Сказка о Сером и Волке

Сергей смотрит во все глаза, зажимая в ладони оберег, болтающийся на шее на цепочке. Тропа, по которой идут они с Птицей, извилистая и крутая. Она петляет меж высоких корабельных сосен, заснеженных берёз да густых ежевичных зарослей. Пронизывающий ветер швыряет в лицо пригоршни колкой крупы. Вековые деревья жалобно поскрипывают под его порывами. Ни птиц не видно в этих местах, ни зверья, ни человеческих следов. Снег идеальным белым саваном покрывает землю. Серёжа вязнет в нём по колено. Идти тяжело и жарко. Радует Разумовского только одно: покойники не потеют — значит, он всё ещё жив. Вскоре лес становится реже, небо будто светлеет немного, а впереди виднеется чисто поле. Серёжа устает. Серёже тяжело. Прямо как человеку. — Скажи, Птиц, в этих местах моя магия не работает? — интересуется он, прислонясь спиной к широкому стволу вековой сосны. — Почему ты так решил, птенчик? — Птица будто только теперь замечает, что Серёжа еле держится на ногах. — Потому что в княжеской темнице не работала, — стараясь отдышаться, пожимает плечами Разумовский. Пернатый подходит к нему ближе, качает головой, протягивает руку, поглаживает по щеке, заправляя за ухо прядь огненно-рыжих волос, и заглядывает в глаза. — Магия твоя не работала в княжеской темнице, потому что кто-то добрый помог вашему князю. Хотел бы я знать, — плотоядно скалится демон, — кто у нас такой добрый… Какая тварь своих же продала. — Продала? — недоумевает Серёжа. — Конечно, продала, — криво усмехается Птица. — А ты думал, волхв, что продают и предают только люди? Если бы среди наших не было предателей, то в ваших землях «добро», — язвительно произносит он по слогам, — не победило бы. Не так слабы ведьмы местные, колдуны, лешие, банники да змеи, чтобы было под силу какому-то богатырю заточить их в темнице. Не могли этого сделать люди без посторонней помощи. Есть только один вариант, Серёженька — кто-то из наших помог князю и его дружинникам справиться со «злом». Узнаю кто — сам в кучку пепла превращу. — А я теперь как кто? — решает заранее прояснить всё Разумовский. — Как твой гость, как пленник, или как… — язык не поворачивается произнести это. — Ты-то? — смеётся Птица. — Ты — как мой советник, друг, любовник, брат и соратник. А ещё, считай, ты — как мой принц. — Это значит, я имею право голоса? — все ещё не верит Сергей. — Ты имеешь все права, птенчик мой, — заверяет Птица. — Ну, тогда, я считаю, сразу жечь — это лишнее, — пожимает плечами маг. — Найдём — сердце бьющееся из груди вырву, — мило улыбается он. — А потом можешь жечь, кого хочешь. — Знаешь, а мы сработаемся! — хмыкает Птица, сверкнув янтарной искрой из прищуренных глаз, и окидывает ведуна по-хозяйски придирчивым взглядом. — Только, вот, хлипонький ты у меня, Серёженька, — тянет демон, окутывая их обоих светящейся туманной дымкой. — Что с вас, людишек, взять, окромя… — Птиц резко запахивает полы плаща и окончание фразы теряется в шелесте его антрацитовых крыльев. — Души, ты хотел сказать? — интересуется волхв, пробуя посохом коснуться образовавшейся вокруг них зыбкой сферы, и та чуть рассеивается, позволяя увидеть очертания замка на отвесной скале. — Так свою я тебе уже продал, — глаза Разумовского на миг вспыхивают синим светом, но тут же гаснут. — Почто я тебе — не человек, не зверь, не живой, не мёртвый… — Хватит ныть, Тряпка! — теряя терпение, шикает Птиц, и стены сферы идут огненными трещинами, сочась сизым дымом. — Ты мой принц! И точка! А в следующее мгновение марево сферы рассеивается, представляя взору поражённого волхва величественный дворец, будто по волшебству возвышающийся на вершине каменного утёса. Это строение не может быть творением рук человеческих — да и откуда им тут, в Нави, взяться? Не камень, не дерево — будто застывшая