***
Когда метка расцвела однажды на коже, он едва не свалился в стыдливый обморок. В тот момент пришлось присесть на край ванной, чтобы на что-то упереться, а потом едва не выронил зубную щётку, силы его покидали быстро. Спину прострелило болью, это было, однако, терпимо. Но вскоре рисунок, потому что ничего другого обычно и не возникало, будто стали выжигать, почему и в глазах темнело, и Саске не мог встать, только злобно сцеплял зубы, чтобы не начать стонать от боли. Тогда Итачи долго стучал в ванную комнату и звал брата, потому что с момента захода Саске прошло больше часа. И сам Учиха тогда с удивлением смотрел, как только взгляд прояснился на доли секунды, что дверь сносит старший брат и смотрит на него с ужасом, который медленно угасает и сменяется другими эмоциями. Саске и рад был плеваться ядом, хотя незачем, но всё равно опирается на подставленную руку, откладывая щётку и промывая рот от пены и накопившейся слюны. Ему больно, он не привык полагаться на других, но Итачи ничего не говорил, лишь доводя до комнаты.***
Зубы он тогда не дочистил и в институт не пошёл, поэтому Итачи остался дома, отпросившись с работы. Тот тихо зудел под ухом на эту тему, когда Саске смог ненадолго что-то понимать и скалиться. Итачи старался пойти окольными путями, чтобы сказать своему младшему брату, что это хорошо, что он нашёл своего человека, хоть и удивлялся тому, как поздно проявилась связь, а не сразу же после касания, как было в его случае. Врач сказал, что это нормально, хоть достаточно необычный случай, когда через такое долгое время появился контакт между ним и его родственной душой. Сказал вспоминать с кем в то время пересекался и имел телесное общение. И Саске, придя домой, не сказав ничего брату, заперся в комнате и долго сидел на кровати, смотря бездумно в пол. Он толкал тогда каждого локтями, надеясь протиснуться сквозь возникшую толпу в торговом центре. Там было больше десяти человек, может быть, даже пятьдесят, ещё больше… И Саске не знал, кто это был.***
На коже медленно сквозь долгие мучения выступало изображение, буквально выжигая себе путь на аристократически бледной коже. Это было неописуемо больно, хоть Саске и старался не показывать слабость даже перед близкими, поэтому просто наносил назначенную мазь, едва дотягиваясь рукой до неё, чтобы облегчить мучения, и стоически терпел, сжимая зубы. Одно радовало — его соулмейту было так же хреново, как и ему. Тогда десять дней утекли как сквозь пальцы, проведённые сидя дома, но в институте поняли его, благо, это было обоснованной причиной отсутствия. На одиннадцатый день он проснулся не от ноющей боли в спине и шумом в ушах с плывущей и темнеющей картинкой перед глазами, а от стука биологических часов, которые резко подняли его на кровати в одиннадцать утра (как же иронично, его личный мир свёлся на этом числе) и заставили немедленно попереться в ванную с телефоном в руках, чтобы узнать, что же там вырисовалось. Может быть, от ничего неделанья больше недели, совершенно не напрягаясь мозгом, лишь страдая телом, Саске и пытался долго сообразить, как заглянуть себе за плечо, чтобы что-то увидеть. Он стоял и матерился, пытаясь выловить правильный угол, чтобы сфотографировать, а не получить размазанное пятно на фотографии в телефоне. Но всякие попытки проваливались, и когда с шумом включилась вода, чтобы умыться, а телефон со злостью был отброшен в корзину для белья, в санузел постучали. Итачи посмотрел на раскрасневшегося с горящими глазами Саске и молча понял, в чём проблема. Поэтому сам взял телефон, сам развернул полного гнева и раздражения парня и сам сфотографировал ему спину, говоря о том, что в своё время так же мучался, потому что расположение знака возникало точно такое же, как и у родителей. Это то, что осталось у него в наследство, кроме брата. Это было ярко-золотое солнце с причудливыми лучами, расползшимися по всей лопатке. Оно казалось обычной татуировкой, хотя при касании было шершавым, словно бархат, и отдавалось в груди незнакомым теплом и ускоренным сердцебиением. Возможно, всё не так плохо, и родственная душа не окажется такой геморройной как могла бы быть, из-за чего и не придётся ничего менять. По крайней мере, хотелось надеяться.***
В институте его отсутствие отметили, но возникший ажиотаж обрубился сразу на корню серьёзным и недовольным взглядом чёрных глубоких глаз. Большинство однокурсников на это пожало плечами и ушло на свои места, хотя навострило уши, чтобы точно услышать и узнать кто бы мог быть второй половинкой такого малоразговорчивого парня. Нара приветственно пожал руку и обвёл ленивым взглядом своего соседа, пытаясь найти метку, хотя не особо было тактично так делать. Заметя такое, Саске лишь ответил: — На спине. Случайно. Не имею понятия, кто, — крутя ручку в руках из-за нервов и раздражения. — Стремился к лучшему, а получил дефектную связь. Поздно пошёл процесс, не припомню всех, эту сотню человек, кого расталкивал, чтобы выбраться из толпы, — Шикамару прикрыл глаза, молча кивая на это, качаясь на стуле. — Удивительно сошлись карты, но меня тоже не было. А вот придя и послушав, как ребята треплются о нас, что мы истинные, так как мы оба отсутствовали, меня это не впечатлило, не знаю, как тебе. Конечно, сильно не задело, так как я знаю, кто мой соулмейт, но этот гомон очень мешал, пока ты не пришёл, — Саске покривил лицом и подумал о том, что будет не особо правильно спросить, кто там у друга, хотя интерес определённо был. — Не тут, после пар покажу. Но тогда и ты тоже. Не ответя, но соглашаясь, Саске перевёл взгляд с сонного товарища в группу, ловя подозрительный взгляд синих глаз.***
