_________________________________
Однажды охранник устаёт смотреть на парня и подходит к нему, трогая за плечи. Но тот не просыпается. И больше не проснётся. Он нашёл покой, нашёл покой рядом со своим парнем, родственной душой.-1.0
1 августа 2021 г. в 00:05
На кладбище холодно. Да даже если бы рядом кто-то был, то всё равно не стало бы теплее, потому что они не согреют едва живого, который фактически уже мёртв, просто не похоронен.
Мокрая и ледяная скамейка оставляет зад в неприятной влажности, заставляя с первых минут сиденья замерзать до костей. Наверное, это ещё потому, что нормально разучился одеваться: не было ни желания, ни возможности. Последние деньги ушли на сигареты, скоро отключат дома свет, воды и газа давно уже нет — не было нужды.
Нужда есть, поэтому горло дерёт с первых секунд, как затянулся, потому что пить до боли хочется, но идти обратно до почти покрывшейся льдом колонки нет сил, хочется остаться с тобой.
Ты как обычно встречаешь меня холодным отчуждением, каменной, даже не мраморной — Джирайя мог вложиться и поставить получше для внука — стеной. Пальцы привычно находят высеченные две даты, твоё имя с фамилией. Я знаю числа наизусть, засело под черепом, в мозгу, выдолблено прямо в нём, такое не забыть. Оно никогда не сотрётся, даже будь у меня хоть сто раз амнезия.
Твоё имя — шесть букв — три согласных и три гласных — по значению какая-то, как ты выражался, камабоко в японской кухне, которую я встречал и у нас в заварной лапше. Такая мелкая загогулинка. Но ещё твои шесть букв означают ураган. И город в Японии, но это не так уж и важно. Хотя всё, что связано с тобой — важно.
Наруто
Твоя фамилия — а она мамина, батя твой умер рано, прямо как ты (похоже, у вас это семейное — сдыхать и бросать любимых) — означает буквально то же самое, что и твоё имя. Ураган. И в правду, сказать, похоже. Ты был чересчур активным, взбаламошенным идиотом, который не мог усидеть на месте, еле терпел до конца уроков, а потом и пар.
А теперь тебе и не надо ждать, дождался.
Узумаки
День рождения — святая дата, как я считал. Хотя кому теперь не всё равно. Она была выучена с первого раза, как только я услышал. Шёл и повторял на ходу, шёл и повторял, потому что телефон разрядился, а в дождь на пустынных улицах города бумажку с ручкой не найдёшь. Шёл и повторял: десятое октября, десятое октября — как заведённый, ей-богу. Но только ты этого не знал или не понял, по моему лицу и не скажешь, что я боялся забыть тебя или что ты мне вообще был интересен.
10.10. — как пришёл, сразу записал в навесной календарь и поставил телефон на зарядку, надеясь, что тот работает. Потому что я не жалел его и нёс сгоряча в руках, а потом переложил в карман, когда ты задел меня и подарил кофе, сказав, что он лишний, тебе не надо. Ты заглянул тогда мне в глаза и неловко улыбнулся, слегка покраснев, и быстро сбежал со своим глупым детским зонтом с рисунком лягушки. Помню всё до мелочей.
Слёзы текут из глаз. Моргаю редко, потому что сил даже на это нет, ресницы слиплись в несколько стаек и постепенно покрываются инеем, как и мои пальцы на ногах, хоть они и в обуви, хоть и в тряпичной. Но всё же лучше, чем ничего. Ты бы подумал, наверное, что кеды — не лучшее, что можно носить зимой. Но как бы не жалуюсь, да некому, да не за чем.
Помню до сих пор, как странный сон, как мне позвонили поздней ночью — мы обычно в такое время с тобой всегда засыпали в обнимку — сказали, что тебя нет. Я глупо посмеялся и сбросил вызов, а потом не нашарил около себя никого, кроме чёртовых обкончанных простыней и холода атласа. Бродил так по квартире по кругу, шёл прямо до входной двери из спальни, заглядывал на кухню, ступая босыми ногами по линолеуму, искал в ванной, обшаривал гостиную. А ты будто исчез, растворился.
Тебя будто и не было со мной. Как будто сон.
Сигарета ломается от злости в тонких пальцах, которые больше похожи на паучьи лапки, хотя ты находил в них невиданную мне эстетику и красоту, не подвластную моему понимаю до сих пор.
