Сказка о Сером и Волке

В подземелье темно, холодно и сыро. По полу бегают тощие, жалобно пищащие мыши. Кандалы натирают щиколотки и запястья до крови, тем более сейчас. Сергей сильно похудел и осунулся. Он сам на себя не похож. Грязный, в рваной белой сорочке на голое тело, сидит на подстилке из соломы в углу камеры, весь в тёмных пятнах подсохшей крови, едва живой. Есть уже не хочется. Просто мышек жалко. Они маленькими тёплыми комочками жмутся по углам и пищат, но его с голодухи пока не трогают. Колдовать не получается. После ареста что-то случилось с его даром. Руки дрожат. Даже сферу сформировать не выходит. Болит решительно всё, и это мешает сконцентрироваться. Плохо. Настолько плохо, что горло спазмом сдавливает. Серёжа скручивается на своей соломенной подстилке в стылом тёмном углу и зажимает в ладони кулон — тускло мерцающий аметистовый кристалл с малюсеньким пёрышком внутри. Он не зовёт. Не призывает, нет. Но Птица приходит сам. Сначала тьма в противоположном углу камеры начинает тускло мерцать фиолетовым, и из щелей в кладке сочится густой сиреневый туман, а через секунду Птица уже цокает о пол острым каблуком чёрного ботфорта и, взмахнув краем антрацитового плаща с фиолетовым подбоем, распугивает мышей. Демон неспеша направляется к Серёже, склоняется, поглаживает по голове и становится перед ним на колени, поддевая подбородок костяшками, заставляя запрокинуть голову. В жёлтых глазах сожаление и боль, но не жалость, и Сергей благодарен уже за это. Птиц недовольно хмыкает, поджимая губы, и спрашивает, заглядывая в потускневшие глаза Серого: — Долго ты ещё собираешься терпеть это? — его голос, кажется, гремит на всю темницу, и Серёжа морщится — ужасно болит голова. — Насколько тебя хватит? На день? На неделю? — демон язвит весьма злобно, но злость эта… Серый не может ее классифицировать — сил почти не осталось. — Ты же даже не орёшь. Как ты держишься? Почему не зовёшь меня? Ещё немного — и они тебя просто грохнут, Тряпка! — Со мной пусть делают, что хотят, — хрипло отзывается Разумовский. — Лишь бы не добрались до Олега. — Ты не понял ещё? — глухо смеётся Птица, сверкая янтарными глазами. — Сокол твой ясный давно на чужбине сгинул, иначе уже пришёл бы за тобой. Нет больше смысла держаться, нет причин терпеть, некого тебе защищать. Тебя только вера держит пока в Яви. Не жди Олега. Он не придёт. — Значит, так тут и помру, — бесцветно отвечает Серый, пожимая тощими плечами. — Какая же ты Тряпка! — бесится демон, пуша перья, а в глазах его вспыхивает пламя. — Выпусти меня! Я заберу тебя отсюда, если этого не может сделать твой богатырь. Я уничтожу их всех. И князя Игоря, и всю его дружину. Мы уйдем, и оставим после себя выжженную пустошь. — Нет, — качает головой Серёжа. — Погибнут невинные люди. Если соглашусь, то чем я буду лучше Игоря и его дружинников? — А тебе принципиально необходимо быть лучше, Тряпка? — брезгливо морщится пернатый, и плащ его превращается в крылья. — Будь самодостаточен. Неважно, лучше ты или хуже. Достаточно того, что ты сам о себе думаешь и знаешь. Неважно, что подумают о тебе другие. Я не думаю о других вообще. И ты прекращай думать, иначе сдохнешь. Если до смерти в допросной не запытают, то голову всё равно отрубят. Попомни мои слова. Попомни, Сережа. Я подожду. И ждать ему долго не приходится. На очередной допрос Серого забирают ближе к ночи, и в этот раз сам князь решает почтить его своим присутствием. Разумовский готовится к неизбежной физической боли, но этого не происходит. Игорь делает хуже. Устраивается на скамье напротив с мерзкой сочувственной улыбкой и качает головой. — Слухи до меня дошли, колдун, что больно ты неразговорчивый. Правда это? — А с кем говорить, княже? — пожимает плечами Серый. — Всё, что мог, я уже сказал, да не хочет слышать меня никто. А того, что услышать