Море золота

То, что плата будет скромной, Геральт понял ещё до того, как заглянул в кошель и увидел небольшую горстку монет. Городишко был крошечный и захудалый, всего несколько крытых соломой домов, тесно притиснутых друг к другу, обветшалых, побитых временем и непогодой, отчего казалось, что они опираются друг на друга в поиске поддержки. Сильный порыв ветра — и рассыпались бы один за другим, как цепь костяшек в домино. То, что вознаграждение окажется скромным, Геральт понял, ещё когда въезжал в него верхом на Плотве, и всё же позволил любопытству довести его до дома того, кто искал ведьмака. Нанявший его мужчина выглядел болезненно-бледным и осунувшимся. Его глаза и щёки запали так глубоко, что он больше походил на обтянутый кожей скелет, чем на живого человека. В поселении царила явная нищета и обездоленность, бедность читалась на лицах всех жителей, но в этом человеке всё особенно громко кричало о нужде и непокрытой голи. Было видно, что он познал голод от нехватки хлеба. Что ему слишком хорошо знакомы бесконечные дни тяжкого труда в поле под палящим солнцем. Что он так же побит невзгодами, как и этот паршивый, неряшливый городишко, в котором он жил. Но было и что-то ещё. Что-то более глубокое, более основательное. Недрогнувшей рукой мужчина положил на стол рядом с тощим кошелём куклу — истрёпанную, видавшую виды, сшитую из обрывков тряпья и мешковины. Грубая и нелепая игрушка, но её, без сомнения, очень любили. Въезжая в город, Геральт заметил стайку детей, но он готов был поспорить, что ни одному из них этот человек отцом не был. Неужели какой-то ребёнок — его ребёнок — пал жертвой чудовища, которое Геральта наняли убить? Геральт оглядел домишко. В углу на соломенном тюфяке лежало скомканное одеяло, рядом с ним — грязные штаны и рубахи. Золу из очага давно не выгребали, висевший в нём котёл был покрыт толстым слоем засохшей каши. О доме уже какое-то время никто не заботился, но тюфяк в углу был слишком велик для одного человека. И Геральт вдруг понял. Ребёнок не пал жертвой чудовища. Он явился причиной его появления. Мужчина так и не смог вымолвить ни слова. Он не поведал Геральту свою печальную историю. Не попросил извинить его за почти пустой кошель. Не умолял согласиться на скромное подношение. Лишь молча смотрел на Геральта с такой опустошённостью во взгляде, что у ведьмака под кожей заструился холод. В животе туго скрутился горький комок. Десятки лет провёл он на Пути. Десятки лет закалялся в его неумолимых горнилах. Но всё равно бывали дни, когда ему казалось, что он впервые вышел на большак. Он снова чувствовал себя податливым и плавким — наивным юнцом, который смотрел на слабых и угнетённых и считал себя их спасителем. Этот юнец был мёртв и давным-давно похоронен, но, казалось, его призрак всё ещё следует за Геральтом. Геральт не произнёс ни слова — в них не было нужды, они и без того прекрасно друг друга поняли, и нарушать молчание пустым потоком слов казалось бездушным и чёрствым. Вместо этого Геральт долго смотрел на хозяина дома, потом поднялся с хлипкого качающегося стула, осторожно взял куклу и сунул её в небольшую сумку на бедре. Кошель с монетами он оставил на столе нетронутым. Геральт оседлал Плотву и рысью отъехал от города, на пару вёрст, где дико и густо росла пшеница. Огромное, безбрежное море золота. Он привязал лошадь в густой купе деревьев, чтобы уберечь от жары, и она, довольно фыркнув, наклонила голову, потянулась к пучку сухой травы. Ведьмак похлопал её по шее. Вокруг них в лучах солнца ослепительно пылало поле, так ярко, что Геральту пришлось сузить зрачки. Стремительно приближался полдень. Ждать оставалось недолго. Солнце катило к зениту, Геральт приготовил эликсиры, смазал маслом меч. В отдалении задрожали, задвигались, словно в танце, высокие стебли пшеницы, но воздух вокруг был неподвижен, словно окаменел. Ни малейшего дуновения ветра, чтобы охладить текущий по шее пот или смахнуть прилипшие к коже молочно-белые пряди волос. Рука не потянулась к мечу. Он не станет спешить, будет ждать, сколько возможно. Геральт вытащил из набедренной сумки куклу, держа её за грубую, истрёпанную ручонку. Воздух над полем блестел, как расплавленное на поверхности воды солнце. Из дрожащего знойного марева медленно соткалась фигура. Нечёсаные лохмы волос, узловатые сухие, будто ветки, руки и тонкая паутина вуали. Полуденница широко распахнула рот в беззвучном крике вечной агонии. Геральт посмотрел на венок из цветов и колючей ежевики на её голове и почувствовал грусть. Здесь не было места ни беспомощности и опустошённости человека в покинутом и разорённом доме. Ни липкого холода, разливавшегося, подобно влажному туману. Только что-то острое, грубое, иссушающее. Что-то, что пылало и жгло, оставляя за собой лишь пепел того, что когда-то было и больше никогда не вернётся. Геральт вновь почувствовал себя старым и бесконечно уставшим, одновременно освежёванным и измождённым от давней боли, словно новые раны легли точно на старые, уже затянувшиеся шрамы. Он сжал кукольную ручонку в своей и шагнул в море золота.