Тысячи всадников вырвались из мрака Нан-Дунгортеба, вспенили воды Миндеба и выехали на просторы Димбара. Пустынную луговину встряхнул и оживил топот великого множества копыт, сминавших высокие травы и поднимавших облака пыли.
Келегорм прежде уже бывал в Печальной Обители. Пусть там и не было ничего, что с натяжкой можно было назвать селением, но на её равнинах он набил много отменной дичи, да и для скакунов в те краткие наезды они были хорошим пастбищем. А главное, Охотник был счастлив, что проклятая долина осталась позади. Равно как и каждый из его спутников. Келебримбор уже помчался со своим отрядом вперед, охотно вызвавшись разведать путь.
Сейчас Куруфин ехал рядом с братом, развалившись в седле, но не сняв доспехов. Разве что ноги оставил неприкрытыми – он всегда предпочитал винного колера сапожки для верховой езды, усыпанные каменьями и отороченные золотыми завитками. Узда его черной кобылы была не менее роскошно украшена: отменная черная кожа, золотой мундштук, инкрустированный крупными рубинами налобник – сущая диадема, плюмаж из алых перьев. Грива лошади была переплетена золотой канителью в узелки, сбегавшие от затылка до холки. К седлу были прикреплены лук, булава и набитый стрелами колчан хозяина. Саблю же Куруфин держал на поясе в ножнах из слоновой кости. За последние несколько дней всему оружию работы хватило.
Келегорм изучающе обозревал расстилавшуюся перед ним местность. К северу отсюда пролегали дороги через перевалы в Дортонион. Говорили, что они были забиты бегущими на юг беженцами-второрожденными, спасающимися от резни на родине, и изгнавшими их орками. К югу простирались леса Дориата, которые Тингол объявил границей своих владений. Келегорм не горел желанием иметь дело с королем темных эльфов, но, если они хотели получить проход, это было неизбежно. С тех самых пор, как племя второрожденных под предводительством той женщины откочевало из владений Карантира в Бретиль, оно превратилось в вассалов Менегрота. Дориатрим были робким и коварным народом, они не рвались в бой сами, зато охотно воевали чужими руками. Им всегда нужны были «сторожевые псы» стеречь их край от угрозы с Севера; однажды Тингол на почве собственной гордыни даже возомнил, что это нолдор будут защищать пределы его королевства.
Рядом тихонько заворчал Хуан. «Ты прав, дружок, грех вас и сравнивать», – потрепал Келегорм собачью башку.
«Могли бы мы и сами ему уподобиться?» Он вспомнил второрожденных, живших на востоке – число их множилось год от года. Даже в рядах следовавших сейчас за ним нашлось немного людей. Горсточка – но всяко больше, чем три столетия назад. «Однажды Карантир уже предлагал брать самых здоровых и крепких из числа человеческой молодежи на воспитание, обучать эдаин нолдорским приемам ведения боя, чтобы они служили у нас в пехоте». Тогда Келегорм поднял этих «новых мечей» брата на смех, но так ли легко было теперь отвергать подобное – после прорванной осады Ангбанда и чудовищных утрат эльдар? «Если побеждает трусость, то сколько же времени займет восполнение потерь?»
Народ нолдор, всегда стяжал ты доблесть,
– Останься же в веках непобедимым!
Под сенью звезд, овеянных легендой,
Шагают твои славные дружины.
Так пелось в песне. «Да только будут ли наши дружины такими же славными, когда в их рядах не останется эльдар? И сохранит ли свою доблесть народ, когда нашей прежней мощи наступит конец?» Только в одном был уверен Охотник: даже если все остальные нолдор, оставив войну, предпочтут, чтобы за них сражались люди, он своего копья не сложит.
– Над песней задумался? – прозвучал голос Куруфина; брат усмехался в присущей ему манере. Но тут же добавил куда более серьезно: – выглядишь обеспокоенным. Что тебя тревожит?
– Ничего, брат, – безрадостно рассмеялся Келегорм, – если не считать того, что мы сдали наши земли оркам и выбрались из Долины Страшной Смерти, то ровным счетом ничего…
– Ты же знаешь, – тяжело вздохнув, повернулся к нему младший, – мне неприятно видеть тебя в таком виде. А то, что нам пришлось сделать… мне по душе не больше, чем тебе. Наговорили грубостей… Но у тебя на уме явно кое-что еще. Это из-за того, что мы обнаружили в ущелье?
Когда отряд пересекал Нан-Дунгортеб, то нашел следы: до них кто-то совсем недавно там побывал. Тел не нашли – отродье Унголиант хорошо постаралось – но остальное просто бросалось в глаза: сломанное оружие, брошенные шлемы, траншеи, остатки кострищ, все хорошо знакомые следы похода армии. И это был не маленький отряд, а большое войско, ведомое твердой рукой. Это Келегорм понял по укреплениям: каждый лагерь был окружен рвом и валом одинакового профиля и размерений.
– Да, – признал Охотник, – просто так войско там не пойдет.
Потянулся к фляге с крепким вином, которую он держал под седлом, и жадно к ней приложился. «Эх, почти пустая…»
– Думаешь, то были орки? – обеспокоенно спросил Куруфин. – Возможно, так они собирались нас обойти с фланга.
Келегорм достал из-под седла кусок сушеного мяса, еще два ломтя дал Хуану – огромный пес с удовольствием принял угощение.
– Нет, – заявил он брату, – орки так глубоко в долину бы не полезли. И стоянки, которые мы нашли – не их рук дело, слишком организованные. Да и оружие, которое я там видел, не похоже на выкованное в Ангбанде.
– Тогда это могут быть эдаин из Ладроса? Это был бы лучший вариант,– предположил Куруфин; было видно, как он уязвлен отсутствием ответа. Брату не нравилось, когда он не владел ситуацией. Да и немногие вещи на свете заставляли живущих почувствовать свою слабость так, как незнание.
– Тоже нет, – отмахнулся Келегорм, – первый такой лагерь появляется в глубине долины, остальные расположены так, как если бы они сперва блуждали по кругу, а потом отыскали дорогу на запад. Между последними расстояние небольшое: то был уже отчаянный бросок в Химлад. Эти неизвестные свой поход начали из долины и заблудились, а потом уже отыскали западный выход. Быть может, что-то им помогло. Или же
некто их оттуда вывел. Кто бы они ни были, мы встретим их дальше по дороге.
Куруфин прищурился, охваченный подозрениями; его рука машинально потянулась к луку.
– В долине, помимо её обычной злой воли, я ощутил некую странность. Там что-то произошло, но что – не знаю. Быть может, за этим стоит это загадочное войско, ждущее нас впереди.
Но потом младший хихикнул и поскреб подбородок.
– Ладно, что бы это ни было, давненько я не видел, чтобы вам с Хуаном выпадала такая возможность это выследить. Помнишь потерянные туфли Нельо?
«Как же давно это было, и как только Куруфин помнит все эти глупые детские шалости?»
– Хуана тогда со мной еще не было, – ответил Охотник, – а как насчет того случая, когда ты впервые на скаку из лука стрелял? Твоя стрела едва моего коня не сразила.
Тут уж Искусник дал волю веселому и громкому смеху.
– Уж лучше я, чем Карантир. Думаю, сперва он бы подстрелил тебя, а потом потребовал извинений за то, что ты подставился и сбил ему прицел.
Теперь и Келегорм присоединился к брату.
