Тайна Зеленого слоника

Все преступники мира заодно с голодающими детьми Африки и Средней Азии, атомные пожары на подводных лодках и нефтяное загрязнение окружающей среды, импотенция и геморрой - даже все они вместе взятые не могли причинить Епифанову столько душевной боли сразу, сколько обрушилось на него, когда он почувствовал запах говна из своих ботинок. - Уа-а-а-а! Сука! - исступлённо рявкнул майор от неожиданности и невыносимого отвращения одновременно. Всё в этой воинской части боролось против него, пытаясь выжить майора, как вредоносную бациллу. В голове у него пронеслись слова водителя армейской «Волги», который забирал Епифанова с вокзала. Тот, кажется, призывал не оставлять на видном месте обувь. Быстро одеваться и проклинать всё на свете в полной темноте не получалось. Пощёлкав выключателем, майор понял, что света ему не дождаться. Судя по тёмным окнам в остальных зданиях, обесточена была вся часть. Опять. Вдобавок, по крыше снова начинал легонько стучать дождь, за минувший день уже успевший порядком надоесть Епифанову. Раскисшие дороги, раскисшая земля, ещё немного и всё сущее утонуло бы в гигантском таёжном болоте, утаскивая за собой бренное тело майора вместе с его испачканными ногами. - Да что же это такое? - с беспомощным надрывом выдохнул он, нащупывая в своём чемодане фонарик. Где-то вдалеке боязливо сверкали одинокие молнии, а гром не доносился вовсе. В комнате стоял поразительный запах влажной почвы, озона и свежего дерьма, оттого казалось, что окна ведут не на плац, а на колхозное поле. Отвернувшись, Епифанов кое-как сорвал с себя обувь и босиком направился по казарменному коридору в сторону крика, выставив перед собой оружие - на всякий случай. - Сейчас кто-то без погон останется! - вполголоса ругался майор, пинком раскрывая перед собой двери. Переполоха в части, между тем, не было. Остальные комнаты не издавали никакого шума вообще. Не просыпались люди, не откликались на вопли офицеры, не ходили по расположению дежурные… Не было вообще ничего, часть словно вымерла. Дверь с красным крестом в дальнем крыле поддалась не сразу. Высадив её плечом, Епифанов увидел с обратной стороны баррикаду - кто-то пытался подпереть дверь двумя панцирными кроватями. Преграда ушла с пути майора с гулким грохотом. Источник беспокойства нашёлся быстро. Верещавший мужичок, сидевший под самой дальней койкой, показался Епифанову очень знакомым. Тем не менее, вид его говорил, что он был клиентом не лазарета, а вполне себе настоящей психушки. Подойдя ближе к нему, чтобы осветить лицо, майор вдруг отскочил на два шага, так испугал его шум, отозвавшийся эхом по всей палате. - Там! Та-тараратам-там! Та-тара-тара-там, тра-та-тара-тара-там, та-та! - задребезжало во всех уголках комнаты. Поначалу звук был душераздирающе громким. Затем стал немного тише, и получилось даже разобрать слова - в палате играла песня. С зажатыми ушами, потеряв ориентацию в пространстве, Епифанов из последних сил пытался найти источник шума - может, это опять был магнитофон или что-то в этом роде? Но через секунду, шокированный, он понял, что песня играла из настенных динамиков, которыми личный состав обычно извещался о пожарной тревоге. Поразительно, как им удавалось работать в обесточенном здании: видимо, они питались от другого источника. Отпустив руки, майор вскоре почувствовал, что песня стала играть тише. Уши сравнительно быстро привыкли к такому страшному звону посреди спокойно начинавшейся ночи. -Зело-о-оный слоник в на-а-аш орке-е-естр пришо-о-о-ол… Превозмогая себя, Епифанов снова шагнул к резко умолкнувшему пациенту и посветил на него фонарём. Тот полулежал на полу, словно пытаясь прикрыть своим телом какой-то