Учиха не имел особо тёплых чувств к своим одногруппникам, хотя ни к кому и не питал ненависти, но порядком один человек надоедал. Он был шумным, ярким и раздражающим, постоянно лезущим к нему и имеющий какие-то свои счета с самим Саске, хотя тот никогда не спрашивал, что тому было нужно. Но всё равно сам выискивал в аудитории блондинистую макушку, так как чувствовал необъяснимую тягу, но не принимал этого, хотя врал самому себе, чтобы не допытываться до причины от себя. Наруто — довольно странное имя, призывающее в мозгу яркую вспышку азарта и раздражения. Не обговариваемые соревнования между ними во всём, что можно было представить, но чаще всего это была успеваемость и сдача нормативов. Это был ещё один человек в группе, кроме Шикамару, который вызвал хоть какие-то чувства, а не простой неинтерес. Они не были друзьями, скорее только соперниками, потому что попытки как-то разговориться всегда кончались перепалками, которые едва не перерастали в драки, но их вовремя рассаживали по разным углам. У Учихи и Узумаки были кардинально разные мнения на абсолютно всё: на мировоззрение, отношение к парам, еде, остальным людям и, конечно же, соулмейтам. Задавая вопросы на тему родственных душ, обязательно пробегались по всем рядам, заставляя каждого сказать, поэтому и было не удивительно, как косо посмотрел на него тогда Наруто и яростно стал оспаривать его мнение, пока преподаватель не осадил того. Но взгляды, пылающие негодованием именно к нему в спину, хотя было не так уж и мало народу с буквально похожим с Саске мнением, он принимал достойно, хоть потом оборачивался и с покерфейсом показывал фак. Возможно, будь они чуть ближе, чем соперники, хотя бы товарищами, с которыми можно спокойно перекинуться парочкой слов, то они бы не составляли адскую смесь гиперактивности и полного спокойствия, а имели какой-то баланс, а не две жгучие крайности. Но чаще всего они смешивались и сталкивались лбами, не находя компромисса. До недавнего времени вкус имени Наруто отзывался острыми искрами на языке, пощипыванием, как будто облизываешь батарейку. Но теперь к этому примешивалось и неясное чувство внутри, где-то повыше желудка, за рёбрами, вызывавшее негодование и непонимание. Интерес и раньше был, но не такой, чтобы отдавался в теле. И неведомое ранее желание, которое появилось сейчас у Саске, только снял Узумаки свою чёртову футболку, оголив загорелую спину. Наруто жизнерадостно улыбнулся какому-то одногруппнику, громко переговариваясь с ним на тему какой-то лекции, которая будет в одиннадцать часов. Он вёл себя как обычно, но всё равно был какой-то дёрганый и под улыбкой прятал нервозность, ругал непослушные руки, хотя смеялся на свою оплошность, говоря о том, что вот он, идиот, в одежде путается. Саске видел, как тот чувствует дискомфорт, но, может, это только ему одному это было заметно? — Наруто, — Саске раздражает такое поведение, поэтому впервые он сам заводится с полпинка и поднимается со скамьи. Парня, с которым Узумаки разговаривает, как ветром из раздевалки сдувает, поэтому они остаются почти вдовоём, не считая Нара, который как-то затих и внимательно смотрит на начинающийся пожар. — Саске? — Наруто поворачивается к подошедшему Учихе лицом и внимательно смотрит на него, стоя с голым торсом и не вывернутой футболкой в руках. Чёрная луна заманчиво блестит в свете тусклого света комнаты, поэтому Саске не отдаёт себе отчёт в действиях, забывая вообще о том, почему вспылил. А Наруто стоит с выпученными глазами и приоткрытым ртом, внимательно следя за тем, как парень подносит руку к его телу и касается. Метка начинает зудеть, разливая по телу жар, поджигая канаты артерий и вен, размазывая картинку и заставляя вспыхнуть целую галактику звёзд в голове, с повторяющимся именем в голове. И сквозь шум в ушах и резко скакнувшим давлением, слышится сразу у Саске: — До боли смешно, ты разве так не считаешь?***
У Саске на лопатке солнце начинает пылать, как будто реально разливается тепло внутри. Под ним написано золотым курсивом Наруто Узумаки. На метку спустя время и сам Наруто смотрит с глубоким счастьем и обводит отросшим ноготком пальца, пуская по телу Учихи мурашки. Метка Саске горит, когда её касаются родные пальцы, заставляя утопать в эндорфинах. А когда Наруто ложится рядом и смотрит в глаза, то теряется в чёрных, словно морион, омутах, ощущая, как у самого на коже под точёной ключицей рисунок луны словно холодит, внизу которого, он точно знает, нестираемыми чернилами с аккуратными завитульками выписано Саске Учиха.