Его Таня

Светлая комната дома, гостиная. — Дан, мне плохо, — хриплым голосом говорит старушка, чуть не споткнувшись о ковёр.  — Осторожней. Чай с мёдом принести? — он дергается, волнуется.  С кухни насторожённый взгляд. Контролирует её слабые движения и болезненные попытки двигаться. — Да, если можешь, — произносит закашлявшись и бессильно садясь на диван положив голову на бежевую подушку.  Чувство уюта и комфорта, виденье эстетики прекрасного — вот, что у неё не отнять даже с годами. — Тань, — тихо произносит, боясь шумом разрушить её стихию. — встать сможешь?   Через силу открывает глаза, берет горячий чай. Она уже давно не Тина Кароль, два года как ушла со сцены — знала, что сцене не нужна, но без сцены жить не может. Она его Таня. Полностью и со всей отдачей только ему. Она только его Таня. Все также иногда плачет ночами, но потому что забывает. Потому что память человеческая — не вечна. Ведь боится забыть совсем. А ещё моменты когда от счастья сияла.  Они давно не бьют посуду, не ругаются, понимая все с единого взгляда. Не бросаются словами, не сидят друг у друга под стенами больницы. Им не нужно слов. Они все так же бесконечно любят друг друга, давно забыв часть обид и болезненных ссор. Они очень ценят время, ведь знают, что когда-то у них нестанет всего. Они счастливы в каждом проведённом моменте. Просто счастливы.  — Дан, дети скоро приедут? — Вечером, родная — Боюсь не доживу… Мужчине каждое её слово током прошлось по коже. Посмотрел в его синий океан потухшей синевы глаз.  — Не говори так. Это просто простуда. Все будет хорошо, — целует седую макушку и садится рядом. — Дан, я серьезно. Это будет моя последняя ночь. Ты не забудешь меня? — Никогда. Если надо будет уйду с тобой. Но не говори так, ладно? Давай Вене позвоню, приедет к тебе? — Останься. Не уходи. — Хорошо. Ложись на коленки, маленькая.  В глазах — паника. Слишком много причин, почему простая семейная просьба так сложна. — Даник, спина. А вдруг опять прихватит и что ты со мной… — снова болезненный приступ кашля.  — Тише, тише, — гладит любимую седую голову, улыбаясь оставшимся пшеничным волосам. — поспи, будет лучше. Просто ложись на меня, ничего не будет. Со спиной справлялись. Тань, поспи.  — Вызовешь врачей? Я не готова умирать. Я боюсь и даже не за себя.  Все страхи кристально чисты. Пальцы слегка трясутся и он перехватывает родные хрупкие. — Прекрати. Врачей вызову. Но поспать тебе надо, хорошо? — Да, — единственное, на что хватило сил. Она крепко, как могла сжала его руку. Он чуть сильнее, боясь сделать больно, прижал её к себе.  Мужчина, с легким тремором рук набирает сообщение Вене: «Вень, маме плохо. Приезжай если сможешь, потому что впервые она ни слова не возражала о врачах» «Скоро буду. Не отходи от неё, прошу» «Не смогу»   Это «не смогу» было вырвано из души. Потому что не простит себе. Для кого-то — это просто человек, для него — мир, Вселенная, которая каждый день открывалась по новому. «Не смогу» равное «никогда».  Через час приехал Вениамин. Дан осторожно переложил женщину на диван, поправляя подушку и осторожно целуя в макушку. Подходит к двери, открывает, кивает и молчит. Уже давно не мальчик, но взволновано спрашивает: — Дан, как она? — Спит. — Что случилось? — Сказала, что плохо стало, после с трудом заснула.  Кашляла, дыхание было прерывистым. И впервые сказала, что её может… — не договорил, не позволил себе, ком в горле душил.  — Пап, мы справимся. Я уже вызвал врачей.  — Вень, не говори так. Я не имею права хотя бы думать о том, что заменил тебе отца. Я твоему отцу в подметки не гожусь. Он человек великой души. Когда ты был маленьким, это было мило и больно. Сейчас просто больно.  — Прости. Но ты был с мамой, когда у неё случился второй выкидыш, когда она из комнаты не выходила сутками, когда в глаза опять никому не смотрела.  И верила. Верила только тебе. Ты был с ней рядом.  Ты сделал её счастливой. Зажег в её глазах былой огонь. Ты был рядом со мной… благодаря тебе я полюбил космос не только по книжкам, а и в телескопе, все те миллиарды, что за нами следят. Я перестал бояться оглядываться в прошлое или смотреть на ночной город. Ведь я знаю, что за тьмой будет рассвет и это ты рассказал двенадцатилетнему мальчику, которому так это было важно. Ты за столько лет никогда не исчерпал лимит доверия, потому что честен и искреннен. Спасибо тебе.  — Спасибо, Вень… — Даник, Веня? — спрашивает слабый хриплый голос из другой комнаты.  — Иду, — подходит, берет слабую дрожащую руку, — Родная, как ты? — Просто держи меня за руку. Я хочу запомнить этот момент, если он последний.  А Веня на окончание предложение покачивается и в испуге смотрит на мать. Крайний, мам… где же твоё суеверие и Вера в законы сцены? Только он этого не спросит. — Мам, пожалуйста не говори так. Сейчас врачи приедут. Все хорошо, слышишь, мам.  — Венечка… прости меня, прости за все старые ссоры, за то, что я для тебя была ужасной мамой… Ты так похож на папу… Веня присел, так что быть на уровне глаз матери и заглянул в этот потухший океан, готовый раскаяться.  — Мама, ты сделала все так, как было надо. Не ты ли говорила,  что ошибок не существует и каждое наше действие верное? Ты научила меня самому главному, ценному. И я бы был не я, если бы ты не приняла это решение. Ты прекрасная мама и была ей всегда — потрясающая женщина, сильная и слабая одновременно, счастливая в каждом своем счастье и несчастье. Вы с Даном, не смотря ни на что воспитали Таню и Даню достойными людьми и, мам, ты лучшая мама, котороя только могла быть. Женщина сильнее сжала руку Дана, оттого тот с испугом взглянул на него. — Вень, мне приятно… я верю, — а после на тон снизила голос и посмотрела на мужа. — Мне хуже. — Скорая приехала. Вень, открой пожалуйста. Тот уходит из комнаты, — Девочка моя, все будет хорошо, веришь? — Верю. Танюша и Данечка приедут? — Приедут, милая, приедут. — Надо срочно госпитализировать. Мы ничего не обещаем. — Сможешь встать? — та лишь кивнула и Дан осторожно её увёл. Мужчина смотрел вслед родным силуэтам и оттого не сразу услышал слова врача. — Вениамин, максимум неделя. — Нет… — Мне жаль. — С ними можно поехать? — Не сегодня. Мы сделаем все что-то наших силах. Завтра возможно посещение. — Мне страшно. Они идут по тропинке которую сами выкладывали в молодости, отчасти хромая. Идут медленно, оглядывая сад, родные тропинки, её розы. Ведь вероятно это последний раз. — Я тебя не отпущу, слышишь. Я буду рядом. Когда тебе будет плохо, когда не будет ни на что хватать сил, я буду рядом, — держал её за руку чуть сильнее, чтобы она не упала. Та слабо улыбнулась. — Ты говоришь это как сорок три года назад… а я ведь, все так же отчаянно верю. И буду верить всегда. Она оглядывается на дом и даже не чувствует слез. Их нет. — Он такой красивый. Но мой дом там, где ты. Он не отходил от неё, с ужасом смотря на капельницы и аппарат искусственного дыхания, не понимал зачем, но держал ее за руку. Отдавая всего себя, держал её за руку, верил, что поможет. Она бледнела, все сильнее исходясь кашлем. Почти перестала есть. Боялась закрыть