Тяжелая железная дверь легко распахивается и бьет о стену так, что разбросанные в комнате предметы дрожат вместе с вибрирующим воздухом. От грохота словно вся фабрика сотрясается. Карл сегодня не в духе. Он до скрипа в зубах раздражен и озлоблен, хотя ненависть к Димитреску никогда и не проходила, с первой встречи поселившись в его душе подобно неизлечимой болезни. Он каждый раз повторяет себе, что больше не пойдет на эти бесполезные собрания, однако стабильно пренебрегает собственными принципами. Он ни в коем случае не молится на Матерь Миранду — изобретатель все же близок к рационализму, а не к туманной религии — и уж тем более не выносит общества своей новой «семьи», склоняющей в благоговении головы перед «Матерью». Однажды Миранда заявила, что ему никогда не стать праведником. Хайзенберг понимает, что в его случае подходят оба значения этого понятия: он ни при каких обстоятельствах не станет следовать религиозным заповедям да и справедливым человеком, ни разу не нарушавшим правила нравственности, его вряд ли можно назвать.
Огромный молот резко опускается на массивный деревянный ящик, нещадно ломая его в щепки. Хайзенберг небрежно сплевывает на пол, стягивая потертое засаленное пальто и рывком стряхивая с головы шляпу. Долгое время сидит над незаконченным чертежом, степенно покуривая кубинскую сигару и играя маленьким огрызком карандаша в свободной руке. Мысли приходят в порядок не так быстро, как хотелось бы, и мужчина решает, что холодный душ станет приятным завершением этого по-особенному дерьмового дня.
Старая душевая отделана грязно-голубой квадратной плиткой, отвалившейся во многих местах. Маленькие кабинки без дверей отделены друг от друга лишь серыми пластиковыми перегородками. На полу вокруг сливов темно-оранжевыми пятнами отложились соли железа. Тишину нарушают методичные звуки капель, постоянно срывающиеся вниз. Он не раз обещал себе заняться ремонтом, потому как попросту уже самого воротит от этого плачевного зрелища, однако вечно не хватает либо свободного времени, либо хорошего расположения духа.
Коротко скрипнул ржавый вентиль, и поток холодной воды стекает по его заметно удлинившимся волосам и мускулистому телу. Мужчина морщится, плотно зажмурив глаза и подставляя поросшее седой щетиной лицо под колючие струи. Напряжение в мышцах постепенно отступает, и он чувствует, как расслабляется каждая клеточка тела. Развернувшись и подставив под душ широкую спину, покрытую мелкими шрамами, мужчина начинает спешно намыливать голову, а затем и все тело, ловко скользя по нему крупными мозолистыми ладонями. Воображение имеет свойство разыгрываться в определенные моменты, и память живо рисует ему все пикантные подробности ситуации, произошедшей не так давно. Хайзенберг мгновение хмурится, но затем расплывается в многозначительной улыбке, скользнув пальцами по напряженному члену. Одиночество всегда дает о себе знать, пусть и не часто. Но это имеет и свои достоинства, если учитывать его вспыльчивый характер и скверное настроение после собраний — никто не попадет под горячую руку.
— А ты долго, — выйдя из кабинки, он слышит голос перед собой и поднимает голову, немного растерянно уставившись на незваную гостью. Он ожидал здесь увидеть кого угодно — хоть саму Димитреску или истекающего слизью и пресмыкательствами Моро, но только не нее. Миранда склоняет голову чуть вбок, скользнув по нему заинтересованным взглядом. Ее распущенные светлые волосы чуть колыхнулись, контрастируя с черным платьем в пол, дополненным тонким поясом и расшитыми золотистыми манжетами на длинных рукавах-фонариках.
— О, какой сюрприз! — Хайзенберг хрипло усмехается, тянет слова, разводя в стороны руки. Его совершенно не смущает то, что он предстал перед Мирандой в первозданном виде. — Какими судьбами?
