wishing on a star

Хосок не мог больше терять и минуты, и потому, схватив двойника за руку, без промедления шагнул в новое воспоминание — такое гадкое и неприятное, они оба свалились на месиво из уже подгнивающих органов. Свиные копытца больно впились под ребра, и в нос сразу же ударил этот мерзкий запах смерти. Там, чуть дальше, сразу же под двумя тусклыми лампами, стояла госпожа Чон, схватившись за голову. Ее небольшой горб на спине, прожженная на руках кожа и эти слипшиеся от крови волосы, даже растущая подле тень — все выдавало в ней безумие. Ее зрачки метались от одного конца комнаты к другому, руки дрожали, и неказистый, абы как заплетенный хвостик бездумно пошатывался от каждого дуновения ветра. Поднявшись на ноги, бывший ученый вдруг сделал глубокий вздох, его горло заполнили сотни слов, и все же он ни одно из них не смог высказать, делая несколько шагов вперед. И четвертый, как глупая собачонка, просто шел за ним, чувствуя, как его ноги давят размозженные кишки, и даже отчего-то невольно радуясь: впервые его тело имело столь много веса и смысла. Стоило им подойти чуть ближе, как женщина вдруг вышла из транса собственных мыслей, провела окровавленной рукой по лбу, стряхивая волосы, и молча посмотрела в глаза сына. В нем она видела монстра, и ей не суждено было узнать, сколь в действительности чудовищно его желание исправить ее ошибки. Двойнику оставалось только оглядываться, он не мог в полной мере осознать значение подаренных взглядов, но он точно не ожидал увидеть, как мать толкает своего же ребенка обратно в эту гниющую массу, толкает и падает на колени, произнося: — Неужели все и правда так? Неужели то будущее, о котором я мечтала, не случится? Я любила этот мир достаточно сильно, чтобы заслужить шанс его исправить, и все же все вышло именно так. Но почему? И сработает ли ограничитель после? Что же с ним будет… Глупая копия все свое время существование знала эту женщину, и тем не менее сейчас он словно вновь смотрел на нее через глаза вечно себя жалеющего Чонгука. Сейчас у него была физическая оболочка, и он мог обнять ее печальную душу, но не шевелился, только беспомощно смотрел, как та роняет хрустальные слезы. А Хосок будто бы и не хотел вглядываться, словно и не осознавал, насколько тяжела ноша той, кем он так восхищался. Во всяком случае, двойник думал так, пока руки старшего не коснулись ее испачканных рук. — Ты говорила мне стать лучше тебя, — вдруг произнес он. — Но ты и сама прекрасно знаешь: чтобы по тебе не скучали, чтобы никто не плакал в конце, ты должен быть тем, с чем хочется навсегда попрощаться. Поэтому ты приходила в это место, верно? Ты хотела, чтобы я закончил это мгновение как можно скорее, правда? Ее слезы покатились по его собственным щекам, и он, не позволив ей сказать и слова, резко толкнул ее в сторону, позволяя телу женщины провалиться в будущее — туда, где для нее уже был уготован мощный удар лезвия. В том мгновении, вдруг разбившемся на сотни осколков, Тэхен впервые использовал свою косу, пуская самый мощный удар, будучи убежденным, что делает это на самой безжизненной в мире земле — его родной планете. Так глупо, госпожа Чон не позволила себе даже покричать напоследок, только закрыла глаза, даже сейчас не желая прощаться с собственными детьми. И пока в этом глупом прошлом воцарилось минутное молчание, все тело двойника оцепенело, в его голове то и дело разбивались всякие воспоминания. Те хрупкие осколки сердца, пусть и не человеческого, но все же им созданного, воспламенились, и теперь причиняли настолько большую боль, что, казалось, он сейчас и правда сможет заплакать навзрыд, словно он и правда был живым. И ему отчего-то было и радостно, и так неизбежно одиноко, что он вдруг улыбнулся — также, как для Чонгука всегда улыбался его старший брат. — Так вот почему она тогда умерла, — прозвучал этот до боли знакомый голос. — Забавно. Так вы и это предусмотрели? Удивительно, она даже не вздрогнула. Сколько же она готовила себя к такому концу? Голос Чимина вдруг казался таким уставшим, и четвертому хватило одного только взгляда на него, чтобы понять: эта игра в кошки-мышки затянулась, и теперь он больше не был намерен гнаться за кем-либо. Хосок тоже знал, что слишком долго он не смог бы отвлекать внимание врага. Но кое-что мужчина все же понимал, и потому решил, что сейчас он должен совершить свой последний шаг перед тем, как все окончательно выйдет из-под контроля. Не обращая внимание на приближающегося врага, бывший ученый решил сделать свой последний рывок в прошлое, ему нужно был всего лишь одно мгновение, но только он почувствовал, как касается сознанием этого веретена времени, как чужие руки вырвали его оттуда обратно в никуда, в такую пустоту, что и словами не было возможно описать. И он, и двойник невольно оказались в клетке этого взгляда предателя. А там, за глубиной зрачка, пряталась истинная сущность их недруга. Вот только для сознания Чона это было чем-то слишком большим, и он почувствовал, как начинает растворяться в той