Связанные кровью

Капитан ландскнехтов, сухощавый мужчина лет пятидесяти с волевым лицом, которое вполне можно было бы назвать красивым, если бы не косой шрам во всю щеку, начинает знакомство с ними не очень-то вежливо. Когда юноша-солдат, оказавшийся его оруженосцем, помог командиру добраться до комнаты, снятой для него, и привел туда Этери и Джени, первыми словами капитана были: «Если вы лекари, то найдите чертово лекарство, которое мне поможет, или отрубите мне чертовы ноги». Извлеченная из сумки Этери густая черная мазь, похожая на смолу и пахнущая соответственно, тоже не вызывает у него восторга. Но когда графиня и Джени щедро намазывают ему ноги этой мазью, укладывают под одеяло, и боль понемногу начинает отступать, он враз добреет. Между ними даже завязывается беседа. Джени понимает немецкие слова с пятого через десятое, но общий смысл улавливает. Капитан рассказывает, что зовут его Готфридом, что всю весну, лето и начало осени его ландскнехты сражались в армии князя Трансильвании Сигизмунда Батори против турок, но в итоге турки опять оказались сильнее, и теперь князь отводит свое потрепанное войско зимовать на земли Королевской Венгрии. Они остановились лагерем на ночлег в долине недалеко отсюда, капитана скрутил приступ давнего ревматизма, а лекари при войске оказались бессильны. Услышав о двоюродном брате графини, Джени обменивается с Этери многозначительными взглядами. Вот уж точно, тесен мир. — Изрядного крюка вы дали, — замечает женщина. — Дорога на Трансильванию, по которой армии ходят в походы и обратно, куда южнее. — Там не пробиться было, — мрачно отвечает Готфрид. — Мы и сюда-то насилу через перевалы выбрались, проклятые магометане буквально на плечах у нас висели. Он смотрит на Этери с нескрываемым интересом: — Женщина-лекарь, свободно говорящая по-немецки, да еще и знающая, как перемещаются армии? В здешней глуши? Клянусь, это поразительно! Кто вы, госпожа? — Я? — во взгляде графини появляется лукавство. — Вы же сами сказали: я женщина-лекарь, свободно говорящая по-немецки и знающая, как перемещаются армии. Капитан смеется. — Не хотите рассказывать — как хотите. Но могу я хотя бы узнать ваше имя и имя вашей милой помощницы? Джени вопросительно смотрит на наставницу и едва заметно мотает головой. «Не стоит называть им настоящие имена, magistra». Это не крестьяне в горах, которые не поймут, что за Этери останавливалась у них на ночлег. Графиня, взглянув на ее, так же едва заметно кивает: «Не волнуйся». — Я Эржбета. А мою милую спутницу и ученицу зовут Йоана. «Эржбета и Йоана? Интересно, magistra это только что придумала, или давно заготовила на такой случай?». — Ладно, — Этери встает с табурета у кровати капитана, решив закончить разговор, пока Готфрид не попытался узнать еще что-нибудь о поразительной госпоже из карпатской глуши. — Наша мазь, похоже, начала действовать, и все, что вам теперь нужно — это глубокий сон до утра. — Благодарю вас за избавление от страданий, прекрасные дамы, — приподнявшись на кровати, командир ландскнехтов изображает что-то похожее на полупоклон, и делает знак оруженосцу. — Хансль, расплатись с лекарями. *** Закрыв за собой двери их с Джени комнаты, Этери подкидывает на ладони увесистый кошелек — плату за спасение капитана от приступа ревматизма. — Я не стала дожидаться, пока почтенный Готфрид начнет называть меня «милой Лизхен», тебя — «милой Ханне», и предлагать нам поужинать еще раз, но уже всем вместе, с намеком на продолжение общения после ужина. Надеюсь, ты об этом не сожалеешь. — Ничуть, magistra, — улыбается Джени. — А почему Эржбета и Йоана? — А почему бы и нет? — пожимает плечами графиня, высыпая деньги на стол. — Прекрасные женские имена. — Ничего себе! — восклицает девушка, увидев, как много монет оказалось в кошельке. — Ландскнехт дорого ценит свои суставы. — По-хорошему, половина этого Дарвулии принадлежит, — Этери пересчитывает их плату. — Мир праху этой деревенской hexendoktor, которая научила меня делать чудо-мазь. — Вы про нее рассказывали, — вспоминает Джени. — Женщина, у которой вы травы когда-то покупали? — Она самая. Так что оруженосец Хансль ошибся — лекарство по рецепту знахарки, а копыта у его командира не отросли. Ну что, с первым врачебным