How (not) to die

      Когда Ви просыпается, они всё ещё держатся за руки.       Ему, ещё не отошедшему после сна, требуется некоторое время, чтобы осознать это положение и вспомнить, что прошлой ночью к этому привело. Они уснули лицом к лицу, переплетя друг с другом пальцы, будто бы это не было самой странной штукой в мире, будто бы это было абсолютно нормально.       И, может, в их случае так оно и есть. Как сказала Мисти, возможно, они просто должны позволить этому случаться.       Дешёвые мотельные занавески не очень хорошо отсеивают утренний свет, но Джонни, похоже, это не беспокоит, если судить по тому, как он тихонько похрапывает. Такой он выглядит умиротворённым, пряди волос спадают ему на глаза, его лицо на редкость расслабленно.       Между этим Джонни и окружающим его миром нет никаких барьеров.              Ви позволяет своему взгляду скользнуть к их рукам.       Не то чтобы нечто подобное никогда не происходило: всего несколько дней назад они в обнимку засыпали на задних сиденьях «Калибурна».       Но тогда они были очень, очень накурены, а вчера они накурены не были, и это всё меняет.       Это одна из тех вещей, о которых ты не задумываешься, когда находишься под воздействием наркотиков, но которые приобретают совершенно новый смысл, когда ты переступаешь черту и делаешь это, будучи трезвым.       Он ещё не готов столкнуться с этой реальностью, когда Джонни начинает просыпаться и делает глубокий вдох, прежде чем открывает глаза. Есть лишь мимолётный момент, когда он проснулся ещё только наполовину, когда ещё не вошёл в свой невыносимый образ, когда его взгляд ещё расфокусированный, а черты лица ещё мягкие. Ви упивается этим, этими несколькими секундами покоя перед наступлением действия, перед тем как Джонни напрягается и закрывает лицо.       Они не говорят о том, что держатся за руки, но оба двигаются необыкновенно осторожно, когда разъединяются.              — Мы ведь посмотрим сегодня на тот клубок бечёвки, да? — спрашивает Ви, когда они уже готовы выезжать, и Джонни закатывает глаза, но улыбается.       — Ну да, посмотрим. Лучше ехать сейчас, там уже, наверное, куча народа в очереди, — он идёт к водительской стороне машины, будто бы по сравнению с Ви он не самый медленный водитель.       — Куда собрался, дедуль? Если хочешь доехать быстро, пускай за руль меня, иначе через час мы всё ещё будем здесь.       — Да пошёл ты, это называется «настоящее умение водить», — Джонни бедром отпихивает его с дороги, когда открывает дверь. — Попробуй как-нибудь. Сэкономишь кучу эдди на страховке и ремонте.       Не то чтобы Джонни был слишком педантичным водителем, вовсе нет, просто Ви привык мчаться со скоростью двести миль в час даже в школьных зонах, а тут вот этот, притормаживает ради деток. Ему самому неспокойно, когда он сидит на пассажирском сиденье и ничего не делает, его руки так и дёргаются от необходимости что-нибудь потрогать или повертеть, а «Калибурн» не похож на те старые машины, где есть куча кнопок, на которые можно понажимать. Он создан для чипированных водителей, тут любая команда на расстоянии мысли.       Так что у Ви нет ничего, что могло бы унять этот зуд, и это заметно.       — Если ты ещё раз переключишь музыку, Ви, побочки от твоей неминуемой смерти станут наименьшей из твоих проблем, — угрожает Джонни, даже не удосужившись повернуться, чтобы посмотреть на него.       Ви позволяет песне играть.       …       Примерно секунд тридцать, а потом переключает её, моргнув и невинно улыбнувшись.       — Ладно, всё. Ты сам напросился, — говорит Джонни и останавливает машину. — Вылезай, мы меняемся местами.       И Ви, как полагается шаблонному долбоёбу, делает то, что ему велят. Он едва успевает произнести «Какого х…», прежде чем Джонни газует, крича «иди нахуй» с высунутым из окна средним пальцем. Машина исчезает на дороге в считанные секунды, и Ви, может, и тупица, но не настолько, чтобы надеяться, что Джонни вернётся за ним, поэтому начинает бежать.       Он много бегал раньше, когда его машину вдребезги разбил Деламейн, и будучи слишком бедным, чтобы приобрести ещё один кусок говнометалла для поездок между заказами, ему оставалось только бегать и ездить на метро. В таком городе, как Найт-Сити, где вокруг множество людей, трудно просто бежать, не напарываясь на кого-то на каждом углу, так что это больше походило на преодоление препятствий, чем на настоящий бег, но здесь, на дороге, которая вытягивается в бесконечность, это было меньше похоже на вынужденность и больше похоже на хобби, на то, что он делает просто ради удовольствия.       …пусть это и впрямь своеобразная вынужденность.       