пустоте, что ему так любезно предоставило это оружие массового поражения. Сейчас не было времени. Он не мог так глупо сдаться, точно не мог, и оттого сопротивлялся что было мочи, выпутывал себя от этого потока мыслей, повторяя про себя, кем сейчас является, кем он должен быть и кем он станет в самом конце — прахом. Так было намного легче, и все же он не справился. Он ощущал себя самим Чимином, точно сливаясь с ним в единое бессознательное, и из этого состояния его смог вынести только мощный удар по щеке. Двойник ударил и по второй, и еще добавил после по животу, тут же распадаясь на сотни бабочек и проедая белым светом своих крыльев эту безмерную пустоту цвета дегтя. Они выцарапали свои изображение из сознания мальчишки и смогли избежать того, что тот уготовил для них. Поэтому младший оказался один на один в том прошлом, по которому хотел бы уметь скучать. Перед ним вновь сидел господин Пак, закрывал лицо книгой и то ли плакал, то ли посмеивался — даже сейчас, спустя столько лет, он никак не мог понять эту эмоцию. — Прости, прости меня, — шептал он дрожащим голосом, сжимая чужую ладонь в своих пальцах. — Ты ведь даже и не понимаешь, почему я заставляю тебя делать нечто подобное, верно?.. — Думаю, теперь я знаю, — ответил он, глядя на подползающую к этому мгновению алую тьму за окном. — Потому что только так вы можете убедить себя не делать столь ужасные вещи с собой. Думаю, если бы я умел плакать, вы бы не поступали так ужасно. Между ними — изрезанная рука подростка, валяющийся пласт кожи гнил где-то под ногами, и темнота подвала играла в прятки со всеми страхами ученого. Ему было стыдно и радостно, так отрадно, что его собственное желание уничтожить себя уменьшалось, когда этот ребенок причинял своему телу столь непоправимый вред. Его тошнило от вида торчащих вен, и его на кусочку разрывало от этого одиночества между ними. И только мальчишка вдруг улыбнулся, глядя куда-то в пустоту. А там — он уже чувствовал это, — ширилась его спасительная пустота. Это мгновение исчезало также, как и началось — с невозможности слов. Первый вздох Хосока пронзил легкие стужей, и он тут же закашлялся, хватаясь за горло. Оглянувшись по сторонам, он понял: они снова в этом растекающемся черном озере. Видимо, это и есть разрушенное пространство — не имеющее формы мысль, помноженная сама на себя. Так ученый понял это, когда наконец пришел в себя. Двойник бабочками спрятался под его одеждой, и теперь создавал свой лик вновь, по кусочкам себя собирая. — Ублюдок, — вздохнул Чон. — Видимо, он догадался, что я хочу сделать. — Ты должен снова провести операцию на Чонгуке, но теперь со мной из настоящего. Тогда… — Разве ты не забудешь это? Я думаю, ты все же… — Поверь мне, пожалуйста. Нет, сейчас не было времени для доверия, поэтому мужчина не мог решиться на такой шаг. Он положительно кивнул, и двойник сам перенес его в расколотое время, в тот день, когда над домом нависла страшная черная буря. Хосоку потребовалось какое-то время, чтобы снова собраться с мыслями, и потому он пропустил четвертого перед собой, вдруг вырывая из его груди тот второй осколок сердца, не так давно подаренный ему Чимином перед тем, как тот попытался запереть его в подпространстве. — Прости, — прошептал старший, сжимая это сокровище в своих руках. Без этой части управлять копией не было бы возможности, и потому ученый не мог допустить, чтобы ошибки этого создания разрушили его план. В коридоре дома было так темно и тихо, двойник ни слова не успел проронить, прежде чем упасть в чужие ладони хрустальной бабочкой. Удивительно, как его собственная душа имела столь красивую форму, в то время как отданный мальчишкой осколок напоминал обычный стеклянный мусор — таких раньше было много на пляже. Аккуратно сжав обе части чужого сознания, мужчина прошел внутрь комнаты брата, он навис чудищем над подростком, и тот безвольно закрылся руками. Ему было так страшно, так отвратительно и мерзко смотреть в глаза того, на кого он должен был равняться. И потому сейчас, когда за окном кусками отваливался черный небосвод, заворачиваясь в гигантский вихрь, когда на всю улицу плевались облака, а сирена раненым зверем визжала, он пытался защитить себя этим страхом и дрожью в руках. — Прости, я ужасный человек, я знаю, что ваша семья не должна была быть испорчена мной… — сказал он. — Но, прошу, оставь меня в покое сейчас… Умоляю… Почему ты так на меня смотришь? Почему ты так смотришь, хен?! Хватит! — Ты бы хотел убить меня? — спросил старший, глядя на остановившуюся стрелку часов. — Хотел бы жить только с мамой, верно? Ты ведь мечтаешь о том, как ударишь мне в спину ножом, потому что я единственный, кто не любит тебя? И из-за того, что ты знаешь, что моей любви и моего признания тебе не заполучить, ты считаешь, что тебя невозможно любить. И все же так отчаянно жаждешь быть любимым, что не можешь сопротивляться этому, верно? Это ведь сводит тебя с ума? — Хватит, пожалуйста… Почему ты все время так говоришь?.. Я… Нет… Почему я ничего о тебе не помню?.. — Что?.. В