Маг - рунист

Т`кхир, приняв чарку на грудь, попрощался и ушел, и не видел моего позорища, но мне до сих пор стыдно. Я потеряла контроль над собой, наклюкалась, и чуть не погубила семью. Может, даже тролль бы не погиб, если бы остался с нами и помешал мне напиться, а лучше бы он вообще не выходил из крепости. Спустя месяцы и даже годы, вспоминая тот вечер, я трясла головой и твердила себе: "Кто же мог это предвидеть?" Но там не нужно было предчувствий, достаточно было обобщить наблюдения, и именно этого я так и не сделала. Если все, произошедшее со мной после попаданства, было словно во сне, в котором осознаешь себя с пятого на десятое, то этот день, плавно перетекающий в ночь, был пиком моей несознательности. Я внезапно почувствовала себя вернувшейся домой, к родным. Чужое ли тело и чужая память тому виной, но, скорее, то, что настоящего дома, куда хотелось бы возвращаться, в прошлой жизни у меня не было. Разве что счастливая, на мой когдатошний детский взгляд, суета коммунальной квартиры, где я до трех лет жила с бабушкой. Но, судя по всему, то небывалое счастье стало мне видеться из-за последующей не слишком радостной жизни с родителями. Сейчас я понимаю, что и там было достаточно скрытых напряженностей и откровенных склок. Но этот дом и эта семья, внезапно ставшая не просто моей, а моей с самого рождения, поразила меня атмосферой безусловного доверия и взаимного уважения. Судя по той информации, что я могла добыть из Хюльдиной памяти, подобные отношения и в этом мире были редкостью. Скорее всего, спокойная уверенность отца и шаманская чуйка матери, объединившись, создали такой прочный "тыл", о котором большинство семей может только мечтать. При том, что светочем добродетели тут не был никто. Отец любил по праздникам заложить за воротник, на людях часто лез в драку, отстаивая ясно видимую ему самому, но совершенно неоднозначную для других справедливость, мать была молчаливой и скупой на ласку, да и не "жужжала по дому", "создавая уют" из кучи вышитых занавесок, вязаных скатертей и домотканых половиков. В единственной комнате родительского дома была бедноватая обстановка, в углах, бывало, скапливалась пыль – убирались дети, и не всегда тщательно, но у каждого была своя койка (у братьев – двухэтажная, у меня – узенькая и очень уютная, в закутке между стеной и шкафом), печь топилась жарко и никогда не чадила, а окна и продухи располагались так, что даже в летнюю жару в доме был свежий и необыкновенно "вкусный" воздух. Питались всегда просто, но сытно. По орочьей традиции много мяса, в основном, жесткая и ароматная дичина, иногда – покупная солонина или копчености, по хуманской – всегда на столе хлеб, фрукты и ягоды, летом – свежие, зимой – сушеные. Своего огорода и подворья у нас не было, ни отец, ни мать не имели пресловутой "крестьянской жилки", но за косы, лемехи, наконечники копий и рогатин, починку разнообразной утвари отцу приносили продукты, и только за создаваемые или ремонтируемые механизмы, особенно работавшие с применением магии, он брал исключительно деньгами, а матери совершенно официально платило государство за контроль местности от Гребня до Гнезда Виверны. Раньше осечек у нее не было, но теперь твари умудряются проползать по дну реки, и духи воздуха, с которыми, в основном, работает моя мама, не могут их вовремя обнаружить. Стемнело, и я попросила зажечь лампу – учитывая славу, что прибежала впереди меня, они должны понимать, что со Светом у меня теперь не очень-то складывается, ибо если еще можно увязать вместе Камень и Воздух, создавая самум или заклятие Каменного ветра, можно увязать Огонь и Воду, создавая Кислотный смерч, то у тех, кто часто заглядывает во Тьму, связь со Светом истончается и, бывает, обрывается совсем. Это не просто склонность к стихии, это направление движения энергии, вещь гораздо более однозначная и устойчивая. И, зная