— Решила тебя навестить, — невозмутимо отвечает женщина, выступив на шаг вперед. — Заодно узнать, как у тебя идут дела. Я не вовремя? — ее вопрос скорее риторический, поскольку Миранду никогда не заботили удобства и желания других.
— Еще как вовремя, — ухмыляется мужчина. Его голос очень низкий, отдающий легкой хрипотцой. Он скользит масляным взглядом по стоящей перед ним женской фигуре и берет в руки смятую в комок чистую одежду, которую оставил на длинной скамье, расположенной у стены, противоположной от кабинок. — Но переговоры лучше проводить одетыми, так ведь? — на всякий случай уточняет Карл, хотя одеваться — это последнее, чего бы ему сейчас хотелось.
— Не имеет значения, — она отрицательно качает головой, улыбаясь уголками выразительных губ. Женщина неспешно подходит ближе и огибает стоящего неподвижно лорда, таким образом оказавшись за его спиной. Она кладет ладони на его широкие плечи, и крупные капли воды стекают вниз из-под ее тонких пальцев.
— А я уж думал, ты и дальше продолжишь оставлять без внимания то, что случилось пару месяцев назад, — Хайзенберг кривится в улыбке, в предвкушении прикрывая глаза.
— Мы не женаты. У нас нет общих детей. И это было всего единожды, — мягко чеканит Миранда, выдерживая паузы и плавными движениями массируя его плечи. — Разве мы должны друг другу хоть что-то?
— Должны. Еще как должны, — на выдохе шепчет Карл. Даже оборачиваться не нужно, чтобы понять, как тень удивления промелькнула в спокойном взгляде золотистых глаз. — Секс. И чем чаще, тем лучше, — заключает он, резко развернувшись. Женщина мгновенно оказывается прижатая вплотную к мокрому от воды мужскому телу. Толстая ткань одеяния мгновенно впитывает в себя холодные капли. Миранда обхватывает маленькими ладонями его плечи, всецело отдаваясь жаркому продолжительному поцелую, чувствуя, как приятное напряжение начинает концентрироваться внизу живота.
Хайзенберг без раздумий ведет ее в свою спальню, лениво пытаясь припомнить, когда он был там в последний раз, и не слишком ли она захламлена. Ему куда больше нравится засыпать прямо на рабочем месте, отвернув голову от тусклого света настольной лампы и удобно устроив ее на ватмане с набросками чертежа.
К его радости, нужная комната находится в относительном порядке: все вещи убраны в большой шкаф, находящийся в дальнем углу; даже большая двуспальная кровать хоть и небрежно, но заправлена; бумага и письменные принадлежности аккуратно разложены на небольшом столе с ящиками, к которому придвинут стул. Скромное холостяцкое жилище. Больше здесь нет ничего примечательного.
Миранда задерживает взгляд на замысловатых чертежах, которыми достаточно щедро завешаны стены с обычными белыми обоями — если бы было удобно, Хайзенберг использовал бы и их вместо ватмана. Карл же тем временем, поправив чуть съехавшее с бедер полотенце, принялся искать свечи и расставлять их на полу, столе и подоконнике — слишком яркий свет люминесцентной лампы под потолком его совершенно не устраивает: как в больнице.
— Какой увлеченный. Теперь понятно, почему ты каждый раз опаздываешь, — шепчет Миранда, привлекая его внимание. — Альсина постоянно твердит, что ты тут бездельничаешь. Вот мне и стало интересно.
— Сделай одолжение, — Карл выдыхает напряженно, чуть ли не со свистом, — не напоминай мне сейчас об этой суке. Мы же не хотим, чтобы она, хоть и косвенно, но испортила такой момент, м?
Он как раз заканчивает все приготовления и садится на кровать рядом с женщиной. На удивление мягкий матрас, еле слышно скрипнув пружинами, прогибается под весом его тела. Миранда, не дав ему опомниться, берет инициативу в свои руки — забирается сверху, оседлав его бедра, нежно зарывается пальцами в его волосы. Хайзенберг заглядывает ей в глаза; на его лице застыла довольная улыбка — он в предвкушении. Женщина осторожно тянет назад и запрокидывает его голову, открывая шею. Карл знает,
насколько она любит контроль абсолютно во всем, и поэтому дает ей маленькую возможность поиграть. Он принимает ее правила — но лишь пока.