предмет. Он повернул голову. - Попался, блядь, - победоносно оскалился Епифанов. - Конфетка! Аж лоснишься! Это был он! Тот самый толстый рядовой с недельной щетиной, который ушёл от него в лес через стену, предварительно вымазав её дерьмом. Не выдержав, майор изловчился и хлопнул голубчика рукоятью пистолета по голове, но тут же пожалел об этом. Присмотревшись внимательнее ко всей передней части его тела, он едва сдержал рвотные позывы. Со спины это было незаметно, но вся шея, подбородок, ключица, живот и ноги этого человека были тонким слоем, но очень тщательно вымазаны говном. А вскоре стал заметен и предмет, который так тщательно оберегал своей тушей рядовой - это была эмалированная миска, доверху, и даже с горкой, заполненная фекалиями. - Покушать-то, - вытаращив глаза, проговорил пациент. Епифанов, издавая нечленораздельные звуки, попятился назад, но голос сидящего на полу тут же изменился. Он стал тише и гораздо осмысленнее. - Слушай, майор. Уезжай утром, испортишь всё, - у входа в палату, наконец, послышался топот сапог и голос постепенно вернулся в прежнее, безумное состояние. Пациент, как и раньше, заверещал. - Испортится, испортится, испорти…ЦА! Майор, оглянувшись, попытался вытащить толстяка в проход, подальше от кровати. Сейчас необходимо было быстро избавиться от несвоевременно подоспевших свидетелей. Псих явно притворялся - ему было, что сказать Епифанову. - Заглохни, дезертир! Под суд отдам! - Ну…будьте вы людьми! Майор, будь человеком! Человек ты или кто? - запротестовал сумасшедший. Тут свет резко включился и майор вновь был вынужден схватиться на секунду за глаза. К тому же, опять громко заиграла в динамиках проклятая песня! Этой паузы толстяку хватило, чтобы вырваться из рук Епифанова и стремглав припустить к выходу. Но далеко он не ушёл, навстречу ему уже бежали три дежурных сержанта. Повалив пациента на пол, они начали бешено молотить его ногами. Обуви они явно не жалели и вряд ли их смущало дерьмо на жирном пузе жертвы. Не похожий на самого себя, с фонарём и пистолетом наперевес, Епифанов медленно вышел к ним. За окном впервые за ночь громыхнула гроза и в долгом блике молнии осветились измазанные экскрементами ноги майора. Сержанты испуганно отшатнулись. - Вспышка! - перекрикивая песню, завопил особист и поднял ствол к потолку. Дежурные на команду не отреагировали. - Вспышка! Сверху, блядь! На двенадцати часах! - заорал Епифанов, целясь поверх сержантских голов, готовый в любой момент выстрелить. Нервы его были на пределе. Дежурные мгновенно попадали на пол рядом с собственной жертвой, которая всё это время не прекращала причитать: - Ну не надо, ну не стукай…не надо, не надо, а-а-а-а…ой…ох… - Что здесь происходит? - глубоко дыша, Епифанов изо всех сил пытался взять себя в руки. - Из лазарета сбежал, товарищ майор! - прикрывая голову, запричитал один из дежурных. - Поехавший! Из роты охранения. Совсем поехавший, товарищ майор, даже таблетки не помогают. Наконец, самообладание постепенно стало возвращаться к Епифанову. - Как он тут оказался? Я его сегодня за пределами части видел! Тут статья блядь, светит, а не больница! - бесновался он. В эти мгновения майор очень остро ощутил, что мозг его с трудом стал переваривать происходящее вокруг, и ситуация постепенно начала терять контроль, в том числе и для него самого. Все действия по дознанию отошли на второй план. Сейчас необходимо было найти хотя бы одного вменяемого офицера и получить объяснения по поводу поведения этого сумасшедшего, вымазанного в дерьме. - Уведите его отсюда, быстро! И главного ко мне, сейчас же! - задыхаясь, проговорил он и бессильно рухнул на одну из кроватей. - Есть! - сержанты живо вскочили, скрутили