гонораром тебя, ученица. — Спасибо, magistra, — Джени снова улыбается. — Сбегать для вас на кухню, заказать еще баранины? Мы ведь так и не доели. — Не стоит, — Этери не настроена на поздний ужин. — Наедаться на ночь вредно, давай лучше спать. *** Джени снова в замке Батори: вот знакомый двор, вот колодец, вон там конюшня, там — кухня, а там — сарай, в котором живут слуги. Только почему-то люди все чужие, ни одного знакомого лица. Как она здесь оказалась? Они же бежали под покровом ночи, потому что Этери ложно обвинили в убийствах, ей грозили казнь или заточение. Неужели все обвинения сняты, так что они смогли вернуться? И где сейчас графиня? Девушка проходит во внутренние покои, дальше по лестнице на третий этаж. Раньше вход в комнаты Этери был запрещен всем, кроме немногих приближенных, и ей в том числе, но теперь-то она точно одна из этих немногих, а значит, может идти смело. У входа на третий этаж со скучающим видом стоит стражник. Лицо тоже незнакомое: не из тех, кого Джени могла видеть в замке. — Куда? — лениво спрашивает он, преграждая путь девушке. — К госпоже! — что за вопросы? Или здесь уже успел поселиться кто-то другой? Ее ответ веселит стражника: — Она наверняка обрадуется, гости теперь не балуют ее своим вниманием. Проходи. Джени делает несколько шагов, и замирает в растерянности. Вместо дверей спальни Этери — глухая стена. Только на уровне груди оставлено прямоугольное оконце. — Что это? — девушка оборачивается к стражнику, стоящему у нее за спиной. — И где госпожа? — Там, — усмехается охранник, кивая на оконце. — Кровавую графиню замуровали, чтобы она больше никого не убила. Ужас охватывает Джени. Как же так? Неужели Батори схватили? И где в это время была сама Джени? — Госпожа! — она бросается к стене и кричит в оконце, за которым нет ничего, кроме темноты и могильного холода. — Magistra! Этери! За стеной слышатся шаркающие шаги, и в черном проеме появляется лицо. Джени едва узнает Батори: посеревшая без солнечного света землистая кожа, кудри, сбившиеся в грязный колтун, запавшие и потухшие глаза. — Джен-ни, — хрипит женщина. — Зачем ты здесь? Уходи. Не надо тебе видеть меня такой. — Не-е-ет! — Дженни снова кричит. Страшно, громко, отчаянно. — Не-е-ет! Колотит в стену, разбивая кулаки, оставляя на сером камне пятна крови… …и просыпается. Нет ни Чахтицкого замка, ни стены, за которой заживо погребена Батори. Маленькая комнатка на постоялом дворе, где сегодня вечером они сначала слушали жуткие байки про кровавую графиню, а потом лечили от ревматизма капитана немецких ландскнехтов. Непроглядная ночь за окном и чей-то настойчивый стук в двери их комнатки. — Кого там нелегкая принесла? — ворчит Этери, натягивая платье и зажигая свечу. Вытаскивает спрятанный под подушкой кинжал, подходит к двери и спрашивает уже громче: — Кто? — Князь Трансильвании желает видеть лекаря, — раздается с той стороны. Джени, окончательно проснувшись, хочет крикнуть, чтобы Этери не открывала, что ей только что приснился ужасный сон, что она чувствует опасность, но графиня уже отодвигает засов. На пороге мужчина в плаще и мохнатой медвежьей шапке. Лица не различить из-за полумрака, зато хорошо заметно, что головой он достает до притолоки, а его могучие плечи едва проходят в двери. Увидев Этери, он застывает и несколько секунд стоит в молчании. Затем все-таки выходит из оцепенения. — Мне, конечно, за последний месяц пару раз доставалось турецкой булавой по шлему, и в голове потом звенело. Но узнать свою двоюродную сестру я еще в состоянии. Этери, это ты? — Нет, это мой призрак, — фыркает графиня, отходя в сторону и давая ему войти. — Здравствуй, Сигизмунд. — Здравствуй, — мужчина наклоняется, целуя ее в щеку. — Я приехал из лагеря взглянуть, не залечили ли тут Готфрида до смерти: без него и его парней я как без рук, потому волнуюсь. А он целую оду спел какой-то очаровательной женщине-лекарю, которая избавила его от мучений. — И ты прямо среди ночи отправился знакомиться с очаровательной женщиной-лекарем? — Этери садится за стол. В тусклом свете свечи не видно ее глаз, но девушка уверена, что сейчас она их закатила. — Братец, годы идут, а ты нисколько не меняешься. По-прежнему сама тактичность. — Нет, ну а что тут такого? — разводит