захотят, не скажу я. — Ты детей из местных деревень похищал и в жертву приносил? — задаёт Игорь опостылевший вопрос. — В тысячный раз повторяю тебе, княже: мой бог не требует человеческих жертв, — устало произносит Серёжа. — Я травами лечу да обереги шью, оружие заговариваю, порчи снимаю, хворь вычитываю, в будущее могу заглянуть, мужа невредимым с войны вернуть… — Так что же не заглянул в будущее и друга своего не вернул живым? — чуть ехидно интересуется Игорь, и у Сергея сердце ухает в пятки. — Не увидел разве? — Чего не увидел? — голос Разумовского — как шелест сухой листвы. — Вся сотня Олега твоего полегла, — с холодным равнодушием сообщает князь. — Это неправда, — Серёжа сжимает кулаки, чтобы контролировать себя, чтобы не заорать от боли, чтобы хоть немного зацепиться за реальность. — Чистая правда, ведун, — пожимает плечами Игорь. — Никто не выжил. — Где? — едва слышно вопрошает Разумовский. — Где они погибли? — На границе Яви и Нави, — Игорь говорит так спокойно, что Серому хочется схватить его за шитый ворот свиты и лупить об дубовую столешницу рожей. — Кто? — печатает Серёжа, внутренне закипая, и на дне его глаз вспыхивает давно угасшее синее пламя. — Кто послал туда его сотню?! — Я послал, — абсолютно равнодушно отзывается Игорь. — С мороком кто-то бороться должен, земли наши защищать. Я тебе последние новости рассказал, теперь и ты уважь — скажи, кому в жертву детей приносил и сколько их было. В допросной поднимается дикая буря. Ветер таскает пыль и раздувает подол сорочки колдуна. Серёжа подскакивает на подрагивающих ногах, гулко впечатывая ладони в столешницу, сверкает глазами, прожигая князя взглядом, и шипит: — Я расскажу тебе, княже. Расскажу, как ты умрёшь. С мороком ты бороться хотел? Земли ты чужие хотел? Не переживай, Игорь, морок за тобой сам придёт. Ты сгоришь вместе со своей княгиней и советником, вместе с дружинниками, со всем градом. Не выживет никто. Одни головешки останутся. — Говоришь ты много, колдун, да не по делу, — Игорь смачно прописывает ему по морде, Серый улетает в угол, и ветер моментально стихает. — Хотел я с тобой по-доброму поговорить, но по-доброму, вижу, не умеешь ты. Займитесь им, — бросает князь кому-то, покидая допросную. — Утром казнь. До рассвета он должен заговорить. Но Серёжа не говорит. Серёжа орёт, срывая голос, а после, сплёвывая кровь, хрипит проклятия. Птица сидит на соломенной подстилке в его камере, разглядывает собственные когти и терпеливо ждёт. Ждать ему, впрочем, приходится не слишком долго. Сергея, едва живого, всего в кровище, почти не дышащего, притаскивает стража и бросает на каменный пол. Разумовский скручивается, заходясь кашлем, дрожа всем телом. Птица присаживается на корточки около полуживого колдуна, цепляет каплю крови с его губы и улыбается, растирая меж подушечками пальцев, принюхиваясь. — Плохо дело, птенчик, — качает головой он; огненные волосы волной рассыпаются по антрацитовым перьям на плечах. — Повреждена печень. Ты слишком слаб, чтобы исцелить себя. До утра не дотянешь. Но я могу облегчить твою участь. — Больно, — ноет Сережа, и Птиц садится на пол, укладывая его головой к себе на бедро, поглаживая по спутанным грязным волосам. — Я заберу боль, — обещает пернатый. — Но честно ответь мне: ты жить хочешь, отомстить хочешь? И Серёжа выдыхает: — Хочу! — так живо, так запальчиво и страстно, но сразу заходится кашлем. — Тогда я сделку тебе предлагаю, — улыбается демон. — Ты получишь всё: вечную жизнь, власть, богатство, непобедимое войско, собственное царство, все враги твои полягут… — Что взамен? — моментально напрягается Разумовский. — Всё очень просто, — беззаботно отзывается Птиц, пожимая плечами. — Душа. Ты добровольно останешься со мной в Нави, пока не найдёшь смысл жить дальше. Месть — не в счёт. Я знаю, что сейчас тебе хочется крови, хочется