Пристанище слепых

У меня есть дар. Скажем, что это – ночное виденье души, ведь я могу разглядеть все темные углы этого многостороннего многоугольника, скрывающегося где-то там, в глубине человеческого подсознания, которые люди отчаянно пытаются исказить. Ничего невозможно убрать, даже если вырубить тот прогрессивный железный характер под корень. Ничего невозможно утаить. Все вокруг меня сделали вывод, что кооператив ищет людей чистых сердцем, безупречных, без единого порока и изъяна, но старый мир жил по своим правилам; не убей, возлюби ближнего своего, и так далее, и так далее. Мне нужен мир без лицемерия. С людьми, которые не только съедят запретный плод, но и срубят дерево под корень, а потом сожгут его дотла, и прах развеют над голодным океаном. Воцарение чего-то другого, более сильного чем Господь – новый толчок для человечества в становлении высшим существом. Тем, чем они должны быть на самом деле. Никто в этом мире не переплюнет сильную волевую личность, способную сломать все законы и построить собственный мир. Именно таких и ищет кооператив, таких как я. Основные мои точки влияния обозначаются очень просто, как дважды два, но если вникать глупцам, то ничего и непонятно. Когда я захожу в общую комнату и чувствую дикий смрад, то осознается желание уйти. Несмотря на то, что там тишина, я все равно не ощущаю равновесия. В воздухе постоянно зависают немые вопросы, тысячи странных похотливых или осуждающих взглядов, а главное все их мыслительные пороки. Они думают о низком, рассуждают как идиоты. О боязни смерти, о страданиях, о спасении Господом. Чепуха. Здесь никогда не было утопии и не будет. Каждый для себя выбирает ад и рай, корысть и добродетель. Меня смешит этот зоопарк, который они устраивают каждый раз в холле, когда кричат друг на друга, доказывая свою правоту, как из них блещет ненависть. Мне нравится смотреть на их слабости, которые видны даже без моего дара. Мне нравится ощущать трепет их тел, когда я нахожусь рядом. Они меня бояться больше, чем проиграть в схватке за место в Святилище. Потому, что осознают – золотой билет перед носом, только руку протяни. Только возьму ли я их руку, это зависит от них самих. Практически все они прогибаются под моими манипуляциями, кроме Вильгельмины Венейбл. Именно для нее и Мид я оставил в своем кабинете документы о ее же людях. И они обе повелись. Несгибаемые, сложные. Мид более нечеловечна, сделана из проводов и силикона, я это прекрасно знаю. У нее нет души, она лишь выполняет ряд функций. То, что мне нужно, ибо глава станции умело справляется со всем. Хороший кандидат, но боязлива. Ее главный ее порок это – гнев. Она его не контролирует. Когда эта женщина хотела замахнуться на меня для пощечины, я даже оторопел, но взял ситуацию под контроль. Во взгляде я увидел неконтролируемую агрессию, которая разъедает Вильгельмину изнутри. Ее раздражает патриархальный устой в обществе, скорей всего она является не приверженней равноправия, а относиться к матриархату. Я унизил ее, она снова злиться, ибо подпустила меня слишком близко. Меня это веселит. Я снова сижу посреди комнаты на пурпурных диванах и слышу, как судачат «серые» за спиной. Они даже не прикрываются, говорят отчетливо, будто и вовсе никого нет. Мэллори снова молчит. Иногда даже раздражает ее безынициативность и скрытность, которой она, наверное, хочет показать глубину своего характера. На первый взгляд ничем не отличается от остальных «серых», испытывает напряженность, я это чувствую и вижу, как ее руки теребят фартук. Почему я каждый раз чувствую в свою сторону особый разряд энергии, исходящий от «серых»? Она странная. Неужели она та самая, которая по воле сможет переплюнуть Вильгельмину Венейбл или железную мисс Мид, даже не пахнущую человеческой плотью? Я знаю кто ее создал, и я благодарен за эту щедрость. Меня изрядно привлекает Вильгельмина, ибо от нее здесь чувствуется сильное могущество, это неподдельно вызывает интерес и банальное восхищение. Нужно