могучими руками Сигизмунд, присаживаясь напротив нее. — Но то, что лекарем окажешься ты, я даже помыслить не мог. Как ты здесь очутилась? — Долгая и неприятная история, — вздыхает графиня. — Для начала скажи, что тебе известно? — Знаю, что тебя обвинили в убийствах, — отвечает он. — Рассказывали какие-то невероятные ужасы и называли какое-то невероятное число загубленных. Джени холодеет. Сейчас он продолжит «Поэтому ты арестована», и схватит ее. Надо что-то делать. Пальцы девушки стискивают рукоять кинжала: как и Этери, она сунула его под подушку. Аккуратно извлечь из ножен… Сигизмунд сидит к ней спиной, и, входя в комнату, даже не обратил на нее особого внимания: спит какая-то девчонка, наверняка служанка графини, ну и пускай спит себе. Он не ждет нападения. Конечно, князь Трансильвании не просто здоровяк, а настоящий медведь, но Джени с ним не на поединок выходить. Самый могучий богатырь проживет не дольше нескольких мгновений, если перерезать ему сонную артерию — спасибо урокам Этери, девушка уже знает и то, что она важнейшая для жизни, и то, где она находится. Один удар. Надо только потихоньку встать с кровати: при всей своей ловкости, Джени все же не умеет прыгать на несколько шагов из лежачего положения. Все эти мысли проносятся в голове у девушки за какой-нибудь миг, и она уже готова действовать, но дурные предчувствия не оправдываются. Сигизмунд говорит совершенно другое. — Я, конечно, ни слову не поверил. Ты никогда душкой не была, но резать людей? Умучить шесть с половиной сотен невинных девушек? Купаться в крови? И все это — годами? Мы же с тобой виделись… позапрошлой зимой, кажется. Если все эти россказни — правда, то в это время ты уже вовсю злодействовала, а я ничего не заметил и ничего не заподозрил. — Слава богу, хоть ты не веришь, — грустно кивает Этери. — Зато поверило много других людей вплоть до его величества короля. А началось все с одного известного тебе человека, который хотел видеть меня своей женой, или, в крайнем случае, любовницей. И, если ты сейчас со свойственной тебе прямотой скажешь «ну так дала бы ему, делов-то», то я ударю тебя подсвечником. — Спасибо, что предупредила, — усмехается Сигизмунд. — Именно это я и хотел сказать. Так что же выходит, все эти обвинения в немыслимых зверствах, следствие, свидетели, выкопанные трупы, суд над тобой — это все из-за того, что ты не захотела согревать кое-кому постель? — Не только и не столько. Ты же знаешь, мои земли и мои деньги не давали покоя многим, а самому первому — графу Турзо. Так что отвергнутому воздыхателю надо было только начать все это, остальные с радостью подхватили. Несколько минут они сидят в молчании. Князь о чем-то сосредоточенно думает, постукивая пальцами по столу. Джени разжимает руку на рукояти кинжала. Похоже, все обошлось. — Прости, сестрица, — наконец нарушает тишину Сигизмунд. — Я не в силах помочь тебе. Сама знаешь: я слишком завишу и от короля, и от Турзо. Мне нужны солдаты и деньги для войны, мне нужно кормить и одевать армию, мне нужно где-то поселить своих людей на зиму, и еще очень много всего, что мне не даст никто, кроме них. — Да я все понимаю, — отвечает графиня. В ее голосе нет даже тени осуждения. — И самое большее, что ты для меня можешь сделать — забыть о нашей встрече. Мне достаточно этого. — Ты всегда была умницей, Этери. Я забуду о том, что видел тебя, как только покину этот постоялый двор, — Сигизмунд поднимается из-за стола. — Куда ты теперь? — Куда глаза глядят, — Этери явно не собирается раскрывать своих намерений. — Подальше от благородных венгерских семейств. — Что ж, удачи тебе, — мужчина обнимает ее и снова целует в щеку. — Тебе тоже удачи, братец. Одолей уже наконец турок. Прежде, чем выйти из комнаты, мужчина все-таки обращает внимание на Джени. Та мгновенно закрывает глаза и притворяется спящей. — Утащила с собой в скитания помощницу? — смеется Сигизмунд. — Это Дорка или Илуш? Так и не научился различать твоих служанок. — Это новая, ты ее не видел, — вдаваться в подробности относительно Джени графиня тоже не намерена. — Смышленая девочка. Они еще раз обнимаются на прощание, и за Сигизмундом закрывается дверь. Слышно, как он громко шагает по коридору. Этери глядит в окно, пока на улице не