это, никто из родных на меня даже косо не глянул. – Темнавка – а что, это же здорово! – заявил братик Штере, дожевывая шкурку от свиной грудинки, он всегда сперва ее обкусывал, а потом уже брался за мясо. – Ма, правда, самые сильные шаманы у орков – темняки? Скажи Хюльде, а то она нос повесила. Да, а ты ведь теперь в полной темноте должна видеть, или нет? Мать кивнула. – Ну, если с заклинанием теплового зрения – то вполне, – успокоила я его. – Но ты-то как чашку до рта донесешь? – Никак, – смеется. – Зато Мергал не будет зыркать, как дикий хвар. Слушай, ну что ты на меня взъелся, а? Соберу я назад молотилку, завтра же соберу. Только посмотрю, из-за чего она так грохочет, где что разболталось. А то Хеми опять заорет: "У Варгеля оба сына рукожопые!" – А он опять не заплатит, – пожал плечами старший. Вот уж у кого выдержки на троих хватит и наверхосыпку останется. – Я бы ему вообще все переломал, чтоб оно только в поле развалилось, а потом отказался чинить. Так ведь отец запретит. Правда, атта? – Мер, кончай строить козни, – нахмурился отец. – Это тебе бы со Тьмой шашни водить, но злому хвару клыков не дано... Молотилку Штере починит, и ничего не будет ломать. Добрая слава дороже денег. Но если этот жабий куйн не заплатит – ему заплатим мы. Хюльда, можешь так заклясть, чтоб он через слово квакал, или пускай мать ему духа подселит? – Могу, – отвечаю. – На предмет сделать или сразу на тушку? Только, наверно, пусть лучше не квакает, а говорит: "Я – жадный дурак". – Ты и так можешь? – восхитился отец. – Ну, тогда точно лучше на монету. Чтоб сразу, как ее отдам, на него перешло. – То есть, "переводилку"? А если кто-то еще схватится, чисто случайно? Хоть вон Ильс или Норги? – я кивнула на мальчишек, которые внимательно слушали нашу беседу. – Исключить нельзя, – согласился отец. – А ты что посоветуешь? – Либо можно снять слепок личности и на него законтачить, но для этого мне надо хоть раз встретиться с этим вашим Хеми или получить предмет, который держал в руках только он и никто больше. Либо есть хитрая заковырка, из арсенала плетельщиков. Если что-то может случиться, а ты этого не желаешь, думай об этом, как об уже случившемся, и с этим смирись. Тогда оно не произойдет никогда. Лучше всего работает у слабых и не инициированных магов, так что тебе оно в самую точку. Лишенные способностей не смогут запустить процесс уравновешивания, сильные маги перекосят в сторону исполнения помысленного. Выбирай. – Ну, попытаюсь показать тебе эту хитрую жабу... а если не получится – что ж, поучусь на плетельщика, – и рассмеялся. Плетельщики – особый сорт менталистов, умеющие не только видеть вероятности событий, но и вмешиваться в них, с большим или меньшим успехом. Иногда маскируются под пророков и сибл, кстати, самосбывающиеся пророчества – это одна из форм их вмешательства в судьбу. Одна из очень многих. И еще, когда я думаю о плетельщиках, часть личности, принадлежавшая раньше Хюльде, холодеет от страха. А напугать эту оторву – как же надо постараться! Серьезно они тут о себе заявили... ну, да на всякую хитрую... хм, бестию найдется охотник с винторезом. Да и я мозги не на помойке нашла. Прорвемся. Мягко сияет лампа с зачарованным кварцем, домашнее вино из синюшек (можно бы не уточнять, эта пресно-сладкая ягода входит в значительную часть местных рецептов), очень, кстати, приличное, уже отправило в постель Раэти, жену Мергала, а мальчишек мы прогнали раньше, на ту двухэтажную койку, что в далеком детстве ломали-недоломали мои братья, а мы решили посидеть до утра и на зорьке пойти поудить рыбу, заодно и с речкой поговорю – что это она позволяет всякой потусторонней дряни у себя по дну ползать? Отец выпил, наверно, больше нас всех, вместе взятых, и при этом не то, чтобы пьян, а я уже изрядно подшофе, несмотря на то, что пару раз тайком делала на себя малый закл