Связанные кровью

На столе, за которым они недавно ели вкуснейший пирог с грибами, приготовленный матерью Эммы, теперь разложена карта. Джени водит пальцем по извилистым линиям рек, дорог и границ, по частоколу горных хребтов, по стилизованным рисункам домиков и крепостей, обозначающих города. Беззвучно шевеля губами, читает про себя названия: какие-то она слышала почти каждый день, какие-то — изредка, какие-то видит впервые. Настоящий лабиринт, да еще вдобавок расстояния, которые в жизни проезжаешь за несколько дней, здесь не больше кончика пальца. Замок Батори вон какой огромный, а на карте его нет даже. — Не представляю, как здесь можно понять, куда ехать, — качает головой девушка. — И где мы, magistra? — Ничего сложного, — уголки губ Этери приподнимаются в легкой полуулыбке, а тонкий палец указывает на точку, подписанную «Чейте». — Мы вот здесь. Ну, рядом с этой точкой — деревня слишком маленькая, чтобы ее на карте отмечали. Поедем для начала во-о-о-т сюда. Палец скользит вверх, следуя за черной змейкой, обозначающей дорогу, пересекает прерывистую линию границы и упирается в надпись «Моравия». — Дальше в Богемию или Силезию. Дальше еще куда-нибудь. Видно будет. Сначала, конечно, придется попетлять: в ближайшие города нам путь заказан, там слишком много людей могут меня узнать. Даже несмотря на это, — графиня пропускает между пальцев локон волос, после мытья с травами сменивших цвет на темно-каштановый. — Неужели все поверили в эти обвинения? — удивляется Джени, — Да еще и настолько, что при виде вас сразу закричат: «Убийца! Держите ее!». — Еще как закричат, — Этери невесело усмехается. — Сама ведь знаешь, какая у меня репутация: сидит эдакая богатая злыдня и гордячка в своем замке, занимается какими-то непонятными и темными делами. Вполне может быть, что она там девушек режет, а потом в крови купается. Да вспомни себя, хотя бы: тоже ведь невесть что обо мне думала. — Н-да, — вздыхает девушка. Всего год назад она считала свою хозяйку исчадием Ада, а самым большим желанием ее было сбежать из Чахтицкого замка. Сказал бы ей кто-нибудь тогда, что однажды она будет спасать эту женщину от казни или темницы — подумала бы, что над ней издеваются. — Ладно, — графиня встает из-за стола. — Что проку печалиться о моей окончательно загубленной репутации? Давай собираться, пора ехать. Прежде чем она сворачивает и убирает карту, взгляд Джени цепляется за название правее точки, обозначающей Чейте — «Трансильвания». Вспоминаются разговоры гостей на празднике в Чахтицком замке, посвященном рождению племянника Этери: война с турками, сражения, осады, и часто упоминающийся в разговорах об этой войне Сигизмунд Батори. Князь Трансильвании. — Magistra, — обращается она к женщине, застегивающую дорожную сумку, — Я тут вспомнила… Сигизмунд Батори — он ведь ваш родственник? — Мой кузен, — кивает Этери. — Но ехать к Сигизмунду — это не очень хорошая идея, Джени. У него вечная война, он то гоняется по горам и лесам за турками, то убегает по горам и лесам от турок. Для полного счастья недостает только сестрицы-душегубки под боком. Поверь, он не поедет к королю хлопотать за восстановление моего честного имени. — Эх, — девушка разочарована. Вот если бы ее в чем-то несправедливо обвинили, то Джейкоб бы ее отстаивал перед кем угодно. Похоже, у благородных господ со взаимовыручкой хуже, чем у простолюдинов. *** Лошади оседланы и навьючены их немногочисленными пожитками. Семейство Эммы не может похвастаться кладовой, ломящейся от еды, но припасов в дорогу им все равно надавали. Пора прощаться. — Берегите себя, госпожа, — у Эммы глаза на мокром месте. Она обнимает Этери и утыкается носом ей в плащ, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться во весь голос. Мать Эммы стоит чуть поодаль: для нее Батори по-прежнему «Ваше Сиятельство», все те несколько часов, что графиня с Джени провели в их доме, женщина испытывала ужасную неловкость, и теперь, когда Этери говорит «спасибо за гостеприимство», единственное, что она может — это выдавить из себя «Не стоит благодарности, госпожа». А вот Джени она обнимает вместе с дочерью, и тоже чуть не плачет. Пока Джени жила у них, успела привыкнуть к девушке и полюбить ее. — Пора, — Этери помогает Джени взобраться в седло, сама легко вспрыгивает на лошадь и садится по-мужски, как привыкла. — Еще раз спасибо вам за все, и прощайте. — Может быть все-таки «до свидания», госпожа? — утерев слезы, Эмма пытается