глазах напротив словно и не осталось ничего, кроме этого жалкого страха. Кажется, впервые его брат наконец отразился им самим, таким же никчемным и глупым, дрожащим от собственного желания быть нужным и ценным. Мужчине и правда захотелось сказать так много, что он даже отвел взгляд, точно набирая в легкие как можно больше кислорода. И все же, когда стрелка вновь начала двигаться, он был вынужден распрощаться с этим моментом слабости, и потому что он без промедления вставил нож в чужую грудь, с такой силой, что его собственное запястье хрустнуло. Кровь сразу же ядовитым солнцем начала расползаться вдоль по белоснежной рубашке. Растекшееся, точно остатки сознания, чувство тревоги теперь перешло в отчаяние, пока подросток пытался держаться за руки того, о ком отчего-то с каждой секундой оставалось все меньше воспоминаний. — Раз ты меня не помнишь, то ты можешь сделать обо мне новый вывод, — ответил старший, вставив в эту открытую рану ту самую хрустальную бабочку. — Посмотришь на меня уже взрослыми глазами, и тогда решишь, кто же я такой. И в этот момент ему пришлось исчезнуть вместе с закрывшейся дверью в эту вечно холодную комнату. Может, он был и не прав, когда решил, что для его брата будет лучше жалкое существование, чем героическая смерть, но во всяком случае, теперь он точно должен быть спасен. Как и все те, кого он захочет спасти. Теперь бывший ученый мог возвращаться, но стоило ему сделать шаг в настоящее, проглотив еще одну порцию того смольного озера, как его вернули обратно, туда, где он хотел оказаться меньше всего — в момент смерти планеты. Чимин крепко сжимал свою косу, и тратить время на пустые разговоры ему явно больше не хотелось. Хосок не был против умереть сейчас, так что и сопротивляться смысла больше не видел, вот только вместо этого мальчишка с этим своим пустым взглядом просто оттолкнул изможденное тело старшего к алому дереву. Всеобщая тишина после эвакуации так и не успела наступить, и по городу бродили те, кого забрать не захотели. Сотни бездомных, тысячи потерявших надежду. Чон не понимал, зачем его привели сюда, и это настораживало больше всего. — Что, не будешь спасать своих друзей? — спросил мальчишка, повернув голову набок. — Кажется, здание совсем скоро обрушится… Мне тоже нужно кое-кого спасти. Сердце ученого неожиданно забилось быстрее, он попытался подскочить с места, но к его горлу тут же было представлено лезвие. Его могли убить в любой момент, и если бы он не смог изменить прошлое, верно, время только разбилось бы еще сильнее — это то, что и нужно было Чимину больше всего. Он мог вернуться в свое состояние пустоты только тогда, когда само понятие времени, раздробившись окончательно, перестало бы существовать. — Эй, — вдруг снова сказал он, слегка отклоняя оружие в сторону. — Если ты придумаешь иной способ исчезнуть для меня, у меня не останется причин осуществлять свой план. Как бы много я ни потратил сил, сейчас все кажется мне таким бессмысленным. Если бы был иной выход вернуться домой, я бы выбрал его. Это была попытка оправдания? Над их головами на огромной скорости пролетел предпоследний корабль с колонистами, последний должен был отправиться всего лишь через тридцать минут, и потому времени у них практически не было. Хосок должен был бежать, должен был сделать это как можно скорее, но сделать это ему не позволяли. Мальчишка, казалось, о чем-то слишком глубоко задумался, и даже не заметил, как время на часах площади вдруг снова замерло. Мужчина попытался отпрыгнуть в сторону, но коса и там встретила его с завидной скоростью. — Ты не знаешь другого выхода, верно? — еще раз спросил младший. — Я тоже не смог придумать для себя иного способа не умирать, а просто исчезнуть. — Думаю, один я знаю. Но ты все равно не станешь мне доверять. — Почему? — он убрал косу в сторону и вздохнул. — Чтобы защитить других, ты стал жалким в их глазах. И сейчас ты сделал все ради этого. Так ведь? Думаю, такое я могу понять. Верно, это и отличало его от настоящего человека. Другой бы не сказал нечто подобное, и потому Чону стало так мерзко, как еще никогда даже от самого себя не было. И все же его не стали останавливать. Напротив, его враг отчего-то развернулся и пошагал в другую сторону, подкидывая косу в воздух и собирая ее в ключ, тут же свалившийся в его ладонь. Хосок тут же развернулся и побежал в сторону института. Видел ли только он то, как за его спиной разрушалась реальность? То, как небо трещало по швам, и как солнце застыло над головой, больше не двигаясь и прожигая дыру? Вечное утро оборачивалось кошмаром, и сознание вновь начинало расползаться по внутренним органам, лопаться внутри них и выплескиваться кровью из носа. Вот только он не успел. Он прибежал в тот же момент, когда крыша здания рухнула, и когда этот обезумевший от горя крик уже прозвучал. Ученый, все еще зажимая руками ноздри и пытаясь не обращать внимание на эту звенящую боль, попытался хотя бы подойти к этому месту, застывая на месте. Там, где раньше лежал только один Юнги, теперь