Он совсем запыхался, когда минут через двадцать добирается до туристической стоянки, моментально узнаёт чёрный «Калибурн» и его водителя, оба они выбиваются из общей картины минивэнов и семейных пар. Джонни опирается на капот, между его губами болтается сигарета, он смотрит на дорогу сквозь тёмные очки. Он одаривает Ви самодовольной полуулыбкой, когда видит, что тот замедляет бег.       — Закончил вести себя как малолетний засранец или тебе надо побегать ещё часок? — спрашивает он, выдыхая облако дыма ему в лицо.       — Да, ты тоже иди нахуй, мудак.       — Не то чтобы я тебя не предупреждал.       Вскоре они вновь возвращаются на дорогу, и Ви не хочется это признавать, но теперь он не так раздражён, хоть, как и ранее, заняться ему нечем. Он смотрит в окно, на пролетающие мимо деревья, на Джонни и его волосы, которые развеваются на ветру, на его предплечье, под которым напрягаются мышцы, когда он переключает передачу, на его пальцы, которые постукивают по рулю в такт музыке.       За рулём он расслаблен так же, как и в качестве пассажира, и хотя он время от времени ворчит, что тачка едет как по льду, что она слишком лёгкая и что им следовало бы взять «Порше», он не выглядит так, будто ненавидит её. На самом же деле он слегка улыбается каждый раз, когда его нога сильнее надавливает на педаль газа, и вот он уже едет примерно с той же скоростью, с какой обычно едет Ви, асфальт перед ними — сплошная линия, ветер становится таким громким, что ничего другого они уже не слышат.       Дорога петляет, но он не сбавляет скорость, только подмигивает, когда видит, что Ви смотрит на него, и вписывается в поворот, скрепя шинами по асфальту. Это чертовски раскрепощает, и Ви не может сдержать смеха, который вырывается из него.       Они проезжают мимо нескольких указателей, сообщающих о ближайшей достопримечательности, и пункта назначения достигают слишком быстро, оба по-прежнему оставаясь в настроении ехать дальше, мчаться по извилистым дорогам перед ними.              Снаружи место выглядит не очень, скорее как магазинчик, если бы не миллион рекламных вывесок с надписью: «САМЫЙ БОЛЬШОЙ КЛУБОК БЕЧЁВКИ В НСША!!!!!»       — Знаешь, маркетинг давался бы куда проще, если бы чувак намотал два яйца, — усмехается Джонни, явно гордясь своей шуткой.       — Вау. Напомни, сколько тебе?       — Достаточно, чтобы знать, что шутки про яйца всегда смешные, — он одной рукой подталкивает Ви к двери. — Пошли. Тебе единственному не терпелось посмотреть на это.       Это неправда, но Ви не спорит и делает то, что ему говорят. Внутри их встречает скучающий подросток, который даже не отрывает глаз от экрана компьютера, когда обращается к ним.       — Сотня эдди за то, чтобы увидеть клубок, — говорит он. — С человека.       — Слушай, я мог бы снять куклу дешевле, чем эта штука, — говорит Ви, перечисляя деньги.       — Ага, но разве у неё будут самые большие в мире клубки?       — Справедливо.       — Вам за эту дверь. В случае разочарования возврат не осуществляем.       Это однозначно разочарование. Это просто большой шар из бечёвки посреди совершенно пустой комнаты. Он огромный, так и есть, но не более того. Они с Джонни смотрят на него около двух секунд, прежде чем переводят взгляд друг на друга.       — Мне кажется, на мошенничество это больше похоже, чем тот чёрный брейнданс, который однажды мне подсунул Стефан.       — Эй, по крайней мере, ты не проснёшься голым в логове Мусорщиков, а это уже кое-что.       — Я чувствую себя ещё более преданным, говорю же.       — Это лишь доказывает то, насколько ты идиот.       — Всё, дельтуем отсюда.       Джонни качает головой.       — Мы припёрлись сюда, чтобы сделать тебя счастливым, так что ты закроешь рот, посмотришь на клубок пять минут и будешь ценить это.       Ви почти готов начать жаловаться, но они и впрямь приехали сюда ради него, и от мысли, что Джонни действительно предлагает что-то, думая о его счастье, у него кружится голова. Все, кто когда-либо знал Джонни, могли сказать о нём лишь одно: этот человек просто эгоист. Любое решение Джонни принимал либо из соображений надменности, либо из соображений самосохранения. И так было, когда они познакомились, и некоторое время после.       Однако теперь… теперь это уже не так.       Мисти, наверное, сказала бы, что такое влияние оказывает на него Ви, и, возможно, в какой-то степени была бы права. Но, может быть, Джонни просто повзрослел. Может, Ви ему нравится настолько, что он хочет стать лучше. Для него.              В маленькой комнатке жарко, они оба стоят плечом к плечу, хотя вокруг полно места. Пальцы Ви непроизвольно бьются о тыльную сторону ладони Джонни, он слышит, как от прикосновения у Джонни перехватывает дыхание, слышит, как стучит в голове его собственное сердце. Джонни не шевелится, но стоит прямее, чем обычно, более настороженно, его глаза прикованы к клубку бечёвки, будто бы это не просто… какой-то ёбаный клубок бечёвки.       