Normal

— Рехит? Я наконец перестал бесцельно бродить по комнате, чем занимался все то время, пока Птолемей вновь сидел за своими записями. Он заговорил со мной впервые за несколько часов. — Что? — Можно задать вопрос? Я лизнул лапу (на тот момент я был в форме льва). — Ты только что это сделал. Птолемей закатил глаза, но я заметил, что он слегка улыбнулся. — Очень смешно. Я хотел спросить тебя… — Тут он заколебался. — Давай, — сказал я. — Выкладывай. Птолемей неловко переплел свои пальцы, избегая смотреть мне в глаза. Он выглянул в окно, окинул взглядом разбросанные по всему столу свертки пергамента. Потом поправил криво лежащее на самом краю стило и вновь вернулся к своим рукам. Словом, он тянул, как только мог, пытаясь собраться с духом. — Я хотел спросить тебя, нормально ли никого не любить, — наконец ровным голосом выпалил Птолемей. Я приподнял брови (есть ли у кошек брови? Я не знаю. Но я надеюсь, что вы меня поняли). — Извини, мне нужно чуть больше контекста. Полагаю, ты не хочешь сказать, что ненавидишь всех? Птолемей слегка рассмеялся, но это был довольно натянутый звук, и выражение его лица оставалось очень серьезным. — Нет, не хочу. Я имел в виду... Я никогда не влюблялся, Рехит. — Такое бывает чаще, чем ты думаешь. Тебе всего четырнадцать. Это придет. Вероятно. — Я пристально взглянул на своего хозяина. — Думал ли ты, что можешь влюбиться не в тот пол? Он нахмурился. — Я не думаю, что дело в этом. Я пытался. Но у меня никогда ни к кому не было чувств, выходящих за рамки дружбы. Я моргнул. — Признаю, это встречается реже. (Вообще-то это неслыханно, особенно для волшебника. Но я не собирался говорить об этом Птолемею). Он отвернулся и начал возиться со стилом, рисуя на папирусе бессмысленные закрученные линии. — Самые сильные чувства, которые у меня когда-либо были, были к тебе, и я, очевидно, не влюблен в тебя, хотя ты для меня много значишь. (На самом деле его чувства были взаимными, но я ничего не сказал. Разговор не обо мне. Хотя, даже если бы это было так, я бы, наверное, об этом не упомянул). Я встречал людей, с которыми хотел подружиться, но не более того. — Птолемей вздохнул, отложил перо и повернулся, чтобы впервые внимательно посмотреть на меня. Его голос был мягче, чем я когда-либо слышал, и он выглядел очень неуверенным в себе, что было более, чем немного тревожным. (Птолемей всегда был до ужаса самоуверен и невероятно сдержан. Он оставался устрашающе спокойным практически в любой ситуации. Заметным исключением был лишь тот раз, когда мы бежали от ассасинов в погоне, которая в конечном итоге обошла почти всю Александрию. Но его потеря самоконтроля была больше связана с тем, что он случайно уронил стило во всей суматохе, и поэтому ему пришлось ждать, пока мы благополучно вернемся во дворец, чтобы завершить свои записи). — Думаю, я хочу спросить, слышал ли ты когда-нибудь об этом, и знаешь, есть ли способ это исправить. Я действительно не знал, что на это ответить, поэтому решил задать собственный вопрос: — Зачем ты мне все это рассказываешь? Он убрал с глаз недавно появившиеся седые пряди и грустно усмехнулся. — Я могу позволить себе поставить себя в неловкое положение, признаваясь в секретах. Я все равно скоро умру. — Это не так. Птолемей засмеялся. — Нет, в самом деле, я думаю, что довольно часто поднимаю себя на смех. — Ты знаешь, что я имел в виду, — тихо сказал я. Птолемей открыл рот, закрыл его, снова открыл и наконец, сжав губы в ровную линию, мрачно посмотрел на меня. Поразмыслив еще немного, он наконец заговорил. — Рехит… — Нет. — Но… — Нет. Не сейчас. Он вздохнул, но больше ничего не сказал. — Возвращаясь к предмету обсуждения, — твердо сказал я, — я никогда не слышал, чтобы кто-то чувствовал то же самое в отношении романтики, что и ты. — О, — глухо сказал он. — Ну, это все равно не имеет значения. — С другой стороны, — быстро добавил я, — тебе не нужно беспокоиться о какой-нибудь симпатичной девчонке, о которой ты даже не подозреваешь и которая отвлекала бы тебя от твоих исследований. — Полагаю, что так. — Птолемей вернулся к своим бумагам. Лев встал, подошел к столу и толкнул мордой его руку. — В чем дело? Птолемей рассеянно провел пальцами по львиной гриве. — Ничего такого. Меня это действительно не должно беспокоить. Я справлюсь с этим. — В любом случае влюбленность переоценивается, — с видом опытного мудреца сказал я. — А тебе ли не знать, правда? — ответил он нехарактерно угрюмо. Я внезапно вспомнил, что несмотря на высокий уровень интеллекта и чрезмерно формальный словарный запас, Птолемею всего четырнадцать. Совсем еще ребенок. Я неопределенно покачал головой из стороны в сторону. — Мне довелось услышать рассказ из первых уст от джиннши по имени Ианна, которая была влюблена в другого джинна по имени Асморал. Асморалу было приказано уничтожить ее. Он отказывался выполнять приказ несколько дней. В результате, последовавший взрыв материи погубил его самого, его хозяина, дворец его хозяина, весь пригород Багдада и почти саму Ианну. Птолемей, услышав сей рассказ, явно опешил. — Это определенно... интересная поучительная история, — медленно проговорил он. — Однако я сомневаюсь, что многие истории любви заканчиваются большими смертельными взрывами. Я пожал плечами, насколько это мог позволить себе лев. — М-м, ты бы удивился. Птолемей рассмеялся. По-настоящему рассмеялся. — Без сомнения, — улыбнулся он. — Итак, ранее сегодня ты упомянул, что кошки могут видеть на втором плане, верно? — Да. — Я снова начал деловито ходить по комнате. — И ты не можешь отрицать, что это своего рода облегчение — знать, что ты никогда не сделаешь ничего глупого только потому, что тебе кто-то нравится. Он почесал нос. — Думаю, ты прав. А теперь о кошках...