покоились оба. Ему даже пришлось присмотреться, дабы точно понять, что под завалами лежало два человека. Сокджин был в сознании, и он, прикрывший своей спиной возлюбленного от камней, кое-как пытался выбраться. Мужчина тут же сделал шаг назад. Это из-за того, что время раскололось? Но если все так, то будущее для этих двоих не могло быть таким же, каким оно должно быть. Ах, нет… Теперь он понял: тем, кто должен был их разлучить, был он сам. Чимин позволил этому случиться только для того, чтобы показать ему это. Чтобы заставить потерять над собой контроль, сделав еще больнее тем, кого он должен был спасти. Ударив себя по щеке, он тут же схватил один из камней и ударил чудом оставшегося пилота по голове со спины. Тот свалился куколкой бездыханной, напоследок произнося что-то невнятное, кажется, вымаливая имя любимого человека. И Мин, успевший схватиться за чужую руку, еле дышал, израненный и вынужденный провести следующие пять лет в полном одиночестве. И все лишь для того, чтобы в конце концов решиться на, что задумал сам Хосок. Так жестоко и несправедливо. Ученый возложил на свои плечи еще одну печаль, и теперь она роняла чугунные слезы внутри его души, он ощущал внутри себя весь вес окровавленных облаков над головой. Мальчишка наблюдал за всем этим со стороны. Если бы ему пришлось и дальше разыгрывать из себя кого-то, верно, он бы улыбнулся. Ведь люди улыбаются, когда что-то идет так, как они хотят, правда? Ему было так сложно понять это, он только повторял за мимикой создателя и всех, кого видел вокруг себя. Поэтому сейчас, когда он снова был один, даже в его глазах лишь теснилась пустота, манящая его к себе и звенящая в ушах. Спрыгнув с крыши, он потащился вдоль по знакомым улицам, снова всматриваясь в эти потерянные лица вокруг. Совсем скоро все эти земли должны были заполнить вечные снега и льды, и вечная сибирская ночь уже подступала, ее ветряные поцелуи уже застывали на щеках, придя откуда-то с Востока. Ах, знал бы Тэхен, в настоящем пытающийся выжить, о том, как он будет рад увидеть в этот момент своего неприятного знакомого. Юноша стоял в своей мятой военной униформе, его руки дрожали, и он сжимал в окровавленных пальцах сумку с какими-то вещами. Чимин и забыл, что когда-то его волосы были выбриты — так забавно. Он тут же бросился к подростку, начал трясти его за плечи, вымаливая возможность спасения. — Ты знаешь, как спастись? Кажется, уехать может слишком мало людей… Почему из нашего города улетело только три корабля?! Почему никто не предупреждал нас?! Ты… Ты знаешь хоть что-нибудь?.. Или тебя тоже бросили?.. — Разве ты не рад? — прошептал младший, коснувшись чужой щеки ледяной рукой. — Разве не ты так сильно ненавидел мир, что готов был убить себя, когда мы встретились? Смотри: мир, что ты терпеть не можешь, исчезает прямо на твоих глазах. Почему ты не счастлив? — Отпустите моего сына немедленно! — завизжала подбежавшая девушка. Ее шелковые волосы так красиво спадали на окровавленные плечи, и порванный брючный костюм дополнял этот образ как нельзя кстати. Даже алая брошь в виде разбитой магнолии удивительно точно отражали всю ту пустоту, что ширилась внутри мальчишки. Как только ее руки коснулись плечо пасынка, последний и на себя перестал быть похожим. Из высокого, широкоплечего молодого человека он вдруг превратился в забитого ребенка, играющегося с найденными отцовскими лезвиями. Каждое ее слово, каждый взгляд — все порождало в нем только больше отчаяния. Они тоже не могли видеть, как рушится небо. Чимин задрал голову вверх, разглядывая ползущие по небосводу алые трещины. Один его удар — и тело незнакомки было перерублено на две части: первая так и осталась под ногами Тэхена, а вторая слетела вниз с обрыва, глухо ударившись о плоскость поднимающихся из-под земли сточных вод. Подросток уже помнил: он увидит облегчение и ужас в чужих глазах, и потому не потрудился снова множить этот момент. — Если пойдешь к своему военному городку обратно, сможешь увидеть там одинокого мужчину, — сказал младший, глядя куда-то вдаль. — У него в распоряжении будет достаточно место в личном корабле, так что не нужна будет капсула. Только не показывай ему своего лица, и тогда он возьмет тебя с собой. Его имя… Кажется, его имя Ким Намджун. Свернув косу в ключ, он подкинул ее воздух и позволил юноше поймать ее своими дрожащими от нарастающей панической атаки руками. «Может, когда мы снова встретимся, кто-то уже сможет показать тебе, как пользоваться ей. А пока что используй его по назначению. Она принадлежит моему отцу». И он сделал шаг вперед, скрываясь в бегущей по улицам мгле. А там, за черной пеленой, его уже ждал Хосок, еле стоящий на ногах. Между ними в каком-то безумном танце проносились осколки, сталкивались друг с другом машины, и ледяной ветер наконец приносил свою морозную тоску. Чон уже знал, с чем ему придется встретиться, когда их взгляды столкнутся друг с другом, и потому, провалившись в пустоту чуждого ему сознания, он наконец смог выдохнуть спокойно. Здесь было