Пачка стремительно пустеет, хотя вроде купил недавно. Не помню. Каждый день как одни сутки, даже не знаю, сколько прошло, но захожу к тебе, блять, ежедневно, провожу у твоей могилы все свои дни, потому что не с кем больше теперь, потому что нет больше смысла. Достаю ещё одну сигу, дрожащими руками поджигаю, почти не чувствуя пальцев, считаю и получаю, что осталось десять штук.
Как иронично.
Весь мой личный мир сузился до тебя, до твоей цифры, когда ты обычно взрослел каждый год, а я каждый год мог дарить тебе подарки. Но не подарил ни одного.
Нам и года не было, блять.
После твоей смерти жить не хочется. И раньше не хотелось до тебя. А ты сейчас ушёл, и мне хуже стало, и плакать не стыдно, ты же не видишь. А если бы ты видел… то не увидел, я бы не дал. Это только моё, это не то, за что ты должен волноваться. Я слишком тебя любил. Люблю.
Как печально то, что ног я скоро чувствовать не буду…
В нашей бывшей квартире не осталось ничего от тебя, ты исчез как будто весь, целиком, забрав свой хлам, которым ты заваливал всю мою квартиру. Только тебе позволял, только твоим шмоткам я был не против. У меня и не было никого, кроме тебя. Ноги отказывают, сижу постоянно у тебя, не боюсь за себя. Теперь уже не страшно.
Ни капли не стыдно, что провожу у тебя целые дни, с пустой, почти погасшей надеждой веря, что очнёшься. Ты встанешь из могилы, она ещё свежая. Хотя землю припорошил снежок, он теперь падает каждый день. Ты любил снег, и я его полюбил. Но ты не открываешь крышку гроба, не выходишь из-под земли с глупыми криками, что это шутка, чтобы я на тебя наорал и мы подрались, чтобы потом ты посмотрел на небо со мной и стал, как какой-то школяр, ловить снежинки ртом.
А я не так активно, но тоже высовывать готов был язык, чтобы поддержать твои бредовые идеи. А теперь незачем, теперь не для кого.
Обвожу пальцами печальную дату, вторую, дату смерти. Я надеялся, что никогда её не увижу, по крайней мере, не сейчас. Ну, не в этой жизни. Я же умолял. Просил Бога, едва ли не на коленях. И что в итоге.
23.11 — то, что я бы не хотел знать, помнить и видеть. Потому что до сих пор не верю. Не верю, что ты закрыл глаза, чтобы меня покинуть. Ты не давал клятв, что мы будем вместе всегда, ты лишь улыбался так ярко и широко, что сердце пускалось в пляс, пока глазами, глубокими голубыми озёрами, смотрел на меня, прямо в чёрную душу. И не боялся. А другие боялись. А ты никогда. Может быть, так ты давал отпор моим демонам, ну а я не смог, как тогда, как сейчас.
Ты бы наругал, увидев меня, как я постепенно себя гублю. Я не чувствую голода, только из-за сиг горло дерёт, чувствую, как температура меня постепенно сжирает, заболел, заболеваю. Давно. Наверное. Я ни в чём сейчас не уверен вообще. Знаю только, что кашляю надрывно, еле дохожу до тебя, пересиливаю себя, но каждый день прихожу.
Но ты не наругаешь, не придёшь. Не возьмёшь моё лицо в свои горячие загорелые руки и не подтянешь к себе, чтобы, как два кота, потереться о друг друга носами. Теперь никогда.
Я боюсь уходить, хоть ночуй. Как и полагается: мёртвым среди мёртвых. Я не вписываюсь теперь в круг живых, я не жив, я почти умер. Я надеюсь умереть. Потерять рассудок из-за горячки и уснуть навсегда у тебя, теперь здесь, на сраном кладбище, в темноте. Но, главное, оказаться рядом с тобой, потому что сил больше нет.
Никогда не оставляю окурки около тебя, собираю их в ледяные совки, которые некогда были руками, кладу их в джинсовку. Твоё место священно.
Охранник давно перестал меня заставлять уходить, жить, в мир. Просил едва ли не слёзно забыть, потому что не мог видеть меня, едва живого. А я настойчиво проходил мимо него и садился около тебя, оглаживая контуры твоего надгробия, вместо того, чтобы гладить тебя по светлым, до одури вкусно пахнущим волосам, целовать или обнимать.
Сижу и плачу, не считаю зазорным. Мне хочется разбить к хуям это всё, залезть к тебе в гроб, чтобы заживо там сгнить, главное — с тобой. Потому что я теряюсь, мне некуда теперь возвращаться.