взять на заметку, что мне еще придется проверить главу аванпоста на предмет интересующих меня тем. Она сторониться моего присутствия, но оглядывает, пока я якобы увлечен стеной. Я вижу ее взгляд на мне периферийным зрением, я даю эту возможность. Она медленно изучает и сразу уводит взгляд, когда я поворачиваюсь. Это выглядит нелепо, однако после того, как эта женщина продолжила меня доставать с тем, чтобы я написал кооперативу. Если она узнает, что никакой связи между аванпостами больше нет, то точно потребует объяснений, которых у меня нет. В зале резко становится холодно и обыкновенная перепалка Андре и его матери заканчивается сама собой, когда большую дверь сильным толчком открывает Иви с бокалом в руке, создав этим действием сквозняк. Содержимое бокала тут же разливается, ибо бывшую актрису трясет, но не от холода. Женщина снова прибегает к алкоголю, неудивительно, ведь ей сняться кошмары. Она слабая, подвергается зависимости, только чтобы не видеть своего прошлого, где ее сломали пополам. Именно поэтому ее порок – гордыня, не признающая ошибки, и моменты, где она была ничтожна. Шатенка снова оглядывает комнату и, ковыляя, подходит к излюбленной софе, которую никто не занимает. Ей нравится чувствовать себя значимой фигурой в партии, нравится испытывать злорадство, довольствуясь личностным опытом, который чуть не довел ее до ручки. Она напоминает мне важную гусыню, такая статная, но иногда глупая и неповоротливая. Она имеет хорошее влияние, ибо все сразу заткнулись, как только Иви вошла, а это о многом говорит. — Вы помните тот день, мисс Галлант? — спрашивал я, когда мы уединились в моем кабинете. Она выглядела уставшей. Мы говорили обо всем, что было на ее уме. Вчерашние происшествия вывели всех из строя, потому неудивительно, что даже «серые» двигались, словно пьяные мухи, прилипшие к большой чашке с медом, не говоря даже о жителях, которые засыпали на ходу. — После долгих часов, проведенных на ногах, хотелось только сесть, плотно прижавшись к кожаной обивке дивана бедрами. Испустить сигаретный ядреный дым из ноздрей, проглотив огромное количество алкоголя, похожее на чистое ракетное топливо. Что-то по типу виски или текилы. Я точно уже не помню. То было в начале ноября за несколько лет до ядерной войны, когда моего дражайшего супруга не стало в живых. Не без издевки называла «дражайшим», ведь страховая выплата составила не один миллион долларов, — она выпустила воздух сквозь зубы и откинулась назад с бокалом в руке. Это был, наверное, уже третий. Удивительно как много алкоголя сохранилось внутри станции. Иви перешла на вино, а это означало, что больше никакого шампанского не осталось. Женщина рассказывала, что рассматривала тогда верхушку старой католической церкви, обнесенной старым и дряхлым забором, который не меняли очень давно. Она все время кривила губы в недовольстве, процедив между фраз что-то вроде «символично». Кажется это воспоминание дается ей довольно тяжело. Я знал того, про кого говорила эта женщина. Адам боялся каждого шороха, (если не учитывать частые запои), нанимал охрану, не ел в общественных местах и таскал с собой воду в бутылке. Галлант называла это «манией». Об этом твердили газеты и статьи в журналах, судачили в новостях и пускали сплетни. — Чек после смерти сразу оказался у меня. Я помню, что на самих похоронах я испытывала какое-то разбитое состояние и долго рассматривала свои туфли в отражении лужи перед входом, в ожидании томительного приезда Вандербильт и ее семейки, которая уже практически стала частью моей семьи тоже. Внук крутился где-то поодаль, возле парковки, не помню где уже. Пресса, фотоаппараты, гроб, пару бокалов вина, столовое серебро - невыносимая канитель вокруг этого ублюдка была показательным выступлением. — Ранее вы упоминали Обри Маккензи, вашу давнюю ненавистную коллегу, она тоже была там? — Нет, ее не было, но помню, что я ждала ее все это время, нервно ерзала, переплетая вилку пальцами правой руки, не решаясь