отрезвления. Что-то мне это говорит – именно мне, а не хюльдиной памяти, которая с детства знает привычки родителей и им не удивляется. А говорит оно то, что пить не пьянея безо всяких усилий могут только две расы, и орки к ним не относятся – материных сородичей развозит с первой кружки пива до свинячьего визга. Если посмотреть на внешность любого из нашей семьи, можно также понять, что до альвов нам не ближе, чем морской сколопендре до пустынной цикады. Остаются только... Ну и мысли. Кто во время пьянки парит себя вопросами дальнего и оч-чень дальнего родства? Может, конечно, на Ирайе кто-то и есть, только точно не орки и не хумансы. Наверно, что-то со мной не так, раз я, совершенно неожиданно для себя, выдала: – Атта, а твой отец не был дварфом? А то я деда не помню... – Дед? – отец поперхнулся. – Ну, да, а что? Только не дед, а прадед. Мой дед пришел в войско Альфара Первого из Подгорного королевства, и потом жил в столице, и прабабка у тебя из хорошего рода – в смысле, не из бездельников, из мастеровых, да только мой папаша наворотил такого, что пришлось ему бежать в черный буфер. – И чего ж твой атта наделал? – спрашиваю, а братья навострили уши, но старательно держат рожи кирпичом. – Что ему так далеко драпать пришлось? – Да прибил до смерти одного мага... – Оружием? – Нет, тогда еще о канхагах ни у кого и мыслей не было... никто не знает чем. Играли они с ним, в дорвекту, и надо ж такому случиться, что маг проигрался... до подштанников. Обвинил, как водится, отца в жульничестве, а тот оскорбился и съездил ему по уху. Маг как соберет силу! Да как швырнет заклинание! Отцу ничего, а от мага только подметки остались. Не стал он ждать стражи, подхватился, и деру. В себя пришел только на восточной границе. Так-то, ребятки... Я уж об этом молчал, но когда Хю магом стала, тогда понял – не просто так у отца оно получилось! Дар был. Да, если только это был дар, а не "руководящая и направляющая роль" одного знакомого манипулятора. Уж больно область воздействий его: игра и все, что с ней связано. Параноить пока рано, но во внимание стоит принять. – Атта, – подливаю ему домашней наливки. – Так ты, значит, никого из Подгорного королевства не знаешь, все наши связи оборвались. – А к чему тебе? – удивляется отец. – Нет, если очень надо – то есть одно словечко, и еще пуговица с дедова камзола, только ими даже отец попользоваться не решился: войти-то в Подгорное королевство просто, а вот выйти... но ежели что... тебя там встретят. Дварфы родню до десятого колена помнят, а девушкам вдвойне рады. Ты ж об этом спросила? – Ага... думаю, Конторе будет сложно меня там найти. Погоди, а что это в дверь скребется? – Пойду, посмотрю, – сказал Штере, но мать схватила его за рукав. – Стой! Хюльда – защиту! Там твари! – мать вскочила и подняла руки с растопыренными пальцами. Одновременно вывалилась дверь и вдоль стен закружился воздух. Я рефлекторно поставила внутри этого вихря сферический щит Камня, и только поэтому крылатая тварь, проломившая крышу, зависла над нами, распластавшись по нему желеобразным брюхом, а не вцепилась когтями в меня или Штере. Две твари помельче, взломавшие дверь, отлетели, вытолкнутые духами воздуха, и кинулись обратно, проломив их защиту, но увязнув в моей. Тут же раздался треск, и бревна стен начали расползаться в стороны – некая распределенная сила вынимала их из пазов, одновременно все, но, благодаря шипам и скрепляющим скобам это удавалось ей с большим трудом. – Подъем! – крикнул отец, хотя надобности в этом не было, Раэти уже подскочила к нам, волоча за руки полусонных мальчишек. – Все к лазу. Хюльд, снимешь щит только перед ним? – Нет, когда атакуют, нельзя нарушать – схлопнется весь. Могу снять и снова поставить другой. Мать, сильные духи при тебе? – Да. Двое есть. Подойдем к ходу – призову. Дети, будете драться! Штере уже держал топор, Мергал – кочергу, только отец стоял у стола без оружия. К лазу кинулась Раэти с детьми, за ней отошла мать, мы с братьями встали рядом, отец мне кивнул – снимай! И я свернула щит и поставила новый, оставляющий лаз свободным. За эти три секунды верхняя тварь упала на нас, но не долетела – отец схватился за край столешницы и поднял кверху тяжеленный даже по виду стол, и она вцепилась в него, пропоров доски когтями. Еще пятеро кинулись от дверного проема, но Штере одну разрубил топором, а другая сомкнула клыки на кочерге, сунутой ей в пасть Мергалом. Воздух закрутился двумя компактными вихрями уже внутри нового щита, и еще три монстра, один из которых успел вцепиться в ногу отцу, а двое других стали жрать разрубленного, но еще шевелящегося сородича, были нашинкованы в кашу. Отец бросил стол – летучая тварь тоже расползлась киселем, только застрявшие когти сохранили форму и плотность. От мергалова противника осталась челюсть на кочерге. Подоспевшие твари ударились в новый щит, сруб рассыпался по бревнышку на глазах, мальчишки, а за ними Раэти нырнули в лаз, потом мать подхватила под мышки отчаянно ругающегося отца и толкнула к подземному ходу, сделала знак сыновьям и хотела пойти замыкающей, но я сказала ей – нет. – Нет, мам, замыкать буду я, а ты, может статься, будешь тащить меня за ноги, потому что я поползу задом наперед и поставлю столько щитов, сколько смогу. Стены лаза надежны? – Духи камня по всей длине сторожат! – Сильные? – Надеюсь, удержат. – Я тоже. Иди. Тебе тоже задом ползти. Если что – хватай меня за ноги, не церемонься! Остальное вспоминается с большим трудом. Я все-таки отрубилась, но не из-за щитов, которых поставила штук десять плоских-односторонних, а когда на нас с матерью обрушилась земля и доски, и пришлось пробиваться тараном, одновременно удерживая над собой мобильный щит, чтоб не задавило. Учитывая, что я воспринимала все, что позади меня, чисто на эфирной чуйке, то страх покалечить своих, что мать, ползущую вплотную ко мне, что братьев, успевших пролезть до обвала, вогнал меня в дрожь, а мать говорит, что я, громко клацая зубами, читала заклинания на чужом языке. Да ни разу не заклинания... материлась я. Хотя ей лучше знать, может, наш мат здесь силу приобретает? Во всяком случае, сработала ювелирно, только Мергалу тараном по заднице со всей дури двинула, но это уже когда продолбила завал. После чего и отрубилась, а мать меня волокла за ноги, словно кобольд особо крупную крысу. В себя пришла только в крепости, в казарме. Там же собрались все местные жители, успевшие среагировать на внезапное вторжение. Страшно было то, что их оказалось намного меньше, чем должно было быть, учитывая численность населения трех близлежащих селений. Есть еще убежище в карстовых пещерах ближе к Свиному Копыту, хорошо, если остальные там укрылись. У отца нога замотана до колена, бинт пропитался кровью, лицо бледное, у матери глаза и щеки запали, вид болезненный – видимо, выложилась до предела, братьев не видно, они уже на стенах, Раэти плачет, мальчишки рядом с ней, изображают суровых воинов в карауле, хотя, конечно, с большим желанием рванули бы вслед за отцом и дядей. Сама я тоже хороша, с койки вскочила и чуть не грохнулась обратно, перед глазами поплыло, к горлу подкатила дурнота. Правду говорят, боевую магию с выпивкой мешать – прямой и быстрый путь на тот свет, вдобавок весьма болезненный. А, дритта вам на башку и погуще, вторая попытка встать. Хватаюсь за спинку койки, в голове сумасшедшие дварфы последние мозги выколачивают, но в глазах помаленьку проясняется. – Мам, – спрашиваю. – Где капитан, не знаешь? – Наверху, доча, все, кто может драться, уже там. – Ладно, – говорю. – Будь с отцом, а мне надо пройти к источнику, тогда и от меня будет польза. С тобой хоть один завалящий душок остался? – Нет, – качает головой. – Только если предков призвать, но