schlaflose Nachte

Рейтинг: R Жанры: слэш (яой), кинк, даркфик, психология, ангст, стёб П/а: Время формирования Германской империи, индустриализация. !ахтунг! речевой понос и никакого смысла, т.к идет акцентирование на личном авторском кинке Ту-дум. Ту-дум. Словно тяжелым молотом отбивает свой ритм сердце, накаченное жидким, раскаленным металлом, которое, казалось бы, никогда не затвердеет и никогда не определится со своей формой. Юношеское тело, совершенно не привыкшее к таким нагрузкам, обдает невыносимым жаром, сравниваемым лишь с жаром котельных: конечности надламываются, дребезжат кости под напором молотов, что ритмично забивали в них же гвозди, тянутся, тянутся жилы в бесконечные рельсы, мышцы сводит болезненной судорогой.. Ту-дум. Ту-дум. Спертый, тухлый воздух, сдавливающий глотку, не дает выдавить из себя и звука, пальцы судорожно хватают грудки, с силой сжимают ткань темно-синего с красным кителя. Он давно потерял свое тело, опустившись куда-то в густую, липкую, давящую темноту в совершенно узкой, маленькой комнатушке подсознания. Где от одного удара сердца, что, казалось бы, вот-вот остановится, дребезжат, трескаются, рассыпаются зеркала сковывающей, неповоротливой клетки и этой же мелкой россыпью множества горящих звезд в стеклах калейдоскопа тают в темноте, даря на длительное мгновение телу мертвецкое успокоение. Ту-дум. Зрачки расширены, словно после приема морфина, как у дорогостоящей, антикварной куклы, полностью искусанные - едва ли не одни лоскуты - губы широко раскрыты в частом, тяжелом дыхании, а в черепной коробке картина недоумевающих, удивленных, испуганных, по-скрытому, по-отцовски заботливых блекло-красных глаз. В сознании - часовой механизм, переворачивающий все с ног на голову. Гилберт что-то говорит. Несильно размахивая пустой пивной кружкой, раскрывая, закрывая эскиз своих тонких бледных губ, он, как-то осмысливая свою жестикуляцию, не сводит с собственного младшего брата пристального, жадного взгляда. Как в немой пьесе. Людвиг же, отчаянно пытаясь вслушаться, сосредоточить рассыпавшееся на дубовом, громоздком столе свое внимание, бессмысленно соглашается с каждым словом охмелевшего старшего брата, все никак не оставляя попыток побороть алкоголь, что уже напрочь смешался с красным железом, разлился по всему телу, путаясь в жестких волосах. Упрямство - это у них семейное. - Эй, не слушай ты этого пианиста, - вполголоса говорит зачем-то Гилберт, заговорчески склонившись к самому лицу мальчишки. - Ему обидно, что он не умеет правильно вести войны. И мы выпьем за это. На брудершафт! Поцелуй Людвигу казался долгим, яростным, совсем не братским. Алкоголь, бьющий часовыми молотками по вискам и стекающий по стенкам горла все ниже и ниже, постепенно мешается с брызжащей слюной, распаляя, разжигая внутри нутра ядовитое, разъедающее желание, что с многослойным хрустом ломает всякую сдержанность. Казалось бы, все эти церемонии были лишь поводом, чтобы спустить формальные цепи для общественности. - Ты мой, - и Людвиг выгибается, дергается, а Гилберт ласкает трепыхающееся сердце властно, по-хозяйски сжимая мальчишку в своих руках до расцвета следов, синяков на бледной коже. Щелчок огнестрельного ружья, которое спустили с предохранителя, и горячий вкус металла, лязг трущихся друг о друга тел и желание, что уже капало с губ обоих братьев, заставляло ронять с увертливых языков непослушные, несдерживаемые ругательства, что уже заметно истончали натянутое, словно струну, терпение. Наследник Германской империи, сплевывая тихие, скромные ругательства, заметно подрагивает под взглядом блеклых глаз, когда костлявые, холодные пальцы с легкостью проникают под ткань форменных штанов, сжимая, откровенно трогая уже заметное возбуждение - мальчишка вздрагивает и широко раздвигает бедра, заставляя шестеренки часового механизма замереть. И вновь запуститься в обратном направлении. Частая, обрывистая одышка, местами смешанная с хриплыми, болезненными стонами, вырывающимися из самой грудной клетки, и резкие, сильные толчки, расталкивающие тесноту внутри, заставляющие с хрустом выгибаться на поверхности дубового стола. Короткие ногти судорожно впиваются в лопатки, в кожу, невольно раздирая ее и широко раскрытые искусанные губы в немых, не значимых сейчас словах; на бедрах, на талии все так же продолжают цвести синяки, словно весенние цветы на Фридрихштрассе. Дрожь изводит тело и пара рывков доводит эту пропитанную алкоголем пьесу до финальных, заглушающих все остальное аккордов...

***

- Людвиг, ты в порядке? Очнувшись от того, как кто-то схватил его за плечо и тряс, юноша не спеша оглядывается по сторонам и тут же отмечает про себя те же пустые кружки пива на дубовом столе и стоящего над ним одетого Гилберта. - Что случилось? - он, путая пальцы в светлых, жидких волосах, морщится от головной боли. - Ты потерял сознание.