глаза и снова не открыть. Боялась не увидеть его, детей. Не услышать его «Таня». Не увидеть любящие глаза детей. Не чувствовать. Не жить. Так прошло два дня. Вене позвонили: «Разрешено прийти в палату» —, как глоток воздуха. Вениамин приехал, у входа в больницу уже ждут Даня и Таня: — Вы готовы? — А разве это возможно? — Нет. Пойдёмте, мы им нужны. Молчание. Белые больничные стены. Шум шагов среди тишины. Палата 37. — Мам, можно? — кроткий кивок. — Как ты? — спросила Таня, не ожидая положительного ответа. Все видит. Страшно. — Сносно…- хриплый тихий голос прорезывает тишину. — Мам, прошу, не время быть сильной. Как ты? — Я хочу умереть дома, — дрогнул. Зачем врет. Он держит за руку, больше ничего не надо. Знает что дни закончатся именно в этих стенах. Больше даже не страшно. Лишь бы держал за руку. Лишь бы после этого ему не было больно. — Нет, не хочу. Уже не важно. Трое глаз направленны на неё: — Папа спит? — Да, устал…сделайте все, чтобы ему не было больно после. — Ты же знаешь, больно будет. — Знаю, но не хочу. Он не выдержит всей боли, сгорит. Спасите его, ладно, — голос предательский пропадает, переходит на шёпот. — Я вас люблю. Каждого. Вы моя планета, мир с необъятными просторами. Таня, будь счастлива. Если будет сильно больно, поменяй имя. — Никогда, мам. Ведь, давая это имя, вы разве не отдавали его в Вечность? — Хорошо, дочь. Не бросай писать. Твои стихи лучше моих. Ты их никогда не показывала, но я замечала те наброски на скомканных листах бумаги и стихи на сайте под ником Данны Лесной. Твои. Твои мысли и слова — необъятная вселенная. Просто не прекращай писать. Даня, рисуй. Вкладывая туда свой космос. На день рождение твоё под кроватью был набор кисточек… как видишь, сама подарить не успею. Веня, ты все знаешь. Я верю, что ты получишь премию. Я в детстве говорила тебе, что люди превращаются в облака. Пришло мое время. Обещай, что достигнешь всех мечт. Поцелуйте от меня детей, будте счастливы в каждом моменте. И да, если будет сильно больно — пишите письма. Я увижу, все прочту. Живите дальше, мечтайте. Никогда не переставайте мечтать. Мечты ведут нас к вершинам. Я верю в каждого из вас. И люблю. Белые стены палаты и её красные глаза. — Плачешь? — шепотом — Я только что попрощалась с детьми. Можно я тоже скажу тебе пару слов? — Как ты себя чувствуешь? — Не важно. Я хочу тебе сказать пару слов. — Таня. Как ты? — Бывало и лучше. Но больнее мне будет, если я не успею тебе сказать, — с немой мольбой взглянула на него. Он кивнул. — Спасибо тебе за все. За то, что сделал счастливой, за то что растопил многолетний лёд, за дочь и сына. За каждый миг, за то, что не побоялся биться в закрытую на сотни замков душу. За то, что научил снова быть слабой, жить, дышать, чувствовать и… любить. Обещай быть счастливым, не смотря ни на что. А я буду душой с тобой… Спасибо за все… — Таня… — Молчи сейчас. Прошу. — Я люблю тебя, моя девочка. Я с тобой. Ночь, пустая квартира, звонок. — Вениамин… ваша мама… мне очень жаль. — Танюся, вставай… мама. Тася, тише! Будит сестру, та от плохого сна вскакивает, как ошпаренная. Собирает в пазл предполагаемые события ночи. Закусывает губу до раздирающей боли, до новых шрамов и рискует спросить: — А… а папа? Врач на громкой связи: — Его сердце перестало биться через час, как она покинула этот мир. Заглушает крик собственной болью. Она обещала маме, что ей не будет больно. Она обещала папе, что будет сильной. Она не хочет представлять, что происходит в душе Вени и как сказать Даниилу, что конец наступил. — Его Таня…