они тебя, ох, и построят... Помогут, о чем разговор, но и спросят высокую цену... – Давай! Из предков пришла старуха с длинными клыками, плотностью тела превосходящая любых других мертвяцких духов, каких я только могла вспомнить, вся обвешанная шаманскими цацками, с человеческой черепушкой на посохе, и бледный на ее фоне, но очень злой молодой орк с почти реальным ятаганом в руке. Как оказалось, это мои пра-прабабушка и пра-прадед, только он погиб еще молодым, до этого сделав ей пятерых детей, а она пережила его почти на сто лет, и не только его, но и еще нескольких мужей подряд. Но шаманка любит и таскает по правнукам и пра-правнукам только первого мужа, а он хочет назад в жизнь, на перерождение, и страшно злится. Они прямо при мне ругаться начали. Мать не выдержала, завалилась в обморок, Раэти еле успела ее подхватить, а я на них цыкнула: – Тихо, бесплотные! Если не поможете – вашим потомкам каюк, и не факт, что только этим (бабка попыталась возмутиться, но я слегка сместила сознание ко Тьме, и она притихла). Задача: остановить тварей. Для этого: пройти к источнику, напитаться силой, сражаться. Я сделаю вам временный канал. После – драться! Убивать. Согласны? Духи закивали, особенно орк. Родная, блин, кровь, у меня самой поднимается изнутри что-то первобытное, жаркое, окрашивая все вокруг в багровые тона. Даже сил прибавилось. Идем коридорами, ориентируясь на градиент плотности эфира, три раза натыкаемся на тупики, дважды – на солдат, но они спешат наверх, тащат оружие и коробки с кристаллами, и на нас не обращают внимания. Когда выходим к источнику, оказывается, что дверь в помещение заперта, и замок сработан заподлицо с дверью, скважины для ключа не видать. Что ж делать-то? Если только... Прижимаюсь к холоднющему металлу, аккуратно растворяю только собственные границы, причувствуюсь к тому, как фонит дверь. Не найдя опасности, допускаю ее токи в себя, в какой-то момент сама становлюсь дверью, и замком, и куском стены... понимаю, ощущаю всем телом порядок работы маго-механической конструкции, и, замирая от страха, даю правильный, как мне кажется, сигнал, разблокирующий дверь. Да! Ох... не убило. А ведь могло... Замок отперт, дверь легко сдвигается с места, и я едва успеваю расцепить с ней свою эфирную оболочку. Мы внутри. Колодец грубой каменной кладки, вода вровень с краями. Она бирюзовая, слабо светящаяся в темноте, и сияние, в отличие от воды, переливается через край, течет по полу, расходится во все стороны, перетекает ручейками в держатели для кристаллов, сейчас опустевшие, спокойно проходит сквозь стены и питает заклятия, укрепляющие Гнездо Виверны изнутри и снаружи. Я открываюсь, впитываю эту силу, медленно подхожу к колодцу, привыкая к напору хлещущей в эфирную оболочку "воды", чувствую себя промокашкой, засунутой в чернильницу, принимаю состояние этой силы, и ярость мелеет, глохнет, растворяется в ней, взамен растет холодная решимость и воистину "водяное" чувство – упрямство сделать так или иначе, но все равно по-своему. Отвожу от себя пару ручьев к духам и наблюдаю, как они наливаются энергией, приобретают силу и подобие плоти. Как бы не перебдеть, а то съедут с катушек, особенно прапрадед, войдут в амок... отключаю, сперва буйного орка, потом оркобабку. Идем наверх, притворив дверь, и встречные шарахаются от нас троих, почти как от монстров. За три пролета от верхней площадки уже идет бой – воины стоят у бойниц и долбят из канхагов во тьму, как в копеечку... надеюсь, Френли успел оснастить хоть сколько-то стволов осветителями. Когда выходим на площадку, понимаю, что этого не требуется – высоко над башней висит световой шар, и алые искры, петляя, почти гарантированно находят жертв. Но от этого не становится легче. Летучей дряни навалилось слишком много, а наземная перелезла через внешние стены, завалив разлагающейся плотью защитников