так одиноко. Он чувствовал, как эта необъяснимая печаль снимает с его кожу, не оставляет ни единого живого места. Он тонул в этой глубине, проживая свои тридцать лет снова и снова. Так ты ощущаешь себя, когда тебя создают из пустоты? Таким ты кажешься себе, когда в тебе больше, чем может осознать человек? Его сердце было разорвано. Всякая мысль разрушалась при рождении. Все было уничтожено внутри него. — Нет, это намного хуже, — ответил на немые вопросы старшего мальчишка. — Ведь я помню и то, что было до моего создания. Я помню то, как зарождалась сама жизнь на Земле. Я помню, что значит не существовать. Он все равно не смог бы понять это. Поэтому Чимин и не стал продолжать, только отвел взгляд, разрывая пелену времени, и наконец возвращая их в настоящее. Они оба оказались под толщей смольного озера, и обоих оно выплюнуло из себя, демонстрируя своих уродливых детей столь же отвратительному миру. Чимин не успел и вздоха свободного сделать, как рядом с ним пролетел мощный заряд тока. Тэхен с наполненными яростью глазами попытался бездумно атаковать его, за что закономерно получил ответный удар. Вот только младшему не нужно было использовать человеческие трюки, чтобы получить подобную силу, и потому Коса отлетел в сторону, вдруг задирая вверх руку и словно отдавая некий сигнал. Хосок и сам был удивлен, но в следующее же мгновение почувствовал, как холодные руки касаются его шеи. Его голову силой опустили обратно в это слизкое болото, позволив сделать первый вздох только через минуту удушья. Не оставляя его в покое, эту процедуру повторили множество раз, пока тело совсем не ослабело. Он больше не мог держаться, и потому перестал сопротивляться. Когда его наконец оставили в покое, он наконец смог увидеть, кто же решил так жестоко его встретить. — Ты такой трус, — выплюнул из себя Чонгук, выдыхая всю свою злость. — Смешно, что ты все равно появился здесь, несмотря на то, что сбежал, бросив нас всех здесь на его растерзание! — Ага, — только и ответил он. Ему оставалось совсем немного. Он знал, что собирался сделать напоследок, и потому уродливо улыбнулся, достав из кармана тот самый осколок души Чимина. Младший брат кричал бы и дальше, в его жилах кипела такая ненависть, что он, теперь помнивший все, хотел бы прямо сейчас уничтожить человека перед собой. Как он мог забыть столько причиненной ему боли? Как он мог надеяться на такого человека? Он винил себя за свою глупость, ненавидел себя за свою несамостоятельность и все еще отчаянно хотел понять, почему же ему так хочется узнать свой ночной кошмар. Почему он любит старшего брата, даже если тот сделал с ним все это? От столь противоречивых мыслей в его груди плавились кости, и даже то потерянное одиночество теперь оголилось и готово было уже вылиться позорными слезами, вот только увиденное им сразу же заставило его окончательно потеряться в своих суждениях. Из его груди потянулась рука, увидеть ее было так сложно, что он еле смог разглядеть ее очертания. Вскоре за ней вытянулась и другая. Чужак попытался коснуться их своими настоящими пальцами, но все его попытки обернулись провалом: они не были осязаемы. Но Хосок смог к ним прикоснуться, он вложил этот уродливый осколок в чужие ладони, после чего устало рассмеялся, прошептав: — У меня так много сожалений. — Да иди к черту! — закричал он. — Пожалуйста, хватит! Хватит пытаться строить из себя жертву, хен! — Ага. Чонгук был настолько взбешен. Он чувствовал, как начинает сходить с ума, как все в нем рушится, когда он смотрит в глаза мучителя и видит в них чужого себя. На кого сейчас смотрел старший брат? О ком он сейчас думал? О нем? О себе? Если бы на этот вопрос был хоть один ответ, было бы легче, однако вместо этого злость только вскипала еще сильнее, и ширилось молчание между ними. И тогда его рука словно сама по себе начала двигаться, указывая прямо на Хосока. Было ли это его собственным желанием? Сказать было слишком сложно, и потому он накрыл лицо ладонями, думая, что хотя бы в темноте мысли кое-как соберутся в нечто единое. Вот только ничего из этого не произошло, и он только услышал взволнованный крик за своей спиной. Намджун тут же оттащил его в сторону и закрыл его глаза, не позволяя увидеть происходящее. Мерзкие всхлипывающие звуки. Кто-то плакал? Неужели у кого-то еще остались слезы?.. Раскат грома над головой, и неожиданный щелчок чужой пасти, что-то порванное и хрустящее, что-то, что от него хотели скрыть. Юноша успокоился, и тогда только аккуратно схватился за чужое запястье, дабы его прекратили защищать от чего-то. Ученый явно не хотел этого делать, до дрожи не хотел, но и не мог сопротивляться в полной мере, поэтому вскоре для чужака все же открылся этот отвратительный вид: те чернильные монстры поедали Хосока, точно самое вкусное блюдо в мире. Они с упоением отрывали от него кожу, ломали ребра и обгладывали косточки, вытягивали органы, лишь бы отхватить себе как можно больше. В полуоткрытых, но уже потухших глазах не осталось ни одной эмоции. Отчего-то Намджуну