лава, приняв причудливые формы, стала основой птичьего замка-крепости, цепляющего облака острыми пиками башен. Шаг вперёд ступнуть — обрыв. За спиной — непроходимая чаща. — Принц, говоришь? — задумчиво тянет Серёжа, постукивая посохом по скале, и сноп разноцветных искр рассыпается у ног демона. — Не пленник? — грустно улыбается, возводя очи к небу, затянутому тяжёлыми сизыми тучами. Ни сокол в этих местах не пролетит, ни голубка… Каркающий хохот Птицы мешается с шумом разбивающихся о скалы у подножия утёса волн, но Серёжа вздрагивает не от этого. Белая точка кружит меж отливающих серебром башен дворца, стремительно к нему приближаясь, и теперь уже маг явно может различить в этой точке ворону. — Сгинь, пернатая! Не звал! — отмахивается демон, и ворона, недовольно каркнув, исчезает, оставляя на земле пару белоснежных перьев. — Линяет, старушка, — Птиц хмыкает, поддевая одно из них когтём, вертит перо в руках, о чём-то размышляя, и запускает парашютиком в тающую в тумане бездну. Второе перо ведун подбирает сам и незаметно прячет в рукаве свиты, — авось, пригодится. — Ну какой же ты пленник, Серёженька, — ведёт крылом демон, и тучи над замком рассеиваются. — Хочешь, я подарю тебе ночное небо с россыпью созвездий, хочешь — радугу, берущую начало за линией горизонта? Здесь я могу всё! Только пожелай! — горделиво ерошит перья Птиц и, придерживая Разумовского за локоть, увлекает за собой внутрь. Сказать, что Сергей никогда не видел роскоши — значит, солгать. Чародей жил в ней. Когда-то. Так давно, что и не упомнить. Но убранство палат демона потрясает Серёжу. И дело даже не в отливающем серебром чёрном бархате тяжёлых портьер, не в алом, расшитом золотом, атласе покрывал и самоцветах, украшающих кубки. Разумовского поражают мозаичные узоры на стенах от мраморного пола до самой вершины сводов, и, если запрокинуть голову, кажется, будто они и не сходятся вовсе — будто небесная синева и венчает этот не то дворец, не то храм… А ещё Серёже мотивы рисунков кажутся смутно знакомыми. — Нравится?! — хвастает Птица, заглядывая в восхищённые глаза ведуна. — Это всё твоё, Серёженька! — зачёрпывает когтистой рукой пригоршню морских камешков из золочёного блюда и пропускает сладости меж пальцев. — И это твоё! — резко взмахнув крылом, демон срывает магический щит перед входом в гостевые покои, и ласково подталкивает Серёжу в спину, вынуждая сделать ещё один шаг. Разумовский невольно вскрикивает — стоит переступить порог, как одежды на нём меняются — теперь это белоснежная, расшитая тончайшим серебром сорочка в пол. Босые ступни утопают в мягком ворсе ковра, и ведун, хмыкнув, сжимает посох крепче. — Не привык я к твоим фокусам, Птица. Да и привыкать не горю желанием. Оставь за мной право выбирать себе одежды. Обрядил меня бабой… — бурчит Разумовский, с любопытством поглядывая на огромное ложе, занавешенное по краям антрацитовым атласным балдахином с багрововыми кистями. — Всё, что пожелаешь, птенчик! — шелестит демон бархатным голосом, окрашивая его лёгкой хрипотцой, и подходит к Серёже так близко, что жар его дыхания чувствуется кожей. Ведёт когтём по запястью, цепляя край широкого рукава, звеня золотыми браслетами, и мажет губами по изгибу шеи ведуна, касаясь кожи меж нитями цепочек и дугой гривны, нависая сзади. — К слову, ты неотразим в белом, Серёженька, но я бы предпочёл тебя и вовсе без одежд! Разумовский устало закатывает глаза, резко поворачивается в руках демона, и уже открывает рот, чтобы высказать всё, что по этому поводу думает, но Птиц опережает: — Ну-ну, птенчик! Не шипи! — улыбается, откидываясь на бархат покрывала, тяжёлыми волнами стекающего на пол, и приглашающе пошлёпывает ладонью по постели. — А как же баньку истопить, накормить там? — усмехается чародей, выпутываясь из сорочки, бросает