разорвать князя на десятки кусочков и скормить воронью. Я помогу. Но после этого у тебя не будет причин оставаться по эту сторону. Ты отправишься со мной. По рукам? — он раздирает когтем ладонь и протягивает Серому. — По рукам, — тот стискивает его руку своей ладонью. Кровь мешается, и тёмную камеру на миг озаряет ослепительной сиреневой вспышкой. Яркий свет, кажется, проникает во все щели кладки, вырываясь наружу. Огненный вихрь подхватывает Разумовского, кружит в воздухе, а когда пламя гаснет, одетый в чёрные штаны, чистую сорочку, алую, шитую золотом и самоцветами свиту, подвязанную багряным кушаком, Сергей касается каменного пола подошвами красных, шитых золотом сапог и, взмахнув краем плаща из вороновых перьев, хватает висящий в воздухе посох. Руны на нём вспыхивают фиолетовым, как и перстни на пальцах правой руки Сергея. Разумовский не торопится. Слушая шум снаружи и топот дружинников, он с ледяным спокойствием поправляет покрытые рунами гривны на шее и запястьях, улыбается кровожадной, не свойственной ему улыбкой, сверкает янтарными глазами, и одним взмахом ладони сносит решётку, мчащихся в подземелье дружинников — всё на своём пути. На то, чтобы разнести темницу, он тратит минут десять. Потоки энергии настолько сильные, что размывают всё вокруг, разносят по камешку, расщепляют охрану в пыль. Когда Сергей открывает глаза, он обнаруживает себя на пустыре. В городе поднимается шум, начинается паника, в домах зажигают свечи, кто-то звонит в колокол в башне крепости… Он не слушает. Взмывает над городом, раскидывая чёрные пылающие крылья, и застывает в ночном небе, недобро улыбаясь. Княжеские хоромы Разумовский очерчивает огненным кольцом, ставит энергетический барьер и щёлкает пальцами. Терем вспыхивает моментально, пылающее дерево задорно трещит, бояре ломятся наружу, но шагнуть за пылающий круг не могут. Князь, весь в саже, выскакивает из пылающего терема с княгиней на руках, падает на колени, орёт что-то… Сергею всё равно. Он с нездоровым восторгом наблюдает, как пламя жрёт строения, бояр, лошадей… А после скрещивает покрытые татуировками предплечья, руническая вязь на его коже сверкает синими искрами, и, когда Сергей разводит руки, огонь перекидывается на детинец и укрепления, на частокол и вышки. Пылают избы, пылают кузни и лавки… В два щелчка пальцев он разрушает башню, освобождая из заточения змея, выпускает ведьм и леших, и, пока перепуганная нечисть во все глаза глядит на творящееся здесь мракобесие, на горящих заживо крестьян, на чёрные столпы дыма, на искры, вздымающиеся в небо, Серёжа глубоко вдыхает тяжёлый запах горелой плоти, крови и дыма, и гаркает не своим голосом: — Всем свободу дарую! Добро у нас победило! Возвращайтесь в свои уделы, братцы! Он подходит к колодцу, вытаскивает из рукава склянку с плещущейся тьмой и выливает содержимое в воду. Размешивает посохом против часовой стрелки, руны мерцают, и через секунду из отражения на Разумовского глядит Птица. — Чего ты хочешь, птенчик? — ласково спрашивает демон. — Покажи мне, где сотня Олега полегла, — требует Сергей, и Птиц показывает: в отражении мелькают покрытые пеплом и снегом земли, трепещущие на ветру знамёна, замёрзшие тела, торчащие из земли мечи, щиты в стрелах… Серёжа прикрывает глаза и цедит сквозь зубы: — Покажи мне его тело! — Я не могу, — честно признается демон. — Слишком много трупов. Не нахожу я твоего сотника, птенчик. — Перебрось меня туда, — требует Сергей. — Я сам найду. — Одумайся, Сережа, — ласково просит демон. — Уверен, что сердце выдержит? — Нет у меня сердца! — рявкает Разумовский, и по пылающему городу расползается смолянистая живая тьма. — Что ты творишь? — рыкает демон. — Совсем помутился рассудком?! — Морок выпускаю, — беззаботно отвечает Сергей. — Открой портал! — Крови надо бы… — тянет Птица. — Тебе крови