– Ну, сейчас ты всяко лучше, чем был, – признал он (и брат расплылся в довольной улыбке), – хотя вот Тельпэ считает, что тебя превзошел.
– Ну, разве он не мой сын? Убил нескольких орков и считает себя величайшим из живущих. А все потому, что слишком много времени провел с дядьями! – снова усмехнулся Искусник, – Но, знаешь, доля правды в этом есть. В отличие от тебя, Турко, я умею признавать, что кто-то может быть лучше меня. Мне уж точно никогда не сравняться в ремеслах с отцом. С ним, конечно, не сравнится никто, но я-то думал: если кому и суждено стать ему ровней, так это мне. Быть может, это я в кузнице слишком долго торчал и перегрелся, а, может, наоборот, практиковался там слишком мало, в отличие от него. В конце концов, уже неважно.
«Вот так сюрприз, услышать подобное от Атаринкэ». Очевидно же было, что Куруфин был Феанору не ровня, как бы себя ни накручивал. Келегорм всегда задавался вопросом, не в этом ли крылась причина, по которой брат окружал себя послушными посредственностями типа Торфобора. Теми, кто не посмел бы ни перечить ему, ни высказать собственных суждений.
– Но Тельпэ, – перешел на шепот Куруфин, – Тельпэ уж точно лучше меня, как ни старайся. Я вижу, в моем сыне горит тот же огонь, что и в его деде...
Вот оно: в голосе Куруфина ясно звучала гордыня.
– ...Если мне только повезет, то я еще смогу увидеть тот миг, когда он развернется во всю мощь. А если нет, то приложу все усилия, только бы он этого достиг. И даже если мне не суждено узреть тех великих деяний, которыми прославится мой сын, оно того стоит.
Кивнув Келегорм подъехал ближе к брату и положил ему руку на плечо.
– У меня нет сына. Сомневаюсь, что вообще будут дети. Но я тебя понимаю.
– Эх, неважно, какое величие ждет его впереди. Не уверен, что смогу забыть тот день, когда он сбежал из дому в леса и его не было целый день.
– За себя говори: это же мне пришлось гоняться за твоим
мартовским котом сорванцом, – фыркнул Келегорм.
– Припоминаю, что Ириссэ тоже с тобой поучаствовала, – добавил Куруфин, но не успел закончить фразу, как изменился в лице, сделался мрачнее.
«Да, она была там, братец. Была, но больше ее с нами нет. После того, что сделал этот подонок. Обесчестил ее. Осквернил. И, наконец, отнял ее навечно.»
Повисшую ненадолго тишину прервал звук зовущих на битву рогов – доносился он с запада, прямо по дороге. Поспешили вперед.
– Скорее. Боевое построение! – проревел Келегорм и погнал коня вперед. Хуан кинулся вслед за хозяином, брат скакал позади.
Когда добрались до Тельпэ и его отряда, то праздник крови уже был окончен – нападение отбили. Какой ценой… Тайнаит стоял над телом Келебримбора с окровавленным копьем в руке. Побитый щит вчерашнего инициата все еще прикрывал командира – истыканного множеством стрел. Плащ Тельпэ заливала кровь, вокруг валялось множество тел, рядом толпились уцелевшие. Увидев сына на земле, Куруфин пронзительно закричал и кинулся к нему. Тяжелораненого подняли и перенесли к лошади. А Келегорм уставился на стрелы, которые вытаскивали из его ран. «Слишком длинные, слишком хорошо оперенные». Не орочьи. Потому что трупы на залитой кровью земле принадлежали не оркам. Подошел Ародефейр, меч его тоже вкусил вражеской плоти. Келегорм уже знал, что хочет сказать ему командир «штурмовиков»: «это дориатцы». И еще раз посмотрел на распластанные тела – не нолдор, а подданных Тингола и их прикормленных людишек.
Багровея от ярости, Охотник сжал кулаки. Гнев нарастал у него в груди, подогреваемый рассказом Ародфейра.
– Напали на проезжавшую мимо колонну без всякого предупреждения: сначала обстреляли из луков, потом пошли в рукопашную. В суматохе под лордом Келебримбором убило лошадь, сам он получил множество ран. Если бы не отвага Тайнаита, мы бы его точно потеряли.
Очередное предательство синдар, предательство Дориата. «Мне стоило выследить и убить эту тварь, за все, что он сделал. Сначала заставить смотреть, как сжигают его дом – прямо как мы спалили флот его разлюбезных родичей. А потом отправить Тинголу его отрубленную голову. И никакой закон, никакие родственники, никакой король – ничто бы меня не остановило!»
– Вознаградите же Тайнаита за его храбрость, – громко сказал он, провожая глазами Келебримбора, которого уносили оказать помощь, и ехавшего вслед за ним его отца. Охотник пытался взять себя в руки и не волноваться: у них в лагере были отменные лекари, тем более, ни одна из ран Тельпэ смертельной не была. Только предательство дориатрим от этого легче не стало.
– И соберите все войско в кулак. Приготовиться к сражению!
– Когда враг обратился в бегство, мы сумели взять нескольких пленных, – заметил Ародфейр, – да и некоторые из тех, кто на земле, еще дышат.
Келегорм подобрал с земли один из боевых топоров – на нем четко читались клейма Менегрота. Сжал рукоять в руках так крепко, что древесина захрустела и пошла трещинами.
– Как только доберемся до лагеря, – прорычал он, – привести их ко мне.
И командир «Покорителей» кинулся исполнять приказ правителя. Спешно, молниеносно, без лишних вопросов.
Первые несколько пленников оказались людьми, все как на подбор – из Бретиля. Они попытались сбежать, когда засада провалилась. Мелкие и хрупкие, как и прочие из их вида. Но не они стояли за нападением – как всегда, за ниточки дергал кто-то другой. А вот дальше уже пошли синдар, закутанные в плащи, под которыми блестела бронзовая чешуя. На изукрашенных пластинах их кирас красовалась крылатая луна Тингола. Это были не какие-то там изгои-порубежники, а отборные солдаты короля темных эльфов. «Отобранные, чтобы устроить нам засаду». Надменно, презрительно смотрели они на Келегорма – как на ничтожество. Он знал, что у них в мозгах вертится одно единственное слово: «братоубийца».
Ярость стучала в крови, словно удары кузнечного молота. Келебримбор был тяжело ранен. Стрела, сразившая его, была отравленной («Как тот дротик, которым убили Ириссэ»), и теперь по венам племянника расползался яд.
Уж он-то заставит их ответить за каждое нанесенное оскорбление.
– Говори, мразь! – схватил он за горло первого попавшегося под руку синда, – Назови свое имя. И почему вы напали на нас. Не то быстро к Мандосу отправлю!.. Такие же жалкие, как орки!
Куруфин пребывал у постели сына, так что у Келегорма были развязаны руки. С ним был не только приведший пленных под конвоем Ародфейр – Эйтерег и Лэгань тоже решили поучаствовать в допросе.
Синда извивался и хрипел, напрасно пытаясь освободиться от мертвой хватки феаноринга, даже попытался отвернуться – но Келегорм перехватил его под нижней челюстью, сдавил покрепче – чем вызвал очередной исполненный боли хрипящий вздох.
– На меня смотри, – прошипел он, заглянув в карие глаза мужчины, не способного теперь от него укрыться. Наконец, прислужник Тингола сдался. Келегорм ослабил хватку и дориатец кулем осел наземь.
– Нечего мне тебе сказать, братоубийца! – прошипел он, прерывисто втягивая воздух.