её к ногам и присаживается рядом с Птицей. Весь колдун будто мерцает тусклым серебристым светом в сгущающемся полумраке. Будто светится сама кожа. А руническая вязь татуировок на ней и вовсе пылает насыщенно-фиолетовым. Птиц от такой наглости и непривычного бесстыдства распахивает рот в немом изумлении, но тут же, опомнившись, в миг скидывает с себя оперение и манко, паточно тянет: — Так это я мигом, соколик мой ясный, — звонко щёлкает длинными пальцами, и лепестки роз благоухающим дождём осыпаются на бархат, путаются в медных волосах поражённого Серёжи. — Ой! Осечка вышла! — Птица пожимает плечами и щёлкает пальцами снова. На этот раз посреди палаты появляется парующая лохань с горячей водой, и часть лепестков, завиваясь воронкой, на мгновение зависает над ней розовым облаком, тут же осыпаясь в воду. Серёжа одним текучим движением перемещается к лохани, трогает воду кончиками пальцев, принюхивается, улавливая аромат ландышей и сирени, и так же плавно стекает в воду, прикрывая глаза. И мурлычет, запрокидывая голову. — Хоть кости прогрею и кровь смою. Пернатый едва сдерживает желание нырнуть следом, жадно ловит каждую эмоцию волхва и, сглотнув, елейным голосом напевает, добавляя несколько капель масла бергамота в воду: — Как можно, Серёженька?! О какой крови ты говоришь, соколик мой?! Я бы никогда не допустил… — Брось, демон! — глухо, пугающе, не своим смехом заливается Разумовский, и уходит под воду с головой. Пернатый виновато наблюдает за плавным кружением лепестков сквозь клубы пара. Серёжа выныривает, хватая мокрыми губами глоток воздуха. Длинные ресницы торчат пиками, оттеняя янтарь глаз, лишь на самом дне которых едва заметно плещется былая синева. — Всё иллюзия, — устало выдыхает он. — Ты прав — крови не видно. Но я чую её пряный металлический запах, её тянущие, подсыхающие на коже липкие брызги; помню, как скользят по ней ладони, и как трепещет в руках враг, за мгновение до того, как расстаться с жизнью. — Разумовский умолкает, прикрывает глаза и раскидывает руки, цепляясь кончиками пальцев за края лохани. — И знаешь, что самое страшное, демон? — Сергей невесело улыбается, касается подушечками пальцев поверхности воды и наблюдает, как от них расходится багровая рябь. — Мне это нравится. Нравится ощущать силу, которой прежде не было. Нравится осознавать, что теперь-то я могу навести свои порядки. И ни Игорь, ни Дмитрий, ни ещё кто-либо не сможет остановить меня. Святая ярость и праведный гнев помогут. Слишком долго я ждал возможности избавить эти земли от «добра». Если для того душу продать надобно было, стоило сделать это раньше. — Я думал, ты это сделал, чтобы выжить и за Сармата отомстить, — улыбаясь, с любопытством смотрит на него Птица. — Не в одном Олеге дело, — качает головой Сергей. — Сколько наших полегло, потому что эта парочка княжеских недоносков решила, будто вправе определять, кто есть добро, а кто — зло, и что зло надо истребить любой ценой? До тупых людишек просто не доходит, что они нарушают равновесие. Не может добро без зла существовать. Кто-то должен это равновесие восстановить. Так пусть этим кем-то стану я. Олег просто был катализатором. Теперь они у меня захлебнутся кровью. — Серёженька, птенчик… — осторожно начинает демон, с опаской наблюдая, как разгорается адово пламя на дне жёлтых глаз Разумовского. — Может, пока не надо? Ты ещё не окреп, магия твоя… — Не надо?! — моментально вспыхивает Сергей. — Нет, ты слышишь себя?! Не надо! А что надо?! Сидеть и ждать, пока эта малолетняя тварь ссыкливо-правильная всё войско своё и наёмное положит и нашего брата изведёт?! Что надо, Птица?! Что ты предлагаешь?! Опушился весь вороньими перьями, угнездился на скале в Нави, строишь из себя ворона, а на деле — хуже тупой трусливой курицы на насесте! По ту сторону