крепости. Местами, кажется, под ней проплавился даже камень... Твою в душу мать... Если так дальше пойдет, мы не выстоим и четверти часа. Командую духам "в атаку", сама спешно кидаю щуп к ближайшей поверженной твари, извивающейся на камнях, экспресс-методом анализирую ее суть и состояние. Несмотря на грубость этого метода, результат однозначен, и он, надо сказать, начисто выносит мозг... хорошо хоть, что образно выражаясь, а не по реалу. Огонь против них не работает! Он, наоборот, питал бы их, если бы не вторая составляющая магозарядов – Хаг, разрушение, пусть урезанное, но и в таком виде губительное. "Бабушка! – мысленно ору духу шаманки, и она прислушивается. – Они погибают от Хаоса!" Старуха удовлетворенно хекает, и я почти сразу же замечаю, как перед духами расступаются монстры, возникают и расходятся просеки, пробитые ятаганом воина и посохом бабки-шаманки. Они слишком увлеклись, далеко ушли, позади них смыкаются спины, бока, крылья тварей, которые летят, ползут, лезут, текут вверх по стене донжона, накатывая валами дикого мяса. Нет, еще не время зеркального Хагалаза... Ору своим: "Отступай под крышу, бью по площадям!" Повторяю для глухих и тупых, усиливая голос магией до боли в ушах. Все равно кто-то не замечает, увлекшись. Их ошибка – их смерть. Запрокидываю голову вверх, формирую в воздухе водяное кольцо, вплетая в него простой Хагалаз, но полный, а не его урезанный вариант "Хаг". Вода распадается игольчатым градом. И он сыплется-сыплется-сыплется, с ускорением много большим, чем в свободном падении, вонзаясь в тела, головы, лапы, поражая глаза, носы, пасти, крылья монстров, въедаясь и прожигая в них дыры, не сопоставимые в размерах с мелким морозно сверкающим конфетти. Достается всем, кто не успел спрятаться. Надгрызает даже камни стен, какая-то залетная "снежинка" впивается мне в плечо, и за то мгновение, пока я ее деактивирую, проедает в мышце здоровенную рану. Зажимаю ладонью, останавливая кровь, одновременно формирую над собой силовой "зонтик". Замечаю, что поток хаотического града ослаб, а напор прибывающих тварей – усилился. Закручиваю над стенами донжона новое кольцо, вплетаю Хагалаз, разгоняю, роняю с ускорением вниз. Минут через пять повторяю. Чувствую, что давно не вдыхала, а сердце бьется через два такта на третий. Тела не чую, лицо словно чужое, в глазах – нули от перенапряжения. Выдохлась! Но и твари лезут совсем без энтузиазма. Кричу: "Выкатывай орудия, маг выдохся!" и опускаюсь на колени. Я почти в центре площадки, лестница близко, но спрятаться в спасительную нишу не успеваю – сверху на меня летит желеобразная капля с глазами внутри. В последний момент чувствую, как кто-то сшибает меня с разбегу и закидывает немаленькой инерцией разогнавшегося тела в гулкую тьму. Потом долгая-долгая ночь, то ли сон, то ли обморок, в котором я брожу по глухим коридорам и стучу в двери, отчаявшись найти выход. Открывает шрамированный знакомец – не Дерек, другой, с которым болтала в Тумане. Нет, Дерек, конечно, посимпатичнее, несмотря на то, что лысый и одноглазый, но я рада и этому. Что-то мне намекает, что в Тумане, куда он меня галантно пропустил, намного безопаснее, чем в тех темных переходах. – Ну, что, – спрашивает он. – Наигралась в его игры? – В чьи? – Неужели не понимаешь? А я так надеялся... – парень кривится, хотя, казалось, сделать его рожу более кривой невозможно. – В арагорновы. Нравится быть игрушкой? Или детство хочешь припомнить? Намек, наконец-то, понят. Вынужденно провожу здесь не слишком приятный экскурс в земное прошлое. Когда, а по нынешним ощущениям, давно и неправда, в той реальности, мне исполнилось пять лет, отец, формируя экспериментальный психоз, сперва дарил мне вещи, а потом отбирал, мотивируя это "подавлением собственнических инстинктов". Ложась спать с куклой в руках, я не знала, не отберут ли ее у меня утром, примеряя