Tenebris. Люция

1794. Штейнеры в Хельге больше не нуждались. Женщина, бывшая некогда богатой помещицей, была отдана, словно вещь, в другую семью таких же помещиков. Те, конечно, никогда не сравнятся со Штейнерами, потому что вторые, как правило, считают своих душ людьми. Женщина понимала, что под горячую руку таких людей лучше не попадать, а ещё лучше вообще не бывать в их поле зрения слишком часто. Обязанность она выбрала себе невероятно удобную. Для слуги, к которому относятся, как к скоту, конечно. Ходить по рынкам, не попадаться на глаза, опять ходит по рынкам, если в целом – где-то пропадать. Рынок в этот день был почти пустой, теряться было негде. Хельгу это, как ничто, печалило, потому что если нечего «смотреть для хозяев», то придётся возвращаться в поместье и терпеть то, что… что, как правило, терпят такие, немилованные судьбой, как она. По рынку гулял мальчишка. Ходил между прилавками, рассматривал импортные фрукты и овощи с превеликим интересом. Одет был неплохо, дорого даже, видно, что помещичий. Да и рынке терялся, видимо, чтобы время коротать, а не от особой важности – занятые люди с таким взглядом по рынку не ходят. Даже если им не больше лет шести. – Извините, – вдруг обратился он к Хельге, – не подскажете, какие ягоды послаще будут? – Ягодки выбираешь? – Взглянула на него с улыбкой Хельга. Что-то в мальчишке было знакомое, хотя Хельга не могла утверждать, что что видела его раньше. Стиль одежды? Не сказать, чтобы он был у все слишком разный. Глаза? Щеки? Может быть. Знакомым казалось именно лицо, но Хельга никогда не работала с детьми, у знакомых некогда помещиков тоже не было детей. – Ага, – улыбнулся мальчик. – Смотри: вкуснее те, что покрупнее, помягче и потемнее, но слишком мягкие брать не стоит – они переспелые. – Хмм… – задумался мальчишка, – я понял. Спасибо! Только хотел мальчик пойти дальше, бесцельно странствовать по рынку, как Хельга поняла, чем маленький человек её зацепил: на нём не было парика, волосы мальчишки вились лёгкими кудрями. Отсутствие парика было странным для современности, поэтому женщина решила спросить его об этом – всё равно, скорее всего, они больше никогда не встретятся: – Постой-ка, – сказала она. Мальчик обернулся. – Что? Что-то не так? – Нет, просто… Не носишь парик? – Ну да. Неудобно это! А что? – Нет, ничего… Просто было интересно. Думала, крупные помещики и торговцы очень требовательны к собственным детям. – Разве я так похож на ребёнка крупного помещика? – А что же? Одет, вон, прилично. Мне ль не знать? – И правда, – улыбнулся мальчик. – А ты с какого роду? – Я-то? Штейнер. А отчего же спрашиваете? «Штейнер?.. – подумала Хельга. – Быть не может… Неужто у них есть сын? Быть того не может… Мне ль судить? А вдруг может? Во всяком случае, это единственное объяснение тому, почему я нахожу в этом мальчишке что-то знакомое. Он просто… похож на Люцию». – Штейнер, значит? – Именно так. – А звать тебя как? – Рево. Это если сократить, конечно, а полное имя – Антонио Ревиус. – Хорошо, – улыбнулась женщина, – хорошо… А не хотите ли, Рево, я вам кое-что расскажу? – Хмм… – задумался мальчик, – ладно-ладно, послушаем! Хельга и Рево отошли в сторону от рынка, под навес одного из заведений. День был солнечный и очень жаркий. Солнце сияло на небе так же ясно, как тот факт, что жизнь никогда не будет прежней. Почему-то Хельге всегда казалось, что её нынешняя жизнь – всего лишь сон, который не торопится кончаться, но скоро она обязательно проснётся в том самом домике для служащих, около дворца Вальтера, откроет глаза, зайдёт в соседнюю комнату, разбудит Терезу, и всё будет как прежде. Но она открывала глаза и видела совершенно другой дом, других людей… Только сны хранили в себе те чувства, которые испытывала та, когда жила другой жизнью. Двое присели на скамеечку, на которую падала тень. Хельга не могла оторвать взгляд от мальчика, хотя и понимала, что так сверлить людей взглядом – неприлично. – Что же, – начала она, тяжело вздохнув, – пять или шесть лет, около того… Столько уже лет прошло с того момента. – С какого момента? – с неподдельным интересом спросил Мальчик, и Хельга была рада тому, что смогла его увлечь. – С того момента, как моя жизнь кардинально изменилась. Я служила у одной