Но это еще больше разъярило Охотника: как смели они произносить подобный упрек, после того, что сделали? «Братоубийца!» – неужели это все, что они могли сказать? То, что говорили всегда… Он снова взялся за пленного: схватив за волосы, поставил на колени. От души врезал кулаком в челюсть. Уши наполнил визг, пополам с хрустом костей и скрежетом выбиваемых зубов. Жертва кричала не переставая. Следующим ударом Келегорм сломал дориатцу нос: кулаки перепачкало кровью, остальные синдар и их прислужники-эдаин застыли в ужасе при виде пытки. Краем глаза он увидел и как отшатнулся Ародфейр, когда кровью заляпало доспехи штурмовика. «Отлично…» Это было начало, только начало представления.
Лицо мужчины теперь было разбито совершенно. Он еще дышал – едва втягивал воздух ртом, наполненным кровью и крошевом разбитых зубов сломанной челюсти. Разбитый нос, заливавший лицо кровью, опухал на глазах. Еще один хороший удар мог прикончить пленного.
– Ах, «братоубийца»? Не брат ты мне, гнида пещерная, – прорычал Келегорм, – Говори! Грош цена твоей жалкой жизни, я и так милостив к тебе больше, чем заслуживаешь! Говори, или последние почести тебе воздадут волки да вороны! Пусть хоть сам Тингол предложит за тебя выкуп, а Мелиан молит, стоя на коленях, ты не избегнешь своей судьбы за то, что сделали с моим племянником, слышишь, погань!
Ответом были булькающие хрипы, пузырящаяся кровавая пена и стоны – но не слова. Охотник горько усмехался – как бы ему хотелось, чтобы у него не отняли шанса бросить эти слова в лицо кое-кому другому. Но сейчас сошло бы и это.
– Братоубийца! Клятвопреступник! – проблеяла одна из пленных со слезами на глазах – Предатель! Убийца, чудовище!
Эйтерег развернулся к ней с булавой на изготовку.
– Так вы зовете нас братоубийцами, иэтрим? – молвил инегир, – кто же тогда вы, сволочи? Трусы, нападающие из засады, позор всех эльдар!
– Король Тингол… – превозмогая боль, едва ворочал языком избитый, – …истребить братоубийц. Всех вас…!
«Так у него есть еще силы держаться? – подивился Келегорм, – упертый же дурачок». И достал нож – сейчас ему только и хотелось, что всадить его поглубже в эту дориатскую дрянь.
– Так мы ничего не добьемся, повелитель, – невозмутимо сказала Лэгань, – это бессмысленно.
– Скажи мне, туксахир Лэгань, – поворотился к ней Охотник, все еще сжимая нож в руке,– они тебе что, родня? Ты в них видишь соплеменников – и поэтому взялась защищать? Потому что эти мрази напали из засады и отравили моего кровного родича!
«До чего храбрая».
Соратница не стала прямо отвечать на выпад.
– То, что мы отправим Тинголу их головы, – прищурилась она, аккуратно подбирая каждое слово, – не раскроет, почему они устроили на нас засаду. И, тем более, не поможет лорду Келебримбору. Прошу вас, милорд, умерьте ваш гнев, каким бы праведным он ни был. Должна же быть здесь какая-то причина.
– Причина только в том, что Тингол нас ненавидит, – не полез за словом в карман Эйтерег. – Увидев, что на нас напали, он решил довершить начатое орками!
– Вот как орочьи дружки запели, – глумилась пленная женщина-синда, – вам вашу гребаную звезду надлежит перекрасить в кровавый и носить на черном поле.
– Как ты нас назвала? «Орочьи дружки?» – вцепилась в нее Лэгань. – Выкладывай все быстро, да не виляй!
– Тебе-то, изменница? Ты не лучше тех изгоев, которым продалась. Если сражаешься плечом к плечу с братоубийцами – такой же и станешь.
– Не заставляйте меня пожалеть о том, что сказано в вашу защиту, иатрим, – гневно сверкнула глазами воительница, – лучше расскажите все, пока милосердию не наступил предел. Ведь эти ваши халадин умеют говорить ничуть не хуже.
Дориатрим принялись переглядываться (кроме того бедолаги, с которого и начал Келегорм). Но что-то подсказывало феанорингу, что и остальные «серые» скажут мало что нового.
– Что еще тебе сказать, окаянный? – горько посмеиваясь, наконец заговорила женщина. – Чего ты еще не знаешь? Мы уже поняли, что ты в союзе с Морготом, что ты послал войско эдаин ударить по своим собственным соплеменникам в Нарготронд. Если бы только благородный Финрод прислушался к королю Тинголу, предупреждавшему, что вашему выводку доверять нельзя. Вот так всегда с этим великим Первым домом, разве нет? Так низко пали, так озлобились, что никто не может предугадать, насколько далеко зайдет ваше коварство!
Келегорма поразили эти слова. Нет, на его веку хватило лжи дориатрим. А Куруфин пересказывал ему россказни, нашептываемые прислужниками Тингола гномам, чтобы омрачить их дружбу. Но вот такого немыслимого поклепа слышать еще не доводилось.
– Поосторожнее со словами, крошка-лесовичок, – указал феаноринг лезвием клинка на север, – больше четырехсот лет я и мои витязи вставали на пути извергаемых Тангородримом полчищ, пока ваш Элу Тингол прятался за спиной своей королевы, напрасно пытаясь подчинить себе тех, кто на голову его выше. И сколько же крови народ Дориата пролил ради того, чтобы защитить свои родные чащобы? Да вы даже границ собственных защищать не хотите, вот, людьми прикрылись, – кивнул он на халадинов.
– Вы украли у нас восточные земли.
– Восток был заселен, только когда туда пришли сыновья Феанора. Это наши уделы, которые мы добыли себе с оружием в руках и отвагой в сердце, как бы ни лезли из шкуры в Менегроте, отвергая наши права.
– А мы сражались и истекали кровью задолго до того, как вас принесло из-за моря, – выпалила она.
– В самом деле? Скажите мне, мои серые друзья, – обратился Келегорм к пленным, – где это были дружины Дориата, когда орки истребляли тех самых синдар, которых вы почитаете родней? Избавление Фаласу принесло не войско Тингола, а мое копье, которое и сокрушило осаду вокруг их стен. Это мой отец гнал Моргота до самого его логова. Клинками нолдор была выиграна Дагор Аглареб, это армии моих соплеменников держали в кольце Ангбанд, защищая Белерианд. И где же был в это время Дориат, хоть раз поучаствовал в сражениях? Я прошел тысячу битв, но не видел вас ни в одной. Где же были ваши храбрецы-воители, когда мы проливали кровь, когда теряли наших друзей? И вы смеете звать нас «орочьими дружками»?! Если и есть среди правителей эльдар тот, кого впору звать другом Ангбанда, так это Элу Тингол. Ибо никто еще не проявил большей милости к оркам и троллям, и не поднес столь щедрого подношения Балрогам, чем тот, кто по неизречимой мудрости своей шарахается от войны!
– Изгой похвалялся, да заврался, – парировала пленница. – Что хочешь, говори, да только на твои дела мы насмотрелись. Тол-Сирион осажден армией эдаин под вашими знаменами, братоубийца.
Келегорм сжал зубы. «Все упорствуешь. Да я твою брехливую башку в Менегрот отправлю». В конце концов, срубить пленным головы не труднее, чем оркам.
– Повелитель, – прошептала ему подошедшая сзади Лэгань, – мой командир, они вам не лгут. Вы доверили мне прикрыть отход. Прошу, доверьтесь и сейчас.
