоже на шанс, нежели чем на фантазию, и именно это заставляет Ви чувствовать себя неловко, потому что он практически ничего не знает о сексуальной жизни Джонни; они особо не говорили об этом, да и Джонни сам ничего знает о сексуальной жизни Ви, потому что её вообще не существовало с тех пор, как он сунул биочип себе за ухо. Так или иначе, здесь и сейчас было не совсем подходящее время, чтобы выяснять это.       Поэтому Ви тщательно пытается игнорировать тепло, разливающееся у него в животе всякий раз, когда он натыкается глазами на Джонни.       Какое-то время они, устроившись рядом на одной кровати, смотрят старый фильм с пушками и взрывами. Позже вечером Джонни достаёт из кейса гитару и свободно перебирает несколько аккордов, его взгляд чуть отдалённый, будто бы его засосали воспоминания, из которых он не может выбраться. Он наигрывает одну и ту же мелодию по кругу, уставившись в стену перед собой, и, когда долго не возвращается к реальности, Ви легонько пихает его ногой, ровно настолько, чтобы он просто почувствовал это и выполз уже наконец из уголков собственного разума.       Это срабатывает. Через несколько секунд его взгляд постепенно становится яснее, как будто бы он отходит от долгого сна. Он не оборачивается, чтобы посмотреть на Ви, но, когда ёрзает на месте, выпрямляя спину, подвигается чуть ближе.       Он тихо напевает слова одной песни, и от звука его пробирающего хриплого голоса у Ви по спине пробегают мурашки.       Он знает эту песню, он слышал её уже тысячу раз. Мотив почти столетней давности, который слушали ещё его бабушка с дедушкой, мотив, который никогда не терял своей популярности, у него к губам подбирается улыбка от представления того, как молодой Джонни впервые слышит эту музыку, пытается повторить аккорды или, возможно, ищет табулатуру в интернете, а потом практикуется и практикуется до тех пор, пока не убедится, что у него получается.       — Ты ведь знаешь, что можешь спеть, — с закрытыми глазами говорит Ви. — Я не против.       Джонни усмехается, но при этом ничего не отвечает, тогда его голос вдруг, наполняя воздух, становится громче, слова летают вокруг них, пробираясь и отдавая вибрацией где-то внутри грудной клетки Ви. У него надломленный голос, сорванный от криков, пропитый и прокуренный, но в есть в нём такой богатый, плавный, словно струящийся мёд, тон.       — «Когда ты был здесь раньше, я не мог смотреть тебе в глаза. Ты подобен ангелу. Созерцая твой образ, я плачу. Ты паришь, как пёрышко, в этом прекрасном мире. Жаль, что я не особенный, ведь такой, блять, особенный ты».       Ви наблюдает за ним краем глаза, тот сосредоточен на своих руках, на пальцах, что перебирают струны, несколько прядей волос ниспадают ему на лоб, едва задевая кончик носа. Он расслаблен, слегка открывает рот, разводя розовые губы, чтобы петь, и Ви практически видит, как из них одно за другим без труда выливаются слова.       Он нашёптывает припев вместе с ним, в основном для себя, но и для Джонни тоже, просто чтобы тот знал, что он ценит этот момент, что ему здесь также хорошо. Как бы дерьмово у них ни складывалось общение сейчас, ограничивающееся лишь невербальными жестами и взглядами, в итоге у них обязательно получится, они обязательно привыкнут быть другими людьми, привыкнут разговаривать.       — «Я всего лишь слизняк, человек со странностями, и что, блять, я вообще здесь делаю? Мне здесь не место».       Хорошо.       Им обоим становится хорошо.