всхрапывает конь и не слышится удаляющийся стук копыт. Джени по-прежнему изображает спящую, гадая, стоит ли признаться графине, что она все слышала. — Подслушивать нехорошо, смышленая девочка, — произносит Батори, избавив ее от выбора. — Но, с другой стороны, можно не пересказывать тебе подробности визита моего дорогого кузена. — Почему он все-таки вам не помог? — Джени садится на кровати. — Я услышала про деньги, про армию, про такое прочее, но он же целый князь, ему тысячи людей подчиняются. Неужели не может упереться и сказать: «это моя сестра, я не считаю ее виновной и никому не отдам»? Его величество же не пойдет на него войной из-за вас? Этери устраивается на постели рядом с ней. В неровном свете свечи видно, что графиня улыбается, но невесело. — Как говорил мой покойный муж, «политика — сложная штука, она не для женского ума». Я и не рассчитывала на помощь. Она в задумчивости оглядывает комнату, а потом встает. — Знаешь что, Джени? Поехали отсюда. Прямо сейчас. Сигизмунд — воин, прямой как палка, и он меня не предаст, но все равно поехали. Что-то на этом постоялом дворе стало слишком много Батори. *** — А как же поспать на настоящей кровати? — поддразнивает наставницу Джени, когда они отъезжают от деревни подальше и выбирают лесную поляну новым местом для своего ночлега. — Немного поспали, — Этери невозмутима. — На следующем постоялом дворе поспим подольше. Костра они не разводят, просто закутываются поплотнее в плащи и ложатся бок о бок. До рассвета еще уйма времени, но Джени не спится. Она смотрит то на звезды в просветах ветвей, то на женщину, лежащую рядом, и думает, признаться ли графине в том, что она была готова броситься на ее кузена с кинжалом. И, если бы капитан ландскнехтов или его оруженосец, вдруг попытались схватить Батори, на них бы она тоже бросилась. И на любого из тех торговцев, что рассказывали небылицы о злодеяниях Этери. На всякого, кто попытается причинить вред этой женщине. Даже если у Джени не будет ни малейшего шанса справиться с ними. Ей хочется, чтобы Этери знала об этом. — Magistra, — решив все-таки признаться, окликает она графиню. — Вы не спите? — Я в полудреме, — отзывается Этери, не открывая глаз. — Но все равно говори. — Когда князь Сигизмунд заговорил о том, что слышал про все эти ужасы, в которых вас обвиняют, я испугалась, что он вас арестовать хочет, — чувства переполняют Джени, она говорит быстро и сбивчиво. — Под подушку за кинжалом полезла, думала — станет вас хватать, брошусь на него. Пускай у меня ничего не получится, пускай он меня прямо там прикончит, но я хотя бы попытаюсь. Все обошлось, конечно, но я готова была. И, если бы те наемники или торговцы попытались вас схватить, я с ними тоже дралась бы. Такой защитник, как я — это смешно, конечно. Какой из меня воин? Но, госпожа… то есть, magistra… я хочу, чтобы вы знали: я вас никому не отдам. Никто больше не хочет за вас сражаться — значит, я одна буду. Выпалив все это единым духом, девушка умолкает, и настороженно смотрит на Этери. Вдруг графиня сейчас поднимет ее на смех, скажет: «тебе самой защитник не помешал бы, храбрая воительница». Графиня долго лежит молча. Джени уже успевает подумать, что Батори просто уснула во время ее монолога, и это даже хуже, чем если бы ее на смех подняли. Но потом Этери высвобождает руку из-под плаща, притягивает девушку поближе, и Джени чувствует прикосновение ее губ к своему виску. А еще она чувствует горячую влагу на лице женщины. Холодная и безжалостная графиня Этери Батори — и вдруг растрогалась? Плачет? Невероятно… — Спасибо, — шепчет Этери ей на ухо. — Я всегда считала себя могущественной. Я же высокородная дама из влиятельной семьи, мне сотни людей повиновались. Только скажи, что нужна защита — сразу целая армия выстроится. Как бы не так! Не выстроилась армия, и влиятельная семья не помогла. Но, если ты готова за меня сражаться — значит, для меня еще не все потеряно. Спасибо тебе, Джени. Они так и уснут, обнявшись. Наутро наставница снова будет наставницей, ученица — ученицей, и ни одна из них не заведет разговора о ночных откровениях. Но все сказанное, слезы на щеках Этери и прикосновение ее губ к виску девушки — все это останется с ними. Их двое, и для них еще не все потеряно.