Келегорм развернулся, оказался лицом к лицу с воительницей.
– Это же ложь. Не просто ложь – а совершенно невероятная. Тинголу нужна война. И наконец-то он сумеет оправдать ее начало – этими гнусными небылицами!
В самом деле, что тут еще было сказать? Оставалось только покончить с этой новой угрозой.
– Но они настолько в нее поверили, что считают правдой, – продолжала она, – и если Тол-Сирион действительно в осаде… значит, кто-то явно вознамерился навредить Первому дому. Вы же помните, историю Амлаха, повелитель? Того вассала Майтимо?
«Амлах», – задумался Келегорм. То был один из эдаин, живших в Эстоладе. Вместе с частью своих соплеменников он присягнул Маэдросу, и их потомки все еще состояли на службе Химринга. «Амлах утверждал, будто слуга Врага принял его облик и воспользовался им, чтобы сеять рознь…»
– Хочешь сказать, за этим стоит Моргот? – спросил он Лэгань. Тут уже вспомнились попавшиеся им в долине стоянки. «Военные лагеря». А теперь еще эти хнычущие синдар, твердящие об эдаин, атаковавших Нарготронд…
– Я в этом почти уверена, – ответила ротная, все тем же шепотом, – иначе в этом смысла нет. Веками Тингол не отваживался напасть – и вот теперь вдруг хочет войны? Еще и под предлогом, фальшь которого очевидна и слепому?
Избранник Мелиан был случаем тяжелым: алчный, высокомерный, неблагодарный, властный и завистливый. Неужто еще и такой дурак, чтобы начинать войну из-за явного поклепа?
Да и какое значение это имело, когда дориатрим уже убили его подданных и ранили Тельпэ. Келегорм страстно желал прикончить угодившую к ним в плен сволочь, помучив хорошенько перед смертью – убедиться в том, что они действительно страдают за содеянное. «Я бы хотел прикончить весь Тинголов приплод у него на глазах». Чтобы король темных эльфов сполна испытал ту же ярость, которая сейчас терзала Охотника. Чтобы увидел, как страдают дорогие его сердцу – но был не в силах и пальцем пошевелить, чтобы им помочь.
Ноги сами принесли его в шатер Куруфина. Множество вооруженных солдат толпилось вокруг его толстых войлочных стен; столб дыма поднимался из прорези тундюка на куполе. Даже снаружи чувствовался запах травяных отваров. Караульные расступились перед Келегормом; склонив голову, Охотник нырнул в проем деревянной двери. Шатер был богато обставлен в соответствии со вкусом брата. Пол устилали ковры, настолько мягкие, что подошвы буквально тонули в ворсе, замысловатые узоры которого составляли все цвета и оттенки, известные под звездами Арды (а некоторые из них там точно не встречались). Перед креслом, на котором обычно сидел Куруфин, лежал коврик, сделанный из шкуры медведя, которого некогда братья добыли вдвоем. С деревянного каркаса шатра свисали шелковые портьеры и шторы: состязаясь в роскоши с убранством пола, они разделяли помещение на части.
Из дальнего угла доносились звуки спора, там же звучал и голос Куруфина. А вскоре показалась ускользающая прочь фигура удрученного Торфобора. Не обращая внимание на свойственника-подхалима, Келегорм протолкнулся мимо него к Куруфину и Тельпэ. Там стоял самый сильный запах – не просто благоухание трав в очаге, а смрад, который оно должно были скрыть. Мерзкую вонь Келегорм почуял еще у входа – смесь гнилого мяса, зараженной крови и какой-то желчной кислятины, ничем не перебивавшуюся до конца.
Келебримбора уложили на койку, с раненого уже сняли доспехи и одежду. Лицо племянника было белее полотна, глаза – закрыты. Его бил озноб, хотя тело было заботливо укрыто теплыми одеялами. Порезы и ссадины уже промыли и перевязали, на коже расплывались синяки, но хуже всего выглядела нанесенная ему рана: дориатская стрела прошила броню ниже плеча. Глубоко в руку она не вошла, но яду хватило и этого. Взрезанная наконечником стрелы плоть почернела и опухла. Лоскуты кожи по краям пожелтели от гноя. Пущенная пострадавшему кровь едва текла: она была черная и густая как смола. То же самое творилось и с венами: их рисунок проступал темно-пурпурной сеткой. Холодный пот покрывал лоб. «Неужели она так же страдала?» – кипел от гнева Келегорм.
Куруфин сидел в изголовье у сына, безмолвный и недвижимый, словно изваянная их матерью скульптура. Он сжимал руку Тельпэ, слегка постукивая по ней большим пальцем, и что-то шептал, но Келегорм не мог разобрать слов.
– Куруфинвэ, – как можно тише обратился Охотник к брату, – как он?
Вслух Искусник ничего не сказал – только повернул голову. Глаза его были налиты кровью, в них уже накопились слезы. «Он все это время их сдерживал».
«Как, по-твоему, он должен быть?» – прозвучало в его голове; Келегорму не надо было слышать слов, чтобы ощутить, как мучается брат. – «Он плох, ему становится все хуже. Понятия не имею, чем его отравили мерзавцы-синдар… никто не знает, как его вылечить. Это хуже любой орочьей отравы. Лекари настроены отрезать ему руку, отрезать, прежде чем яд пойдет дальше. И это, если ему повезет. Повезет, понимаешь!»
Охотник, конечно, был обеспокоен ранением племянника, но совершенно не ожидал, что все так ужасно обернется. По щекам брата ручьем стекали слезы. «Сынок. Сыночек. Мой Тельпэ... Станет калекой… как… как сделали Маэдроса!» Куруфин всхлипнул; его руки задрожали. «Это все ты виноват. Ты едва тащился! Задержал нас! Отпустил его вперед в одиночку!» И мысли брата превратились в дрожащий бессвязный крик.
«...Чтобы увидел, как страдают дорогие его сердцу – но был не в силах и пальцем пошевелить, чтобы им помочь».
Это зрелище заставило Келегорма позабыть о короле темных эльфов, Тельпэ и Куруфин были для него важнее. Припав на колено, он положил руку Искуснику на плечо. Теперь мысли брата, наконец, успокаивались – он корил уже себя. «Это я виноват. Мои глупые прожекты. Я должен был быть с ним. Должен был быть рядом – теперь мне остается только наблюдать, как покидает его жизнь».
«У отца тоже был такой характер: всякий раз его скорбь оборачивалась яростью, тоска и отчаяние были не более чем грозовыми тучами, сгущавшимися там, где должен был грянуть гром и пролиться ливень. Все мы одинаковые».
– Довольно. Ни он, ни мы тут не при чем, – заявил Келегорм. – Это все те, кто на нас напал. Они ранили Тельпэ.
Куруфин с трудом, не без помощи поданной братом руки, поднялся на ноги. Его заплаканный взгляд оторвался от Тельпэ; серо-голубые, цвета грозового неба глаза – точь в точь, как у отца – поймали взор Охотника.
– Они, – прорычал он, тревога и тоска уступили место злобе, – цепные псы Тингола. Что они говорят. Ты казнил их?
– Нет. Пока что нет, – ответил Келегорм и, бросив прощальный взгляд на племянника, увлек брата прочь от его постели.
– Отлично, – оскалился Куруфин, – я сам их прирежу.