гибнут люди и нелюди! А ты говоришь мне: «Не надо»?! Да иди ты к ебеням, и философию свою сраную с собой туда неси, предварительно затолкав в жопу себе поглубже для простоты транспортировки! — Серёжа… — осторожно делает попытку Птица. Но слишком поздно. Сергея уже не остановить. Его просто несёт. Стресс, страх, боль и память о пережитых страданиях трансформируются в ярость, и демон понимает, что скандала не избежать. — Что — Серёжа?! — орёт Разумовский, с силой лупит ладонями по воде, и та с плеском выходит из берегов. — Что — Серёжа?! Я много лет Серёжа! Дальше что?! Ты сам мне эту силу дал, сам хотел, чтобы я другим стал! Теперь я другой! И ты надеешься, что я сидеть на жопе буду и ждать терпеливо, пока этот долбоёб малолетний во главе дружинников варит уху из очередного водяного?! А хуёв тебе — как дров! Я действовать буду! Когда эти два брата-дегенерата взялись за мой народ, я был неприлично спокоен и милостив! Я наблюдал, как они вешали моих собратьев и рубили им головы! Я наблюдал, как они выжигали леса и сушили болота! Я наблюдал! Не причинил ни одному из князей никакого вреда! И не причинил бы, если бы Игорь не рискнул тронуть Олега, — выдыхает он на контрасте тихо и спокойно, будто весь запал разом тухнет, расслабляется в воде и прикрывает глаза. — Так вот, терпение моё иссякло. Теперь пощады не будет. Я и так слишком долго позволял им ходить по этой земле и дышать этим воздухом. Кровь смывается только кровью. И, нет, я не остановлюсь, пока всю эту княжескую мерзость не превращу в пепел. Они чинили на этих землях, что хотели. Теперь настало моё время и мои порядки, моя правда и мой закон. Я буду решать, кого казнить, кого миловать — и только так. И пощады не будет никому. Что меня не убило — то сильно пожалеет об упущенной возможности. Потому что теперь мой черёд, и шанса своего я не просру. — Серёженька, птенчик, ты пугаешь меня, — тихо, опасливо тянет Птица, глядя на лежащего в воде волхва, как на мешок китайского пороха, что вот-вот ебанёт. — А я, на минуточку, древний демон… И вот это он создал своими руками… Как усмирить-то теперь?.. — Брось, Птица, я ещё даже не начинал пугать, — кровожадно усмехается «это», плотоядно сверкая глазами. — А может и не нужно, м? Начинать? — Птица настороженно хмурится, омывает водой плечи волхва, на секунду задумывается и щёлкает в воздухе пальцами. — Давай-ка я тебе волосы лучше соберу, — демон бережно расчёсывает медные пряди, поднимает их на висках и закалывает на затылке китайским гребнем. — В смысле — не надо? — Серёжа всем корпусом поворачивается к Птице, скрещивая руки на груди, и смотрит с вызовом, а на дне его глаз искры праведного гнева разгораются в настоящее пламя святой инквизиции. — Ты же сам меня тряпкой обзывал! Сам душу забрал! — Разумовский наращивает децибелы, и кажется, стёкла в рамах начинают дрожать; пернатый морщится и вжимает голову в плечи. — А теперь — не надо?! Сергей подскакивает в лохани, да так резво, что демон едва не встревает мордой в его причиндалы и инстинктивно отшатывается. Пенная вода выплёскивается на пол. «Понеслась пизда по кочкам…» — думает Птица. «Часть вторая — надеюсь, заключительная…» — думает он. Разумовский зажимает оберег в ладони и орёт на полную силу немалых лёгких: — Да ты, ирод, охуел?! Ты определись вначале, чего тебе от меня надо, а потом мозги компостируй! — стёкла в рамах трескаются и со звонком рассыпаются фонтаном осколков. Птица охуело моргает, сидя жопой в пенной луже на полу, хлопая ресницами и взирая на Серёжу, как на чудо чудное. «Взрастил, блядь, на свою голову…» — тяжко заключает демон. — Да я уж давно определился, птенчик мой, — отвечает меж тем ласково и успокаивающе, то ли восторженно, то ли с тревогой разглядывая разбушевавшегося ведуна. — Ты мне нужен. Целиком. Каков