улыбнуться. Возвращаться сюда для Этери все равно что добровольно класть голову на плаху, а Эмма вряд ли выберется куда-нибудь из родной деревни, так что шансы их на встречу исчезающе малы. Но расстраивать еще сильнее и без того расстроенную девушку не хочется, поэтому графиня ободряюще кивает: — Может и «до свидания», кто знает. *** Женщина и юная девушка, путешествующие без сопровождения — лакомый кусок для лихих людей всех мастей. Пускай в ножнах на поясе Этери висит кинжал, а в дорожной сумке у нее набор врачебных инструментов, позволяющих разделать человека как опытный мясник разделывает свиную тушу, пускай еще один кинжал спрятан в сапоге у Джени — обе прекрасно понимают, что если нападающих окажется больше одного-двух, то кинжалы их не спасут. Но Этери выбирает такие пути, на которых им не встречается никаких лихих людей. Более того: им вообще крайне редко встречается кто-либо. «Чем меньше глаз нас увидит, тем лучше», — говорит Батори, и Джени начинает думать, что ее наставница, конечно, не совсем ведьма, но что-то ведовское в ней точно есть. Иначе каким непостижимым образом женщина определяет, что надо ехать именно так? С широкой мощеной дороги они сворачивают на проселок, потом пробираются какими-то полузаросшими тропами, ведя лошадей в поводу, поднимаются в предгорья, забираются в лесную чащу, ночуют в каких-то глухих селах, где чужих людей видят раз в год, в охотничьих сторожках, а то и просто в лесу. Пока не выпал снег и не ударили первые морозы, ночевать в лесу еще можно. Графиня периодически сверяется с картой. Джени тоже сует в нее свой любопытный нос: их путь — те еще вензеля и зигзаги, но зато без приключений. Однажды Этери выбирает для ночлега место, в котором только по торчащим кое-где печным трубам и полусгнившим бревнам угадывается деревня, покинутая жителями много лет назад. А вот деревенский погост сохранился на удивление хорошо, и от того, что им предстоит спать рядом с мертвецами, Джени становится не по себе. — Я бы лучше на полянке какой заночевала, чем с таким соседством, — ежится она, с опаской поглядывая на покосившиеся кресты и надгробья. — Это безобидное соседство, — Этери невозмутимо принимается собирать хворост для костра. — Живых стоит бояться, а мертвые нам ничего не сделают, они уже мертвые. — Но если вдруг встанут из мертвых, — отложив собранные ветки, женщина подбирается к Джени со спины, хватает в охапку и запахивает вокруг нее свой плащ. — То графиня Батори не даст тебя в обиду! Взвизгнув от неожиданности, Джени весело хохочет. Под плащом тепло, в кольце женских рук спокойно, и так не хочется, чтобы Этери отпускала ее. Увидь эту картину кто-то из обитателей Чахтицкого замка — наверняка подумал бы, что Этери лишилась ума. Мыслимое ли дело, чтобы Батори обнимала свою служанку! Илона или Дорота лопнули бы от зависти: они столько лет были госпоже ближе всех, а ее объятия достаются какой-то соплячке, которая еще год назад пыталась сбежать. Но они больше не в Чахтицком замке, и Этери больше не ее хозяйка. Теперь все иначе. Сразу после их побега Джени думала: «Намучаюсь я с госпожой. Первое время точно намучаюсь». Благородная дама, которой всю жизнь помогали утром умыться и одеться, а вечером раздеться, которая наверняка ни разу не постирала себе платья и не приготовила ужина, лишившись слуг, поваров, горничных и портных, окажется совершенно беспомощной, так что Джени придется ее причесывать, кормить, одевать, всячески обхаживать и выслушивать жалобы на то, что ей холодно, что она устала, что она хочет есть, пить, спать и так далее… Капризное дитя тридцати восьми лет от роду. Каково же было ее удивление, когда Этери оказалась приспособленной к жизни в скитаниях ничуть не хуже, чем сама Джени. Провести весь день в дороге? Ночевать в крестьянском доме или на лесной поляне? Умываться из колодца? Питаться простой и грубой пищей? Мыться в деревенской бане? Запросто, как будто она странствовала всю жизнь. Общаться с простолюдинами безо всякого высокомерия, будто ей никогда не целовали руку князья и графы, перед ней никогда не сгибались в поклонах, не называли «Ваше Сиятельство»? Тоже запросто. И при этом никто никогда не посмел отказать Этери, если они спрашивали о ночлеге или хотели пополнить запасы съестного. Никто не посмел обойтись с ней грубо или даже невежливо. Она заставляла окружающих повиноваться, не прилагая к этому никаких усилий, одним взглядом. Если есть на свете люди, рожденные