Это нелепо и жалко, думает Ви, что после всего, через что они прошли, разделив тело и мозг, они всё ещё ведут себя вот так, играют в кошки-мышки. Несвойственно им обоим так стесняться этого, ждать, а не просто требовать или брать. Это мучительно, но Ви всё равно не двигается, костяшки задевают костяшки, кожа — кожу. Он очень внимателен к тому, что их окружает, он слышит каждый вздох мальчишки неподалёку, слышит, как ветер шелестит травой на улице, как в жилах его и Джонни пульсирует кровь.       Он думает о воспоминаниях, которыми вольно и невольно делился с ним Джонни. О том, каким он был с Альт, с Бестией, с Керри, всегда грубым, всегда отталкивающим, притягивающим или бьющим, но никогда не удерживающим. Он думает и о собственном прошлом. О том, как замозолил свои руки, как иногда они жаждут чего-то более мягкого. Блять. Как же сильно он этого хочет.       Его пальцы снова дёргаются, и на этот раз он не пытается предотвратить остальные движения, он просто берёт руку Джонни в свою без единого слова, чувствует тепло его ладони, то, как через секунду он усиливает хватку.       И тогда им обоим словно становится легче дышать.       Вот так.              Они стоят так больше пяти минут.       Когда они выходят, пацан за стойкой администратора в замешательстве отрывает взгляд от своего компьютера.       — Вы до сих пор были там? — недоверчиво спрашивает он.       — Это очень большой клубок, — одновременно отвечают Джонни и Ви, усмехаясь.       Как будто бы у них всё ещё один мозг на двоих.       Если бы не тот факт, что они по-прежнему держатся за руки и что кожа Джонни кажется очень реальной и очень тёплой, Ви мог бы в это поверить. Но зияющая дыра в том месте, где покоилась энграмма, это свидетельство их разъединения, дыра, которая не перестаёт кровоточить, часы, которые тикают.              Приступ начинается как обычно: у Ви сбоит оптика, а потом за глазными яблоками появляется жгучая боль, ощущение, что голова взрывается, полная потеря контроля над телом, когда у него подкашиваются ноги. Они едва вышли на улицу, но солнечный свет обжигает сетчатку, слишком ярко, слишком сильно, и он со стоном опускает веки.       Джонни ничего не говорит, потому что знает, что происходит, и знает, что, чтобы помочь, сказать нечего, поэтому он просто натягивает руку Ви вдоль своих плеч и тащит его к скамейке в тенёк. Он кладёт ладонь ему на затылок, тёплую и заземляющую, и ждёт.              — Ебучая кровь из носа испортила мне рубашку, блять, — стонет Ви спустя, кажется, целую вечность, указывая на пунцовое пятно на своей ярко-голубой рубашке.       Он, наверное, выглядит жалким, вот такой, с запёкшейся кровью на нижней части лица, на бороде, на руках. А может, он похож на маньяка. Ему хочется зарыдать.       — Ви. Эта рубашка была испорчена ровно в тот момент, когда ты её купил. Ты только что сделал себе одолжение.       — Да пошёл ты, она была моей любимой.              Он купил её прямо перед тем, как они уехали из Найт-Сити, нежно-голубая рубашка с надписью «Хейвудский малыш» на спине. Уродливая и вызывающая, как и вся его одежда, но она должна была стать сувениром, и он собирался часто носить её во время их поездки, чтобы, когда он умрёт, Джонни мог смотреть на неё и вспоминать хорошие времена. Он, сентиментальный, всё спланировал, а теперь ничего не получится, потому что пятно крови будет лишь напоминать о том, как он словил припадок рядом с этим ебучим клубком бечёвки.       Он ничего не рассказал об этом Джонни, разумеется, потому что в нём осталось достаточно самоуважения, чтобы знать, что это плохая идея, но всё же.              Джонни закатывает глаза.       — Какая же ты заноза в заднице, — вздыхает он. — Сиди тут.       Он оставляет Ви одного на скамейке, ворча, что не подписывался на это — чем бы «это» ни было, — и исчезает в здании, пока Ви изо всех сил пытается стереть кровь с лица. Несколько глубоких вдохов, и ему уже гораздо лучше, но, блять, каждый раз, когда это происходит, уже не застаёт его врасплох. Это напоминает ему о том, как он нырял с Джуди, как потом она сказала ему, что почувствовала, как закоротило его мозг, что уловила несколько слов Джонни через их соединение в брейндансе и то, каким напуганным он звучал.       Ви помнит, как ему тоже было страшно, когда он чуть не утонул в том сраном болоте, и как Джонни был зол после этого. «Я же говорил тебе не нырять, долбоёб», — сказал он, а Ви рассмеялся, потому что то, что Джонни чего-то боялся, было забавно, тогда. Сейчас, оглядываясь назад, он понимает, что ничего забавного в этом не было.              — Вот. Приведи себя в порядок, а потом пойдём.       Джонни протягивает ему влажные салфетки, он стоит спиной к солнцу, заслоняя его, будто бы божественное явление. Будто бы ангел, доставший ему блядские влажные салфетки. Сука, это истерика.       — Почему мне хочется смеяться и плакать одновременно? — Ви смотрит на Джонни, вытирая лицо. — Всё это такой ёбаный абсурд.       Джонни не отвечает. Он вскидывает бровь, жестикулирует Ви продолжить.       — Типа, я провернул ограбление, и всё, что произошло с тех пор, кажется нереальным. Ты был мёртв, мужик. Я знал твоё имя по рассказам, и внезапно ты завладеваешь моим разумом, а я умираю? И тут, блять, из всего, что могло случиться, ты становишься моим самым близким другом. Чувак, если не это пиздец смешно, то я не знаю, что может быть смешнее. Если бы кто-нибудь хотя бы год назад сказал мне, что всё будет вот так, что я уеду из Найт-Сити, чтобы провести последние дни на пляже именно с тобой… — он хихикает, вздыхает в ладони. — Ёбаный Джонни Сильверхенд вручает мне влажные салфетки… я в полной жопе, блять.       Он снова усмехается. Просто это слишком уморительно.       — Хочешь знать, что абсурд, Ви? Я провёл годы под пытками в «Микоси», только чтобы выйти оттуда и застрять в мозгах самого вселенского ебаната. В двадцатые я бы плюнул тебе в лицо, а теперь я здесь, смотрю на клубки бечёвки ради тебя и таскаю тебе влажные салфетки.       — Хах. Да ты в ещё большей жопе, чем я.       — Меня утешает только то, что об этом никто не знает.       — Я знаю.       — Ты не в счёт. Всё, вперёд. Дельтуем.       Он протягивает Ви руку, что совершенно необязательно, но Ви всё равно берётся за неё, позволяет поднять себя со скамьи, на секунду оценивая силу хватки Джонни на своём предплечье, оценивая прохладу от металла.       На миг, когда он встаёт и они оказываются лицом к лицу, всего в нескольких дюймах друг от друга, взгляд Джонни, не прикрытый привычными солнцезащитными очками, опускается на губы Ви.       Ви моргает, и Джонни отводит глаза куда-то в сторону, момент пропадает, но даже в машине, в нескольких часах езды от той скамейки, он не может не задаться вопросом, что бы произошло, если бы тогда он решился и сократил расстояние между ними.              Он крепче сжимает руль, подавляя дрожь. Джонни больше не может читать его мысли, но Ви по-прежнему охраняет их, будто в этом есть необходимость, отказываясь терять последние частички власти над собственным телом.       Он знает, что должен что-то с этим сделать. У него осталось не так много времени, и он должен использовать его по максимуму, но что-то всё равно мешает ему сдаться, и всякий раз, когда он думает об этом, он начинает сомневаться, что просто смешно, учитывая всё, что произошло между ним и Джонни.              Они едут весь день без представления о конечной точке, бездумно следуя по дорогам и просто наслаждаясь ощущением того, что они живы. Джонни закрыл глаза, греясь под солнцем на пассажирском сиденье, как кот. Всё ещё поразительно, насколько он доверяет вождению Ви: они едут со скоростью более двухсот миль в час, могут разбиться и сгореть на любом повороте, а он всё равно совершенно спокоен, будто бы знает, что этого не случится, пусть время от времени и жалуется. Но таков уж он есть.       Он стал носить более свободную одежду с тех пор, как они покинули Найт-Сити, джоггеры и мешковатые, растянутые майки вместо привычного кожаного материала в облипку, но ему идёт. Так он выглядит более похожим на человека, словно больше не старается кем-то казаться, словно просто существует. Он выглядит настоящим. (Он и есть настоящий, и это пиздец).              Чёрт, Ви хочется дотянуться. Прикоснуться, как постоянно это делал Джонни с момента их посещения парка аттракционов, положить ладонь на его плечо, на его руку. На его ляжку, которая так идеально доступна, когда он сидит, широко расставив ноги. Провести по шву штанов до внутренней стороны бедра или чуть выше…       Его рука движется раньше, чем он успевает это осознать, и меньше чем на полсекунды замирает над коленом Джонни, прежде чем поднимается на несколько дюймов выше.       Как бы ни наэлектризовывало это ощущение, оно в каком-то смысле заземляет, и Ви вдруг становится легче дышать, тепло Джонни под его ладонью.       — Я кто, твой любовник? — Джонни говорит беззаботно, но интонация выдаёт его, то, как слегка срывается его голос на последнем слове. Его глаза по-прежнему закрыты, он по-прежнему притворяется, но его мышцы напрягаются под пальцами Ви.       — Я могу прекратить, если хочешь, — говорит Ви, не совсем успешно контролируя колебания собственного голоса. Он нервно бросает взгляд на Джонни, но тот не двигается, не открывает глаза.       Перед его ответом проходит секунда молчания, которая кажется целой вечностью.       — Не, всё нормально.       Ви кивает, хотя Джонни не смотрит на него, и крепче сжимает его ногу. Это спасательный круг, удерживающий его на плаву, напоминающий, что всё это не сон и не иллюзия, потому что всё ещё трудно поверить, довериться себе, своему мозгу и телу, сохранять веру в то, что твердит ему разум. Его сердце бьётся так сильно, что может выскочить из груди, этот звук оглушает, и он почти уверен, что Джонни чувствует его пульс на своём бедре, где кончики его пальцев подёргиваются в ритм кровотоку.       И тут Джонни вздыхает.       — Мужик, у меня уже башка от тебя болит. Я чувствую, как у тебя мысли гудят всю дорогу.       — Блять, прости, — Ви пытается убрать руку, чтобы схватиться за руль или что-то ещё, но Джонни улавливает ход его мыслей прежде, чем он успевает что-нибудь сделать.       — Не надо.       И рука остаётся.              Так вот что люди подразумевают под «домашним уютом»? Эти случайные, но чрезвычайно сокровенные прикосновения и то, какие приятные они по ощущениям? Потому что Ви мог бы привыкнуть к этому. Впрочем, кого он обманывает, он уже к этому привык, хотя прошло менее пары минут.       Блять, как же далеко он зашёл.              Они должны поговорить об этом. Они должны выпить и обсудить это в диалоге, а не в привычном для них грубом обмене словами. Правда в том, что Ви жаждет понять смысл, услышать объяснения, и он уверен, что Джонни тоже, пусть тот никогда не скажет об этом вслух. Сколько ещё они будут ждать, прежде чем поговорят? Неужели Ви обнулится, прежде чем вымолвит хоть слово? Неминуемая гибель висит над его головой как дамоклов меч. В чём тогда смысл всей этой совместной поездки, если не в том, чтобы смириться, что он и Джонни теперь два разных человека?              Они останавливаются в мотеле уже после заходя солнца, заселяются в номер с двумя кроватями, как обычно, Ви заскакивает в душ, а Джонни закуривает сигарету.              — По-твоему, кто мы друг другу? — неожиданно выпаливает Ви, и Джонни поднимает глаза от своей гитары с самым недоверчивым выражением лица.       — О чём ты, блять?       — Иди ты, ты знаешь, о чём я.       — Тогда почему бы тебе не сказать, кто мы друг другу?       — Я первый спросил.       Джонни вздыхает, театрально закатывает глаза, но Ви догадывается, что он ещё не совсем раздражён. Он хорошо его знает. У него на языке вертится не меньше тысячи вопросов, столько всего он хочет и должен спросить, сколько ответов должен получить до того, как наступит его час. Он смотрит на Джонни умоляющим взглядом, надеясь, что тот сумеет прочесть в них, насколько это действительно важно, надеясь, что тот поймёт, что это значит.       Джонни не торопится отвечать. Он всегда так долго тянет время, когда это важно, словно подыскивает самые подходящие слова, что просто смешно, учитывая, насколько он импульсивен, однако таким он больше не был, по крайней мере, не с Ви, не тогда, когда это нужно.       — Ты мой любимый человек, — вздыхает он наконец, не более чем шёпотом, и эти слова звучат из его уст как признание в любви. Возможно, это оно и есть, а возможно, и нет, но в них столько мощи, что Ви задыхается, глотку неожиданно сдавливает.       Джонни выглядит побеждённым, будто ответ вытянули силой, пытками из него, а может, пыткой был сам факт заданного вопроса.       Ви плевать. Он станет пытать его бесконечно, если это означает, что каждый раз он будет слышать эти слова.       В них трудно поверить. Он никогда раньше не был чьим-то любимым человеком. Он всегда всем нравился, всегда был даже любим, родителями, сестрой и Виком, но никогда не был в их жизни единственным и неповторимым, как сейчас для Джонни.       Расстояние между ними вдруг становится невыносимым, и Джонни, должно быть, тоже это чувствует, потому что откладывает гитару и очки в сторону и выжидающе смотрит на Ви. Из одежды на нём только джоггеры, пекло в последние дни оставило свой след на его бледной коже, веснушчатой и здоровой, волосы хаотично завязаны в пучок.       Ви хочет забраться на кровать рядом с ним, коснуться его бедра, как раньше, может, положить голову ему на плечо, но также хочет залезть на него, встать на четвереньки, сопливо расцеловывать под сотнями фунтов его хрома, чтобы он не мог отодвинуться. Он хочет взять лицо Джонни в руки, зарыться носом в его шею, пальцами в его волосы, он хочет ощущать, вдыхать и пробовать, он хочет уткнуться ухом в грудь Джонни, чтобы слушать, как бьётся его сердце, и фиксировать каждую деталь его лица и тела, чтобы вспомнить их, когда закроет глаза.       