есть, понимая, что станет достоянием утренней газеты. «Ешьте», — донеслось из угла комнаты: скорее приглашение, чем приказ, и я медленно подняла взгляд, застыв в оцепенении, пытаясь найти источник этой просьбы. И все же колебалась: приступать или дождаться пожеланий «приятного аппетита.» Что-то мелькнуло сбоку и погрузилось рядом на стул, смотря вплотную, будто привлекая внимание. — Вы видели его раньше? — женщина закинула голову назад, вынырнув из воспоминаний и принимала к своему вниманию эффект дежавю, возникший впоследствии грубого и бестактного вмешательства в прошлое, что я назвал экзаменом. Пьяный разум отказывался вспоминать имена или лицо. Она будто видела и помнила все в полуоборота, — да, я вижу, что вам сложно предоставить воспоминания сейчас, особенно после тяжелой ночи, но попытайтесь вспомнить. — В тёмных волосах проскальзывала седина и было непонятно от старости это или же полученного стресса за. Зубы раздирали кожу разбитой нижней губы, холодный и равнодушный взгляд скользил по мне.. Как только он пришёл сюда, сразу же открыл окно, в надежде хоть как-то, но освежить помещение. Забавная идея, ведь стекла храмов всегда были плотно запечатаны шторами. Не имеет значения, — на британский манер искривилась женщина, опустив взгляд на стол, где я записывал за ней каждое слово. Среди уже привычной кипы моих бумаг красовалась блестящая, израненная временем, пепельница. Рядом пачка совсем неоткрытых сигарет. — Откуда вы это взяли? Они выглядят как новые. — Может быть память вернется с вашими привычными действиями. Вы сказали, что много курили в то время. Не так ли? Мышечная память могла бы помочь вам. Вы только откройтесь мне и своему подсознанию, — сказал я, и мой корпус настиг середины стола, высказывая неистовое наслаждение искушать ее на вредные привычки, забывшиеся со временем из-за нехватки еды и прочих ужасающих картин. Я понимал, что она слаба, что не сможет справится с соблазном. Не сумеет воздержаться от этого. Выброс адреналина проявился в ее холодных пальцах, сжимающих собственное бедро через пурпурное платье. Оно ныло от напряжения и боли, подрагивая и женщина ели забросила ногу на ногу, в привычной для себя манере. Актриса лишь на секунду замялась и повернула голову вбок, отрицая желание засунуть сигарету между белоснежной решетки зубов. Вот же сука. Я лишь хотел заметить ее несерьёзность, ребячество, но Иви оказалась сильней. Я выныриваю из перечитываний последней страницы своей записной книжки и слышу, что над ухом что-то навязчивое жужжит не переставая и понимаю, что это блондинка Коко, не закрывающая рта. Рядом с Вандербильт «серый». Статный молодой человек, чье мнение не учитывается. Его порок – пресмыкание. Он молчит. Я видел, как он смотрел на нее, когда прислуживал за столом. Едва слюнями не подавился и кажется наслаждался простым присутствием. Такое нечасто увидишь, в особенности если касается девицы Вандербильт. Коко покажется кому-то злостной и избалованной, однако настоящая злость требует глубины характера, и она слишком нерешительна, капризна и поверхностна. Ее порок – алчность. Коко может бежать от этой жадности куда угодно, однако это не истребить. Глубокая дыра детства и эгоизма родителей, подкупающих ее подарками, не могла остаться незамеченной. Венейбл называет ее бесполезным кровосмешением «брата и сестры», я думаю, что это звучит интересно. Вильгельмина часто говорит о пороках и грехах других, однако забывает про себя, будто намеренно осветляет или наоборот остается в тени, как смотритель. В такие моменты мне хочется смеяться, она будто меня пародирует, ищет мои слабости и не может найти. Человек — это набор кнопок-триггеров. Здесь на диванах я это понял, рассматривая безвольную фигуру Иви, перевесившуюся через край софы в сторону камина. Я не вижу ее лица, она отвернута от меня, я вижу лишь выбившиеся длинные пряди кудрявых волос, наклонённую голову и голые руки. Воздух здесь очень спертый, душно, ибо в холле сейчас находится добрая