Вишнёвое вино

      — Гермиона?       — Да, Том? — спросила она, переключив внимание с жабы, сидящей на столе, на своего любопытного любовника.       Его руки обвились вокруг её талии, и он прижал девушку к своей груди. Одно его прикосновение заставляло её дрожать, и она вдыхала его аромат: тёплый, потрескивающий огонь, в котором переплелись корица, гвоздика и горечь студентки, которая думала, что сможет оторвать его от сложившегося трио.       Никто никогда не мог подойти близко. Гермиону меньше забавляли попытки Кормака флиртовать с ней, а Драко проклял Пэнси за то, что она посмела прервать их во время обучения. А Том…       Том мог разрушить чьи-то надежды всего несколькими вежливыми словами и предложенным носовым платком, когда они неизбежно разрыдаются. Он никогда не был резок и был всегда вежлив, но однажды Драко проболтался, что Тому нравилось отвергать своих сверстников даже больше, чем можно было предположить.       — Том наслаждается их позором больше, чем ты наслаждаешься сахарными перьями, а я — мамиными ирисками, — сказал Драко. — Том наслаждается тем, чем никто другой не наслаждается.       — Почему в твоей комнате жаба? — спросил Том, тон его голоса был мягким, и, если бы кто-то их подслушивал, то решил бы, что он довольно…       Игривый.       Гермиона приподняла голову вверх, прикоснувшись губами к его челюсти.       — Это Тревор, — прошептала она. — Это фамильяр Невилла, ты разве не помнишь?       Не было никого, кого она знала бы лучше, чем Тома, и с этим бы согласился даже Драко. Она не боялась его, как другие, и не чувствовала себя неловко в его присутствии, точно зная, что скрывается за его холодной и вежливой оболочкой.       Он чувствовал больше, чем кто-либо знал, и мечтал гораздо больше, чем когда-либо мог признаться.       — Он всё ещё жив? — спросил Том, вскинув бровь.       Гермиона сдавленно выдохнула: звук словно напоминал смесь веселья и притворного негодования.       — Конечно, он жив, — сказала она. — Несмотря на то, что Нагайна набрасывалась на него, а Афина гонялась по всей общей комнате! Серьёзно, Том, ты что, совсем не кормишь Нагайну? Она дважды чуть не съела Тревора!       Том усмехнулся — искренний звук, который предназначался только для Гермионы. Фамильяр Драко, ворон с блестящими зелёными глазами, никогда далеко не отходил от Нагайны. Последний член их трио, рыжий полужмыр, тоже часто находился рядом с ними, заставляя весь Слизерин постоянно смотреть под ноги, чтобы случайно на кого-то не наступить.       Если они этого не делали, то Афина часто клевала в лодыжку до крови, а Живоглот утыкался в ногу носом. Нагайна тоже не позволяла себя не заметить: она запоминала тех, кто трогал её или обижал, и ночью сворачивалась рядом с обидчиком, обхватывая руку до тех пор, пока к утру она не становилась сине-чёрной, и волшебник или волшебница были не в состоянии даже поднять палочку.       (Мисс Помфри также не смогла убедить Совет убрать фамильяров этой троицы, поскольку волшебный мир никогда не вмешивался в отношения между волшебником и его фамильяром. Это были священные отношения, которые никогда не разрушались… независимо от того, о скольких инцидентах сообщила Помфри).       — И, кажется, Живоглот куда-то делся: ловит мышей в библиотеке или ошивается рядом с Макгонагалл? — поддразнил Том, наслаждаясь тем, как в его объятиях вздрогнула прекрасная ведьма.       — Профессор Макгонагалл, — ответила Гермиона. Они оба знали, как она боготворит профессора Трансфигурации, несмотря на то, что та больше любила гриффиндорцев. Драко часто дразнил Гермиону за то, что она уделяет особое внимание Макгонагалл, как будто очарована ею…       Но это было совсем не так.       — И да, — сказала она, слегка прикусив подбородок Тома. — Он охраняет эссе, которое я написала после того, как Невилл попросил меня присмотреть за Тревором. Снейп снова заставил его чистить котлы…       — Полагаю, Тревор не смог бы помочь Долгопупсу с этим, — криво усмехнулся Том. — Хотя представь лицо Снейпа, если бы он попытался.       Гермиона хихикнула, несмотря на недоброжелательное отношение Тома к её гриффиндорскому другу.       Все знали о том, как плох Невилл в зельях, и о том, что между ним и мрачным профессором Зельеварения были не самые лучшие отношения.       (Поговаривали, что Снейп потратил больше средств на замену испорченных Невиллом котлов, чем на редкие ингредиенты — шерсть единорога или волос из хвоста фестрала — которые он мог позволить себе заказывать только раз в четыре года).       — Невилл показал мне несколько ядовитых растений, которые он выращивает в теплице, — сказала Гермиона, чувствуя, что должна защитить своего друга. — Профессор Стебль очень гордится им и даже выделила ему отдельное помещение для выращивания его творений…       Пока Гермиона говорила, Том приподнял её, усадив на стол, а Тревор сбежал куда-то в сторону кровати. Том расположился перед ней, положив голову на бедро, а она запустила пальцы в его тёмные волосы.       — Ты была там? — резко спросил он.       — В саду Невилла?       — Угу, — пробурчал Том и поднял глаза, встретившись с ней взглядом.       В выражении его лица было что-то такое, чему Гермиона не могла дать названия, и она нахмурилась от резкой перемены его настроения.       — Конечно, — сказала она. — Он выращивает там такие редкие растения! В самом деле, Том, ты был бы в восторге, увидев это: у него есть участок с Венериной мухоловкой, которая может разломать палочку пополам! Невилл планирует подарить профессору Снейпу несколько черенков на Самайн…       — Здорово, — пробормотал Том, гладя её по бедру.       Её щёки заалели, и, пока она смотрела на него, внутри себя она словно ощущала порхающих бабочек. Независимо от того, была ли она одета перед Томом или нет, она всегда чувствовала себя обнажённой, как будто он знал, что она жаждет, чтобы его голова оказалась у неё между ног…       Или где угодно, на самом деле, Гермиона отчаянно желала его прикосновений.       И Драко…       Боги, она была бесстыдна.       Мама никогда не поощряла её любовь к чтению романов в детстве, как будто боялась, что Гермиону увлечёт идея стать принцессой, и она будет мечтать о своём златовласом принце или рыцаре в сияющих доспехах. Была причина, по которой она до сих пор не написала родителям о выборе своих возлюбленных; и не собиралась до тех пор, пока не случится помолвка. В ней прорастал стыд, который она отгоняла от себя, как будто та любовь, что Гермиона испытывала, любовь, разделённая между ними тремя, была неправильной.       Ей мать сказала бы, что это так, а отец… Ну, Гермиона не знала, как бы он отреагировал. Она чувствовала, как стыд проникает ей под кожу, заставляя слова, которые она не хотели произносить, зарождаться на языке. Она хотела удержать своих любовников рядом с собой, но никак не отталкивать их.       И какая-то часть её понимала, что её родители, как и все магглы, никогда не поймут её места в мире волшебников. Да и как это было возможно, если все всплески её магии в детстве они воспринимали как воображение, вышедшее из-под контроля или бред? Они и сами были далеко не причудливыми созданиями: два трудолюбивых дантиста, которые никогда не мечтали о чём-то большем, чем имели.       Гермиона никогда не забудет взгляды, которыми обменялись её родители, когда профессор Трансфигурации пришла к ним домой с письмом в руках для мисс Грейнджер, приглашающим её в совершенно новый мир.       Нет, всё же это была часть жизни, о которой её семья никогда не узнает, и которую никогда не поймёт. Она не винила их за это, нет, и не стала бы. Она улыбнулась, вспоминая о том, как вместе с матерью пекла полезные закуски и сидела на плечах отца во время парада. Гермиона лишь надеялась, что они будут уважать её выбор, когда она откроет им правду.       И в тот момент, когда Гермиона обхватила ладонями лицо Тома, все заботы улетучились из её головы. Между ними была такая близость, о которой никто не знал, близость, выраженная в сладких ласках и мыслях, которые не оставляли места ни для кого, кроме их светловолосого — друга — любовника.       — Ты же не ревнуешь? — спросила она, вспомнив слова Драко. — Мы хотим тебя всю, Грейнджер, так же, как и ты нас обоих. Видишь ли, больше ни для кого здесь нет места.       — Ревную? — спросил Том, встретившись взглядом своих тёмных глаз с её. Он мог скрыть свои мысли от любого, кого пожелает, его навыки Окклюменции не имели себе равных во всей школе. — С чего бы мне ревновать к Долгопупсу?       Это был именно тот тон его голоса, который никогда не укрывался от Гермиона, поскольку медовые звуки были буквально пронизаны раздражением. Она слишком близко — слишком долго — знала его, чтобы он мог что-то скрыть от неё, так же, как и Драко никогда не мог долго утаивать свои чувства. В свою очередь, Гермиона обнажила перед ними свою душу, показав свои лучшие и худшие стороны.       — Невилл, — поправила она, покусывая пухлую нижнюю губу. И, как она и думала, её возлюбленный внимательно наблюдал за этим действием. Он часто наслаждался тем, что может делать Гермиона своим ртом, и не раз, к её удовольствию, кончал от этого. — Ты не назовёшь его по имени, Том?       Том невольно улыбнулся, словно волк, обнаживший свои сверкающие клыки. Он знал, что Гермионе нравится заставлять его чувствовать себя обычным человеком, просто тем, в жилах которого течёт кровь какого-то маггла. Он был всем и никем в её объятиях. И это то, что никогда не изменится.       Потому что была причина, почему Гермиона оказалась на Слизерине, несмотря на то, что она была гораздо сильнее большинства магглорожденных.       