Чуть помедлив, она снизу вверх проводит кончиком языка по его шее, наблюдая, как шумно он втягивает воздух, и как глазные яблоки трепещут под полузакрытыми веками. Не каждый день можно увидеть его таким беззащитным. Женщина незамедлительно этим пользуется, оставив легкий укус на грубой коже и сжимая пальцами его плечи, ощущая, как напряженные, подобно струне, мышцы, слегка дрогнули от ее действий. Хайзенберг усмехается, обнажая ряд ровных белых зубов, и Миранда чувствует, как он ладонью бесцеремонно оглаживает ее бедро, после чего забирается под платье, обжигая настойчивыми прикосновениями чувствительную кожу. Женщина хмурится — вновь он рвется взять над ней власть, думая, что она достанется ему так легко, и в отместку слегка царапает его спину длинными ухоженными ногтями. Карла это порядком забавит. Ее ноги расставлены, а значит, она сейчас в крайне выгодном для них обоих положении. Он одним движением отодвигает в сторону нижнее белье и начинает нежно двигать пальцами, не запуская их внутрь и уже чувствуя влагу. Ее пышная часто вздымающаяся грудь, подчеркнутая элегантным декольте почти что упирается мужчине в лицо, но это лишь еще больше распаляет сознание, затягивает в теплую пучину возбуждения. Он ускоряет темп, и от частых прикосновений нежной, чуть влажной кожи к пальцам становится жарко — кровь мгновенно приливает вниз живота, он не может дождаться того момента, когда наконец доведет себя до такой желанной разрядки. Карл вводит в нее два пальца, не прекращая двигаться, и вскоре чувствует, как часто и непроизвольно сжимаются мышцы ее влагалища. Миранда вскрикивает, замерев и чуть прикусив нижнюю губу.
— Не сдерживайся, mein schatz*. Нас никто не услышит, — тихо смеется он, убирая руку.
*моя милая (нем.)
Миранда оставляет легкий поцелуй на губах Хайзенберга, затем слезает с его колен, встав рядом. Мужчина обводит ее недоуменным взглядом, явно ожидая продолжения. И, конечно же, получает желаемое. Она раздевается крайне неспешно, невзначай поглаживая свое стройное тело с красивой белой кожей. Его заводит это до такой степени, что хочется сорваться и овладеть ею прямо на полу. Но сдерживается: ей точно не придется по душе подобное. Карл протягивает руку, успев зацепиться пальцами за лямку черного кружевного лифа, но Миранда легонько бьет по ним, призывая не вмешиваться и набраться терпения. Мужчине ничего не остается, как отклониться чуть назад, опираясь на руки, и с деланным спокойствием ожидать. Высокое и без того либидо дает о себе знать особенно остро, и он понимает, что ему вот-вот окончательно снесет крышу. Мягкий искусственный свет ложится на плавные изгибы женского тела. Карл наблюдает внимательно, практически затаив дыхание. Кажется, в этот момент он действительно готов отречься от атеизма.
Когда она заканчивает, он все же не выдерживает — резко вскакивает, оказавшись рядом с ней, почти вплотную. Миранда и не возражает — игриво улыбается, слегка сощурив выразительные глаза, проводит кончиками ногтей по его крепкой груди, чуть поросшей короткими вьющимися волосками. Карл нетерпеливо убирает назад ее прямые мягкие волосы, так некстати закрывающие одну из грудей, и тут же ласкает ее пальцами, аккуратно оттягивая крупный темно-розовый сосок. Миранда запрокидывает голову назад, шумно выдохнув, и Хайзенберг приникает влажными губами к ее вовремя подставленной шее, покрывая короткими, иногда глубокими поцелуями. Женщина кладет руку на его уже порядком возбужденную плоть, и мужчина глухо стонет, чувствуя, как ее пальцы умело проходятся по головке и дальше, до самого основания. Он понимает, что от ритмичных поступательных движений кончит незамедлительно, и поэтому, насладившись еще немного, направляет ее к кровати, продолжая ласкать губами нежную кожу шеи и выступающие ключицы.