половина станции. Вокруг какая-то нездоровая суета, непосредственно заинтересовавшая мое внимание. Однако я не сразу понял, что произошло, ибо разглядывал горделивую главу станции, но, когда она мгновенно поднялась с места и устремилась к камину, я последовал взглядом за ней. Рука на трости совершенно беспокойная, она часто ее сжимает, маневрируя между градусами сжатия и разжатия. Что-то происходит, но я не понимаю, не видно из-за скопившейся толпы, где в центре Венейбл озабочено протягивает женщине ситцевый платок из своего кармана, что был до этого в длинном черном пиджаке. Ее взгляд испуган, немного даже поблескивает пониманием и сожалением. Будто она сама это не раз проживала. Я наконец понял, что произошло. Мисс Галлант стошнило, что стало для меня неудивительным. Она пьяна уже несколько дней. Правда я был уверен в том, что данное действие произойдет без моего участия. Ей помогают встать «серые» и под руки несут в душевую. Мид тоже встает и шествует во главе этого парада, вероятно, чтобы помочь женщине отрезвиться через холодный душ. Венейбл что-то неслышно говорит двум дурам из «серых», которые меня дико раздражают глупым смехом и несерьезностью. Одна из них высокая, слегла худоватая, вторая ниже, ей по плечо. Они явно задирают всех остальных «серых», особенно девушек. Венейбл тоже следует в сторону ванной комнаты и я бы хотел пойти за ними, поэтому тоже встаю и занимаю место в конце, догнав Венейбл на повороте. Глава станции не поднимает глаза, нарочно не устанавливает зрительный контакт, чтобы снова проигнорировать мой интерес. Галланта в холле нет. Он пока не представляет для меня интереса, ибо также несерьезен, как и его бабушка. Прямолинейность и эпатаж не спасут его в случае опасности, но должен признать, что он довольно забавен. Детская наивность и улыбка его главное средство против хандры, которой «заболела» Иви. Я исследую других для выявления идеального кандидата на роль выжившего в Святилище, а возможно и нескольких. Галлант не кажется подозрительным или угрожающим, он просто слишком влюблен в себя, чтобы спешить напиваться. Его порок – тщеславие. Иви силой заносят в неразделенную стеклянную кабину, имеющую закрытую поверхность только на уровне талии и садят на кафельный сухой пол. Утром здесь не моют, только с вечера, однако он все еще грязный, немного скользкий и пахнет химикатами. Женщина громко кашляет и ее наклоняют вниз, надавливая чуть на спину, чтобы стало легче. Дышать тяжело, вокруг столпилась куча народа, даже кто-то из «пурпурных», но им определенно здесь нельзя находится. Мид резко хватается за висящий душ и включает прохладную воду. Пол сразу же заливает несколькими лужицами, поэтому все расступаются. Снова происходит толкучка, поэтому Кулак выводит «серых» за двери. В комнате пахнет холодной влагой от которой чуть морозит. Я наблюдаю со стороны. Венейбл вовлечена в процесс отрезвления, подсказывает и что-то комментирует. Ее свободная левая рука, не лежащая на трости, придерживает голову бывшей актрисы за подбородок, подставляя ее под струи воды. Она более лояльна к женщинам, но при этом практически впивается ногтями в кожу, и все для того, чтобы не оставить возможности повернуть голову. Галлант полностью мокрая, кудрявые пряди падают на лицо, струясь и путаясь во рту, поэтому Мид собирает все волосы в руку, будто собираясь сделать хвост. Женщина задыхается в воде, она попадает в глаза, нос и рот, начинается кашель. Тугой корсет от воды начинает жать и неприятно оседать на теле, поэтому Кулак развязывает его и отводит от горла ворот рубашки. Мид выключает душ и шлепает за полотенцем, победно вскинув подбородок. Я чувствую отвращение к человеческим слабостям. Чувствую, что мне противно на это смотреть. Я снова возвращаюсь на диваны, теперь уже непременно пялясь в стену, ибо Венейбл предпочла вернуться в кабинет, чем продолжить свою череду вопросов про кооператив и добиться моей правоты. В холе тихо играет песня Ванды Джексон «Давайте