повелевать, то Этери была именно из таких. Она продолжала учить Джени, и эти края, наверное, никогда не слышали таких разговоров: чтобы путники, пробирающиеся по лесной дороге, разговаривали о строении человеческого тела, о лечении болезней или о немецком языке. Наконец, за то время, что они путешествовали вместе, девушка услышала от графини больше шуток, и видела ее улыбающейся чаще, чем за два года, прожитые в замке. Раньше Джени думала, что этот человек вообще не способен шутить. — Вы поразительная женщина, magistra, — говорит она, сидя у костра и глядя в огонь. — Есть хоть что-то, чего вы не умеете? Нехитрый ужин съеден, лошади расседланы и стреножены, уже совсем стемнело, лес наполнился ночными звуками, но они не пугают Джени. И близость заброшенного кладбища больше не пугает, ведь Батори пообещала защитить ее от мертвецов, если они вдруг надумают подняться из могил. — Что-то, чего я не умею? — Этери улыбается, с наслаждением подставляя ладони теплу. — Есть, конечно. Но это мой секрет. Предпочитаю, чтобы все вокруг считали меня совершенной. И лицо у нее при этом хитрое-прехитрое. *** На следующий день они наконец-то выбираются из глуши, и впервые за все время своего пути оказываются не в забытом богом горном селении, а в большой деревне на проезжей дороге. Здесь даже есть постоялый двор. — Туда! — произносит Этери, тоном, не признающим никаких возражений. — Желаю вкушать блюда здешней кухни и спать на настоящей кровати. Надеюсь, клопов у них нет. — Вот ты смеешься, — добавляет она, глядя на прыснувшую Джени, — А наш управляющий года три назад поехал в Тренчин по торговым делам, пожалел денег на хорошую гостиницу и заночевал в таком месте, где эти твари едва не сожрали его заживо. Вскоре их лошади отданы в руки местного конюха, на ночь снята комната с двумя настоящими кроватями (хозяин заверил, что клопов у них сроду не водилось), а они сидят за столом в дальнем углу наполненного шумом и людьми зала, расправляясь с ужином. — Никогда бы не подумала, что обычный суп может быть таким вкусным, — Джени с удовольствием прихлебывает густое горячее варево. — Весьма, — соглашается графиня, дуя на содержимое деревянной ложки прежде, чем отправить ее в рот. — Джени, сделай милость, прекрати чавкать! Ни малейшего представления о хороших манерах! — Извините, magistra, — разводит руками девушка. — Некому меня было воспитывать. Этери хочет полушутя-полусерьезно сказать, что к обучению медицине, немецкому и латыни придется добавить еще уроки поведения в приличном обществе, но замолкает на полуслове. Через стол от них сидит большая компания, человек в десять, судя по одежде и разговорам — торговцы. А в громкой беседе этой компании неожиданно слышатся знакомые названия. — На прошлой неделе был там, в Чахтице, — рассказывает немолодой грузный мужчина с крючковатым носом. — И говорил с людьми, которым доподлинно все известно. Шесть с лишним сотен душ она загубила! Такие вещи рассказывают — жуть просто! Пускала девушкам кровь, собирала ее в ванную и купалась. Год за годом, каждую неделю. Думала, это ее вечно молодой сделает. — Слыхал, будто одна служанка у нее сахар стащила, — добавляет другой, сидящий спиной к Джени и Этери. На его бритой голове сверкают капельки пота. — Так она утюг горячий схватила, и бедняжке затолкала прямо в глотку! Были бы это рассказы про какую-то постороннюю жестокую госпожу или господина (как когда-то давно, в детстве, один приятель Джени пугал уличных мальчишек историями про Влада Цепеша) — можно было бы посмеяться вместе с Этери над их неправдоподобностью: за несколько лет еженедельного принятия кровавых ванн графиня истребила бы все женское население Венгрии, а для того, чтобы засунуть человеку в глотку утюг, нужен или очень маленький утюг, или очень широкий рот. Но они говорят не про неведомо кого, они говорят про самую настоящую и всамделишную Этери, которая сейчас сидит напротив Джени. Под белоснежной кожей ее скул перекатываются желваки, губы графини вытянулись в ниточку, а глаза мечут молнии. — Может быть уйдем, magistra? — осторожно спрашивает девушка. — Не стоит вам эти небылицы слушать. Но Батори уже совладала с собой, и на лице ее появляется ироничная усмешка. — Отчего же? С удовольствием послушаю, какие еще злодеяния я сотворила. А в злодеяниях недостатка нет: вся компания наперебой начинает пересказывать, кто что слышал своими ушами от тех, кто видел своими глазами, и вскоре, привлеченные этими