семьи. Была приближенной. – Извините, вынужден вас перебить, – тактично сказал Ревиус, – а кто такие приближенные? – Не знаешь, кто это такие? – «Кошмарно. Теперь у них нет приближенных. Что же, это очень и очень ожидаемо…» – подумала Хельга. – Это такие слуги, которым помещики или торговцы доверяют больше всего. – Ого, понятно… у нас таких нет. – Да, ожидаемо… Что же, я продолжу? – Конечно-конечно! – Так вот. Я служила у одной семьи после того, как мой муж отобрал у меня всё. – Вообще всё? – Вообще всё. Эта семья довольно богатых помещиков спасла меня из рук нищеты и вечного странствия. Они хорошо ко мне относились, всегда были вежливыми и ласковыми со мной. Меня ничуть не смущала жизнь с ними – с одной хорошей, нежной и умной женщиной и одним сильным мужчиной, прирождённым лидером. Потом у них родилась девочка. Самая обыкновенная девочка. Отличалась она от остальных особо задумчивостью и глубиной своих слов и мыслей. Она всегда о чём-то глубоко думала, всегда делилась со мной своими размышлениями. Не только со мной, конечно. Кроме меня, приближенных было ещё трое – молодая хрупкая девушка да два юноши – один похож на шута, другой – на человека, которому палец в рот не клади. Так вот… Девочка стала подрастать, становилась юной невестой. Семья переехала в Вюрм, бросив своё поместье в Мёрнине. И девушка стала сильно выделяться среди остальных жителей города. Она любила носить мужскую одежду, потому что в ней было удобно, она кружила в вальсе с дамой, потому что ей было весело, она отрезала волосы, потому что ей нравилось, она хотела, чтобы все люди стали свободными от оков собственного разума, потому что она любила жить ветрено. Нам, приближенным, всегда так легко было смотреть на то, как огоньки пылали в её глазах. Но отцу этой девочки её поведение не нравилось никогда. И когда на одном вечере она вышла на небольшую сцену, чтобы рассказать о чём-то важном, она поняла, что пора бежать. И её отец оборвал её жизнь на таком ярком моменте. – Что значит «оборвал»? Что вы имеете ввиду? – Ревиус смотрел на Хельгу так, будто та рассказала ему интереснейшую сказку. – Он… Я не знаю, что с ней стало. Только вот после этого меня этот человек, которому я доверяла на протяжении почти двадцати лет!.. вдуматься только… продал меня другому помещику, как вещь. Понимаю, в наше время в этом ничего особенного нет. Но как же это было бесчестно, – Хельга выдержала небольшую паузу. – Девушку эту звали Анна Люция Штейнер. – У нас с ней одна и та же фамилия! Что это значит? – Это значит, Ревиус, что эта девушка – твоя старшая сестра. – Мои родители не говори мне об этом… Как же так? – Они бы вряд ли сказали. Но давай договоримся, юноша, что это – наш маленький секрет. – Маленький секрет? Хорошо… Секрет, так секрет. Мне следовало бы уже идти, но перед этим я бы хотел задать вам один вопрос. – Конечно, отвечу на любой! – Смогу ли я отыскать… сестру? «Отыскать сестру? Сказала бы я, что с ума сошёл, да вот сама всё это рассказала, – посмеялась над собой Хельга. – Конечно. Где-нибудь на кладбище, может быть, и сможет. Только вот…». – Зависит только от тебя, Рево. Может быть, и отыщешь когда-нибудь. – Спасибо… спасибо вам, что рассказали! Я вас обязательно чем-нибудь отблагодарю! – сказал мальчишка, уходя куда-то в ту сторону, где находился дворец Вальтера. – Не нужно меня благодарить, – тихо сказала Хельга, – тебе спасибо. Что родился. * Г. Тоберг. – Доброе утро! – громко поздоровался Майер. – Вас с самого утра дома не было, я вас потерял. Предупредили бы хоть! – Ох, да что вы! – ответила одна из девушек, поправляя шляпу. – Единственные два места, куда мы можем сходить – это центральный рынок и книжная лавка. Вы знаете, где нас искать. – Хорошо, хорошо… Кстати, мне нужна вторая часть того справочника по физике, который вы брали вчера. Один ученик просил, – обратился Майер к одной девушке, а вторую легко взял за руку и сказал, – А вы, если у вас нет неотложных дел, конечно, пройдите-ка домой. Мне нужна будет ваша помощь с письмами. Девушка кивнула и они с Майером направились к дому. Первая особа направилась в книжную лавку. Там тот, кто эту девушку не знал, просто, вероятно, впервые появился в книжной. Все знали её, все знали, что она помощница физика, скитающегося