Он хочет так сильно, хочет так много, но он пригвождён к месту, стоит посреди комнаты и смотрит на Джонни, слова застревают у него в горле, он не может ничего сказать или сделать, кроме как выглядеть полным идиотом.       — Я… — удаётся ему, удаётся не более чем пробормотать. — Я боюсь.       — Боишься чего?       — У меня никогда не было ничего подобного. Я никогда… не чувствовал ничего подобного. Блять, я даже не знаю, как это объяснить, но почему-то мне больно от того, как сильно мне этого хочется.       Джонни вскидывает бровь.       — Тогда возьми.       Больше ничего не требуется: Ви практически прыгает на матрас, усаживаясь на Джонни сверху, зажимает его лицо между двумя трясущимися руками. Он пытается заглянуть в его глаза, найти в них что-то, что-нибудь, что могло бы сказать ему, что он не хочет этого, не хочет его, но взгляд Джонни горит на нём, полыхает желанием, испепеляет Ви.       Их поцелуй как драка, он не нежный, он отчаянный, но такой приятный, такой правильный. Ви громко стонет Джонни в рот, неспособный сдержаться, ему хочется взвыть. Джонни сжимает его талию настолько, что становится больно, пальцами впиваясь в кожу и мышцы, облизывает и кусает его губы. Каждый дюйм кожи Ви воспламеняется, по венам течёт электричество, по телу пробегает дрожь.       — Я хочу тебя, — скулит он, и ему должно быть стыдно, но это вовсе не так. — Я хочу, хочу, очень сильно хочу…       Джонни хрипит в ответ, прижимает их бёдра друг к другу, чтобы Ви почувствовал, как сильно, напряжённый в штанах, он тоже этого хочет. Много времени прошло с тех пор, как у него был секс, ещё до того налёта и историей с биочипом, и он ощущает себя слишком чувствительным, будто бы может кончить вот так в любой момент, это так хорошо, так хорошо, блять. Они трутся друг об друга как подростки, пытаясь выбраться из своих рубашек, Ви хочется почувствовать больше кожи, ему хочется почувствовать всё, ему хочется почувствовать Джонни на и в себе, над и под собой. У него перехватывает дыхание, когда он наконец-то может опустить руки на грудь Джонни, его плоть горячая, мягкая и такая, какой Ви когда-либо её представлял.       Их поцелуй как необходимость в воздухе. Это — всё.       — Ебать, Ви…       — Да, именно это я и пытаюсь сделать, если бы ты только позволил мне снять с тебя штаны… — он изо всех сил старается освободиться из железной хватки Джонни, слегка приподнимается, чтобы попробовать расстегнуть ширинку.       Он слишком долго ждал этого, думает он, хотя прошло не так уж и много времени. И всё же он чувствует отчаянную потребность, руки трясутся, дыхание сбивается. Слава богу, блять, Джонни больше не носит кожаные штаны, потому что Ви не уверен, что у него хватило бы терпения на попытки снять их с него.       Джонни не комментирует его спешку, не говорит в принципе ничего, что странно, и когда Ви снова поднимает на него глаза, как только оставляет его в одном нижнем белье, то осознаёт, насколько такой он выглядит чертовски разбитым, его волосы взъерошены так, как ещё никогда не были, щёки залиты краской от прилившей к ним крови, его грудная клетка неровно вздымается и опускается вровень с его рваным дыханием.       Это пиздец как красиво.       Момент проходит, как проходит всегда, и в мгновение ока Джонни вновь обретает контроль над собой, одним быстрым движением опрокидывая Ви так, чтобы оказаться сверху него.       — Блять, сделай что-нибудь, — говорит Ви между двумя обжигающими поцелуями, — я уже близко, а я не хочу кончить до того, как ты по-настоящему прикоснёшься ко мне.       Ответная ухмылка Джонни опасна.       — Так не искушай меня.       — Да пошёл ты, мудак, ты так же бешено этого хочешь, как и я.       — Насколько ты близко?       Ви стонет, смущённый.       — Настолько, что хочется плакать, — он проглатывает скулёж, когда чувствует, как руки Джонни стягивают с него штаны, и через несколько секунд оказывается перед ним полностью обнажённым, а его член сочится серьёзным количеством смазки на живот. Он вздрагивает под пристальным взглядом, вожделея, чтобы к нему прикоснулись, чтобы его заклеймили, попробовали на вкус.       Это длится слишком и недостаточно долго, около минуты, пока Джонни, устроившись на его ногах, просто смотрит на него.       — Чего ты хочешь? — спрашивает он, как будто ответ нихуя не очевиден, как будто у Ви каменный стояк просто потому что, как будто он не говорил ему, меньше получаса назад, как сильно его хочет.       — Я хочу, чтобы ты уже, блять, начал. Трогай меня, кусай, трахай, души своим членом, мне плевать, лишь бы я кончил. Просто сделай что-нибудь, — конец предложения больше похож на хныканье, чем на что-либо ещё, но это заставляет Джонни ухмыльнуться, удовлетворённый и достаточно потешивший своё эго, чтобы приступить к действиям.       Поцелуй, последовавший за этим, мокрый и небрежный, после Джонни отстраняется, бросает взгляд на Ви, закатившего глаза и разомкнувшего губы, и сплёвывает ему в рот.       — Ёб твою м… — начинает Ви, но давится собственным голосом, когда наконец чувствует, как пальцы Джонни обхватывают его член, обхватывают очень нежно. Остатки его слов превращаются в беспорядочную бессмыслицу, и для него становится непосильной задачей вернуть контроль над своими руками, чтобы хоть что-то с ними сделать.       Каким бы слабым и нуждающимся он себя сейчас ни чувствовал, Ви знает, что не один изголодался по чьим-то прикосновениям. Джонни, вероятно, лучше это скрывает, но его зрачки расширены от желания, глаза полуприкрыты, а его касания грубы и требовательны. Очевидно, что его жажда не такая, как у Ви, и он, наверное, никогда не станет тем парнем, который завалится на спину и станет стонать, как сучка, от каждого прикосновения, но он хочет этого, просто просит по-своему.       И Ви может это дать.       Одной рукой он прихватывает шею Джонни, сжимая её настолько, чтобы ему приходилось следить за дыханием, а другой рукой спускается вниз по его животу, чтобы наконец достать его член. Он хочет посмотреть на него, но его глаза припечатаны к глазам Джонни, и он не в состоянии заставить их переключиться, слишком очарованный мужчиной над собой. Он рассмотрит его получше позже, в другой раз, когда перед этим встанет на колени, он рассмотрит, пощупает и попробует его на вкус, а пока ему придётся лишь представлять его.       Они дрочат друг другу в неистовом темпе, быстро и жёстко, потому что у них нет времени не торопиться, они оба в таком напряжении, и Ви непроизвольно сдавливает шею Джонни, всё ближе и ближе становясь к оргазму, он уже так близко, пока не чувствует металлическую ладонь Джонни на своём запястье, знак того, что уже перебор, и когда Ви отпускает его, тот смыкает их рты в протяжном, глубоком стоне.       — Джонни, я… блять!       Это не застаёт его врасплох, но оргазм словно вырывается из него, стон, слетевший с его губ, громкий и гортанный, настолько несвойственный ему, что Ви не совсем уверен, был ли он настоящим, и длится это так долго, что он кончает как будто бы целую вечность, движения его рук становятся дёрганными и неконтролируемыми. Джонни кончает вслед за ним через несколько секунд, зарывается лицом в шею Ви и вгрызается в неё, изливаясь ему на живот.       Им требуется некоторое время, чтобы прийти в себя, Джонни грузно опускается на грудь Ви, его сердце бьётся так сильно, что Ви чувствует, как оно откликается внутри него. Ему тяжело дышать, и Джонни на нём не лёгкий, но Ви не жалуется, он закрывает глаза и вычерчивает пальцем узоры на чужой спине, наслаждаясь мурашками, которые провоцирует по всему телу.       Лицо Джонни всё ещё покоится в изгибе его шеи, его дыхание на коже Ви горячее. Наверное, они смогли бы уснуть вот так, навсегда остаться в этой позе, слившись друг с другом, и это было бы идеально. Но поскольку ничто не может длиться вечно, Джонни в какой-то момент перекатывается на бок и корчится на вид засохшей спермы, тянущейся между ними.       — Вперёд, — говорит он хрипловатым голосом, — ляжешь спать, как только приберёшь за собой.       — Что, прости? В этом есть и твоя вина тоже, козлина.       — Синематика.       Должно быть, он чувствует заминку Ви, потому что почти сразу поворачивается к нему, возмущённый.       — Ты не знаешь, что такое синематика, да?       Ви пожимает плечами.       — Слушай, я бросил школу в четырнадцать, чтобы стать наёмником. Я не знаю, что тебе ответить. Зато я неплохо разбираюсь в медицине, Вик за этим проследил. Могу сказать, где у тебя селезёнка.       — Зачем мне об этом знать?       — За тем же, зачем мне знать значение слова «синематика».       Они продолжают препираться в ванной, и полнейшая абсурдность ситуации не осознаётся до тех пор, пока они не ступают под душ одновременно. За этим следует минута тишины, в течение которой они просто рассматривают друг друга, затем они пожимают плечами и продолжают препираться.              Однако позже, когда они оба высыхают и неловко усаживаются на кровать, Ви больше не может сдерживаться.       — Ну так… думаю, нам следует поговорить об этом, а?       — О том, что ты стонешь, как шлюха, когда я касаюсь тебя хотя бы пальцем? — невозмутимо произносит Джонни, даже не потрудившись повернуться, чтобы посмотреть на него.       — Сука, ты мне в рот плюнул.       — Эй, я сидел у тебя в голове. Даже не пытайся сказать, что тебе это не нравится.       — Д-дело не в этом! — шипит Ви. — Я имел в виду, что нам следует поговорить о том, что это значит, или типа того.       Джонни стонет, откладывает сигарету в сторону, закатывая глаза.       — Ёб твою мать, Ви, тебе что, тринадцать? Собираешься сделать мне предложение, заставишь обручальное колечко надеть? Ты рассекаешь на машине, держа меня за бедро, я сказал тебе, что ты мой любимый человек, чего ещё тебе надо? Что, по-твоему, всё это значит? Я не говорю подобное кому попало, блять, да я на пальцах одной руки могу пересчитать количество парней, которых я когда-либо хотел трахнуть.       — Но мы ещё даже не трахались.       — Потрахаемся.       Ви приподнимает бровь.       — Потрахаемся?       — Конечно.       — Ты так говоришь это, будто это само собой разумеющееся.       — Потому что так и есть.       — Знаешь, ты тоже мой любимый человек.       — Ага, знаю.              После этого становится проще, напряжение улетучивается, и Ви закрывает глаза, кладёт голову на плечо Джонни, словно это нормально, словно это не самая, блять, странная вещь в мире. Это ощущается так естественно, легче, чем дышать, как будто они созданы для того, чтобы существовать вот так, сидя рядом друг с другом на кровати в мотеле.              Потом Джонни раскуривает косяк, и они молча курят, позволяя запаху заполнить комнату.              — Куда поедем завтра? — через некоторое время спрашивает Ви.       — Мы недалеко от Меса-Верде.       — Даже не собираюсь прикидываться, что знаю, что это такое, но ладно.       Джонни усмехается, но ничего не говорит, а просто запускает пальцы в волосы Ви, нежно почёсывая кожу. Ви уже не здесь, уже где-то далеко и высоко, где ничто не имеет значения, кроме руки в его волосах, и он тихонько вздыхает, прижимаясь ближе. Напротив его щеки плоть Джонни такая мягкая, тёплая в складке между плечом и шеей, и Ви не сопротивляется подсказке разума прижаться ртом к артерии, поцеловать это место приоткрытыми губами, целовать до уголка челюсти, где его колючая борода, пахнущая мылом и табаком.       Он глубоко вздыхает, рука в его волосах по-прежнему двигается, пальцы массируют голову. Это чем-то напоминает ему о Мисти, о единственном человеке, который когда-либо прикасался к нему так нежно, так непринуждённо, но то, что есть сейчас, лучше. Оно лучше потому, что он привык к грубому Джонни, а тот факт, что сейчас он прямо противоположный, делает этот момент особенным.       Ему хочется замурлыкать, хочется продолжать по-кошачьи толкаться лицом в тёплую шею Джонни, хочется заснуть вот так, хотя завтра утром всё тело наверняка его возненавидит. Кровать двуспальная, и на ней не особо много места для одного взрослого, уж тем более для двух, но они и так практически сплелись воедино, и обниматься под одеялом, а не поверх него, было бы совсем не лишним.              — Знаешь, я не считал тебя любителем пообниматься, но ты продолжаешь меня удивлять, — спустя какое-то время говорит Джонни, и его голос звучит так тихо, будто он не уверен, что Ви ещё не спит.       — Могу то же самое сказать о тебе. Ты никогда не походил на того, кому нравится заботиться о ком-то.       — Хм. Так мне и не нравится.       — Ну, сейчас обо мне весьма неплохо заботятся, так кто же лжец?       — Никому не говори.       — Прикалываешься? Я обзвоню все новостные каналы, как только мы вернёмся в Найт-Сити.       — Уёбок, — говорит Джонни, но в словах нет цели, и в его голосе Ви слышит улыбку. — Иди на свою кровать, я хочу спать.       — Вот моя кровать.       — Твою мать, — ворчит Джонни, — ты вообще видел размеры этой штуки? Я не буду обнимать тебя всю ночь.       — Кто сказал, что обнимать будешь ты?       — Пошёл. Нахер.       — Да брось, нам ведь так удобненько, зачем двигаться? — скулит Ви.       — Ви, ты взрослый мужик. Ты не можешь использовать такие слова, как «удобненько», — Джонни пытается пошевелиться, чтобы встать с кровати, но Ви просто хватает его за талию, и кое-кто вновь недооценивает его силу. — Дай мне, блять, хотя бы позу поменять. У меня спина болит.       Ви усмехается.       — Как скажешь, дедуля.              В конце концов, он побеждает, и они вместе забираются под одеяло, Джонни укладывается на спину, а Ви обхватывает его, закидывая ногу на его бёдра, закидывая руку на его грудь и пряча лицо в его волосах. Для пущего эффекта он целует Джонни за ухом, не комментирует то, как из-за этого по чужому телу раскатывается дрожь, но улыбается про себя, и он вполне уверен, что Джонни чувствует, как подрагивают губы там, где они приклеились к его шее.       Несмотря на все протесты Джонни, ему хватает около тридцати секунд, чтобы заснуть.