буйного пациента в некое подобие фигуры «инь-и-янь» и увели его в коридор. Уже с боковой лестницы послышалось шипение одного из них: - Ну все, сука, сейчас будем из тебя пидора делать… Достал ты нас! Через три минуты в палату ворвался расхристанный лейтенант в наспех застёгнутом мундире на голое тело. Днём Епифанов его уже встречал, тогда он представился, кажется, Пахоменко. Помнится, днём он говорил, что раньше любил спорт. - Товарищ майор, дежурный по караулу Пахоменко по вашему приказанию… - Замолкни, - оборвал его Епифанов. - Так ты, лейтенант, отжиматься любишь? Ну-ка упор лежа! - Тарщмайор, я… - Я сказал: упор лежа принял быстро! - громче повторил майор, пригрозив пистолетом. Лейтенант грузно упёрся ладонями в пол и начинал неумело отжиматься. - Раз, блядь! - дрожащим голосом начал считать майор, морщась от опостылевшей ему песенки в динамиках. Странно, но эта музыка уже перестала его удивлять. Кто её автор, и что она делает в системе оповещения, его уже не интересовало. Правда, из-за неё просто раскалывалась голова… - Два, блядь! Отжимайся, блядь! - разозлившись, майор поставил измаранную в дерьме ногу на спину лейтенанту и с силой прижал его к полу. - Товарищ майор, вы превышаете все полномочия, - затрепыхался Пахоменко, но Епифанов ткнул его пяткой в голову. - Молчать! Три, блядь! Да выключите вы эту ёбаную шарманку! - закричал он на люстру, надеясь, что хоть кто-то нормальный в этой части его услышит. Но песня не смолкала. Закончившись в десятый раз, она начинала наигрывать снова - в одиннадцатый. И Епифанов не выдержал. Прицелившись, он выстрелил - сначала в один динамик затем во второй. Оба раза удачно, музыка затихла, но продолжала слышаться в соседних комнатах. Видимо, её крутили по всей части, везде, где стояла противопожарная система. - Ладно, - наконец, майор слез с Пахоменко и присел рядом. - Скажи мне, лейтенант… Доложи по форме… Какого хуя в твоё дежурство по территории части бегает псих? Пахоменко молчал. - Отвечать, блядь! - Епифанов с размаху ударил его в бок ногой. - Давай! Отчего-то говорить у лейтенанта получалось только после хорошего тычка, и оттого каждую фразу приходилось буквально выколачивать из него ногами, как пыль из древнего тюка. - Виноват, ух! Ай-яй! Недоглядел… Ай! Уй! Личного состава мало. Он ведь тоже в карауле стоял… - Этот?! - не поверил Епифанов. - В карауле?! Он при мне сегодня из части сбежал! - Не справляемся, - захныкал Пахоменко. - Ай! Ой! Медработников нет совсем. Братишка, ну ты что? Лейтенант попытался привстать, но особист снова опустил его к полу, на сей раз коленом. - Какой я тебе, блядь, братишка? - безумно хохотнув, спросил майор. - Летяга, ты его видел вообще? Что это за убожество! Кто его в караул поставил? А? Отвечать, блядь! Пахоменко долго не издавал никаких звуков, и даже физическое воздействие на сей раз не помогало. Тогда майор, недолго думая, прижал к его затылку дуло пистолета. - По указанию майора Васильцова... - едва разборчиво промямлил лейтенант. Епифанов почувствовал небывалое превосходство и это неповторимое ощущение ободрило его. Хорошо, когда противостоящие силы оформляются в конкретное лицо. Значит, лично командир части играл против него. Это становилось интересно! Сон ушёл, настало время решительных поступков. Он воодушевлённо слез с поверженного «языка» и, не прекращая размахивать оружием, провозгласил: - Так! Этого мудака отведешь на гауптвахту и запрёшь в камере! В говне который, а не Васильцова! - уточнил майор. Пахоменко кивнул. - Только в чистую запри! Не дай Бог, загнётся ещё там… Если что, то скажешь, что по моему указанию - за грубое нарушение воинской дисциплины и попытку незаконного оставления