мало? — рычит Серый, хватая первого попавшегося, едва живого боярина за шею, рывком поднимает с земли и, проламывая грудак одним ударом, вырывает ещё бьющееся сердце. Зажимает его в ладони, секунду смотрит и бросает в колодец. Птица довольно урчит и облизывается. — Хватит крови? — гремит Разумовский. — Али ещё добавить? Порыв ветра швыряет пригоршню искр ему в лицо, развевая огненные пряди волос. И Птица, улыбаясь, думает, что никогда ещё его волхв не был так прекрасен, как сейчас. — Мне-то хватит, — усмехается демон, облизываясь снова. — А тебе? Князёк-то твой жив ещё, Серёженька… — Ненадолго, — холодно отзывается тот и направляется прямиком к пылающим княжеским хоромам, лёгким взмахом посоха снося с пути горящие избы. Щелчком пальцев поднимает вполне живого, и даже находящегося в сознании Игоря с земли, заставляя взмыть ввысь, взлетает следом и громыхает: — Полюбуйся, княже! Ты сам свой град на это обрёк! Сам в гору головешек превратил! Не надо было переходить дорогу мне, Игорь, — качает головой он, жутко скалясь. — Не надо было трогать Олега. Кровавых жертв я никогда не приносил. Прежде. Ты — первый, — щёлкает пальцами, и князя разрывает на десятки кусков. Кровь орошает пылающую землю, запекается на углях, куски плоти разлетаются по пепелищу и… Серёже хорошо. Он чувствует, пусть не полное, но моральное удовлетворение. Сергей легко приземляется в чьём-то дворе, вытирает лицо ладонью, оставляя на коже кровавые разводы, подходит к корыту и, полоснув когтями по воде, требует: — Портал! — и пространство в дверном проёме пылающей избы рябит, как водная гладь. По ту сторону воет ветер и колючей позёмкой метёт снег. Сергей поправляет плащ из перьев, перекидывает копну рыжих волос через левое плечо, пачкая пряди кровью, и бьёт посохом о землю, выдыхая: — Морок! — и тьма расползается по догорающему городу, а сам чародей шагает в портал. На границе Яви и Нави, голодно каркая, кружит воронье. Вековые деревья тёмного леса жалобно поскрипывают под порывами ветра, играющего обрывками знамён. Где-то тихо звякает металл о металл. Мороз не спасает. Здесь всё равно воняет гарью, кровью, смертью и тленом. Серёжа осторожно пробирается по выжженному полю брани, стараясь не наступать на окоченевшие тела и поломанное, перепачканное кровью оружие. Но меж остывшими замёрзшими трупами почти не видно пропитанной кровью земли. От сладковатого запаха горелой плоти к горлу подкатывает тошнота. Отросшие волосы ерошит ветер, швыряя в лицо пригоршни обжигающих колких снежинок. Разумовский запрокидывает голову и глубоко вдыхает, замирая ярким пятном среди присыпанного снегом пепелища. Багровые пятна на искристом покрове хочется стереть ладонью. — Видишь? — тихо начинает Птица, накрывая ладонью плечо волхва. — Никто не выжил, Серёженька, — разворачивает его к себе и прижимает к покрытой перьями груди; вороньё, кружа на фоне по-зимнему низкого неба, затянутого свинцовыми тучами, голодно каркает. Сергей всхлипывает и жмётся теснее. Демон обнимает его, закрывая крыльями от ветра и снега, и целует в макушку. — С кем они сражались? — шелестит Разумовский едва слышно. — Князь утверждал, что с мороком? — хмыкает Птица. — Так вот, знай, ведун: я свое войско сюда не посылал. — Тогда с кем?! — Серый отстраняется, выворачиваясь из его объятий, и бросается вперёд, шикая на голодное воронье, клюющее мёрзлые тела. Птицы разлетаются, и Разумовский, будто забывая о всех магических способностях, бросается вперёд, начиная с остервенением переворачивать трупы, хаотично метаться по полю брани и шептать, взглядываясь в окаменевшие лица: — Наши, все наши… Ну, где же?.. И этот наш. А почему в шкуре звериной? Птица! — орёт он, падая на колени меж тел дружинников; особо наглый ворон скачет мимо, таща в клюве медальон с волчьей лапой; цепочка волочится по снегу. — Птица!!! — голос