есть, — плавным взмахом ладони пернатый собирает осколки стёкол и резким движением возвращает на место. — Не шуми! Здесь хоть и нет ни единой живой души, но и покойники ведь тишину любят, — Птиц берёт в ладони кисть Серёжи, и заботливо поглаживает, успокаивая. — Да я не шумлю! — орёт Сергей, выскакивает из лохани и, перепрыгнув через Птицу, бодрым шагом топит вперёд. Не успевшие собраться осколки хрустят под ступнями. На светлом ковре остаются кровавые следы. Сергей плюхается на край кровати, морщится, щёлкает пальцами — и пламя вспыхивает в камине, разгораются свечи в канделябрах, на стенах появляются причудливые извивающиеся тени, обретая очертания разных зверей. Щупальца колышущейся тьмой ползут из углов. «Ещё морока в моем гнезде мне не хватало…» — думает Птица с досадой. — Поднимись, — властно требует Разумовский, прожигая его взглядом. — Немедленно ползи сюда, лживая пернатая дрянь! Я хочу видеть твои глаза, когда с тобой говорю. Живо! Демон охуевает ещё больше, не зная, восторгаться ему или возмущаться. Такого от безобидного Серёженьки он не ждал. И даже не в тоне дело. Дело в способности управлять тенями. — Осторожно, Тряпочка, — косится на окровавленные ступни и подползающие ближе тени Птиц, поначалу пропуская гневную тираду Серёжи мимо ушей. Но смысл сказанного постепенно начинает до него доходить, и по мере того, как Птица поднимается, расправляя крылья, всё сильнее разгораются в восхищении его глаза. Такой Разумовский не нуждается в защите. Скорее от такого Разумовского следует защищать. — Сюда, — холодно требует Сергей, сверкнув глазами. — Живо! — и Птица послушно идёт, как телок на привязи, и послушно садится на пол у его ног. Разумовский морщится и ребром стопы надавливает под линией челюсти, заставляя демона запрокинуть голову. — На меня смотри, когда я разговариваю с тобой! — требует Серёжа не своим голосом. И Птица послушно смотрит, несмело накрывая его щиколотку тёплой ладонью. А на периферии сознания мелькает мысль: «Когда это я вообще в последний раз делал что-то несмело?..» — По поводу покойников ответь мне! — требует Сергей. — Так ты спрашивай, душа моя, — расцветает Птица, как пустыня по весне. — Если князь сдох, душа его в Нави или в Прави? — зло чеканит Разумовский. — Ну, всё зависит от того, какой князь, какая душа… — начинает Птиц. — Не мямли, демон! — рыкает Сергей. — Отвечай на чётко поставленный вопрос: где душа Игоря?! — В Нави, — выдыхает пернатый, с трудом поборов желание вынуть осколки из кровоточащей раны и поцеловать тёплую ступню. — Значит, ты можешь найти её для меня? — не унимается маг. — Всё, что захочешь, птенчик мой, — с придыханием произносит Птиц, ощупывая жадным взглядом стройную фигурку волхва, отчаянно борясь с желанием снять губами восхитительную рубиновую каплю с тонкой щиколотки пылающего праведным гневом Серёжи. — Но я хотел бы знать, зачем тебе понадобилась его душа, соколик мой. — Хочу поместить её в тело пленённого князем Дмитрием нелюдя и посмотреть, как Игорю понравится оказаться по другую сторону, как поверят ему и услышат его, — язвительно тянет Разумовский, с полуулыбкой наблюдая, как демон короткими поцелуями поднимается вверх по икре к колену. — Ты считаешь, будет забавно, — воркует Птица, подбираясь ближе и переключаясь на внутреннюю сторону бедра; Сергей ловит лукавый взгляд жёлтых глаз, накрывает затылок демона ладонью и, запуская пальцы в шелковистые волосы, поглаживает, перебирая пряди, поощряя. — И я тебя понимаю. Забавно будет, — пернатый выпрямляется и резко серьёзнеет. — Но как же равновесие, Серёженька? Нельзя играть с душами. Нельзя возвращать к жизни неживое. — Что? — шипит Сергей, резко зажимая пряди в кулаке и оттягивая, заставляя Птицу запрокинуть голову и низко склоняясь к его лицу. — Ты, мразь, учить