части. - Есть! - козырнул Пахоменко, но тут же осёкся и покосился на испачканные ноги Епифанова. - Сделаем, товарищ майор, но… объясните, что тут произошло? И что с вашей ногой? Особист опустил взгляд к собственным стопам. На секунду он попытался увидеть себя со стороны. Ноги его были обильно измазаны в говне; сам он, полуголый, стоял посреди разворошённого лазарета и следовало ещё доказать, что не сам он пытался загородить выход кроватями. Затравленно оглянувшись, остывший Епифанов махнул рукой и глазами стали искать на полу чистые тапочки: - Да хуй с ней. Покажи-ка мне снова этого - поехавшего… После разминки на полу лейтенант явно стал понятливее. Без слов, словно тень, он шмыгнул к выходу, и Епифанов, стараясь не отставать, последовал за ним. По всей части продолжала играть проклятая песенка, но Пахоменко словно не слышал её. Оживлённо вращая головой, Епифанов от минуты к минуте чувствовал, что реальность будто бы раздваивается и та часть жизни, в которой остались адекватные и логично поступающие люди, постепенно уходит в сторону. Реальность же, которая досталась ему, походила на театр абсурда. - Что это? - остановившись, как вкопанный, спросил лейтенант. Он указал пальцем в другое крыло казармы, и, прислушавшись, майор действительно различил в той стороне рёв, переходивший в плач: - Это хле...хле…хлеб! Сладкий хлеб! - рыдал неестественно низкий голос, одновременно кого-то убеждая, оправдываясь и жалуясь. - Тоже оповещалка? - предположил майор. - Какая оповещалка? - Пахоменко не притворялся, он действительно не понимал ничего. Сжав виски, Епифанов замотал головой, словно отгоняя наваждение, и толкнул лейтенанта плечом, призывая его вести дальше. Песня становилась всё тише и теперь, казалось, гораздо громче отдавалась в его голове, нежели в стенах казармы. Под проливным дождём трое сержантов по-прежнему вели упирающегося толстяка вперёд по плацу, сопровождая свои действия постоянными зуботычинами и пинками. Майор нагнал их в дальнем конце площадки. Если бы он не приказал посадить этого психа на губу, то неизвестно, куда бы ещё отвели его дежурные. Вполне возможно, что их угрозы могли быть правдой - Отставить, - мирно скомандовал Пахоменко и отошёл в сторону, сделав знак сержантам. Те ослабили хватку и поехавший шлёпнулся на землю безжизненным грузом. - Всё, всё, никто тебя не бьёт! Никто тебя не трогал! - не жалея свою немногочисленную одежду, Епифанов бросился на плац рядом с психом и заговорил громко, словно пытаясь докричаться до него. - Что ты мне пытался сказать?! Я же видел, ты нормальный! - Я доброе дело пытался сделать, братишка! - плача, ответил ему поехавший, размазывая по лицу дождь. - Если ты не проснёшься завтра другим, то ты окажешься в мире говна! Своей насквозь мокрой спиной и исцарапанными локтями майор чувствовал взгляд лейтенанта и троих его подчинённых. Здесь, в месте, где каждый мог оказаться врагом, он понимал, что важные разговоры при чужих людях вести нельзя. А чужими были все. Поэтому он решил подыграть психу. - Бля-я-я-я, - оттолкнув поехавшего ногой, он опрокинул его на землю. - Ты понимаешь, что ты совсем дошёл, парень? С огнём, блядь, играешь! Ты у меня заговоришь, обещаю! Он ещё долго грозил кулаком бывшему пациенту лазарета и выкрикивал ему вслед матерные ругательства, а сержанты уже снова подхватили его за руки и потащили в противоположную сторону, как и приказал Епифанов - на гауптвахту. Оставалось лишь надеяться, что майор придумает, как поговорить с ним тет-а-тет раньше, чем его действительно сделают пидором. Немного пришедший в себя Пахоменко осмелел и попытался прикрыться официальным тоном: - Товарищ майор, это переходит всякие границы! По какому праву? - У