"Сайранг" - значит "Жгучий булат"

      …Прищурившись, Келегорм обратил взгляд на показавшиеся башни Аглона и плескавшиеся над ними красные знамена со звездой. Войско все дальше углублялось по извилистым тропам вглубь сужающегося ущелья, и тени крутых горных кряжей нависали над головами воинов, словно подкравшийся хищник над жертвой.       Вскоре после того, как Первый дом перебрался на восток, а они вместе с братом вдвоем объявили своим владением Химлад, Куруфин начал работу над укреплением горловины перевала от нападений с севера. Но по сравнению с тем, что сейчас предстало перед взором третьего сына Феанора, тогдашние их первые укрепления смотрелись все равно, что шавки перед Хуаном. В самой узкой части прохода на вершине крутого холма сделали насыпь, на которой его брат возвел стены высотой больше семидесяти футов. Так что любому штурмующему пришлось бы изрядно повозиться, чтобы затолкать осадные башни и лестницы вверх по склону к стенам – если только сами стены не поколебали бы прежде его решимости. Они были возведены из массивных блоков темно-серого камня, каждый в рост взрослого мужчины, обтесанных так, чтобы идеально прилегать друг к другу. Не требовалось никаких дополнительных ухищрений, чтобы их скреплять – достаточно было просто их чудовищного веса. Келегорм вспомнил, как второрожденные, которых его братья призвали на войну, вытаращились в изумлении, впервые увидев укрепления. Он с трудом подавил смешок, думая о том, как их жалкие вожди все допытывались, что за исполины укладывали камни. «Но что бы там себе брат ни воображал, на исполина он все равно не тянет».       На фоне стен проделанные в них ворота казались маленькими, но за ними скрывался ведущий внутрь длинный туннель, изобиловавший ямами-ловушками и другими смертоносными плодами изобретательности Куруфина. А по сторонам дороги, вырезанные в скалах, высились две большие сторожевые башни, вполовину выше стен. Бойницы держали проход под прицелом, высокие шатровые кровли защищали часовых от злых северных ветров из Ангбанда. Внутри же бесчисленные оружейные и кузницы, уходившие глубоко под землю, ковали оружие и собирали метательные машины для обороны укрепления. По приказу брата все деревья в ущелье были вырублены – чтобы не достаться врагу и не давать ему укрытия, они сгорели в эльфийских плавильнях. Некогда зеленая логовина теперь превратилась в пустошь.       Да, то была грозная крепость, но, как и все укрепления имела она один главный недостаток.       «Стены – не солдаты. Камни верности не знают. И неважно, сколькими еще своими игрушками начинит их Куруфин. Если враг все же захватит стены, то они обратятся против своих строителей и будут точно так же стеречь от них перевал».       Аглон никогда не был Келегорму по душе. Если бы того не требовала война, Охотник сейчас пребывал бы в своем собственном имении, Бар-эн-Ладене, Равнинном Чертоге.       «Ах, если бы того не требовала война? Победа в войне добывается железом и кровью. Сила и выдержка солдат, смекалка на поле боя, вот что определило их путь. Не стены, не механизмы. А Куруфин был бы рад просидеть еще сотню лет под защитой своей крепости, свято уверенный, что придумает какое-нибудь новое оружие, способное обрушить Тангородрим. Ну, и сколько он уже успел изобрести?»       Бесцельные размышления прервали горны его герольдов. – Келегорм, сын Феанора, принц Химлада и хозяин Равнинного Чертога возвратился! – провозгласили они, – Открывайте ворота правителю и его славной дружине!       В ответ со стен грянули фанфары, с лязгом растворились ворота. И конечно же первым приветствовал их Хуан. Огромный волкодав выпрыгнул из строя лучников, а Келегорм спешился с коня и поспешил ему навстречу. Лицо погрузилось в мягкую и густую бурую шерсть, теплый собачий язык лизнул щеку. Не сдерживая радостного смеха, хозяин крепче прижал собаку к себе. «Вот он, настоящий друг, который стоит всех моих спутников». Высотой в холке Хуан приходился выше пояса хозяину. Он был не первой собакой Келегорма, но легко затмил их всех. Превосходил пес и прочих своих сородичей из своры Оромэ.       