хотелось защитить чужака от этого зарождающегося внутри него крика, поэтому он не попытался оттащить его подальше, хотя бы чтобы их ноги не касались этого черного озера. — Почему я плачу… — прошептал Чон, глядя на то, как эти чернильные чудища оттаскивают бездыханное тело под воду и сами скрываются в ней. — Что я… Что я вообще испытываю сейчас… — Что бы ты ни испытывал, мы все сейчас можем так закончить, — оборвал этот бессвязный поток мыслей старший, не позволяя юноше свалиться на колени. Они оба оглянулись по сторонам: выхода отсюда уже не было. Пока Чимин отсутствовал, из этой разрастающейся бездны потянулись алые корни, поползли по стенам, и теперь все входы и выходы были перекрыты чем-то, что не получалось разрушить. Джин и Тэхен пытались сдержать мальчишку как могли, но даже не понимали, к чему он на самом деле стремиться, их тактика была достаточно простой — не позволить ему сделать ни единого лишнего движения, пока он снова не исчезнет. — Ты… Ты снова здесь? — прошептал Чонгук своему двойнику, касаясь груди окровавленными руками. Но ему не ответили. На секунду все снова затихло, слышны были лишь бесполезные попытки достать ловко уклоняющегося от любых атак врага. Юнги судорожно пытался придумать план, разглядеть слабые места, увидеть хоть что-то, что могло бы помочь им. Он пытался стрелять, но ни один удар не попадал в цель, и оттого он все больше терял уверенность в себе. Тогда-то Чонгук и сделал свой первый безвольный шаг. Его тело не слушалось, он полностью отдался тому комку пустоты, что разрастался в его душе. Намджун попытался его остановить, но у него не вышло, и им вместе с Мином пришлось наблюдать, как человеческое тело сначала медленно начинает идти по поверхности черного озера, как оно разгоняется до нереальных размеров, настигая Чимина так быстро, как этого не сделали бы два обученных бойца, даже если бы сейчас не были на грани потери сознания. Не ожидая таких действий, им обоим пришлось резко отскочить в сторону. Тэхен неудачно ударился о перила, окончательно добивая свой организм. Он больше не мог подняться, как бы ни пытался, ему не хватало сил даже на то, чтобы держать открытыми глаза. Пилот тоже, казалось, был на пределе, и все же он сжимал в руках нож, готовясь хоть как-то отбиваться. А чужак умолял себя остановиться, он пытался управлять собой, но двойник молчаливо делал все наоборот. И поэтому он вдруг тоже почувствовал, что значит не существовать. Его организм, настигнув мальчишку со спины, распался на сотни алых бабочек, и те разлетелись вихрем по сторонам, позволяя Чону тоже оказаться в подпространстве, уже разбитом и уничтоженном. И там, стоило ему опустить голову вниз, он увидел эти гноящиеся осколки времени. И среди одного из них покоилась его улыбка. Он не успел задуматься об этом, как снова обрел физическую форму. В его руках оказались две заостренные, но толстые на концах спицы. Чимин попытался нанести ему удар и отскочить в сторону, однако двойник действовал быстрее в этот раз. Он пронзил правую ладонь этим своеобразным оружием, и набросился всем весом тела Чонгука на младшего, после чего смог проткнуть и чужое запястье, прибивая подростка к поверхности зловонного черного озера. Отчего-то для них оно точно было стеклянным, они не тонули, а находились ровно на его поверхности. Мальчишка и правда оказался обездвижен. У четвертого было всего одно мгновение: он не смог бы сдержать его таким образом больше, чем на минуту. И потому подросток уже практически смог освободить одну руку, как он оказался по ту сторону озера, оказываясь прямо над гильотиной собственного сердца. Хосок уже попытался коснуться его, и оно свалилось вниз, образовав бутон из спиралей пространства — встретившись с пустым телом, они обратились лезвиями. Чонгук видел своими глазами, как тело мальчишки прорезает его собственное сознание. И тогда они вернулись обратно, представ перед остальными в этом поэтичном начале конца. Подросток практически освободил себя об этой боли, даже начал восстанавливать собственный организм, все же сумев отскочить в сторону. Джин уже почти сорвался с места, чтобы помочь, как вдруг его остановили. Тэхен сжал край его одежды в руках и их последних сил прошептал: — Не иди. И он не сделал и шагу. Он ждал, что его остановят, он хотел, чтобы его попросили остаться и не вмешиваться в конфликт, в котором он изначально не должен был иметь значения. Потому что у него было то, чем он дорожил, и он не хотел это терять — все читалось по его глазам, и по глазам остальных тоже — так подумалось самому Косе, особенно когда он увидел эту печаль в глазах мальчишки. Но того уже нельзя было остановить, и он решил больше не пытаться найти другой путь. Он решил, что его силы хватит, чтобы разрушить время окончательно, и он сделал бы это, если бы не это неожиданное мгновение боли. Его губы коснулись других, но это не был поцелуй с Чонгуком. Это был долгожданный поцелуй с двойником, его единственным и самым близким человеком, который вставил чужими руками в тело Чимина