меня будешь, что правильно, а что — нет? — в его голосе столько холода, что, кажется, льдом покрыться вся крепость может. — Ты сам меня сделал таким, а теперь ещё чем-то недоволен?! — Разумовский почти срывается на ор, сверкая глазами, и у демона от этого яйца поджимаются, а желание сцеловать возмущенный крик с губ разбушевавшегося чародея затмевает и логику, и здравый смысл. — Да я тебя!.. Договорить Сергею Птица не позволяет — резко подаётся вперёд, опрокидывая его лопатками на бархатное покрывало, подминает под себя и вгрызается в губы, слизывая возмущённый ор. Сергей трепыхается, пытаясь вывернуться, лупит ладонями по плечам и лопаткам, сучит ногами, мычит, но через пару секунд сдаётся, глухо выстанывая в поцелуй, оставляя на спине демона росчерки от острых длинных ногтей, стискивая бока коленями и отвечая так запальчиво, так страстно, будто изо всех сил цепляется за пернатого, за ощущение той нужности, которое он дарит, за живое тепло в краю мёртвого холода. Птица прикусывает нежную кожу до крови, оттягивает и отпускает, засасывает, наглаживая языком свежие ранки, вылизывает рот, и Сергей стонет громче, вздрагивая и выгибаясь, хаотично скользя ладонями по гибкому сильному телу демона, прижимаясь теснее, вплавляясь кожей в кожу, притягивая его за затылок, подставляя шею и плечи под россыпь жалящих коротких поцелуев, под обжигающие укусы и тягучие плавящие засосы. — Твою энергию — да в правильное бы русло, Серёженька… — шепчет Птица, сквозь сбитое дыхание, зацеловывая его шею и плечи, ключицы и грудь, ловя губами живое частое сердцебиение и млея от этого ощущения. — Так ты направь, — сбито дыша и постанывая, ёрзая на простынях, шепчет Сергей. Возбуждение накатывает обжигающими волнами, растекаясь по телу сладким пульсирующим жаром. И прикосновений мало, так чертовски мало, так обидно недостаточно. Хочется ближе, теснее, горячее — чтобы почувствовать себя живым, чтобы поверить. — О, я направлю — не сомневайся, — бархатным голосом щебечет Птица, спускаясь поцелуями ниже по солнечному сплетению и прессу, пересчитывая подушечками пальцев рёбра, ощутимо стискивая горячими ладонями бока. Оставляет тягучий обжигающий засос внизу живота — и Сергей стонет, рывком притягивая его за затылок, выгибаясь на постели дугой, сминая пятками ткань покрывала. — Ещё, — шепчет Разумовский на выдохе, окидывая демона полупьяным мутным взглядом потемневших янтарных глаз. Губы сохнут от сбитого дыхания, Серёжа облизывает их, ловя взгляд Птицы, и понимает, что пернатый сейчас сделает абсолютно всё — достаточно просто попросить. И не ошибается — Птица с глухим рокотом осыпает низ живота и внутреннюю сторону бёдер поцелуями, чередующимися с засосами и укусами. Наливающиеся багрянцем пятна и оттиски зубов на коже пылают. Контрастами оглушает настолько, что Сергей не слышит собственных стонов, не различает, где чьё сбитое дыхание. Обжигающим жаром вытесняет могильный холод этих мест и промозглую сырость темницы из каждой клетки тела. И получается не думать, не анализировать — просто плавиться под горячими ладонями Птицы, выгибаясь под прикосновениями, теряясь в ощущениях. Серёжа запрокидывает голову, хватая пересохшим губами раскалённый воздух, притягивает демона за затылок, закидывая ноги на плечи, скрещивая щиколотки на лопатках, и протяжно стонет на одной ноте, зажимая огненные пряди в кулаке, подрагивая и подставляясь. — Какой честный колдун, — воркует пернатый, зацеловывая веснушки на светлой коже, оглаживая бёдра, подхватывая Сергея под ягодицы и притягивая ближе. — Хороший птенчик, — тепло выдыхает на головку, и Сережа скулит, ёрзает, ведёт бёдрами… Демон нечестно дразнит, а внутри всё дрожит и пылает, и хочется, чтобы он сделал уже хоть что-то, хоть как-то. Птица улыбается, коротко облизывается, обжимает