Где-то в глубине души Келегорм все еще с теплотой вспоминал о божественном охотнике. Оромэ был единственным наставником, которого он действительно уважал. Этот вала был ослепителен в своей устрашающей мощи. Но именно он обучал Келегорма самым ценным навыкам, позволял ему («вместе с Ириссэ...») охотиться с ним наравне, и подарил лучшего своего волкодава, подлинного короля всех собак. Был ли Алдарон ему другом? Когда-то Келегорм его таким и считал. «А мог ли вообще хоть кто-то из Валар питать к нам, нолдор, искреннее расположение?» Когда мир погрузился во тьму, когда он, отец и братья примчались в Форменос – только для того, чтобы найти короля Финвэ с разбитой головой на пороге дворца, третий сын Феанора молился Великому Всаднику, умолял его найти и уничтожить убийцу деда. Но не ответил ему Король Лесов, не застучали по земле копыта его скакуна Нахара. Оромэ Алдарон, подобно своим братьям и сестрам, все так же пребывал в благостном отдохновении на вершине Таникветиля. Даже спустя месяцы и годы, проведенные во тьме, Келегорм все же взывал к нему в мольбах, но вала не пошевелил и пальцем. Только когда отец призвал всех нолдор на войну, соизволили Валар прийти в движение. Но не для того, чтобы вместе с перворожденными выступить на битву против древнейшего из врагов. Нет, когда пернатый вестник Манвэ пронесся по дороге из Тириона, Первый дом узнал, что Король Королей их осудил. Осудил за то, что у отца, братьев, у всего их народа нашлось то мужество, которого не хватило ни валар, ни их златовласым лицемерам-прихлебателям. От лучших из нолдор отреклись, потому что они не были трусами, потому что хотели отомстить за смерть Финвэ, а не бесцельно лить слезы до скончания веков. Оромэ тоже сказал свое слово, и слова эти были хуже молчания. Точно так же повел себя и Аулэ, мнимый друг отца. Их предали все Владыки Сил, что некогда звали их своими друзьями. Великий Всадник не поднял копья на битву, но охотно проклял посмевшего сделать это Келегорма.       «В тот день охотничий пес показал, что он куда преданнее своего бывшего хозяина…»       С тех пор Хуан всегда ходил на охоту вместе с феанорингом, неизменно верный, ставший еще более свирепым. При Фаласе волкодав рвал глотки орочьим гвардейцам, одному за другим, сдерживая вражеский натиск, пока Келегорм пробивался за головой их вождя.       Оторвавшись от теплой хуановой псовины, а вместе с ней – и от воспоминаний, Тьелькормо обратил холодный взгляд на прочих встречающих. Куруфина нигде не было видно; вместо него присутствовал Торфобор, родич, но не по крови, а так, свояк. То был один из многочисленных братьев и сестер Норнамирэ, жены Куруфина. И, если она предпочла мужу и сыну Валинор, то её клан, подобных воззрений не разделявший, отправился вслед за феанорингами в Белерианд. Шурин Искусника несомненно хранил ему верность – да только притащил за собой к его двору всю свою многочисленную родню, благо их хватало: племянников и племянниц, братьев родных и двоюродных. Куда прилежнее старшей сестры угодствовал Торфобор перед Куруфином, за что и был сполна вознагражден и положением, и многими почестями. Его семья отличалась богатством даже в Валиноре, но создано оно было за счет умений их настоящих ремесленников, не благодаря ничтожным и бесплодным усилиям фаворита правителя. Наравне с гербом Куруфина на багряном плаще Торфобора красовались и знаки отличия артуксы, такие же незаслуженные, ибо военные «свершения» этой персоны были под стать его же «достижениям» в мирном труде.       Это так-то брат встречает его после многодневного сражения? – Где Куруфин? – гневно спросил Келегорм. – Ему надлежит быть на стенах, узреть тех, кто защищает его, не щадя крови своей. Это он должен приветствовать сына и брата, а не посылать кого-то вместо себя.       Торфобору пришлось осмелиться поднять глаза, встретиться с воителем взглядом. – Повелитель Куруфин занят, милорд. Он вовсе не хотел вас этим оскорбить. – Оскорбляешь сейчас меня ты, родич, раз стоишь тут столбом и тратишь мое время, – отвечал ему Келегорм, – ступай-ка к Куруфину. Над чем бы он там ни колдовал и с чем бы ни играл, потрудись оторвать его от этого, скажи, пусть вернется к мирским делам. Ибо сегодня на закате солнца мы будем пировать в честь победы. А после возвращайся к своей обычной рутине – пока моему брату вновь не понадобится его слуга.       