***
PoV Роман Покровский.
— И... что… н-нам… мне… — поправил себя я, заикаясь. — ...делать… — Надо их сжечь. Я обернулся на спокойного, как ужа, друга. — Сжечь? Серьезно? Прямо тут? Как мы воо… — Есть предложения получше? — отрезал Слава. Я молча вздохнул. Нет, предложений и в самом деле не было. Поэтому сжечь трупы — единственный адекватный вариант. Я равнодушно бросил окровавленный нож на землю, подошел к бездыханному телу юноши, и потянулся к его шее. На вопрос «Что ты делаешь?» я лишь помотал головой, после чего снял с мертвого тела полностью залитый кровью крестик, и, внимательно рассмотрев его, надел на себя. Я не думал о том, что делал. — Зачем?.. — задался очевидным вопросом Слава. — В виде напоминания. Вздохнув, мой друг подошел к трупу Леры, и, сев на корточки, осмотрел его с ног до головы. Вся одежда была залита кровью, а на шее виднелся уродливый глубокий порез. Озвучив факт того, что надо в таком случае разжечь огонь, тот поднялся, и, потянув труп за обе руки, оттащил его к другому. — Жги. — Прямо тут?.. Ну, в плане… Я думал как-то… — Жги. — Настойчиво повторил Слава. Вздохнув и взяв из рюкзака зажигалку, я щелкнул ею, убедившись в том, что она работает. — А… ветки для «костра» …нет?.. — неуверенно спросил я. Сказать, что я ничего не понимал — ничего не сказать. Мыслей в голове было так много, что хотелось просто умереть. Страшно ли мне было? Очень. А кому было бы не страшно? В любом случае надо взять себя в руки. Иначе ситуация еще сильнее выйдет из-под контроля. Стоявший напротив меня парень нагнулся, подобрал с земли несколько веток, и, не брезгуя, кинул прямо на трупы. Данное действие повторилось нужное для импровизированного костра количество раз. После этого я вновь звучно щелкнул зажигалкой, поднес огонь к одной из веток и зажег ее. Пламя мгновенно начало захватывать всю ветвь, после чего я сделал тоже самое с одеждой мертвецов. Я сел на корточки напротив огня. Зрелище было захватывающим, тут не поспоришь. Но от него у меня еще сильнее шли мурашки по коже. Я не верил в то, что происходило. А особенно в то, что это происходило со мной. Почему именно я? Мы сидели напротив костра и молчали до тех пор, пока два мертвых тела не испепелились полностью. И вот, когда солнце уже село за горизонт, а на луна начинала занимать свою позицию среди многочисленных звезд, мы поднялись и пошли от этого места прочь. Перед этим я засунул нож в рюкзак и надел поверх рубашки толстовку во избежании лишних вопросов от окружающих. И, несмотря на довольно теплую одежду и не сильно холодную погоду для того времени, я замерз так, словно оказался в одном нижнем белье на тридцатиградусном морозе.21 января, два часа ночи.
Через некоторое время я уже был дома. Отец спал, и это была единственная вещь, с которой мне повезло за весь этот день. Так что я сразу же спокойно пошел в ванную комнату. Возможно, это слишком формально, но я хотел смыть себя не только грязь, но и все то, что накопилось за этот день. Грехи? Если бы я верил в Бога, то я бы так и сказал. Закрываясь на замок, я думал не о том, что было, а о том, что будет. Я снял окровавленную рубашку и бросил в стиральную машину, не забыв запустить ее. Я включил воду, и начал ждать, пока ванна наберется. И вот, спустя пару тройку минут, раздевшись полностью, я залез в нее. Теплая вода приятно обжигала замерзшее после улицы тело. Хотелось так и остаться тут, и не думать ни о каких проблемах. Но, к сожалению, ничего из этого сбыться не могло, и по итогу собственные мысли начали пожирать меня изнутри. Я думал над тем, что скажет Юрий, поможет ли он мне, и что будет, если нет. А что будет со Славой? Как он будет ко мне относиться теперь? А как буду относиться я к нему? Ведь тот поцелуй был явно не просто ради галочки. Такой человек, как он, не будет целовать кого попало. И меня это пугало еще сильнее. Ничто так не страшит, как неизвестность, верно? Вот и в моем случае было так. И ведь я не мог знать точно, что же все-таки происходит. Так что оставалось лишь ждать. Молчать, и ждать следующего дня. А потом следующего… И так до того, как все это разрешится. Я прикрыл глаза, откинув голову назад. Если бы мне кто-то буквально пару дней сказал мне, что это все произойдет со мной, то я бы посмеялся. Но сейчас уже было не до смеха. Я все еще с трудом понимал, что я натворил. От осознания этого шли мурашки по коже. Почему я стал тем, кого боялся? Почему мне страшно от того, кем стал? Эти вопросы слишком сильно давили на мозги. Вода уже стала неприятного, слегка розоватого оттенка. Оттенка разбавленной крови. И от этого мне тоже было не по себе. Кровь была буквально везде. Под ногтями, на них. И я был вынужден согласиться с тем, что было бы намного легче принять то, что это моя кровь. Но в этом то и проблема. Она была не моей. Чужой. Она принадлежала людям, которые стали мне за этот вечер близкими. А потом показавшим свое истинное лицо. От этого мои руки начали дрожать. Неужели Андрей действительно был прав?***
На следующий день Юрий никак не отреагировал на это все. В плане… Он удивился, верно. Но я ожидал более яркой реакции. Гнева? Да, возможно. Но даже этого я не увидел. Он даже не нахмурился. Просто сказал «Хорошо». И это пугало еще сильнее. Я спросил тогда, поможет ли он мне с этим. Он сказал, что я не имею права просить его помочь, но он это сделает из-за доброты душевной. Хотя я знал, что это не так. Он боялся того, что вина перепадет на него. Ведь легче сказать своему отцу, что его близкий друг убил двух человек, чем он сам. Но больше всего меня пугало то, что лишь от незнакомого человека зависела моя судьба. Но ведь… не только моя судьба, верно? Это немного успокаивало. Со Славой стали общаться немного реже. Но не критично. Мы не заводили разговоров о том, что произошло. И пытались делать вид, что ничего не поменялось. Но оба понимали, что поменялось теперь многое. И он наверняка понимал, как никто другой, что быть сообщником убийцы хуже и тяжелее, чем быть убийцей. Все вновь вернулось на свои места. Я все так же ходил на учебу, пересекался с Юрой там, а по определенным дням он продолжал учить меня игре на гитаре (кажется, что я начинал делать успехи в этом плане, хотя руки все еще болели из-за ударов по пальцам и кистям). Казалось, что ничего и не происходило, а убийство было лишь очередным кошмаром. Но, как бы не хотелось в это верить, в некоторые моменты становилось понятно, что это не так. Про это все знало лишь два человека, но по ощущениям — двадцать. Может быть это из-за того, что я только с ними и общался? Не знаю. И все же это было так. Больше всего пугали неловкие паузы, во время случайных разговоров, касающихся этой темы. Такие моменты можно сравнить с ситуациями, в которых люди просят слепых посмотреть куда-либо. После этого появлялось ощущение никчемности и отреченности. А еще страшнее было одиночество. То самое понимание того, что никто из окружающих не поймет, каково тебе. И ты не можешь с этим ничего сделать. Лишь молчать в тряпочку и подавлять в себе желание кому-либо выговориться. Оставалось лишь надеяться на то, что когда-нибудь все наладится.