How (not) to die

      Утро следующего дня выдалось тяжёлым. У Ви убийственная головная боль из-за алкоголя и бутылки пива, которую он принял своим виском, а у Джонни опух левый глаз и посередине рассечена губа. Они неторопливо начинают день с большого количества кофе, пока пытаются понять, куда двинуться дальше. Ви хочет увидеть горы и природу, и Джонни соглашается. Есть нечто такое в том, что после пятидесяти лет заточения в тюрьме душ заставляет ценить окружающий мир.       Но это не означает, что он становится менее придирчив по этому поводу.       «Не поеду я через Небраску. Что интересного в кучке фермеров?»       «Мне плевать, что твой маршрут быстрее! Мой — лучше!»       «Мы не будем останавливаться по пути в сраном парке развлечений. Тебе что, пять лет?»       В последнем он победу не одерживает, и хотя по дороге он закатывает глаза и жалуется, Ви знает, что на самом деле он не возражает. Если бы возражал, то был бы гораздо более надоедливым, это точно. Джонни много треплется, но большую часть времени его слова — это просто слова.       Ему будто бы необходимо иметь собственное мнение обо всём. Однажды Ви сказал ему, что это постоянная потребность во внимании, которую он не может контролировать, и Джонни это так разозлило, что он игнорировал его следующие три дня. Правда, как говорится, глаза колет.       Но с его стороны было как-то по-детски не появиться в тот момент, когда Ви получил пулю в ногу после того, как у него кончились инжекторы, и решил, что в этот раз действительно умрёт, пока какой-то монах (из всех людей ёбаный монах) не нашёл его истекающим кровью на улице и не сжалился над ним.       На следующий день Джонни снова стал прежним собой и до умопомрачения раскритиковал Ви за его неподготовленность.       …в общем-то, он был прав, но Ви отказывался даже думать об этом. Просто на тот случай, если Джонни вдруг случайно засечёт эту мысль.       В парк аттракционов они попадают в полдень, и Ви сразу же замечает большущие американские горки. Пасмурный день идеально подходит для того, чтобы постоять в очереди, и пусть она довольно длинная, то хотя бы не настолько мучительная, какой была бы в солнечную погоду.       По ощущениям это словно то, что он должен был сделать, когда был моложе, большинство людей здесь — подростки, периодически на него косо смотрят, но ему абсолютно насрать. Здорово просто побыть беззаботным, насладиться адреналином, не балансируя при этом на грани жизни и смерти.       Джонни теряет свои авиаторы на одном из аттракционов, получает несколько комплиментов в адрес своей руки от кучки малолетних подражателей панкам и блюёт в урну, когда они покидают аттракцион «чайные чашки». Оказывается, так много крутиться — не его конёк.       — Ты это нарочно сделал, — рычит он на Ви, который смеётся рядом с ним.       — Сделал что? Чтобы тебя укачало? Само собой, это всё было частью моего коварного плана превратить твою жизнь в сущий ад.       — Ну, мои поздравления, тебе это удалось.       После этого он немного ворчит, скорее по привычке, чем по-настоящему осознанно, и они продолжают свой день.       Однако самые странные вещи не прекращаются, и в какой-то момент Ви начинает думать, что у него появились галлюцинации или он испытывает побочные эффекты своей неминуемой смерти, потому что Джонни просто не перестаёт прикасаться к нему. Это максимально непринуждённые, едва заметные прикосновения, но ничего подобного раньше не было. Ладонь на его плече, когда Джонни хочет привлечь его внимание, их предплечья, сталкивающиеся, когда они идут рядом (с каких пор они ходят так близко друг к другу, чтобы это происходило?), лёгкое касание металлических пальцев к его пояснице, когда они стоят в очереди.       Ви помнил бы, если бы такое случалось раньше. Он уверен, что помнил бы. Разве смог бы он забыть, как это заставляет каждую волосинку на его теле вставать дыбом? Как его голова наполняется статическим электричеством каждый раз, когда это происходит? Может, он и получал несколько раз по башке, из-за чего некоторые воспоминания стали нечёткими, но такое, такое он точно бы не забыл.       Хуже всего в этом то, что Джонни ведёт себя так, будто ничего необычного не происходит. Он продолжает ворчать, пререкаться и ехидничать, словно не осознаёт, что делает, какой эффект это накладывает на Ви, но он же должен понимать, он ведь не настолько глуп.       