эхом гремит над выжженной пустошью и тёмной лесной чащей. — Здесь все наши! Где же враги?! — А ты не думаешь, птенчик мой, — начинает демон, присаживаясь на корточки подле него, — что человек — сам себе страшнейший враг. Игорь земли свои расширить хотел. Дружину послал сюда, будто от морока оборонять кордон, а морока-то и не было… — Это было нападение, а не защита, — выдыхает Разумовский. — Сам своих же… Он воет, запрокидывая голову, загребая в горсти окровавленный снег. Рыжие волосы и плащ из перьев треплет ветер. Дорожки от слез замерзают на щеках. Мороз кусается. — Где его тело? — Сергей поднимается, утирается тыльной стороной ладони, но слёзы продолжают катиться градом. — Скотина! — орёт Серый — и стаи воронья с криками вспархивают с ближайших деревьев. — Где тело Олега?! — Ты разорвал Игоря на маленькие кусочки, и я не могу оживить его, чтобы спросить, — досадует демон. — А Олега?! — Серёжа бросается к нему, вцепляясь в перья на груди, почти повисая в цепких птичьих руках. — Ты можешь оживить Олега?! Я знаю, ты можешь! — Не могу, — качает головой пернатый. — Если тело мертво, а душа перешагнула грань, никто не в праве вернуть её. Я могу поднять покойников, но это будут скелеты, разлагающиеся тела, лишённые душ. Ты такого Олега вернуть хочешь? — Нет, — выдыхает Сергей, оседая в снег. — Помоги хоть тело его найти. Помоги! — Разумовского всего трясет. Искривлённое в истерике лицо волхва белее мела. Он жадным ищущим взглядом беспомощно рыскает по изувеченным вымороженным останкам некогда могучей рати, надеясь зацепиться хоть за что-то, что укажет путь. Оставаться в неведении — смерти подобно. Мрачное вороньё зловеще кружит над головами, нарушая могильную тишину скорбным карканьем. Разумовский, натыкаясь на обломки мечей, щитов, бродит меж павших дружинников, бормочет что-то бессвязное, лихорадочно сверкая янтарными глазищами, и Птиц заинтересованно прищуривается, наблюдая. К привычному уже запаху страха, гари и мертвечины примешивается яркий запах ненависти. — Нет его! Его здесь нет, слышишь! — натужно орёт Серёжа, и вороньё подхватывает его хрип вымораживающим душу карканьем. Но у Разумовского больше нет души. И теперь всё, чего он хочет — знать. Правду. — Другие дружинники чьи? — рыкает, останавливаясь меж телами. — Чьи дружинники — я спрашиваю?! С кем сражалась здесь сотня Олега?! Отвечай мне! — С дружинниками князя Дмитрия, — певуче отвечает Птица, и налюбоваться не может таким Сергеем. Язык не поворачивается его теперь тряпкой назвать. — Дмитрия, значит? — зловеще улыбается колдун, растирая замёрзшие ладони. — Замечательно. Они хотели войны с тьмой? Они её получат. Я теперь голову его хочу! — Принести тебе на блюде? — елейно интересуется демон. — Нет уж, спасибо, — фыркает Серый. — Я сам оторву. За ложь и за измену, за жадность, за предательство… Игорь своё получил. Теперь Дмитрия черёд. Не имеют они права ходить по этой земле и воздухом этим дышать. Не будут они этими землями править! — Серёженька, а как же справедливость, как же правда и закон? — воркует Птица, осторожно накрывая его плечи ладонями. — Будем по законам военного времени жить, — скрещивает руки на груди Сергей. — Если живых князей не останется, то кому-то придётся править. Отныне я в этих землях закон. Мне решать, что по правде, что по справедливости. По правде и справедливости будет утопить князя Дмитрия в крови. Я так решил. Возражения есть? — Но, Серёженька… — делает попытку Птица. — Возражений нет! — отрезает тот. — А теперь немедленно отыщи мне тело Олега! Покажи! — шипит волхв, с нечеловеческой силой ударяя посохом о вымороженную землю у ног Птицы, и трещины паутинками разбегаются в стороны. Сизый туман сочится сквозь язвы в выжженной земле, резкий порыв ветра хлещет лицо колючей крошкой, треплет до хруста рвущейся ткани полы плаща, и