Келегорм сцепил зубы. Все шло наперекосяк. «Не так все должно было быть, мне тут не место. Я бы уже давно мчался на Бретиль, предать поганый лес огню и мечу». Нахлынули воспоминания об Ириссэ, о времени, проведенном с ней вместе. О том, как смеялась она над его шутками, о всех их совместных охотах, о проведенных у костра ночах, свидетелями которых были только звезды над их головами. Они покинули сознание так же быстро, как летели дни и годы с той поры. Сменились мыслями о страданиях, что претерпела она от рук Эола. И черном яде для нолдорских вен. Да, подданные Тингола умели варить отраву. «Значит, и противоядия – тоже».
– Уроды разговорились, – наконец произнес он, – сказали, что штурмовать Тол-Сирион явилась целая армия. Армия под нашими знаменами.
– Это же бред, – изрек Куруфин.
«И он прав».
– Ну, да. Лэгань считает, что они в этом свято уверены. Что это дело Морготовых рук.
– А ты сам в это веришь? – обвиняюще спросил его брат. – Не твои командиры, а ты сам?
– Я знаю, что они свято уверены в своей правоте. Будь это иначе – я бы вырвал из них всю правду.
Да, теперь правда была у Келегорма в руках, но что толку? Куруфин оглядывал опустевший шатер, безвольно развалившись на троне – некогда сделанном, чтобы возвышаться над просителями и подданными. Но теперь с ним остался только брат.
– Мне наплевать, – выдавил он, – мне плевать, каков был их мотив. Мне наплевать, кто послал их навредить моему сыну, хоть Моргот, хоть сам Манвэ. Тебе, вроде как тоже, так почему же ты пришел?
Почему пришел? Сколько раз прежде Куруфин переубеждал его, сбивал с намеченного – и надлежащего – пути? Сколько раз он пытался сдержать Охотника, принудить его делать выбор, который сам он никогда бы не принял. Даже то, что они оказались здесь, было идеей Искусника.
«Много раз он переубеждал меня, но один единственный такой случай стоит всех остальных, только он сейчас и имеет значение».
Совсем недавно Куруфин делился своими надеждами на Тельпэ. Вещал о том, как бы ему хотелось, чтобы сын превзошел его, сравнялся с их отцом. Но как этого достичь Келебримбору, когда племянник теперь на смертном одре. Или если он останется калекой на всю жизнь?
«Если я в силах это остановить, то я это сделаю».
Но что, если это навлечет позор? Если остальные начнут презирать его за то, что он скажет?
В памяти вновь предстала Ириссэ – такая, какой была в их последнюю встречу, больше века назад: вся в белом, лук в руках, колчан небрежно висит на седле. Он никогда больше ее не увидит.
«Меня уже кличут братоубийцей». Келегорма не тронула кровь телери, пролитая в Альквалондэ, ему было все равно, если бы погибших там было хоть в два, хоть в три раза больше. Но, тем не менее, он действительно таков: бездействие запятнало его руки кровью Ириссэ. «Но смерти Келебримбора на моей совести не бывать!» А те, кто посмеет его презирать – обречены. Пусть только попробуют рот открыть – он поставит их всех на место.
И, как ни ненавистны были ему вызревшие слова, он их произнес:
– Потому что мне нужен твой совет, братец. Я намерен вернуть пленных в Дориат и выйти на переговоры о перемирии с подданными Тингола.
Куруфин посмотрел на него как на сумасшедшего. Посмотри он на себя со стороны, Келегорм подумал бы то же самое.
– Что ты сказал? – потребовал объяснений брат.
– Ты слышал мои слова, – прошипел он в ответ. Повторять это вновь было бы хуже, чем держать в голове.
– Слышал мысли. Но хотел все же услышать это от тебя вслух. Чтобы убедиться, что не схожу с ума. Скажи, за что?! – воскликнул Куруфин, встав на ступеньке трона. Злобный взгляд теперь уперся в Охотника.
– За что?! – мешалась боль в его голосе с гневом. – Как будто сегодняшний день принес мне мало зла и горя? Мой собственный брат – и тоже обратился против меня? Неужели ты оскудел умом настолько, что хочешь преклонить колени перед Тинголом? А эти твои битвы, которыми ты похваляешься – тебе там что, так отбило голову, что ты забыл о собственном племяннике? А Ириссэ ты тоже позабыл?
Пышущий гневом Охотник отвернулся от брата – как будто мало ему было обвинения в пресмыкательстве перед Тинголом.
– Позабыл Ириссэ? – проворчал он, – забыть ее? Все эти годы я только и думал, что о ней! Я бы спас ей жизнь, если бы ты только позволил. Ты мог казнить Эола, он был у тебя в руках, но ты предпочел его пощадить! Если бы не ты, она осталась бы жива. Так что даже не смей произносить имя Ириссэ, как если бы оно что-то для тебя значит!
Мерзкая усмешка заиграла на лице Искусника.
– Только и думал, что о ней? О, да, именно она и была у тебя на уме. Задолго до этого. Уж я-то знаю…
Келегорм до хруста костей сжал кулаки.
– Но если ты завидуешь тому, что провернул Эол, то это не… – осекся на полуслове Куруфин. Тень пробежала по его лицу, не то ужас, не то чувство вины. Но это его уже не спасло: старший брат со всей силы ударил его в лицо, повергнув на ковры. Взбешенный Келегорм упивался зрелищем поверженного младшего, пытающегося перевести дух и подняться – но чувствовал и стыд.
– Тебе повезло, что ты мой брат – позволь себе подобное кто-то другой, я бы уже забил его до смерти.
Куруфин ответил не словами. Вытаращив глаза, оскалив зубы, как дикий зверь, подскочил на ноги и врезал брату в живот. У Охотника перехватило дыхание, он застонал от боли. Несмотря на то, что удар пришелся по доспехам, любого другого он сбил бы наземь молить о пощаде. Но Келегорм устоял и, предвидя направление следующего удара, перехватил брата в запястье. Куруфин замахнулся свободной рукой – она оказалась в таких же тисках.
Уж кем-кем, а слабаком соправитель не был точно. Годы, проведенные на войне и в кузнице сделали его чертовски сильным – движимый яростью, он мог легко померятся с Охотником. И теперь отчаянно пытался освободиться от хватки третьего сына Феанора, нависавшего над ним и клонившего вниз. Правда в конце концов младший уступил и перестал сопротивляться, руки его безвольно повисли. Словно лишившийся всякой воли, он отступил, рухнул на трон, держась рукой за правую щеку, нещадно саднящую от Келегормова удара. В глазах его все еще кипел гнев. Как и в голове Келегорма, туманя его мысли.
«Ну и пусть. Заслуживает вдвое худшей участи за то, что осмелился сказать!»
Переведя дыхание, он подумал о племяннике, страдающем от боли в каких-то нескольких футах от места их ссоры. Как бы жестоко ни ранили слова Куруфина, нельзя было, чтобы из-за них страдал его сын.
– Не для себя я это делаю, – изрек Келегорм, – а ради блага Тельпэ. Задумайся, Куруфин! Неужели ты считаешь, что мне охота идти на подобное? Я бы сжег Тинголово царство дотла за все им содеянное. Но если дориатрим сварили яд, у них же должно быть и противоядие. Неужели ты хочешь, чтобы Тельпэ умер? Или сделался калекой?
Куруфин молча сидел на полу, подперев щеки руками, старательно избегая взгляда старшего брата, перешедшего на приказной тон.