уймем вечеринку», я никогда не слышал ее раньше. Возможно это связано с тем, что я практически не нахожусь в общей комнате. Пахнет скукой. Ко мне подсаживается Андре. Мы на хорошем расстоянии, но на одном диване. Он не разговаривает со мной, повернут в сторону своей матери. Мы недавно разговаривали про Святилище. Я приглашал всех по отдельности, исключая серых и администрацию. С ней у меня теперь напряженные отношения, поэтому моя проверка не удалась. Я просчитал такой расклад событий. — Зло, — выговорил Стивенс, смотря на меня сквозь спину, пока я наливал крепкий алкоголь в стакан квадратной формы, — именно так я бы охарактеризовал свою мать. Она до сих пор плюется в сторону кооператива и всех этой шумихи со спасением. Она готова благодарить лишь Господа, а не людей, которые ее спасают. Он говорил только про свою мать, будто обсуждать больше нечего. Я молча кивнул, будто согласился и афроамериканец громко высосал содержимое стакана залпом, и шлепнул его на стол. Я был похож на его бармена. Также слушал, не перебивал, давал выговорится, выпустить эмоциям. Тряпки только не хватает для коллинза. Мы сидели в моем кабинете. Он был следующим на очереди. Галлант тогда только вышла и отправилась к себе. — Она не достойна Святилища, — заключал он вдруг, — я это точно знаю. Такие, как моя мать вообще не достойны сохранения жизни. Старая стерва. Считает, что весь мир должен вращаться вокруг нее и каждый второй обязан обсыпать ее миллионами. Черта с два. — Ты уверен, что сам достоин Святилища? — перебиваю ход мыслей и устанавливаю зрительный контакт, одновременно подливая еще. Его также просто споить, как и Иви, только женщине не приходится подливать, она скорей сама стащит с кухни бутылку. Мне это в ней нравится. Решительность. Она роковая женщина, правда очень слабая и падкая на роскошь. Они все здесь со своими грехами. Тогда он меня не понял, и не поймет. Сейчас же, восседая на диванах, Стивенс младший меня раздражает своим гундением. Уныние. Именно так я бы назвал ее порок. Я слышу его голос с левой стороны дивана и мне не нравится его громкость. Пытается докричаться до тех, кто его будет успокаивать? Он часто плачет на людях, что Иви берет на себя. Сейчас не хватает ее присутствия, это делать некому. Поэтому Андре продолжает замысловато рассуждать и ударяется в суицидальные шутки. Так не к месту, так нелепо. Никто не смеется, кроме него самого. Поэтому мужчина сдерживает слезы и отворачивается. Дрянное несходство с матерью. — Не знаю, как мне на это реагировать, — ухмылялась старшая Стивенс, когда мы были наедине в кабинете. Губы ее слегка были изогнуты в презрении, а глаза держали вечный контакт с моими. Вот чего Венейбл так не хватает. Дайна сидела напротив, изучая кипы бумаг на столе, что так притягивают взгляд. Это их файлы с группой крови, образцами ДНК и личной информацией, выворачивающей правду наизнанку. — Я лишь хочу сказать, что рад снова тебя видеть, — я натянул улыбку на лицо. Иногда это дает расположить к себе, поэтому я довольно откинулся на спинку кожаного кресла, — я был удивлен, когда увидел твой файл. Помни, я ненавижу импровизацию, особенно когда она исходит не от меня. Доставит ли твое присутствие мне проблем? — Ты знаешь, что я не так сильна, чтобы помешать твоим планам. Мне не нравится твои подозрения, — афроамериканка закатила глаза и потеребила манжет своей белой рубашки, поверх которой была расположена жилетка пурпурного цвета, — но поскольку ты попросил не создавать тебе проблем, то я тоже выдвигаю свой ультиматум. Мне не нравится ожидать грядущего в неведении, особенно, когда моя жизнь стоит на кону. Надеюсь, что мы поняли друг друга. Женщина облокотилась на спинку своего стула и снова презрительно улыбнулась исподлобья. Мне нравится ее настрой. Она та, кто может помешать мне и одновременно спасти мое положение. Она та, кто соединит все нити воедино и склеит разбитые мои планы. Вызывает восхищение. Однако сахарные мечты о Святилище я замечаю в