футболку с вышитыми ракетками, не была уверена, что мне удастся ее поносить. Когда я осмеливалась вякнуть: "Мое!" мне со смехом отвечали: "Да ты сама еще не своя!" И я, чтобы не радовать отца слезами или сердитым сопением, просто перестала считать что-либо своим. Шмотки и игрушки – дерьмо, можно обойтись без них, но, начиная с первого класса, отец взялся и за моих друзей. Чего только стоит распущенный им через уборщицу слух, что я "немножко не в себе". Да, уже в третьем классе я проследила цепочку, опросив даже учителей, чтобы дознаться, благодаря кому у меня школьное прозвище "шиза" и статус неприкасаемой. Учителя еще так странно на меня смотрели – боялись, что ли, что вцеплюсь им в горло? Димке Гришкевичу, подружившемуся со мной несмотря на дурную славу, он устроил постановку на учет в милиции, угрозу сесть в колонию за чужие грехи и, естественно, вылет из элитной "Четвертой" школы. Кириной матери "проговорился", что у меня неизвестное вирусное заболевание, после чего вопрос общения увял сам собой, бедолага даже разговаривала со мной через платочек. Все отцовские фокусы, по одному, были не столь уж кошмарны, а иногда и просто смешны, но за пятнадцать лет, прожитых под его рукой, я усвоила, что близко сходиться с людьми мне нельзя – им от этого будет лишь хуже. У отца хватало знакомств, чтобы устраивать пакости по комсомольской или общественной линии вплоть до 92-го года. Впоследствии иногда я была ему за это даже благодарна. Человек, патологически одинокий, либо сломается, либо станет изрядной сволочью. Во всяком случае, будет надеяться лишь на себя. Я была почти счастлива, будучи равнодушной к людям. А теперь пакостник Ара подбросил меня в такое семейство, которое нельзя не любить, и я попала... И он, как пить дать, уже сейчас подтасовал вероятности, в которых они погибли, и я начала за них мстить. Все, дело сделано! Я в русле архетипического сюжета, который развивается почти без коррекции, как самосбывающееся пророчество. – Ты уверен? – Сама-то как думаешь? – Слушай, а можно переиграть? Отмотать время назад, сделать так, что они не погибнут? А я буду к ним равнодушна. Холодна, как замороженный труп. – Ты шутишь? Я тебе что, Творец и Создатель? Отмотать время целого мира назад мне не под силу. – Блин... что ж теперь делать? Распустилась, дура, расчувствовалась... Ладно, будет мне впредь уроком. Надо же, насоветовал: "полюбить кого-то всем сердцем"! – Да сука он, однозначно. Но ты не бойся, они пока не погибли. Я, честно говоря, влез без санкции начальства, на свой страх и риск, и провел рокировку. Твой будущий любовник заменил собой всех твоих родичей. Судьба согласна, жертва принята, все довольны. – Я его знаю? Как звали? – Кагар. Открываю глаза в лазарете на койке. Голова замотана, на щеке ожог, правый глаз едва открывается, левая рука в лубке. Рядом сидит мама и что-то бормочет, слов не разобрать, только я чувствую, как эта песня вливает в меня силы, и ожог перестает гореть, стягивается сеточкой шрамов. – Погоди, мам, – говорю. – Я сейчас полечу по-другому, а то и так не красавица, а со шрамом во всю щеку вовсе стану уродом. Мать улыбается и, махнув рукой, замолкает. Я растворяю уже возникшие шрамы, нахожу границы неповрежденной кожи, изменяю их, возвращая клеткам их "детство" и запускаю регенерационный процесс. Оно нехило высасывает силы, щека болит, зудит и тянет. Аж мышцы лица сводит в куриную гузку. Но терплю, и часа через два, осторожно дотронувшись, ощущаю пальцами не ожоговую поверхность, не шрамы, а кожу. Тонкую, чрезмерно чувствительную, но настоящую. Мама снова рядом, я спрашиваю ее: "Как там наши?" – Отец уже ходит, а Мергала сильно порвали, жив остался, но рука в клочья, я собрать не смогла, а ваши лекари – слишком слабые маги. – Штере? Дети? Невестка? – Штере прям огурец. Когда на него упала дохлая тварь – задымилась одежда, а он сдернул