Я так тебя люблю, я так хочу, чтобы ты разбудил меня перед универом, который я уже бросил, и поцеловал в лоб, как покойника, как я тебя, перед тем, как тебя захоронили, и мы бы оба стали собираться, попутно целуясь, пытаясь буквально поглотить друг друга, потому что оба были ненасытными.
А теперь я, блять, один. Кого мне, скажи, целовать. Твой серый камень, имя, фамилию, дату рождения и дату смерти, пытаясь представить твои горячие пухлые губы? Скажи мне, Наруто, блять.
Жаль, что камню будет всё равно. Ему ни по чём, его сейчас снегом запорошило, приходится стряхивать, чтобы он не превратился в огромный сугроб, и я мог его ещё коснуться, представляя вместо него твои бронзовые располосованные щёки. Ты так мне и не рассказал, что это — шрамирование или травма. А я спрашивал, но ты уходил от темы, хотя часто выдавал всю правду сразу, не медля.
Сопли текут рекой. Сгибаюсь лицом к худым костлявым коленям, облачённым в тонкий джинс, чтобы покричать. Тихо, едва ли слышно, потому что нет сил ни на что. Глотаю с болью, наверное, ангина. Я брежу уже наверняка несколько дней, но без разницы. Я тут чувствую определённую связь с тобой. Будто ты видишь меня.
Но лучше бы ты меня не видел. Не хочу, чтобы ты встретил такую версию меня, которую никогда и не видел. И не увидишь больше, ну и к лучшему. Хотя я тебе её никогда бы не показал.
За время нашей молчаливой беседы скурил почти все, на автомате. Болтаются в пустой пачке две никотиновые палочки, да манят прогнившие лёгкие ещё порцией дыма и холодного воздуха.
Сейчас, может быть, декабрь. Но я не знаю, телефон сел, я им не пользуюсь. Мне некому звонить, кому я, кроме тебя, был нужен. Может быть, только брату, но и тот умер. Не как ты, хуже. На глазах у меня. В санузел, думаю, пойду отолью тогда, а он там, на кухне. Настоящий покойник. Висел на ремне, а я боялся подходить и свет зажигать. Убежал в спальню и заперся, рыдая до опухшего лица и невозможности открыть глаз. Мне тогда было шестнадцать. Он был последним опекуном.
Сейчас, наверное, ко мне ломятся коллекторы. Брат оставил мне все долги, повесил на меня, а сам ушёл, чтоб легче было. А я и отдавал, пахал, как лошадь, ты помнишь, как я приходил домой и валился едва ли не в коридоре, а ты ловил за плечи, даже не ругал. Сонный, но ты вставал и шёл меня обнимать. И мы стояли так в коридоре, два больших парня, обнимались, как сопливые девчонки. И я это ценил, ты точно должен был быть уверен.
Я так любил, люблю тебя.
Уже не трогая остатки воспоминаний о тебе, вою в колени так долго, или пытаюсь, потому что голоса нет. А может, и никогда не было, я просто так же себя вёл на могиле брата, и тот же охранник видел меня. А теперь и ты тут, но уже не рядом со мной и с букетом цветов, держа аккуратно за плечи, а внутри красной бархатной коробки, уже не дышащий. Уже неживой.
Я не хочу домой. Я не хочу домой без тебя. Я не хочу дальше жить, пожалуйста, я умоляю тебя, скажи, что это шутка. Главное, скажи, я тебе всё прощу, обещаю. Даже не буду смотреть так высокомерно, как мог бы, сверля чернотой глаз. Я бы обнял тебя. И стоял бы в тепле твоих рук, но был бы с тобой.
Я до сих пор не хочу верить, что ты умер. Я не могу представить, что тебя нет. Я не хочу. Не хочу. Не хочу. Умоляю, за что. Господи, верни мне его, верни то, что ты забрал у меня. Так нечестно, ты же знаешь, я не выживу. До последнего здесь буду сидеть, пока он не очнётся и не разбудит меня в нашей тёплой квартире. Ты же знаешь, я никогда не вру.
И идти почти не могу, я не могу даже встать, оставить тебя. Ноги не гнутся, задеревенели. Я привык к боли адской, физической, но почти не чувствую уже переохлаждения нескольких степеней в конечностях. Я мог быть сто раз дураком, но вернись, Наруто, я молю тебя.
А пока тебя нет, я подожду. Я буду ждать столько, сколько будет нужно.