историями, вокруг стола торговцев собираются едва ли не все, кто сидел в зале. Служанку, которая таскала груши из господского сада, велела раздеть, обмазать медом и привязать к дереву, чтобы ее искусали муравьи. Заказала в Пресбурге «железную деву»: в нее запирали несчастных девушек, а потом сливали кровь прямо в ванную. Поливала жертв кипящим маслом. Отрезала губы и уши, а потом заставляла съесть. Обливала водой на морозе, превращая в ледяные статуи… — Ну а с чего все это? — задает кто-то резонный вопрос. — Не может же человек в одночасье начать зверствовать так, что волосы дыбом встают. — Говорят, она от несчастной любви с ума сошла, — отвечает ему рассказывавший про служанку, убитую раскаленным утюгом. — Когда овдовела, влюбилась в сына его сиятельства графа Турзо. Он, вроде бы, сначала ей взаимностью ответил, а потом на другой женился, вот она и свихнулась с горя. Этери вопросительно изгибает брови и переглядывается с Джени. Безответная любовь — это что-то новенькое. — Готова поспорить, сейчас кто-нибудь расскажет, что Иштван Турзо бежал из нашего замка в ужасе и женился на другой после того, как я предложила ему предаться любви в ванной, полной крови, — вполголоса произносит она, наклонившись к Джени. — Доедай суп, остынет. Джени, беззвучно рассмеявшись, кивает и возвращается к ужину. После супа их ждет тушеная баранина с луком. Но сполна насладиться ее вкусом у девушки не получается, потому что в обсуждении злодейств кровавой графини происходит новый поворот — Помощницы у нее были. Ездили по деревням, отыскивали девушек ей в служанки. Одна, говорят, специально проверяла, чтобы все девушки невинные были: графиня-то кровь только невинным пускала. Джени эту помощницу звали. Баранина застревает у девушки в горле, вызывая приступ надрывного кашля. — Поздравляю, Джени, — Этери спасает ее от удушья сильным хлопком по спине. — Вот и ты вошла в историю вместе со мной. Мы теперь связаны кровью. — Да уж… — откашлявшись, выдавливает Джени. — Через месяц-другой где-нибудь услышим, что я собственноручно несчастных девочек резала. Возможно, они услышали бы про участие Джени в убийствах не через месяц-другой, а прямо сейчас, но разговоры замолкают, потому что в зал с улицы быстрым шагом входит юноша, одетый очень необычно для этих мест: пестрый наряд с широченным рукавами и штанами, широкополая шляпа с пером, у пояса в ножнах меч, а не кривая сабля. Так выглядят германские наемники-ландскнехты, но откуда им здесь взяться? Местные дворяне воюют с турками своими силами. Гость идет прямиком за стойку к хозяину постоялого двора, и о чем-то заговаривает с ним. Говорит негромко, но в зале все замолчали, поэтому до Этери и Джени долетает слово «лекарь». — Сожалею, господин, — качает головой хозяин. — Лекаря у нас в деревне нет. Если только бабку-знахарку позвать. — Знахарка? Что такое знахарка? — с сильным немецким акцентом переспрашивает юноша. — Hexendoktor, — объясняет хозяин. Джени уже немного понимает по-немецки, и улыбается такому буквальному переводу — «ведьма-доктор». — Вряд ли наш капитан соглашаться на hexendoktor, — сокрушенно отвечает гость. — Она, пожалуй, намазать ему ноги какая-нибудь такая дрянь, что боль не пройти, зато копыта вырасти. Сидящие за столами возвращаются к своим разговорам. Беды капитана наемников, слегшего в карпатской глуши с больными ногами, и солдата, пытающегося отыскать лекаря для своего командира, никого не интересуют. Живописать друг другу зверства кровавой графини тоже больше не хочется, поэтому компания торговцев начинает обсуждать цены на шерсть. Этери и Джени переглядываются. — Ревматизм или подагра, — говорит графиня. — Приступ, обычное дело. У нас в сумке, если помнишь, есть одна чудо-мазь для больных суставов. Рискнем? — Как считаете нужным, magistra, — отвечает Джени. Даже если капитан-немец и его солдаты слышали об убийствах в Чахтице, очень маловероятно, что кто-то из них знает Батори в лицо и немедленно бросится ее арестовывать. — Ты моя ученица, я хочу узнать твое мнение. — Давайте рискнем, — машет рукой Джени. — Вряд ли они вас узнают, а заплатят наверняка щедро. Денег у нас пока достаточно, но лишними они точно не будут. — Вот и я так думаю, — кивает Этери. — Пошли. Подойдя к ландскнехту, который с задумчивым видом оглядывает зал и, судя по всему, пытается отыскать какой-то выход из ситуации, графиня заговаривает с ним по-немецки: — Твоему командиру нужен лекарь, солдат? Мы к вашим услугам.