– Ты всегда пытался поколебать меня своими речами, Куруфин, так послушайся же теперь меня. Я верну пленный сброд их соплеменникам. Мы выясним, почему «серые» на нас напали. А потом – или они спасут твоего сына, или мы тысечекратно воздадим им за все, что с ним сделали.
– Ради Тельпэ. Чтобы спасти моего сына, – наконец, сдался Куруфин, поднимаясь на ноги, – прости меня, Турко. Мы же братья. Навеки.
– С первого дня, всегда и навеки, – крепко обнял его Келегорм.
…С вершины холма, плоской и лысой, открывался вид на леса – заросли берез и вязов, вишни, белых и черных дубов. Грабы здесь соседствовали с тополями, пихта и лиственница – с осинами. На холодном осеннем ветру кружились падающие листья, оранжевые и кроваво-красные – их словно тянуло к знаменам. С белым флагом наравне, торчало и синее квадратное полотнище с гербом Финвэ – штандарт его деда и Верховных королей Нолдор; крылатый плод Лаурелин сверкал огнистым светом. На миг подхваченная шквальным ветром листва даже заслонила их из виду – но лишь на миг; потом рассеялась и упала на траву у ног переговорщиков.
Келегорм был верхом на Каранрохе. Брат предпочел остаться вместе с Тельпэ – выставив вместо себя Ародфейра да своих холуев. Себе же Охотник в провожатые, не считая Хуана, выбрал Лэгань и Тайнаита – первую за её роль в «организации» этих «переговоров», второго за проявленную доблесть. «Оно и к лучшему, если дориатрим приучатся бояться его имени…»
– Повелитель, – беспокойно посмотрел на него Тайнаит, – они до сих пор не явились.
Келегорм и так это уже заметил: Тинголовым подручным давно пора было быть здесь. Вместо него вчерашнему новобранцу ответил Торфобор.
– Хотят поставить нас в неудобное положение, новик, – изрек Куруфинов
артукса, покрепче стиснув усыпанные каменьями поводья своей лошади, – показать, что они – хозяева положения, заставив нас ждать. Но не волнуйся об этом.
«Может и так, – но это может быть и засада». Именно так был схвачен некогда Руссандол – но если у старшего брата была целая армия, то Охотнику приходилось полагаться на полную конную
туксу. Этого хватило бы, чтобы пробить себе дорогу к отступлению – но совершенно недостаточно для победы, если бы синдар действительно выставили целое войско.
«И при любом из таких раскладов Тельпэ – обречен. Так что придется мне вместо этого довериться Дориату – немногим лучше, чем самому Морготу»… Тем более, однажды они уже напали на них без предупреждения. Чего им стоило ударить в спину вновь?
С опушки леса донесся хруст; звук все приближался и приближался. Острый слух Келегорма расслышал шаги, одни – тихие, другие – громкие, неосторожные («эдаин, вне всякого сомнения»). Он решительно потянулся к луку, готовый к бою.
– Повелитель Келегорм, Дориат откликнулся на зов, – объявил герольд.
Горны возвестили о приближении войска; из лесной чащи показались где-то сотни три солдат, почти все – пешие. В их рядах была лишь горсточка всадников, лошади которых были явно слабее, чем у воинов нолдор. Одежда и экипировка точно указывала на дориатцев: одни пехотинцы носили тяжелые бехтерцы, других же защищали стальные либо бронзовые ламелляры. Шлемы тоже опознавались безошибочно – гномьей ковки, как и комплекты полных доспехов. Большинство было вооружено копьями и луками, но были в ходу и топоры – от чеканов до больших двуручных pelecci тяжелой пехоты. Позади эльфов толпились эдаин Бретиля – воистину, убогое зрелище, по сравнению с их сеньорами. А перед строем несли штандарт Тингола, все такой же плод Тельпериона, сине-серебристый на черном поле со звездами. По краям красовались надписи, выведенные этими уродливыми дориатскими каракулями: «Благородный правитель Тингол, Владыка Белерианда, король Дориата». Было даже забавным, насколько символ недруга похож на дедов герб – только вывернутый наизнанку. У Финвэ царили светлые тона и яркие краски, а на полотнищах того, кто некогда звался его другом, плескалась тьма. «Скрытные, в то время как мы заявляем о себе открыто. Трусливы – там, где мы не ведаем страха».
Рога дориатрим по мере их приближения ревели все громче и громче, поддерживаемые криками воинов. Это был не сигнал к бою: какофония должна была обескуражить спутников Келегорма. «Ну, если дориатрим хотят подействовать на нервы, то в лице нолдор они только найдут себе достойного противника», подумал Келегорм и с сердитым видом повернулся к Лэгани.
– Начинайте сейчас же, – приказал он, а подчиненная подала сигнал сопровождавшему их походному оркестру. Трубы, горны и барабаны урезали марш: грянула нолдорская песня, перемежаемая ликующими криками конников правителя.
Для битвы выкован клинок, и для войны – копье.
Натянут крепко верный лук и тетива поет.
Плавилен наших жадный зев жар пламени хранит,
Покорен нашему резцу из сердца гор гранит.
И лавы конной клич звучит от северных равнин:
Достоин дедов и отцов Восхода славный сын.
Рожи дориатцев перекашивались на глазах, так что Келегорм даже позволил себе улыбнуться и наклонился, чтобы почесать Хуана за ухом. Лэгань же выжидала, скрестив руки на груди. Как только смолкли рога, прекратили играть и музыканты феанорингов. Ряды дориатрим расступились – вперед вышла группа подданных Тингола. Первый из них выглядел как военачальник: облаченный в полный доспех со шлемом. В руках он держал длинное копье, окованное бронзой и покрытое белой эмалью в подражание расцветке березового ствола. Серебряный чекан ждал своего часа на поясе. Распустившиеся вишневые соцветия были вытканы по всей длине темного плаща. Герольд синдар объявил воина как Таугона из Нельдорета. Следом за ним вышел пожилой второрожденный, невысокого роста, гибкий, облаченный в сталь и бронзу. Его представили как Халмира, правителя Бретиля. Неужели он был прямым потомком той самой Халет, что некогда так впечталила Карантира? Если да, то Келегорм не понимал, что в этих людях нашел его брат.
Последний в представлении не нуждался, хотя герольду больше всех хотелось озвучить его имя. Келегорм уже был о нем наслышан. Среди соплеменников он выделялся ростом и стройностью, накачанные руки и осанка выдавали в нем отменного лучника. Его серебряные волосы, почти такие же, как у Келегорма, были собраны в пучок на макушке, кожа была темно-пшеничного цвета. Поверх посеребренных ламилляров носил воин эмалированную кирасу; наброшенный на плечи зеленый плащ мог скрыть его целиком – застегнут он был пряжкой в виде Тинголова герба, что выдавало личного порученца короля Менегрота. В руках дориатец держал длинный черный лук распространенной у синдар конструкции, длинный меч покоился на поясе в ножнах.
– Белег Куталион, начальник пограничной стражи короля Тингола – охотник на зверей и истребитель чудовищ, ужас Севера! – прокричал герольд; ему вторили оглушительные крики остальных собравшихся синдар:
– Белег! Белег! Славься Куталион, величайший ловчий! Славься, Тингол-вседержитель, повелитель тысячи пещер!
Дориат не воевал с Севером, но слухи о свершениях нолдор и их воинственных правителей достигли и королевства Тингола. «Сказания о наших битвах, о наших победах». Хотя эльфы Дориата всегда предпочитали отсиживаться в укрытии, оставляя войну другим, эти истории породили в них тоску по собственным героям, достойным воинам, способным защитить их королевство. Белег и был таким героем, так что песни о его подвигах на границе достигли даже восточных княжеств.