по Европе. Все знали девушку, которая кому-то невзначай представилась Аннушкой, и её подруженьку, которая имя своё сказать постеснялась. Они появлялись в книжной лавке настолько часто, что, казалось, работают там, если не живут, но на самом деле вся тайна крылась в огромном научном отделе этой книжной – там мог появляться и сам Иоганн. Конечно, пока физик искал то, что ему нужно, две девушки зачитывались книгами, которые были интересны им – хватали с полок разные романы, сборники стихотворений… Оставляли в книгах записки. Это было их странное хобби. На кусочке бумаги желали хорошего дня, прекрасного настроения и вдохновения, конечно же. Сначала торговцы книжной относились к этому с подозрением, пока не поймали девушек с поличным. И с улыбками на губах. «Итак, мне нужно найти тот же справочник, только вторую его часть, – думала девушка, водя тонкими руками по полочкам. – О, а вот и он!» Она схватила с полки тяжёлую книгу и направилась к торговцу, но её внимание привлекла полка со стихотворениями. Точно так же, как и всегда, девушка провела рукой по обложкам и выбрала небольшую книжонку наугад. «Сборник стихов современности», – прочитала та. – Интересно-интересно…» Обложка. Первые две страницы – посвящение, издательство, год… Третья страница. «Я помню» Я, может быть, И умер в мыслях ваших, Долги вам и невзгоды Не простив, До каждой запятой я помню разговоры наши, Пока я помню их, Я буду жив. Я помню, Как мы с вами тёмной ночью Сидели, Говорили при свечах, Я вам стихи читал, Вы их любили очень, И в ваших звёздных я тонул глазах. Я помню, Как свеча тогда дрожала, Как ваши слезы капали На мою грудь. Я помню, Как девчонка кистью звёзды зажигала. Мы будем счастливы Когда-нибудь И как-нибудь. Я помню, Обезбашенные были И делали всё то, Что мы могли, За каждый свой проступок Получили, Тогда под нашими ногами были Лишь облака вместо земли. Я помню, В вальсе мы кружили, Случайный привлекая взгляд, Не думали о будущем, Мы настоящим жили! И думая о том, Что будет нам потом, Лишь говорили: "Нет пути назад". Здесь, на краю мне чуждом, Среди поэтов и учителей, Не чувствую себя я точно Нужным, Не вижу я в глазах своих Огней. Я подхватил душой Простуду, Уплыл невольно В мир чужой. Я буду знать, Я помнить буду! А коль я помню — Я живой. Георг Элиас Зауэр, 1794». «Зайду ещё, пожалуй, на почту», – подумала та. От: Кларисса Конте Кому: Иоганн Тобиас Майер Здравствуй, Майер! Давно ты мне не писал. Совсем не интересно, как там твой бедный подопечный? А я тебе расскажу. Мне совсем недавно довелось Буша перевести в палаты для спокойных. Ты не представляешь, чего мне это стоило! Столько нервов потратила, столько документов перетаскала, столько врачей упрашивала… Теперь вот, почти «под моим бочком» находится. Чувствую себя мамой-наседкой! Хотелось бы, конечно, совсем его из этой «лечебницы» вызволить, только, боюсь, ему совершенно некуда идти. Куда мне этого юношу теперь?.. Он ведь совсем один тут остался, а до Вюрма теперь, как до луны. Вообще, конечно, действия Леона Штейнера были невероятно глупыми и ни разу не снисходительными – у человека несколько близких умерло, а они его вон куда… да ещё и по такой смешной причине. Я помню, как они здесь появились. Каждое слово Леона помню в тот момент: «Влюблён в своего товарища! Умершего уже, слава богу… с чего решил? А с того! Кому в голову придёт вальс танцевать с другим мужчиной?» Я-то понимала, что всё это были лишь какие-то их шутки, прародительницей которых была, конечно, Люция, только вот к чему это привело? С точки зрения Леона, насколько я поняла, чтобы тебя не заподозрили в любви «к кому попало», нужно всех людей ненавидеть, чтобы вот кровь из глаз, а чтобы не быть шутом, нужно всю жизнь прожить с камнем вместо лица. Нет, будь он на месте Хартмута, я бы на него посмотрела… Я ведь как-то тоже с подруженькой своей вальс танцевала. Ой, как на нас смотрели! А нам-то что? Нам весело было. Только вот никто из нас в лечебницу потом не попал. Почему? Потому что среди наших родителей не затерялось таких же, как Леон. Вчера Бушу, кстати, письмо пришло. Даже не письмо, а целая посылка! Он только имя отправляющего прочитал, как ту же разрыдался. Рыдал долго, минут пятнадцать. Я хотела у него это письмо