глазах сразу. Она думает, что все обстоятельства настроены против нее. Дайна решает, что не должна быть здесь. Мне даже не нужно озвучивать, я вижу все по взгляду. Недальновидность, что является ее пороком, не дает просчитывать шаги. Она ищет выгоду от меня, и я ей дам слепую надежду, однако мы не заключали альянс. Это лишь еще одна фигура на шахматном столе, подобно лошади, что я срублю, как только настанет время. Точно не сейчас, ибо она нужна мне, хотя бы как свидетель моей безграничной власти над всеми. Я снова замечаю, что задумался. Я снова посреди тех же диванов, слышу, как все обсуждают состояние обоих Галлантов и меня резко тянет обратно в кабинет. Поднимаюсь довольно бодро, чуть не подпрыгивая, хоть и расплылся на диване, заснув. Я преодолеваю лестницу и мчусь в свой номер. Пока у меня есть привилегия называть этот номер своим, и это радует. Я сталкиваюсь в коридоре с мисс Венейбл. Ее взгляд отстранен. Совсем холоден. Мне непривычно видеть ее незаинтересованность, ее нелепый испуг, когда мы столкнулись. Я останавливаю ее рукой, прижав к стене и позволяю пройти «серым» вперед. Мид и Кулак на нас не смотрят, ибо заняты здоровьем мисс Галлант, которую женщины тянут в номер. Она совсем не в состоянии встать и пойти самостоятельно. Мэллори идет мимо, совсем не замечая Венейбл, ибо она прикрыта мной, вдавлена в стену и здоровается только наклоном головы, вероятно со мной. При появлении Вильгельмины, у «серых», принято здороваться низким приседанием. Ее взгляд не был прикован к нам, вовсе нет, она гневно смотрела на бабушку Эдварда Галланта и во взгляде читалась отчетливая зависть. Ей было обидно за свое положение. У «серых» не было привилегий, они не могли выпивать. Весь алкоголь был под запретом, словно выставлен в сервант. Ей завидно, ведь кто-то уже смог освободиться от собственных мыслей и напиться до отключения. Иви несут, совсем как раненую или мертвую. Ее руки безжизненно свисают вниз, словно тряпичные, набитые ватой. Лицо совсем кукольное, неживое. Размазанная темная помада, выходящая за края тонких губ, потекшая тушь и разводы на щеках. Мэллори нервно отводит взгляд от этой картины, явно раздражаясь. Ее главный порок – зависть. Она не смогла справиться с конкуренцией. Она не смогла выиграть место в ряды «пурпурных», поэтому находится на грани. Невежество так и прет. Справа от меня снова проходят люди. На этот раз «пурпурные», чье присутствие сейчас недопустимо на этом этаже. Им не положено видеть того, что происходит. Разве что услышать сплетни положено, хотя насчет этого я также не уверен. Венейбл выныривает из-под моего тела, даже не глянув в мою сторону и останавливает за локоть молодого парня, который ведет под руку смуглую кудрявую девушку своего возраста. Я сразу узнал этих двух; сосуды для будущего заселения планеты, кубки, наполненные до краев решимостью и амбициями, молодые Адам и Ева этого аванпоста с идеальным набором ДНК. Даже иронично видеть их единение, особенно, когда они не осознают последствий своих необдуманных решений. Мысли слишком порочны, слишком грешны. Их порок – похоть, которая затуманила глаза. Вскоре они узнают истинную причину своего единения сейчас, прежде чем Венейбл решиться на физический акт их настоящего применения. Вильгельмина грозно сводит брови к переносице и отправляет их обратно в общую комнату, где песня Ванды Джексон повторяется снова. Им всем было интересно, что за человек находился в подвале. Каждый старался разыскать информацию самостоятельно, проникая на запрещенные для них территории, и эти двое также старались всеми путями выиграть ключ от подвала, чтобы даже просто посмотреть на этого дитя Маугли, как ранее выражалась Венейбл. Мой взгляд блуждает по испуганному взгляду главы аванпоста. Она чего-то боится. Возможно ее все еще волнует то, что я ей открылся и показал записи радио. С ней определенно хотели бы связаться, если бы знали как это осуществить. Я вспоминаю, что мне еще предстоит заглянуть вниз и без главы