Куталион и его свита взобрались на холм, встретив Келегорма со спутниками на самом гребне. Знамя Тингола воткнулось в землю, с белым флагом наравне. А внизу начала переговоров нетерпеливо ждали все солдаты, что беженцы с востока, что защитники Огражденного Королевства.
Келегорм встретился взглядом с ловчим Тингола. Первым тишину нарушил Белег.
– Не ожидал от вас, что вы запросите переговоров и даже вернете пленных, пусть и покалеченных, – холодно начал дориатский военачальник, – и, тем не менее, я здесь, перед тобой, Келегорм, сын Феанора, принц братоубийц, клявшийся на крови клятвопреступник. Наслышан о тебе.
– Мне тоже известно твое имя, Белег Куталион, – отвечал Охотник, – прославленный витязь, даром, что из иатрим. Быть может, ты все-таки родом не из этого царства трусов.
Феаноринг явился вести переговоры, а не сносить оскорбления. Сейчас захотелось, чтобы рядом был Куруфин: на сей раз его манера говорить пригодилась бы для чего-то важнее, чем громадье пустых планов.
– Уж я тебе покажу, насколько мы «трусливы», изгой! – вскричал тот, кого звали Таугоном. – Только попробуй оскорбить нас еще раз, и я прикончу тебя. За то, что ты сделал с моим братом!
«Даже столь громкие слова в их устах звучат как детский плач».
Келегорм уставился прямо на дориатца. Если бы он спешился, то этот Таугон из Нельдорета не доставал бы ему и до груди. Окажись Охотник здесь по какой-то другой причине – от души бы посмеялся над подобной наглостью.
– Так, значит, та мразь, что устроила засаду на моего племянника, это твой брат? Я лично постарался, чтобы ему за вероломство сполна досталось по заслугам. Что ж, можешь попытаться отомстить за его раны, карлик дориатский. Посмотрим, достигнет ли твой выпад большего, чем у сотен тех, кто пытался сделать это до тебя.
Мысли о брате, о страданиях племянника еще сдерживали гнев Охотника, но он был не уверен, что это долго продлится. Во всяком случае, осмелившийся дерзить ему синда сорвался быстрее. Таугон с перекошенным лицом потянулся к топору, – но его остановила рука Куталиона.
– Ты здесь, чтобы переговоры вести, князь великий, – раскрыл рот вождь эдаин; говорил он на синдарине с сильным акцентом, – или чтобы оскорблять подданных короля?
«Кажется, у Тингола есть свой собственный Торфобор».
Не собираясь уступать своему смертному подобию, следующим заговорил Торфобор настоящий.
– Халмир, лорд Бретиля, упрек твой скорее стоит адресовать посланникам короля Дориата. Какое же это посольство, что сыпет угрозами?
«Большинство посольств, но редко – вслух», – подумал Келегорм. Он был уверен, что Куруфина эти сентенции позабавили бы.
– Хватит! – громовым голосом пресек он препирательство. – Мы здесь, потому что солдаты Дориата, подданные Тингола, вероломно напали на нас без причины и повода. Мы здесь потому, что нас обвиняют в союзе с Ангбандом. Но, вместо того, чтобы с ходу развязать войну против вашего королевства, я прошу объяснений.
– Прежде чем мы дадим тебе ответ, – сказал Белег, – я сам спрошу тебя, изгой: для чего ты явился сюда? Ведь у тебя есть собственный удел на востоке. Ты сейчас пересекаешь владения Дориата.
Вместо нахмурившегося Келегорма ответила Лэгань.
– Мои повелители устремились на запад, потому что восточные уделы пали. Химлад наводнен орками и тысячами других жутких тварей. Но наши родичи все еще удерживают Нарготронд, а мы идем к ним на помощь.
Полуприкрыв глаза, Халмир теребил свою седеющую бороду.
– Вы не первые, кто явился с востока, кто говорит то же самое и над которыми вьется это знамя, – заявил он, – хотя на сей раз вас меньше числом, да и вежливостью вы не отличаетесь.
– Мы знаем, – сухо ответствовала Лэгань.
– Еще бы, вы не знали, вы же тех первых и послали! – брызжа слюной, прошипел Халмир; акцент его сделался еще заметнее, – Они всучили мне дары. Привели с собой беженцев из Ладроса, которые будто бы нам родичи – теперь мы не можем оставить их у себя, не доверяем. Пришельцы клялись никогда не поднимать против наших оружие. Но не прошло и недели, как Тол-Сирион оказался осажден многотысячным войском под вашими знаменами! Вероломно напавшим на дружину защитников и истребившим ее без пощады!
– Будь у нас такое количество войск, мои повелители никогда бы не оставили своих земель! – возразил ему Торфобор.
У Охотника сжались кулаки, он взялся за рукоять сабли.
– Это не мои люди! – гневно воскликнул он. – С чего вы вообще взяли, что это так? Вот уже больше четырех веков мы сражаемся против Моргота не на жизнь, а на смерть, а вы смеете обвинять нас в союзе с Врагом!
Хозяина поддержал Хуан – пес зарычал, слюна полетела у него из пасти. Застигнутые врасплох Халмир и Таугон вздрогнули от испуга. Но Белег Куталион пока не реагировал – лишь безмолвно наблюдал. Наконец, после долгой паузы он оживленно поднял голову и обратился к Келегорму.
– В глубине души я хочу верить твоим словам, принц, хоть ты и братоубийца…
Удивленный Келегорм подавил желание насмешливо фыркнуть при виде того, как опешили спутники Куталиона.
– … Но я не вправе выбирать. Я все равно Страж Границы, пусть и первый среди них. Сторожу дориатские пределы, а не решаю, куда же двинутся армии королевства. Это решает его величество король Тингол. И он созвал знамена для войны на востоке против сыновей Феанора. Он отомстит за предательский удар по Нарготронду, разорив ваши земли, так-то, феаноринг.
Это было неудивительно. «И без того знаю, что Тингол хочет войны. Хотел ее уже много лет. Как и я». Но теперь это нужно было предотвратить.
– Если владыка Менегрота поведет свою армию на восток, то встретит там только поджидающего его Агбандского Ящера, – предостерег Келегорм.
– Неужто Глаурунг и в самом деле ваш союзник, раз ты так легко вещаешь от его имени? – задался вопросом Белег.
– Опасные слова, Белег Куталион, – почти прошипел прищурившийся Келегорм, – что до меня, то это только одна из двух причин, по которой я явился сюда, а не дал волю своим всадникам. Может статься, Тингол обнаружит, что не он один готов воевать, а я знаю, что такое битва, всяко лучше его.
– Мы подозреваем, что это дело рук Врага, лорд Белег, – вмешалась Лэгань, – попытка внести хаос и раздор среди эльдар, чтобы мы сами за него управились, сражаясь друг с другом. Если ваш повелитель пойдет войной на восток…
– Ты же из синдар, как и мы, – оборвал ее Таугон, – Тингол и твой государь, восточница.
И получил убийственный взгляд воительницы вместо ответа.
– ...то хозяин Ангбанда стравит Дориат и нас между собой, так что ему не придется больше расходовать свои силы. Даже если вы разгромите сыновей Феанора, даже если ваши король и князья переживут встречу с Глаурунгом в чистом поле, восточные уделы все равно вам не достанутся. Вместо этого их окончательно подомнет под себя Север. Услышьте же нас, иначе все мы здесь умрем.