взять, хоть посмотреть, в чём причина его слёз, но он не позволил. Я настаивать не стала. Потом успокоился немного, прочитал письмо. Разорвал пакет, в котором лежало что-то потяжелее письма. Насколько я поняла, это была книга. Я всё это время стояла за углом, наблюдала, слушала. Он пока распаковывал всё это было… видел бы ты, как тряслись его руки! Открыл самое начало книги и опять разрыдался, казалось даже сильнее, чем в первый раз. После отбоя только его голова коснулась подушки, как он тут же уснул. Я взяла пиьсмецо в руки, прочла отправителя – Аннушка. Неужто твоя решила заявить о своей живучести? Не самый лучший момент, конечно, но, я думаю, несмотря на то, что рыдал Хартмут, как ребёнок, ему стало намного и намного легче. 15.09.1794 От: Иоганн Тобиас Майер Кому: Кларисса Конте Здравствуй, Кларисса! Рад, что ты мне написала. У меня тоже есть для тебя новости на этот счёт, и что это за письмо такое было, ты сейчас узнаешь. Надеюсь, что Хартмуту стало лучше, потому что ему ДОЛЖНО стать лучше. Я недавно просил Люцию сходить в книжную лавку, чтобы та принесла мне один справочник по физике. Справочник она, конечно, принесла, только вот вместе с ним ещё и сборник стихов. Сначала я не понял, почему она смотрит на меня, как на врага народа, а потом понял – первое стихотворение в этом сборнике принадлежит Элиасу. Я совсем не ожидал, что его стихотворения появятся в печатном виде, потому что, насколько мы с тобой знаем, Леон всегда был против этого, и я считал, что Элиас потеряет к этому интерес или подумает, что всё безнадёжно, но нет! Всплыл. Всё-таки продолжил этим заниматься. Пошёл даже дальше, чем я ожидал. Что же… Люция очень долго возмущалась по поводу того, что я не говорил, что одному из моих знакомых врачей удалось спасти Элиаса. Я рассказал ей об этом, но она не остановилась – ей хотелось узнать, где находится её бывший приближенный. Я выложил всё до единой запятой, как знакомый медик восстанавливал юношу, как потом отправил в Вену. Врач сказал ему, что он не может остаться в Вюрме, поскольку Леон отыщет его (а он бы отыскал, засветись его золотистая макушка где-нибудь), поэтому ему нужно отправиться в другое место. Родных у Элиаса нигде не было, поэтому медик отправил его к единственному знакомому – Бетховену. Не знаю, как сложилась его жизнь дальше, но, насколько я вижу, вполне себе хорошо. Видимо, там он попал в благоприятную для его творчества среду. Только вот тоски его, конечно, даже в стихах не скрыть, но это дело естественное – кто б не тосковал? В целом, я рад за него. Конечно, даже после того, как я рассказал об этом, Люция говорила со мной так, будто хочет поджечь мою кровать ночью, а Тереза просто смотрела пожирающим взглядом. Так вот, после этого Люция попросила меня сходить с ней на почту и отправить Хартмуту книгу и письмо. Она спрашивала меня о нём постоянно, винила меня в том, что я не говорил ей всё это время ещё и о Буше. Я же отвечал, что не знаю, где он, но предполагаю, кто может с ним связаться. Имел ввиду тебя, конечно же. Вот так как-то. Ты писала мне о том, что хотела бы вызволить Хартмута из лечебницы, и, что же, я могу тебе в этом помочь. Есть у меня одна идея, но я не думаю, что она тебе понравится. Помнишь же, как я вызволил из дворца Вальтера Терезу и Люцию? Если не помнишь, я тебе напомню – тот же знакомый медик разработал кое-какую вещицу, которая понижает температуру тела до предела, приостанавливает все жизненные функции и делает человека как бы «не до конца мёртвым». Это всё имеет временный эффект, поскольку яд сильно активен, но очень краткосрочен, чтобы убить человека. Наш «объект» приходит в сознание в очень плохом состоянии, мы его лечим, чтобы на человека был похож – и вуаля! Леон думал, что Тереза и Люция мертвы, и я настоял на похоронах в закрытых гробах. Тут можно всё так же провернуть, но, я боюсь, ты не согласишься, потому что это слишком сложно. В твое манере больше честно и муторно просить милости, но подумай только, сколько времени может на это уйти, когда эта твоя лечебница под контролем Вальтера? Легче уж инсценировать смерть и сделать всё «по-тихому», нежели вызывать подозрения. Но ты делай, как знаешь, настаивать не буду. С нетерпением жду ответа, Кларисса. 18.09.1794