Птиц, наконец, с явной неохотой, но всё же отвечает: — Не самая лучшая идея, Серёженька. — Покажи! — шипит Сергей, прожигая демона горящим взглядом. — Здесь слишком много трупов, птенчик, — виновато начинает пернатый. — Слишком много душ, которые перешли на ту сторону в одном месте. — Не лги мне, — гневно изогнув бровь, цедит волхв. — Не ты. Не теперь! — цепляется за край рукава дрожащей рукой, и, ссутулившись, будто становится меньше, иссыхает под непосильной ношей утраты. Разумовского разрывает между отчаянным нежеланием принять такую правду и осознанием, что Волкова больше нет. — Как мне жить дальше, Птица? Без души, без Олега? Надежда почти истлела, но искру, одну единственную, ведун сберёг, отказываясь принять действительность. Только вот… Демону не обязательно об этом знать. — С удовольствием, — мягко произносит Птица, обнимая его и прижимая к груди. — Ни души, ни совести, ни морали, ни стыда… Греши в своё удовольствие, купайся в фонтанах крови врагов, упивайся местью и властью. Почто тебе душа та, Серый? Не понимаю, почему вы, люди, так цепляетесь за неё. А насчёт Олега, — тяжело выдыхает он и, прикрывая глаза, целует Сергея в макушку. — У тебя теперь есть я, птенчик. И я никогда не брошу тебя. Ведун вглядывается вдаль — сквозь снежную метель и клубы сизо-красного тумана. Огонь и лёд. Жизнь и смерть. Любовь и… Ненависть! И что-то внутри выщёлкивает. — Ненависть… — шелестит Разумовский пересохшими губами, и в его безжизненных глазах разгорается адово пламя.— Я досыта напьюсь вражьей крови. Отныне я — закон! — Да закон, закон… — выдыхает Птица, ведёт горизонтальную линию ладонью по воздуху — и седая пурга начинает мерцать фиолетовым свечением. Портал между Явью и Навью открывается. Ледяной воздух идёт рябью, как водная гладь. По ту сторону виднеются горы, усыпанные снегом, высокий еловый лес, очертание дороги и полная луна на тёмном небосводе. — Идём, Серёжа, — говорит Птица, протягивая руку. — Пора на ту сторону. — Погоди, — Разумовский протянутой ладони не касается. — Наш уговор каким был, пернатый? Ты мне помогаешь утопить врагов в крови, а я шагаю с тобой за грань. Врагов. Не только Игоря. Не одного. — Так чего же ты хочешь? — скептически хмыкает демон. — Поднимем павшую рать и пойдём за князем Дмитрием? Я предлагал: могу принести его голову на блюде. — Нет, — качает головой Серый. — Я подождать его хочу. И зачем мне блюдо? Уж лучше сам оторву. — Ну, что ж, хорошо, — Птица, взмахнув рукой, поднимает павшую дружину. Заледеневшие тела, шатаясь в разные стороны, покачиваясь, встают, треща срастающимися костями, поворачивают головы на сломанных шеях, и смотрят пустыми тусклыми глазницами без проблеска жизни. Оружие полегших воинов взлетает с земли, усыпанной снегом, начиная тускло мерцать фиолетовым сиянием. Павшее войско встаёт, как живое, на границе Яви и Нави. И ведун не видит среди восставших Олега. Он больше чем уверен, что его нет среди мёртвых дружинников. — Они будут здесь ждать Дмитрия с его дружиной, — сообщает Птица, разглядывая тёмные когти. — Нам с тобой до поры до времени тут делать больше нечего. Ты устал, Серёженька. Я заберу тебя в свой замок. Поешь, выспишься, обдумаешь всё — может, полегчает. А как князь явится — мы тут же узнаем. — Не полегчает, — качает головой Сергей. — Если пойду с тобой, это будет значить, что я уже умер? — Почему ты так решил? — спрашивает Птица, хмурясь. — Потому что живым в мир мёртвых хода нет, — пожимает плечами колдун. — Это только тем живым, волхв, у которых есть душа, — усмехается демон, — а твоя душа принадлежит мне с тех пор, как мы скрепили договор кровью. Ничего не изменится, если ты шагнёшь за грань, — он снова протягивает руку, и Разумовский несмело касается ладони. — Идём, — Птица переплетает их пальцы и шагает в колышущееся марево, увлекая Серого за собой.