Она могла быть ребёнком, как любая другая девушка, восхищаясь при виде Патронуса, и одновременно она могла бессовестно заводить своих любовников, кружа им головы. Она не имела представления о том, что делала, и о том, какой хаос вызывала своей безвредностью. Неудивительно, что Долгопупс был очарован ею; это не было секретом ни для Тома, ни для Драко, учитывая, как он смотрел на неё и показывался везде, куда бы ни пошла Гермиона.       — Я буду проклинать его до тех пор, пока он не сможет стоять прямо, — прорычал Драко.       — Да? А почему бы тебе вместо этого не сбегать и не рассказать своему отцу о Долгопупсе? — поддразнил его Том.       Долгопупс никогда не узнает её так, как они, и никогда не сможет обуздать её. Том запустил руку под её юбку и погладил внутреннюю сторону бедра.       — Я бы предпочёл называть твоё имя, — прошептал он, повернув голову, и прижавшись губами к её руке.       — Ох, — сказала Гермиона, её дыхание сбилось.       Они никогда не могли устоять друг перед другом, особенно после того, как их триада стала реальностью.       Внутри каждого из них был голод, желание, которое требовало своего удовлетворения, особенно когда Драко и Том предавались чистому экстазу со своей ведьмой. Они были непристойны в своих прикосновениях и словах, неустанно обозначая её как свою, так же, как и она называла их таковыми.       Этого было бы одновременно и слишком много, и слишком мало для кого-либо, кроме них самих, это поглотило бы самого яркого Пуффендуйца, самого остроумного Когтевранца и самого свирепого Гриффиндорца. И ни одна другая змея не покорилась бы, как эта троица своей страсти, словно зная, что она поглотит их целиком.       Для них не существовало никого другого, их сущности были прочно связаны друг с другом. Это была воля человека и магии, которые свели их вместе, а судьба, как известно, редко меняет своё решение.       — Мы не можем, — прошептала Гермиона. — Не тогда, когда Тревор здесь.       Том одарил её ленивой, кривой ухмылкой, от которой у неё внутри запорхали бабочки. Она бы никогда не призналась Тому в том, как сильно он притягивал её, сильнее, чем Драко. Если бы они не стали любовниками, то никогда не были бы друзьями; ведь Гермиона видела, как другие хотят Тома, и она никогда не позволила бы себе стать похожей на них. Она бы предпочла быть его соперницей, а не частью его покорных последователей, и она никогда бы не вела себя так, как Паркинсон, по отношению к Драко. Как бы то ни было, она имела их обоих…       … Не имея ни малейшего желания отказываться ни от того, ни от другого.       — Ты ведь знаешь, что я волшебник, не так ли, Гермиона? — поддразнил Том. — А ты — волшебница, мы оба вполне способны безопасно трансгрессировать Тревора, — добавил он, увидев, что слова готовы вот-вот сорваться с её губ. — Пока мы не начали, если ты, конечно, не хочешь, чтобы он наблюдал за этим.       От этих слов Гермиона густо покраснела, хотя и покачала головой.       — Он — фамильяр Невилла! — воскликнула она, и Том усмехнулся, как будто забыл об этом.       — Как Нагайна, Афина и Живоглот — наши…       — Я не хочу, чтобы нас кто-то слышал, — сказала она, и эти слова, как сладкое негодование, капали с её губ. — Или видел нас, если на то пошло, кроме…       — Драко?       Гермиона фыркнула, зная, что он всё прекрасно понял.       Были времена, когда Том зарывался головой между её ног, заставляя выкрикивать его имя, а Драко лежал рядом с ними. А бывало, что Драко шептал её на ухо грязные вещи, когда трахал её, пока она стояла на четвереньках, а Том ублажал себя.       У них была склонность к вуайеризму, что добавляло страсти, хотя чаще Гермиона оказывалась одновременно с ними обоими: один входил в неё сзади, в то время, как другой ласкал клитор, а она доставляла ему удовольствием своим ртом. Или они усаживали её на себя, и один входил в её задницу, а другой — во влагалище; каждый из них погружался в своё удовольствие, теряя голову от наслаждения. Они были бесстыдны в своих желаниях и до одури жадны друг к другу.       И всё же, бывали времена, когда Гермиона была только с одним из них: нежные поцелуи, слова, словно мёд, разливающиеся между ними. Это понятие было самое похожее на любовь, когда они касались друг друга не только телом, но и душой. Это была связь, которую никто, кроме них, не понимал, связь, которую никто не хотел объяснять. Они находились в своём собственном мире, который не хотели покидать. Стоило ли удивляться, что другие завидовали им?       И Том, как бы ни забавлялся, сжалился над своей любовью, применив беспалочковое заклинание на фамильяра Лонгботтома, а затем напомнил Гермионе о том, насколько он талантлив…       С его беспалочковой магией и умелым языком.