Одним словом

— Я пойду, — говорит Кугисаки, поднимаясь. — Я еще посижу, — отвечает Мегуми. На ступенях хорошо, легко дышится. Пахнет солнцем. Как от Панды. От него и правда так пахнет, Мегуми не соврал. Просто он за справедливость. И то, что Юджи больше нет, абсолютно несправедливо. Абсолютно. Мегуми крест-накрест сжимает ладонями предплечья, опускает голову. Еще не вечер, но уже темнеет… С тобой так спокойно, Фушигуро! Темнеет… С твоей помощью мы и сами выживем, и других спасем! Что он сделал не так? В чем поступил неправильно? Где ошибся? Может, не надо было оставлять Юджи один на один с особым уровнем? Только какая разница, Мегуми рядом с проклятьем рукой не мог шевельнуть, толку-то было от его присутствия… И потом, Юджи остался не один, с ним был Сукуна, которому особый уровень на один щелчок. Да и Кугисаки кто-то должен был спасти. Нет, здесь он поступил верно. Может, стоило не ждать Юджи, а самому поискать мага нужного уровня? Но лучше Иджучи с этим никто не справится, он наизусть помнит расписание любого мага в колледже. Если бы кто-то мог успеть на помощь, Иджучи организовал бы его прибытие в оптимальные сроки, в таких делах он безупречен. Надо было вернуться. Наплевать на договоренность, на собственное бессилие в присутствии особого уровня. Вернуться и вернуть Юджи до того, как Сукуна расположился в его теле, как дома. До того, как пришлось уничтожить дом вместе с обоими хозяевами. …живите долго. Тогда зачем ты меня спас? Фушигуро Мегуми проебался. Его колотит все сильнее, несмотря на яркое солнце. Он проебался. Он не смог спасти человека, который заслуживал спасения. Он должен был. Он не смог. Он… — Хочешь данго? Мегуми поднимает голову, смотрит, будто из глубокого колодца. Сияющие волосы, слепящая улыбка, две палочки с данго в руке. — Годжо-сэнсэй! — Стоило уехать в командировку, как вы тут натворили глупостей, — ухмыляется тот, садясь рядом. — А теперь киснете почем зря, будто вокруг проклятий не осталось. Так ты хочешь данго? — Глупостей? — не верит своим ушам Мегуми. — Киснем? Данго?! Юджи погиб, а ты… — А что я? — Годжо невозмутимо поворачивает голову. — Вам сказали: беги или умри. И что выбрал Итадори? — Он выбрал сражаться, — глухо говорит Мегуми, вставая — ему необходимо отстраниться от Годжо, физически отделиться от его неуместного веселья и легкости. — И поэтому он заслуживает уважения к его памяти — а не ан-данго! Он сует руки в карманы и сбегает по ступенькам, не оглядываясь. Волосы зло топорщатся. — Эй! — кричит ему в спину Годжо. — У меня и митараси есть! Едва Мегуми исчезает за углом, улыбка сбегает с лица Годжо. Он давно знает сына Фушигуро Тоджи, знает, как тот умеет грызть себя, презирать и ненавидеть. Может быть, теперь он перенесет хотя бы часть своей ненависти на того, кто отвечает за всех, кто должен был оказаться рядом, кто мог противостоять Сукуне? Годжо легко манипулирует окружающими, но никогда не умел понимать чувства тех, кто ему действительно небезразличен. Он может только надеяться, что все рассчитал правильно. И если так, Мегуми больше никогда не будет смотреть на него, как на божество. Разве что как на очень самодовольное, насквозь эгоистичное, никчемное божество, не оправдавшее его ожиданий. Пусть так. Лишь бы он мог спокойно смотреться в зеркало.

* * *

Мегуми просыпается среди ночи. Глаза сухие, разум ясный. Смотрит в невидимый потолок. Спутанный клубок дневных мыслей, эмоций, впечатлений вытягивается в четкую линию. …Хочешь данго? Ухмылка. Глупостей… Ухмылка. А что я?.. Годжо Сатору не мог вести себя так. Либо Мегуми никогда не знал его настоящего, либо… Губы Мегуми трогает слабая улыбка. Данго, значит. И немного оскорбительных замечаний. Разозли Фушигуро Мегуми, заставь его презирать кого-то, кроме самого себя. Дай ему шанс выплеснуть злость и боль, отпустить случившееся, выдохнуть и снова вдохнуть. И продолжить жить. Даже если в итоге он тебя возненавидит. Горячие дорожки бегут из уголков глаз по вискам. Даже в ухо попадает. — Юджи, — беззвучно повторяет Мегуми в ночную тьму, наконец-то находя силы попрощаться, — Юджи, Юджи, Юджи… И, уже устав, уже засыпая от слез, сбросив тяжесть давившего на сердце груза, чуть слышно: — Сатору…