головку плотным кольцом горячих губ, наглаживает языком вкруговую, лаская лёгкими касаниями, и, расслабляя горло, пропускает глубже, оглаживая ствол по всей длине. Выпускает член изо рта, мажет языком по ладони и зажимает головку в кулаке, выворачивая кисть, склоняясь, оставляя засос у основания. И Разумовский орёт, запуская острые ногти в плечи демона, раздирая кожу, чувствуя, как моментально затягиваются раны, дурея от того, что вытворяет пернатый. А времени он зря не теряет — ритмично зажимая головку, наглаживая подушечкой большого пальца, поднимается поцелуями от основания вверх, повторяет путь губ горячим раздвоенным языком, запускает кончик в уретру и, зажимая в горсти мошонку, легко оттягивает. Сергей кричит, выгибаясь на покрывале, срывая голос и кусая губы, стирая предплечьем испарину, пряча лицо в сгибе локтя. Каждое касание отзывается волной жара в теле. Так ослепительно ярко, что сдерживать стоны практически невозможно. Птице нравится слушать его голос. Нравится видеть Сергея таким. Демон впитывает каждую его эмоцию, наслаждаясь. Забирает стояк в рот, сразу пропуская головку в горло, обжимает горячими губами и наращивает темп, притягивая Разумовского за ягодицы, заставляя толкаться глубже, направляя, позволяя поймать вибрацию горячих гладких стенок на глухом стоне. Сергей ёрзает, сминая покрывало, раздирая ногтями, постанывая и вскрикивая, пьянея от солоноватого привкуса крови на сохнущих губах, срываясь на глухой скулёж и хриплые мольбы, зажимая в кулаке рыжие пряди волос, силясь оттащить Птицу, хоть немного тормознуть. Но тот оттягивает мошонку, зажимая в горсти, оплетает головку, юрким змеиным языком вытворяя что-то невообразимое, и неприлично быстро доводит до оглушительной разрядки. Серёжа, наверное, кричит. Он не слышит себя, не осознает, не ощущает в какой-либо из существующих реальностей, и очень долго собирает в кучу, растекаясь по смятому покрывалу. Так долго, что едва успевает опомниться, когда демон утыкает его во влажный бархат лицом, подхватывает под бёдра и резким рывком ставит раком, надавливая на шею под линией роста волос, заставляя прогнуться и раздвинуть ноги шире. Дыхание всё ещё сбито, сердце заходится, по телу растекается сладкая истома, а подрагивающие колени не держат. Сергей протестующие стонет, ёрзая, силясь вывернуться, но пернатый надавливает ладонью меж лопаток, немного отстраняется и, улыбаясь, любуется открывшимся видом. А после склоняется, покрывая поясницу и бёдра россыпью обжигающих засосов, сминает под ладонями ягодицы, раздвигая шире, чертит линию юрким змеиным языком от мошонки до копчика, вкруговую оглаживает расслабленные после оргазма мышцы и проникает глубже, наглаживая горячие края подрагивающей пульсирующей дырки, щекоча стенки, засасывая и оттягивая нежную кожу сверху и снизу, растягивая узкую горячую задницу, вылизывая всё быстрее. Сергей орёт, срывая голос до хрипа, раздирает ткань покрывала и выгибается до хруста. От каждого движения, от каждого прикосновения снаружи и внутри, жар плавящей волной растекается по телу. Воздух вокруг звенит от напряжения. Возбуждение тянущим клубком скручивается внизу живота. Пульсирующая дырка сжимается вокруг горячего гладкого языка. Дрожь волнами прокатывается по телу и ноги не держат. Волосы липнут к влажной коже, Разумовский ёрзает и не понимает, в какой момент ловит темп, подаваясь навстречу. Птица рокочет, сминая ягодицы, выскальзывает из влажной блестящей припухшей дырки, оставляет засосы под мошонкой, щекочет кожу дыханием и выпрямляется. Сергей с трудом побеждает в себе желание всхлипнуть. Его всего колотит. Пот капает на покрывало. Демон щёлкает пальцами вполне человеческих рук, лишённых птичьих когтей, и вытаскивает из искрящегося облака пузырёк. Воздух в спальне