рубаху, сбросил штаны и голышом в баню кинулся, в одну ванну прыгнул, из нее – в другую, все смыл, так и отделался волдырями. Раэти с мальчишками не высовывались, что им станется... Да, бабка тебе передает благодарность от нее и от деда: им битва понравилась, говорит – зови еще, особенно если источник будет столь же богатый. – Старая прошмондовка... Да, а почему она себе внешность не поменяет, в астрале же каким себя представляешь – таким и выглядишь, что ж она морщинистой страховидлой ходит? – Морщинистой бабке больше почета: если орк дожил до старости – значит, он очень умный, и сильный, и хитрый, умеет за себя постоять. – Мам, я люблю тебя, ты настоящая орка! Мать хохочет и грозит кулаком. Вылезаю из постели, опираясь на материно плечо, ползу через весь зал на сотню коек к Мергалу, замыкаю у него болевые контуры на подпитку жизненной силы и посылаю мать на поиски лекаря. Следующие полсуток проходят в очередном угаре: лекарки делают хирургическую часть работы, очищая раны и соединяя куски разодранной плоти, а я заживляю их, попутно вливая раненым понемногу жизненной силы. Подзаряжаться от источника меня водят под руки: всякий раз я едва волоку ноги и спотыкаюсь на каждом шагу. Трижды, или, может, четырежды... и каждый раз мне кажется, что объем резерва возрос, но этого просто не может быть, скорее всего, каждый следующий раз я набираю энергию медленней. Руку Мергала восстановила почти полностью: два пальца были откушены, а как регенерировать их, я не знала. Помочь какому-то парню с пробитой печенью не смогла: слишком много крови он потерял, или, может, сердце не выдержало болевого шока. Я не врач, и Хюльду серьезно целительству не учили, так, в объеме первой помощи, а местные лекарки – скорее травницы-терапевты, чем полевые хирурги. Вот за это пистон по самые гланды капитану Ларуту: нахрена ж он дожидался очередного прорыва? Надо было раньше начальству мозг выедать, хоть одного бы специалиста прислали. Может, даже выпускника, лишь бы не бездарь. Где он там шляется – пойду, хоть обматерю, отведу душу. Поплутать по закоулкам пришлось изрядно, капитан обнаружился в леднике, прохаживающимся в компании двух проверяльщиков из Конторы между кошмарно изувеченных трупов. На мой бестактный вопрос: "А третий где?" он молча ткнул пальцем во что-то, прикрытое полотном и слишком маленькое, чтобы быть цельным телом. Его спутник откинул тряпку. На лавке лежал фрагмент грудной клетки с торчащими осколками ребер и полголовы на обглоданной шее. – Вы – боевой маг в этой богадельне? – презрением конторской крысы можно было бы подпирать не то, что забор, а все пики Гребня зараз. – Нет, вэль... – Игнер. – Вель Игнер. Хюльда Приграничная, рунный мастер лаборатории металлов магистра Агерни Ланскега. В настоящее время в отпуске, и приехав к родным отдохнуть... вот так отдохнула. – Так вы – та самая Хюльда? Вас нам и надо! Пройдемте! Я изобразила улыбочку: кем бы ни был дядя следователь, их комиссию прислали для расследования всего, что наворотил капитан Фарен, а не какая-то Хюльда. И какая-то Хюльда пока что имеет полные права боевого мага Империи, что подразумевает, как минимум, право на адекватную самозащиту. – Во-первых, не пройдемте, а идем вместе, к переговорнику, потому что с недавнего времени я доверяю только одному человеку в Конторе – Дереку Эльхемскому. А вы – не он. Во-вторых, если вы превысите полномочия и хоть попытаетесь бросить на меня любое заклинание, даже чтобы развеять вонь из подмышек... имею полное право вас атаковать. Я – боевой маг Империи, не так ли? Вопрос о моей отставке на тот свет ведь пока не решен, верно? Один из конторских сделал рот сковородником: – Ну, раз хотите, пойдем. Только не думаю, что глава сможет вас выслушать! – Сможет, еще как сможет! После того, как услышит одно слово. И это слово: Кугро. И целая фраза: я знаю, чем их победить.