В следующий раз, когда это случится, Ви что-нибудь скажет. Он скажет. Он говорит.       — Пойдём встанем в очередь на колесо обозрения, — говорит он, и Джонни бросает на него взгляд, но не возражает.       Солнце уже село, и из-за облаков не видно звёзд, но здесь всё равно лучше, чем любой ночью в Найт-Сити. Здесь темнее, здесь всё настоящее.       Очередь не длинная, и Ви не особо разговорчив. Он всё ещё чувствует, как горит каждый сантиметр его кожи в местах, где Джонни ранее хватал его за запястье, и слишком занят тем, что мысленно корит себя за то, что предложил очередной аттракцион, вместо того чтобы… сказать буквально что-нибудь другое.       Ёбаное колесо обозрения.       — Ты какой-то очень серьёзный, — комментирует Джонни, когда они проходят на места.       Они садятся рядом друг с другом, на противоположных сиденьях лицом к ним — другая пара. Это неудобная посадка, парочке явно дискомфортно от того, как Джонни вытягивает ноги, полусогнувшись на своём месте.       — Это вовсе не так.       — Ты ничего не говоришь уже минут двадцать.       — Ты считал, Сильверхенд?       — Мечтай.       Это легко. Эти препирательства между ними, они выходят естественно. Они заставляют Ви на долю секунды забыть, почему он был так напряжён.       — Мне кажется, — начинает он, тыча в Джонни пальцем, — что ты скучал по звуку моего голоса.       — Почти так же, как прямо сейчас скучаю по звуку твоего молчания.       Ви усмехается, но ничего не добавляет, предпочитая переключить своё внимание вдаль, где цветами радуги подсвечиваются аттракционы, что напоминает ему о доме, со всеми его неоновыми вывесками, напоминает маленький, более безопасный Найт-Сити, и ему хорошо находиться здесь, с Джонни рядом.       Он по-прежнему умирает, но ему хорошо.       Парочка перед ними перешёптывается, периодически бросая на них взгляды. Ви прислушивается к их разговору. Он догадывается, что и Джонни тоже подслушивает, по тому, как он улыбается про себя.       — Как думаешь, откуда они? — спрашивает девушка, и парень обхватывает её за плечи.       — С такими-то имплантами? Я даже не уверен, что хотел бы знать.       По правде говоря, Ви немного подзабыл, что такое быть никем. И это забавно, потому что до ограбления он всю жизнь был никем, но после, когда его известность в качестве наёмника возросла, трудно было выйти куда-то, не оказавшись узнанным другим наёмником, или членом банды, или, не дай бог, ёбаным корпоратом. Ему постоянно казалось, что все наблюдают за ним, пытаются проанализировать его следующий шаг или прикинуть, не представляет ли он для них угрозы и не стоит ли рискнуть напасть.       Здесь же никто не знает парня, который якобы убил Сабуро Арасаку и который позже, вернувшись из мёртвых, атаковал башню «Арасаки» и Адама Смэшера.       Это всё, чем он никогда не хотел стать — просто чуваком с хромом, проходящим мимо и ждущим своего часа, но в каком-то смысле это приятно. Это ощущается как свобода.       Покинув парк, они ищут мотель, потому что, как бы ни были удобны сиденья в машине, иногда элементарно лучше поспать на жёстком матрасе в какой-нибудь глуши. Ви за рулём, Джонни дремлет на пассажирском сиденье, его длинные ноги, как и всегда, вытянуты на приборной панели, а руки скрещены на животе.       В кои-то веки он не жалуется на музыкальный выбор Ви, хотя громкость достаточно низкая, чтобы он просто не обращал на неё внимание.       Ви едет дольше, чем, наверное, должен был, несколько часов, и в конце концов останавливается рядом с небольшим, захудалым мотелем у шоссе. Выглядит он так себе, а парень за стойкой объявляет им, что в единственном свободном номере есть только одна двуспальная кровать.       Джонни закатывает глаза, вздыхает так громко, что, вероятно, будит кого-то, но соглашается, и парень без лишних слов передаёт им ключ.       — Знаешь, — говорит Джонни, когда они проходят в комнату, — сказать, что ты хочешь спать со мной, было бы проще. Я же сказал тебе, что не против.       И всё. У Ви больше не получается это терпеть.       — Так ты поэтому весь день трогал меня?       — Трогал тебя? Что за хуйню ты несёшь?       У него хватает наглости выглядеть ошеломлённым. Ви смеётся, хотя на самом деле ему не особо весело, и ступает навстречу Джонни.       — Не прикидывайся, что не понимаешь, о чём я, придурок. Ты… я имею в виду, знаешь, своими руками… — Джонни скептически выгибает бровь, — блять! Ты вёл себя так непринуждённо, но всё равно продолжал, ну, продолжал класть на меня свои руки, блять, и, если честно, это сводит меня с ума, типа, с каких пор ты такой? С каких пор мы такие? Если мне нравятся парни, это не значит, что мне нравишься ты, но ты просто…       Его ведёт. Он знает, что его ведёт, и всё, что он говорит, на самом деле бессмысленно, потому что Джонни ему действительно нравится, но он не может заставить себя заткнуться, а Джонни с каждым словом кажется всё более и более удивлённым, его рот чуть приоткрыт, обе брови подняты. Но он не перебивает.       Он не говорит ничего, пока Ви не замолкает, а когда начинает говорить, то лишь на миллисекунду его голос звучит обиженно.       Это, разумеется, длится недолго, и вскоре Джонни возвращается к своей обычной самоуверенной личности.       — Я не делаю ничего особенного. Может, ты просто изголодался по физическому контакту, потому что никто не прикасался к тебе месяцами, и из-за этого выдумываешь всякое.       Он машет рукой в знак готовности закончить разговор. Но теперь настаёт очередь Ви выглядеть самоуверенным, потому что эта информация была слишком специфической, чтобы Джонни умудрился сочинить её на ходу. У этого есть свои корни.       — Знаешь, что я думаю? — говорит он, делая шаг к Джонни. — Я думаю, ты проецируешь, — он делает ещё шаг, и Джонни, вопреки всему — и самому себе, если судить по тому, как он морщится, — отступает назад. — Я думаю, ты провёл последние полвека в «Микоси» без тела и теперь в отчаянии.       Джонни стоит спиной к стене, и хотя ему удаётся сохранять самообладание, по-прежнему бесстрастно держа руки скрещёнными, нечто в его глазах выдаёт его. Совсем маленький, крошечный проблеск паники.       — Отъебись, — выплёвывает он, вытягивает ладони, чтобы оттолкнуть Ви, но Ви ловит его за запястья. И иногда, из-за его нелепой одежды, из-за дурацких расстегнутых гавайских рубашек и ещё более дурацких шорт, из-за золотых линий косметических имплантов на коже и ужасной стрижки, иногда Джонни забывает, насколько на самом деле Ви силён. Он забывает, что кожа Ви скрывает гораздо больше металла, чем его собственная, и что рука из две тысячи двадцать третьего не способна остановить его.       Ви просто смотрит ему прямо в глаза, будто бы ищет что-то.       — Я думаю, — неторопливо снова начинает он, всё ещё сжимая в хватке запястья Джонни, — я думаю, ты хочешь прикоснуться ко мне.       И тогда происходит оно. Это похоже на короткое замыкание, словно его мозг перегружается и не может правильно обработать его мысли, словно его тело на долю мгновения становится неподвластным. Просто движется само по себе.        Объятия несколько грубые. Они неправильные, неловкие и чопорные, они немыслимо чопорные, и Ви, честно говоря, рассмеялся бы, если бы они не были настолько, блять, приятными. Он чувствует, как о его грудь бьётся сердце Джонни, как он смещается в его руках, где Ви держит слишком крепко, и это просто…       Он забыл, каково это, обнимать кого-то. Быть так близко, чтобы практически растворяться в ком-то. И вот в чём дело: здесь нет сексуального подтекста. Есть что угодно, но только не это. В его объятиях Джонни чувствует себя живым человеком, и Ви тоже.       Напряжение постепенно ослабевает, и Джонни как бы сдувается, становится всё тяжелее и тяжелее, пока его подбородок не упирается в плечо Ви, а руки не обхватывают его талию, сначала это прикосновение лёгкое, крайне контрастирующее с тем, как сильно сжимает его Ви, но потом он делает то же самое, выдавливает из Ви воздух, надавливая ладонями между его лопаток, впиваясь холодным металлом в рубашку и кожу Ви.       На миг ему кажется, что они могут слиться воедино, что Джонни может вернуть себе прежнее место в голове Ви, вновь заполнить пустоту, которая заменила его, кажется, что они могут слышать мысли друг друга, видеть их воспоминания, кажется, что они снова один человек.       Полноценный.       Этого слишком много и недостаточно.       Кожа Ви будто вот-вот вспыхнет, самовоспламенится, будто она больше не может сдерживать его тело, будто теперь она заклеймена, везде, где она в объятиях соприкасается с другой, меняет цвет, накаляется добела.       