моментально пропитывается ароматом корицы, бергамота и ещё чего-то неуловимо сладкого. Серёжа вздрагивает — смазка, стекающая меж ягодиц, в первую секунду кажется холодной. Но почти сразу же она начинает согревать. Птица улыбается, любуясь прогнувшимся магом, слизывает испарину с его спины, чертит скользкими пальцами линию вниз от копчика и, ломая сопротивление мышц, растягивает сжимающуюся пульсирующую дырку, позволяя смазке стекать внутрь. Сережа стонет и выгибается. Серёжу кидает в жар и колотит от каждого движения пальцев демона. Серёже нечестно мало, и трахаться хочется до звона в яйцах, до тёмной дымки перед глазами, и, кажется, ещё секунда — и он сам уложит Птицу на лопатки, сам запрыгнет на него, насаживаясь до упора, зажимая стояк внутри, пульсируя и подрагивая, и будет наращивать темп, пока не кончит. А потом упадёт на грудь — и пусть эта пернатая зараза делает, что хочет: хочет — догоняет, хочет — охуевает — его личные сексуальные проблемы. Разумовский стонет и перехватывает демона за запястье, зыркая через плечо, злобно сверкая глазами. — Мы ебаться сегодня будем, — злобно шипит Сергей, — или ты собираешься любоваться моей задницей, пока я не усну? — Да что-то не очень похоже, что тебя клонит в сон, птенчик, — усмехается пернатый, сгибает пальцы внутри и выворачивает кисть — и Сережа протяжно стонет, срываясь на хрип. Птица решает милостиво сжалиться, опрокидывает на лопатки дрожащего взмокшего Сергея и сцеловывает испарину со лба, слизывает рваное дыхание с губ, ловит частое заполошное сердцебиение и тащится, подминая разгорячённого, до предела заведённого колдуна под себя. Тот незамедлительно оплетает его ногами, ловит лицо в ладони и, заглядывая в глаза, усмехается. И подаётся вперёд, опрокидывая демона на спину, ловко седлает, перехватывает член у основания и сразу насаживается до упора, со стоном падая на грудь, дрожа и утыкаясь мокрым лбом в плечо, ритмично сжимаясь вокруг стояка. Сережа даёт им несколько секунд, чтобы привыкнуть, и начинает двигаться, не наращивая темп — сразу задавая бешеный. Почти позволяет члену выскользнуть, оставляя внутри только головку, и снова насаживается до упора, до влажного шлепка кожи о кожу, до короткого стона в ответ на обжигающую вспышку удовольствия. — Серёженька, — сквозь рваное дыхание шепчет Птица, беспорядочно шаря ладонями по телу, — что же ты творишь?.. Да полегче же, — он пытается тормознуть, подхватывая Разумовского под ягодицы, но тот перехватывает его за запястье, вжимает кисти в покрывало и двигается только быстрее, постанывая и силясь дышать ровнее, выгибаясь и запрокидывая голову. Плотно обжимает член горячими пульсирующими стенками, усмехаясь, вслушиваясь в глухие стоны Птицы, и двигается быстрее, разжимая хватку на запястьях. Демон этим моментально пользуется, обхватывает его стояк одной рукой, позволяя свободно скользить в ладони, подаётся ближе и, накрывая второй ладонью затылок, рвёт Сергея на себя, жадно впиваясь в губы, слизывая протяжный глухой стон, и Серёжа срывается в умопомрачительный оргазм, утягивая Птицу следом. Очухиваются они медленно и лениво. Дрожащий маг лежит на груди своего демона, стараясь отдышаться. Птица вырисовывает руны на его мокрой спине и улыбается. Притягивает за затылок и шепчет, мазнув по уху раздвоенным языком: — А теперь я хочу поставить тебя раком и вылизать, пока ты весь разомлевший, дрожащий и нихера не соображающий. Хочу слышать, как ты стонешь на всю крепость, дрожа и притягивая меня за затылок, умоляя… — Я тебя укокошу, — шепчет Разумовский сквозь шумное дыхание, улыбаясь искусанными покрасневшими губами. — Я бессмертный, — смеётся Птица, пропуская влажные пряди его волос меж пальцами. — Отлично, — хмыкает Сергей с усмешкой. — Значит, я укокошу тебя неограниченное количество раз.