«Бесцельно мелем языками…» Иатрим нельзя было поколебать советами, неважно, вежливо они звучали или нет. Чтобы одержать победу нужно было рискнуть. И Келегорм рискнул при Фаласе, избрав свой путь. Сейчас был тот же случай.
– По дороге сюда через Нан-Дунгортеб, – громко начал он, привлекая к себе внимание, – я видел остатки стоянок и лагерей, принадлежавших огромному войску. Если мы начнем сражение, то я охотно встречу тебя и твоих ручных людей на поле боя. Но прежде расскажи мне все, что ты видел. Все о тех эдаин, которые прикрылись нашими знаменами и дали тебе лживые клятвы нашим именем. Потому что когда я разобью ваши дружины, то пойду по их души. Всякий, кто запятнал честь дома Феанора – его враг, такой же, как открыто напавший на нас. А я не постесняюсь сразиться и с теми, и с другими. И потому обращаюсь к тебе, Куталион, как охотник к охотнику. Если ты действительно тот славный воитель, которым тебя рисуют, то ты на это согласишься.
Если до этого синдар ошеломило зрелище Хуана рядом с Келегормом, то теперь слова Охотника, казалось, лишили их дара речи.
– Лорд Белег, – наконец, взмолился Таугон, – это же феаноринги, худшие из изгнанников. Им нельзя доверять.
Но Белег обратился к Келегорму:
– Дерзко ты говоришь, сын Феанора, но, как по мне, это никому не повредит. Если это от чистого сердца, мы сумеем тебя остановить. И даже если ты лжешь, мы все равно тебя остановим. Помимо лорда Халмира еще один мой пограничник видел армию второрожденных, что прошла маршем через Бретиль.
«Говорит о дерзости, но подразумевает собственную победу». Нет, дойди дело до сражения, Келегорм положил бы конец глупому бахвальству дориатца. Утешало то, что Страж Пограничья его понял.
По зову Белега явился еще один синда в темно-синем плаще с черной оторочкой и представился Гелхиром, стражем границ Дориата. По приказу своего предводителя он в красках рассказал, что именно произошло в Бретиле, какие слова прозвучали, и кто при это присутствовал. Доклад его часто прерывался вопросами Келегорма, расспрашивавшего подробности. В ответ Охотник поделился сведениями о том, что нашел в долине; его рассказ поглотил все внимание Белега.
В конце концов, удалось прояснить немногое: что эти последыши – союзники Врага, что они хорошо вооружены и организованы, равно как и коварны. И, раз они сумели пересечь Нан-Дунгортеб и осадить Минас-Тирит, то представляют собой действительно грозных противников. Кроме того, в их рядах было великое множество конницы, пехотинцев с длинными копьями и боевых зверей. Заявленная численность, правда, звучала неправдоподобно – больше двадцати тысяч; столько бы не вместили обнаруженные в долине покинутые лагеря. Быть может, чтобы скрыть свое истинное число, эти солдаты в золотой броне намеренно растянулись длинной колонной на марше.
Ярость Келегорма уже была раскалена добела, она вытесняла тревогу. Значит, всему виной были эти второрожденные, эти предатели, запятнавшие вероломством имя его дома. Это по их вине был ранен Келебримбор, это по их вине погибли его воины.
– Вы купились на уловку Врага, – наконец, изрекла Лэгань. – На нашей службе никогда не состояло никакого Амарфиона из Ладроса. Как и того войска, что прошло по вашим землям.
– Серые звери, которых вы описали, – это андамунда, слоны, – добавил Торфобор. – Хоть все владения феанорингов обойдите, не сыщете ни единого. Последний раз мы видели этих созданий в Амане.
Кажется, Халмир склонялся к тому, чтобы поменять мнение.
– Как только до нас дошли вести из Минас-Тирита, мы взяли под стражу предводителей племени из Ладроса, которое сопровождало то золоченое войско. Они утверждали, что ничего не знают о Враге. Тогда мы им не поверили.
Начальник пограничной стражи вновь обратился к Келегорму.
– Как бы я ни относился к тебе, изгнанник, но твоим словам я верю. Ты не союзник Северу, по крайней мере, пока что. («Хватит провоцировать меня, синда» – стучало в голове у Охотника). Но ты, принц, утверждаешь, что это только одна из двух причин, по которой ты согласился обсудить условия. Какая же вторая?
– Когда твои солдаты устроили засаду на моих дружинников, мой племянник был ранен. Предательски сражен отравленной стрелой. И сильно страдает от ран. Раз вы сварили убивающий его яд, то вы же должны знать и как вылечить отравление. Если бы не сын моего брата, я бы никогда не пришел к вам с миром.
По правде сказать, слова дались с трудом: подумать только, признавать слабость перед шакалами Тингола?
– Яд был предназначен не твоему племяннику, – брякнул Белег, – а тебе. Кажется, мои бойцы поторопились с атакой.
– О да, – ответил Охотник, – потому-то ты имеешь дело со мной, а не с моим братом – а я договариваюсь о перемирии, а не объявляю войну.
– Я уже говорил, – начал Белег, – я всего лишь Страж Границы, и долг мой стеречь рубежи Дориата, не направлять его армии. Переговоры ничего не меняют, и, быть может, мой повелитель меня за них сурово покарает. Такова правда, – как и то, что ты, феаноринг, убивал моих соплеменников при Альквалондэ. Но я не орудие Моргота, так что не собираюсь начинать войну между эльдар по плану и к выгоде Ангбанда, что бы я там ни думал о твоем доме. Тем более, неважно, сколь тяжки твои преступления – Келебримбор за них не в ответе, и я не хочу, чтобы ему пришлось за них расплачиваться. Ибо нет в этом ни чести, ни правосудия.
– Лорд Белег, – начал Таугон, но командир пограничной стражи только отмахнулся от него, не спуская глаз с Келегорма.
– Мои силы отступят и вернутся в Менегрот, – сказал он, – я вышлю лекарей ухаживать за твоим племянником. А ты уведешь свою конницу прочь из Дориата на запад, на эту свою войну. Надеюсь, мы договорились?
Келегорм спешился. Кивнул – или все же поклонился?
– Мы принимаем эти условия, – согласился он и мановением руки приказал эскорту отступать. Белег сделал то же самое. Так что их спутники начали расходиться, оставив двух охотников наедине на вершине холма.
– Я встречал твоих старших братьев много лет тому назад, еще до того, как мы узнали о братоубийственной резне. Ты отличаешься от них, – признался Страж Пограничья.
«Ах, да, на одном из тех тщеславных пиров Нолофинвэ».
– Да, я не таков как они, – отвечал Келегорм, – но и ты, Белег Куталион, превзошел мои ожидания. Знай же, может статься так, что судьба вновь сведет нас вместе. Быть может, случится это на поле боя, так что твои лук и клинок встретятся с моими копьем и пикой. Но если сей день настанет, то я воздам тебе, как подобает достойному противнику. Воистину ты достоин своей славы и доброго имени, сын Дориата!
– Если настанет сей день, то я приму твой вызов, сын Феанора, – отвечал Белег, – пока же ступай навстречу ждущим тебя битвам.
– Да, на западе меня ждет война. Я принесу отмщение всем, кто опорочил имя моего дома. Не будет им пощады, и никакая жалость не остановит мою карающую руку. Гнев мой найдет их повсюду, и не укрыться им от погибели. Будь же свидетелем моей клятве...