Он не уверен, сколько это длится. Это и слишком долго, и слишком быстро, но в какой-то момент им приходится разделиться и столкнуться с реальностью, в которой от случившегося не остаётся ничего, кроме неловкости.       Он не хочет отпускать.       Он отпускает.       После этого они не смотрят друг на друга. Ви выпускает прерывистый вздох, Джонни закуривает сигарету, и они старательно игнорируют взгляды друг друга.       — Пойду прогуляюсь, — через некоторое время бормочет Джонни. — Посмотрю на достопримечательности.       Сейчас ночь, а они находятся посреди ёбаного нигде, и Ви кивает.       — Конечно.       Он позволяет себе нервный смешок, только когда уверен, что остаётся в одиночестве. Стоя по середине комнаты, уткнувшись лицом в ладони, он слегка посмеивается, потому что, ну правда, а что ещё он может сделать в этой ситуации?       Это так странно, блять, что становится просто смешно.       Когда Вик рассказывал ему о симптомах, что было как будто бы много лет назад, когда сказал, что «биочип убивает тебя, малыш», Ви был в ярости. Напуган, и предан собственным телом, конечно, но больше всего зол, потому что какого хуя? Он потерял всё ради этого? Ради того, чтобы энграмма Джонни Сильверхенда перекроила его мозг, завладела его разумом и бросила то, что осталось от его души, гнить заложником в его черепе?       Ему хотелось ударить что-нибудь, до неузнаваемости избить чьё-нибудь лицо, уничтожить всё, что попадётся ему на глаза, но ничто из того, что он сделал бы, не могло утолить эту жажду обезобразить, и время шло, а он всё больше сближался со своим… паразитом.       Нельзя сказать, что поначалу Джонни был приветлив. Но со временем и, вероятно, когда они с Ви стали переплетаться, он стал в какой-то степени сносным. И даже забавным.       Каждый раз, когда он рассказывал об этом Вику, рипер тяжело клал руку ему на плечо, опуская глаза.       «Он начинает нравится тебе, потому что он нравится себе, Ви. Чип переписывает твою личность».       Но потом Мисти говорила, что, возможно, они изменили друг друга. Что, возможно, Ви уже не был прежним, как и не был Джонни. Что они вместе становятся другими людьми, и даже если шанса исправить нанесённый ущерб нет, то после того, как чип удалят, они смогут примириться со своей судьбой и принять изменения.       И сейчас, когда жить оставалось всего несколько месяцев, возможно, пришло время, как никогда раньше, просто наслаждаться моментом и делать то, что он хочет. Возможно, он должен смириться с тем, каким созависимым стал, и хоть сколько-то с этим пожить.       Возможно…       Возможно, он должен позволить себе такую роскошь.       Раньше он никогда об этом не задумывался. Партнёрство всегда было одним из тех занятий, которые слишком рискованно пробовать, будучи наёмником, и без того было мало людей, совсем не возражающих тому, чтобы их спутники ежедневно подвергали себя крайне опасным ситуациям.       Проще было искать быстрые перепихоны в барах, приятное времяпрепровождение, которое длилось час или около того и вскоре забывалось. Никаких ставок.       Конечно, делить голову означало и делить свидания, а Ви не особо любил, когда Джонни критиковал его вкус в мужчинах, поэтому никогда не пытался завести отношения с кем-либо, пока носил биочип. Он просто знал, что у Джонни были мысли по поводу того, что он трахается с Керри или с кем-то ещё, если уж на то пошло.       Хотя он подумывал сделать это с Ривером, просто чтобы поиздеваться над Джонни, мол, из всех людей его выебал именно коп, но Ривер этого не заслуживал.       У него было что-то вроде партнёрства с Джонни, каким бы поганым оно ни было, полагает он. Всегда вместе, синхронно, в одной нейронной сети.       Ему этого не хватает.       — Возьми себя в руки, блять, — бормочет он, забираясь на кровать. Он чувствует, как головная боль сползает на оптику.       Надо позвонить Мисти. Может, она порекомендует ему почитать что-нибудь или просто отвлечёт своим успокаивающим голосом и доброй улыбкой. Прошло уже несколько дней с тех пор, как он уехал, а он, как ёбаный мудак, ещё ни разу не вышел на связь.       Уже поздно, но он знает, что она не спит. Она вообще практически не спит с тех пор, как умер Джеки.       — Привет, Ви. Забавно, что ты позвонил именно сейчас, я как раз вспоминала о тебе, — в уголках её глаз появляются морщинки, когда она говорит.       — Привет, Мисти. Как твои дела?       — Ох, слушай, я вся в делах. Вик волнуется за тебя, знаешь. Я постоянно велю ему позвонить тебе, но он слишком горд, чтобы дать тебе знать, насколько сильно он переживает.       — Чёрт, да, я должен ему позвонить. Просто… было круто притворяться, будто всё хорошо, понимаешь? А разговор с Виком… только напомнит мне, как близко я к тому, чтобы обнулиться.       — Я знаю, и он тоже знает. Думаю, отчасти поэтому он и не звонит. Хочет, чтобы ты был спокоен. Но ему тяжко, когда ты так далеко. Он не привык к твоему отсутствию, и как бы я ни старалась быть рядом, заменить тебя у меня не выйдет. Но да ладно, расскажи мне о своей поездке! Что уже успели повидать?       — Ну, в основном мы едем, но останавливались как-то, чтобы провести день в горах Блю-Ридж. Я ещё никогда не видел ничего подобного, Мисти, это было… блин, у меня даже слов нет, чтобы это описать. Я и не знал, что в одном месте может быть столько деревьев. Я даже не видел, где они кончаются. Воздух был совсем другим, а ещё я видел животных! Живых, диких животных! Просто занимающихся своими делами в лесу! Блять, это ни с чем не сравнимо.       — Я очень рада это слышать. Ты и выглядишь неплохо. Как дела у Джонни? Он хорошо адаптируется к своему телу?       — Ну, знаешь, это ведь Джонни. Мы хорошо знаем друг друга. Нам вроде как… вроде как хорошо вдвоём, — Ви колеблется. Стоит ли ему упоминать об объятиях? Кажется, что упомянуть об этом он должен, но в то же время…       — Ты что-то мне не договариваешь, — говорит Мисти, потому что она всегда знает.       — Я имею в виду, между нами, наверное, периодически происходят странные вещи, нет? Мы привыкли делить мозг, а теперь даже не делим тело. Иногда я задумываюсь о всякой херне и забываю, что так он меня больше не слышит. Что я должен говорить с ним. Что мы можем прикасаться. Это… не знаю. Я не привык к этому, вот и всё.       — Думаю, это нормально, чувствовать себя не в своей тарелке, Ви. И нормально скучать по тому, что ты имел раньше. Но возможность касаться, она ведь даёт чувство свободы, не так ли? Прикосновения — это очень важная часть нашей сущности, и зачастую одно из самых недооценённых ощущений, однако именно оно делает нас людьми. Может углубить связь между двумя людьми гораздо больше, чем если бы вы делили разум. Ты просто должен позволить ему случаться.       — Хочешь сказать, что мне стоит чаще обнимать Джонни?       — Если это то, чего ты хочешь, то да. Хотя я ничего не говорила об объятиях…       — Да я просто так это ляпнул, это не… чёрт, Мисти, мне пора…       Ему неловко бросать трубку, но в комнату только что вошёл Джонни, и Ви, честно говоря, предпочёл бы умереть, чем позволить ему услышать этот разговор. Он позвонит ей завтра, чтобы всё объяснить, хотя тот факт, что он скинул вызов, вероятно, сам по себе является объяснением.       Джонни ничего не говорит, но выглядит менее раздражённым, чем раньше, и кивает Ви, прежде чем запирается в ванной, чтобы принять душ. Через несколько минут он выходит оттуда в нижнем белье, на которое Ви старается не смотреть, и забирается под одеяло, как будто всё в порядке.       — Оказывается, недалеко отсюда стоит самый большой клубок бечёвки, сделанный одним человеком. Надо будет завтра сходить посмотреть, — говорит он.       — Ты серьёзно хочешь пойти посмотреть на сраный клубок бечёвки? Кто ты такой и что ты сделал с Джонни?       — Эй, это ты тут фанат подобной херни. Разве не ради тебя мы целый день прокатались на американских горках?       — Пфф, — усмехается Ви. — Тебе тоже было весело.       — Это ты так думаешь.       — То есть ты пытаешься сейчас сказать, что предложил посмотреть на клубок бечёвки, чтобы что, чтобы сделать меня счастливым?       — Нет, если это даёт тебе повод для подъёбок.       — Ты же знаешь, что даёт. Хотя отказываться я не стану. Я увижу этот клубок, даже если это будет последним, что я сделаю.       Вот так, лёжа лицом к лицу на двуспальной кровати, они чувствуют себя ближе, чем чувствовали себя когда-либо, ещё деля голову. Это странно.       Это приятно.       Ви разжимает ладонь между ними, это едва уловимый сигнал, едва заметное подрагивание пальцев.       Джонни долго смотрит на неё.       Сплетает их пальцы вместе.