тот самый переданный Хосоком осколок. И он замер. Все замерло. Время и правда остановилось, и все часы неожиданно вышли из стоя. Как только эта проклятая часть, та самая, что заменяла мальчишке душу, оказалась в нем, все иные объекты, и даже сам четвертый вонзились в него, встали врастать в несчастное тело. Нарисованные им чернильные чудища, собранные остатки экспериментов, одереневший господин Пак — все это стало пронзать несчастного вновь и вновь. Неожиданная тишина наполнилась настоящим криком ужаса — таким, в котором голос сам себя выворачивал наизнанку. Казалось, та боль, что была заложена внутри этого вопля, не могла найти себе места в столь маленьком теле, и потому даже это озеро пыталось вместиться внутрь. Верно, ведь Чимин — это черная дыра, которую решили оживить и сделать из нее человека. Этот единственный поцелуй стал для него самым страшным из кошмаров, пусть он и не был способен увидеть сны. И Чонгук видел все это перед собой, мимо него проносились на дикой скорости острые алые ветви, насквозь пронзая подростка. Если бы это случилось, когда время бы окончательно раскололось, мир снова был бы ввергнут в такой родной хаос, в единое мимолетное мгновение, однако сейчас, когда время, из которого и состоял младший, попросту остановилось, он был вынужден страдать, вновь и вновь — это и есть его наказание за желание вернуться домой. Когда в легких не осталось места для крика, он свалился на колени прямо перед чужаком, и из-за его спины вдруг вырвалось черное дерево, на его тоненьких веточках сразу же распустились все те же хрустальные цветы, и все это начало исчезать вместе с угасающим огоньком в глазах подростка. — Значит, ты так и не понял меня… — прошептал он, хватаясь за руки Чона, чтобы не свалиться окончательно. — Ах, я не смогу вернуться домой… Чонгук снова позволил страху парализовать себя. Он чувствовал, как на его руках умирает нечто живое, но не мог пошевелиться. И тогда двойник извинился, он начал шептать это снова и снова, да так, что разум начал терять над собой контроль. И тем не менее, четвертый знал, что он должен закончить это. Чужими руками он вырвал самого себя из уже полюбившегося тела, преобразовал сам себя в этот заостренный гвоздь и позволил вбить его в лоб Чимина, завершая процесс слияния всего, что никогда не должно было существовать. Кажется, каждый присутствующий почувствовал, как время снова сдвигается в единую линию, как все вдруг становится на свои места. Схватившись за головы, они попытались совладать с этим объемом воспоминаний, пока черное озеро, полностью слившись с тлеющим телом ребенка, не образовало вокруг него сферу. Из-за этой агонии никто не мог ее разглядеть, и потому никто не догадался спрятаться. С каждым мгновением нового времени эта гниющая рана становилась все больше, набухала и вдруг лопнула, разбрасывая несчастных в стороны и не оставляя после себя ничего. Кажется, на секунду хаос и правда наступил, и впереди всяких смыслов вышла разруха, объять которую человеческое сердце и правда было не способно. В эту незабвенность и смешались друг с другом жизнь и смерть, оттого Хосок, истерзанный и разорванный, все же смог в последний раз оказаться в недалеком прошлом, прикоснуться к такому жалкому себе. В той одинокой комнатушке на окраине космоса, где на сотни метров в глубину ширилось это алое дерево, он тихонько спал. И кроме этих страшных снов его мало что тревожило в тот момент. Оказавшись в этом молчании, он открыл глаза и написал в тетради формулу для тех самых наркотиков, в основе которых и лежала слизь этого черного озера. И он приписал: «Ты уже знаешь: у тебя больше нет души. Замени ее этим, и помоги другим. Для тех, кто еще жив, ты изобретешь лекарство, для себя — медленную смерть. Ты должен был знать, что так случится в любом случае. Твоя мама». Ему хотелось дописать что-то еще, и все же он решил оставить эти сухие строчки такими, без лишней информации, но с таким огромным враньем. И, закрыв глаза в последний раз, он наконец смог раствориться в пожирающей его пустоте. Он чувствовал, как время скрепит, восстанавливая все фрагменты своей мозаики воедино, как он обращается в нечто, что не могло существовать, и это не приносило ему ни облегчения, ни прощения. Умирать страшно, как ни готовься к смерти. Но когда все хрустальные бутоны отцвели, когда все категории вдруг образовали себя в понятную человеческому сознанию линию — тогда остальные и пришли в себя. И там, где они оказались, Земля снова обрела свой пульс, и ее ядро наконец вновь забурлило, даже почва стряхнуло мертвый ледяной покров и задышала. Это все еще была чуждая для всех, неприветливая родина, и все же Юнги, первый сумевший пробудиться, заплакал от счастья, видя, как солнце наконец сдвинулось со своего привычного места. Кому как не ему, пять долгих лет наблюдавшему за несменяющейся картиной неба, знать это. По его щекам побежали слезы, и все же он не мог разделить эту радость ни с кем. Верно, это мгновение он должен был прожить в одиночестве, чтобы насладиться