Миранда оказывается под ним, скрестив ноги на его пояснице и чувствуя под лопатками смявшуюся простынь. Мужчина поводит головкой по ее половым губам, чуть надавливая на клитор. Она плавно гладит коленом его ребра, ласкает руками плечи, заглядывая в лицо. В ее взгляде плещется откровенное желание, она требует действий, не любит, когда ее слишком долго дразнят. Хайзенберг целует уголок ее губ и плавно входит, смяв в руке простынь рядом с ее разметавшимися по постели волосами. Тихий стон срывается с губ, когда он начинает двигаться, постепенно ускоряясь. Каждый толчок приближает их к кульминации, ощущения становятся ярче, эмоции выходят из-под контроля. Контроль может возбуждать лишь во время прелюдий. Сейчас он совершенно излишний. В один момент мужчина замедляется, запечатлев мокрые грубоватые поцелуи на ее груди. Миранда выгибается, подставляясь под такие желанные ласки. Ее шумное глубокое дыхание граничит со стонами.
Карл выходит из нее, давая понять, что нужно перевернуться. Миранда мгновение смотрит на него с легким раздражением, но спорить совершенно не хочет: тянущее сладостное чувство внизу живота вынуждает ее подчиниться и сделать так, как он просит. Женщина встает на колени, опираясь на руки и чуть прогибаясь в пояснице. Карл, довольно цокнув языком, пристраивается к истекающему соками лону. Она вскрикивает от наслаждения, когда вновь ощущает его в себе.
— Was ist gut! * — восклицает он, в экстазе запрокинув голову к потолку.
*до чего ж хорошо! (нем.)
Миранда позволяет ему достаточно, однако грубостей не терпит. Когда он сильнее дозволенного сжимает бедра женщины, она легонько бьет его по рукам. Карл слегка охлаждает пыл, послушно убирая ладони с нежной кожи, на которой уже следы распускаются бледно-розовыми бутонами. Миранда как никто другой способна обуздать его дикую, безудержную натуру. Хайзенберг в качестве извинения прокладывает дорожку коротких поцелуев вдоль ее позвоночника, и она прикусывает губу, сильнее прогибаясь в пояснице. Его забавляет неудачная попытка скрыть рвущийся наружу стон, и он продолжает плавно двигаться, лаская рукой ее грудь и аккуратно сжимая между пальцами напряженный от возбуждения сосок.
Чувства и мысли давно уже исчезли, словно в густом тумане, остались лишь ярко выраженные ощущения тел, соединившихся в страсти. Высший пик удовольствия — вот что отстраняет значимость всего, что происходит вокруг. Не имеет смысла и то, кем они друг другу являются. Он с самой первой встречи называл ее по имени — Миранда — растягивая по слогам, словно смакуя. Она никогда не была для него, богохульника и атеиста, Божеством, и уж тем более не могла стать Матерью. Хайзенберг сразу обозначил наличие собственного мнения абсолютно во всем. И именно поэтому, возможно, она и считает его равным себе.
Наслаждение, которым искрится каждая клеточка тела, мягко обволакивает, нагоняя приятную усталость. Он засыпает, чувствуя далекие отголоски эйфории и обнаженное женское тело под своей ладонью. Утром, едва пробудившись, он вновь останется в одиночестве, сидя в смятой постели и пытаясь разобрать бардак в собственной голове. И только розовеющие полосы на спине дают понять, что все произошедшее при тусклом свете полусгоревших свечей — не иллюзия.
Ночи, проведенные вместе — напоминание донельзя банальное, не имеющее слишком значительного веса. Карлу хочется, чтобы она вспоминала и думала о нем как можно чаще. И Хайзенберг находит способ. После очередного, но
особенно важного для него собрания, когда они наконец остаются вдвоем, он преподносит ей тонкую изящную маску, вылитую из золота.