меня уже столько на вас нарыто, что вам под землю провалиться всем вместе проще будет! - гневно обрушился на него Епифанов и замахнулся, чтобы дать зарвавшемуся лейтенанту оплеуху. Но тут до майора дошла запоздалая мысль, что улики, благодаря которым он теперь вполне мог держать за яйца всю часть, лежали в чемодане в сейфе, а надзора за ним не было никакого. И крайне самонадеянно было теперь оставлять его без присмотра, в то время, как без чемодана его нынешнее поведение и правда всё больше смахивало на крупное превышение полномочий. Поэтому, отмахнувшись от лейтенанта, Епифанов поспешил обратно, в свой кабинет, в надежде, что люди Васильцова не заподозрили обмана и не вскрыли незапертый сейф. Пробегая мимо входа на гауптвахту, майор краем глаза увидел за торцом здания полосатый бок скорой помощи. Поначалу это его удивило, но потом он вспомнил, что об этой машине ещё упоминал в своём отчёте покойный старлей. Чем ближе майор приближался к своему кабинету, тем меньше вокруг него становилось света. Идти приходилось практически на ощупь, как минувшим днём в обесточенной камере гауптвахты с протекавшей трубой. Не слышалась больше песенка про зелёного слоника, который принёс в оркестр трубу, но и освещение отсутствовало напрочь. Всё это не походило на проделки грозы, слишком избирательно она вышибала пробки. Особисту начинало казаться, что кто-то в части намеренно играл с электричеством, чтобы помешать его расследованию. В очередном сполохе грозы высветился силуэт открытой двери - это была его, майора, дверь. Всё громче становился гром, невыносимые раскаты его словно молотом били по барабанным перепонкам. Трясущимися руками майор снова сжал оружие - даже стоящее на предохранителе, оно успокаивало его. Он имел право застрелить человека, если на него кто-то нападёт, или хотя бы попытается. Не дойдя до двери, Епифанов бросил взгляд в окно, и увиденное заставило его закричать во всю глотку. С обратной стороны стекла к казарме, к окну, к нему самому приближались десятки, нет, сотни обнажённых толстых тел! Это была настоящая армия поехавших толстяков, как две капли воды похожих на только что посаженного на губу психа! Все они смотрели перед собой безразлично серыми, как у манекенов, глазами. На головах они держали эмалированные миски. Даже отсюда майор видел, что зрачков у этих созданий не было, а губы на их жирных головах без перерыва что-то твердили. Словно немые во сне, они говорили, не переставая говорили, и невозможно было услышать, что они хотели донести до Епифанова. Майора охватил непреодолимый, животный ужас. Последнее, что с трудом успел выдать его помутнённый и испуганный мозг, была цитата из книги казачьего генерала Краснова, перебежавшего в Великую Отечественную к немцам. Это была цитата о панике, которую он запомнил с занятий у замполита в учебке: «Паника возникает в войсках или в самом начале боя, когда все чувства бойцов приподняты и страх неизвестности владеет ими, а в обстановке недостаточно разобрались и неприятель чудится везде…» Везде…везде…везде…везде…везде…везде. Не понимая своих дальнейших действий, Епифанов инстинктивно сдвинул флажок предохранителя, и, не прекращая кричать, начал стрелять в темноту, ощетинившуюся сотнями поехавших. Выстрел, другой…третий! Поехавшие продолжали неумолимо приближаться, и теперь через стекло была видна даже негустая растительность на их телах… Четвёртый! Тарелки на голове каждого были одинаково заполнены дерьмом… Пятый! Да что же это такое, сука-а-а-а… Шестой…всё. Два ушли в динамики. Выстрелы не причинили им ни малейшего урона. Наконец, несколько поехавших вплотную прижались своими грязными животами к стеклам. Жалобно запищали оконные рамы.