им в полной мере. Почувствовав движение где-то сбоку, он попытался подняться, теперь уже точно понимая: этот бункер был пронзен насквозь взрывом, и защитили их эти отцветающие алые ветви. Он видел обезумевшее от встречи солнце через небольшое отверстие где-то там над головой, и эти милые лучи ласкали его щеки. Тэхен очнулся следующим и молча собирался уйти отсюда, шаркая ногами и обнимая себя. — Даже не попрощаешься? — Мне здесь не с кем прощаться, — ответил он и развернулся спиной, с минуту они молчали, и уже после он все же добавил: — Знаешь, твое мировоззрение херовое. Мне оно совсем не нравится. Я ненавижу таких, как ты. — Ты мне тоже не очень-то нравишься, — улыбнулся ученый. — Это ведь из-за того, что мы оба боимся сближаться с кем-то и нам легче жить фантазиями о близости, да? Поэтому ты так говоришь в такой момент? — Может быть, — больше он не стал ничего добавлять и медленно пошел к выходу отсюда. Никто из них не должен был быть частью этой истории, и все же отчего-то юноше захотелось плакать. Он не позволил себе сделать нечто подобное, и потому его путь через темноту коридоров обрамляли только рамки печальных рисунков, теперь уже не способных разрывать на кусочки плоть. Все замолкло. Может, эта тишина значила, что ему пора вырасти из собственных шрамов и идти дальше даже с разорванным сердцем — ведь так поступают взрослые люди, верно? Рана на глазу Джина вновь дала о себе знать, и потому в новом времени его первым воспоминанием стала эта мучительная боль, вторым — легкое прикосновение к своей щеке. Он никогда бы не спутал эти теплые руки с кем-то еще, и потому он сразу же понял цену этому легкому поцелую в лоб. — Все наконец закончилось? — прошептал он, чувствуя, как вдоль его виска все еще бежит кровь. — Закончилось, — ответил Мин, его посиневшие от мороза губы отчего-то дрожали. — И теперь ты снова уйдешь, потому что пообещали друг другу это? Ему нужно было уйти. Но он не мог найти ни одной причины это сделать, кроме как желания убежать от всего, за что он боялся брать ответственность. Сокджин не останавливал его, но слегка улыбнулся, накрывая его ладонь своими ледяными пальцами. Даже если они расстанутся, все в порядке, они ведь не обязаны друг другу и все же как же хотелось остаться так еще совсем ненадолго. — Если я попрошу дать мне время, ты согласишься? — прошептал Мин. — Нет, не соглашусь, я буду проклинать тебя за это, — честно ответил старший. — Но я приму это. Юнги улыбнулся и, встав на ноги, подал ему руку, чтобы они оба могли говорить на равных. Значили их чувства что-то по-настоящему? Или это лишь привычка, дабы спасти самих себя? Сказать сейчас было сложно, и они оба понимали это. А если на самом деле все это было ошибкой, если это не та история, в которой возлюбленные должны были в конце осознать ценность друг друга для всего мира, а не для собственного эгоизма? Они сделали несколько шагов в противоположные друг от друга стороны, но прежде чем уйти, ученый вдруг сказал: — Когда я вернусь, надеюсь, мы послушаем ту песню снова. Пожалуйста, не потеряй ее. И пилот улыбнулся, он не ответил, только позволил этому молчанию говорить за него. Закрывая раненый глаз рукой, он махнул на прощанье в надежде, что их следующая встреча состоится как можно раньше. Он помог подняться Намджуну и стал для него опорой. От взрыва протезы на его ногах были повреждены, и идти самостоятельно он не сам бы не смог. — А я уж думал, что ты бросишь меня и тоже убежишь, — усмехнулся старший. — Была у меня такая мысль, — он вздохнул. — Но нам обоим больше никуда идти. — И то правда. Они пытались разглядеть Чонгука в этой темноте и пыли, но у них так и не вышло, поэтому они решили пойти дальше без него. У юноши не было причин двигаться с кем бы то ни было отсюда, он не был частью их души, и дорожить им здесь никто не бы не стал. Он и сам знал это, поэтому спрятался за тлеющими ветвями, выходя из своего одинокого укрытия только тогда, когда рядом не осталось никого. Ни от его брата, ни от предателя, даже от двойника, с которыми они делили тело, не осталось и следа, и потому он беспомощно рухнул на колени. Все же прощание чуть легче молчаливого исчезновения, и потому сейчас его тело ломалось под весом собственных мыслей. Даже сейчас он все еще был чужаком для самого себя, единственного себя. Но, может, это и есть его путь к свободе? Несмотря на мучительную дрожь, он поднялся и сделал первый шаг в очередной незнакомый для него мир, чтобы узнать, что такое жить, не жертвуя собой и не расплачиваясь за ошибки других. Во всяком случае, так ему, сейчас такому жалкому и одинокому, хотелось думать. И так он прощался со всем, что знал до этого, ведь только так он мог узнать себя. Земля вновь начала свой ход по орбите, и это значило, что через какое-то время, даже пусть и через несколько десятков лет, здесь снова начнут жить люди, вновь появятся дороги и растают эти тоскливые заснеженные горы. Поэтому Чонгук решил еще раз стать чужаком даже в том мире, где ему не суждено было найти себе дом.