аванпоста поработать над состоянием нашего «пациента». Возможно он не говорит в ее присутствии, но вдруг у меня бы получилось выяснить то, что происходит на поверхности и почему нет связи с группой. Шум откуда-то со стороны двери, где носится рабочий класс, или же представители охраны этой станции, пугающие своим внезапным визитом главу аванпоста. Она стучит тростью, совсем нервно и небрежно, а разговоров изначально не слышно, лишь испуганный ее шёпот, и томный выдох Мид, что осталась в проеме между мои кабинетом и лестницей, ведущей вниз. Я замешкался. Мид осталась в таком положении несколько минут, а после ее штаны зашуршали по телу и звук удалился вправо. Туда понеслась сама Венейбл. Обеденный зал казался огромным, с темными стенами, где посередине располагался длинный деревянный стол, вокруг которого на полу расположилась каста прислуги. Мид ковыляла между ними, и гневно бранилась, предупредительно пытаясь испугать последствиями. Усевшись, Мэллори скрестила руки на животе и больше не двигалась. «Серые» уже не боялись пламенных речей Мид и главы аванпоста, поэтому, как статуэтки, заинтригованно смотрели в пол. Бунт. Отказ от работы, от чего все кухонные и «домашние» дела встали поперек горла. Их было около девяти на полу, шесть у стен, и несколько на кухне, сидящих на столе. Более уверенные в себе — суровый взгляд, волосы собраны в тугой пучок, смотрели прямо перед собой, другие нервно озирались. Девушка, возле Мэллори, прикусила губу. — Прачечная, припасы, кухня и уборка теперь встали! Немыслимо, — жалуется тучная Мириам, дергая за плечо молодого парня перед собой, — совсем ничего не страшатся. Безмозглые валенки, не понимающие угрозу своей жизни. Пришла управляющая, придурки, вставайте! Мисс Венейбл, они отказываются работать и постоянно говорят о том человеке, по имени Брок, которой проник на станцию. Ждут объяснений. Вильгельмина нервно перетерла пальцы, смотря сквозь меня. Я нервно улыбнулся ей. Она явно не хотела такой поддержи и ее губы дрогнули, а корпус угрожающе проманеврировал сквозь все помещение, изучая каждого, кто осмелился просить у них ответов на вопросы. Она знала, что не сможет ничего рассказать, поэтому лишь оскаливалась и чуть пошатываясь, исчезла за поворотом в коридор. Я проследовал за ней через обеденный зал, где понемногу начали усаживаться жители станции и немного просыпаться и поймал ее за локоть, притянув к себе лицом. Женщина попыталась вырваться, с силой дернув руку, но потерпела неудачу. Я хватил пальцами ее руку, изучая выражение измученного белого лица. — Оставьте меня, Мистер Лэнгдон, не нужно отвлекать меня от работы, — шикнула она в мою сторону, окончательно выскочив из хватки, и снова исчезла за поворотом в направлении винтовой лестницы, ведущей в потаенные коридоры, где расположили Брока. Я не знаю, что думать о нем. Он не слишком то похож на свою фотографию, но нужно учитывать, что человек был подвержен радиационному излучению и его внешний вид точно изменился, если не считать на что было похоже лицо этого бедолаги. С Броком мы работали давно, еще до катастрофы, и я точно уверен, что здесь происходит что-то странное, ибо все эти люди, найденные мертвыми около аванпоста, точно не относятся к кооперативу. Плевать, что на них защитные костюмы, потому что наши люди так не работают. Точно не здесь. Точно не сейчас. Даже ОН говорил, что таких группировок по миру могло быть несколько, ведь мы не управляем всем миром, по крайней мере других группировки могут так думать. — Создала ветер и снова исчезла. Когда уже есть будем?! — гневно огрызнулся появившийся Галлант, увидев, что вся работа встала. Двери холла были открыты настежь, от чего мужчина закутался в свой дурацкий фиолетовый свитер поверх пиджака и завыл от холода. Мириам проследовала вниз, пока я остановился на повороте, игнорирую позывы идти за главой станции. Венейбл была уверена, что в этом восстании против работы виноват я. Но возможно это она не держит все под контролем.