Каким бы оскорбленным ни чувствовал себя Торфобор, в присутствии принца Химлада он не рисковал этого показать. А Келегорму было плевать, даже если вдруг этому коротышке хватило бы на подобное мужества. Но нет, выслуживающийся помощник брата ринулся исполнять приказ, словно норовистая лошадь. – Не забудь переодеться к вечеру, дядя Торфобор! – насмешливо выкрикнул ему вслед все еще сидевший в седле Келебримбор. Хохот наследника стих, только когда предмет шутки исчез из виду. – У тебя нет причин вести себя с ним подобным образом, – с укором посмотрел на племянника Келегорм, – тебе-то он ничего не сделал.       «Ничего не сделал? Что ж, по крайней мере, это больше похоже на правду». Торфобор ничего не совершил, и уже этого хватило, чтобы заслужить презрение. – Ступай к отцу, племянник, – опустил Охотник руку на собачью башку, – тебе тоже стоит посмотреть, чем это он так занят…       ...А вечером на вертелах на открытом огне жарилось мясо, и вольно лились напитки из золотых кувшинов. Играла музыка: словно ветер по равнине, носились трели флейт, скрипок и арф, пока барабанщики устраивались на деревянных помостах. Потом раздался раскатистый рокот тулумбасов. – Вперед же, воины, вперед! – воскликнул ведущий церемонии, и оглашенные ответили на его зов. Под звуки музыки, в свете факелов и свисавших с потолка светильников, вперед вышли танцоры. В их волосы были вплетены кольца; на головах были шлемы с алыми плюмажами; короткие кинжалы покоились в ножнах на их красных кушаках. Построились в две шеренги, ведущий и замыкающий каждой были вооружены щитом и саблей. А стоявшие между ними встали в сцепку, сплетая руки с товарищами.       Барабанный бой умолк, и на мгновение в чертогах Аглона воцарилась тишина. – Tolo! – вскричал церемонимейстер, и две группы медленно пришли в движение в такт снова зазвучавшему барабанному бою. Направляющие приветственно вскидывали свои клинки, тяжкой походкой переступая взад-вперед; замыкающие предостерегающе потрясали щитами. Первые движения были нарочито осторожными, как у большой кошки, подкрадывающейся к добыче в ожидании броска.       Искусство Нэссы было искренне любимо жителями Валинора. Келегорму вспомнилось, как его самого учили танцевать во время празднеств и торжеств, вместе с братьями и всеми без исключения их знакомыми сверстниками. Наравне с книжными текстами и песнями то был своеобразный способ обучения подрастающего поколения. «Он до сих пор им и остался». Только теперь он готовил молодежь для куда более важных свершений: чувство локтя и отлаженное взаимодействие в танце, помноженные на дух состязания, должны были превратиться в воинскую доблесть на поле боя.       Все чаще били барабаны, ускорялись и движения танцующих. Громко топали по полу ноги, а тела сотрясались и дрожали, как если бы участники действа уворачивались от выпущенных в них стрел. Два «войска» сошлись и снова отпрянули назад под незримым обстрелом. И по сигналу направляющих их строй поменялся, от него отделились солирующие танцоры, чьи партии были намного более сложными и смелыми. Вот невысокая девушка вытащила свой кинжал из ножен и принялась плясать с ним; она ловко взмывала вверх в высоком прыжке, чтобы, несколько раз повернувшись вокруг своей оси в воздухе, вновь приземлиться на ноги. Топот танцующих теперь напоминал неистовый шквал: каждый стремился выделиться из общих рядов. Кто-то выскакивал вперед, чтобы бросить вызов лучшему в противоположной шеренге. Засверкали клинки, участники действа теперь фехтовали кинжалами, булат звенел о булат в притворной битве. Какой-то юноша рубанул своего визави по ноге – но тот в последний момент ловко подскочил вверх, и сталь лишь со свистом рассекла воздух. Восторженный крик охватил чертоги, и даже сам Келегорм не выдержал и рассмеялся: «Отменно уклонился, а танцует еще лучше».       Но ведущий церемонии призвал направляющих собрать своих «солдат» обратно «в строй». Шеренги снова спешно перестроились. Пропели горны, хрюкнули гобои; под пение волынок направляющий пустился в погоню за замыкающим на «вражеском фланге». Шеренги устремились друг навстречу другу, сплетаясь, словно змеи на гербе, одна гонялась за другой, и клинок её «предводителя» бил по щиту «прикрывавшего отступление». Шесть раз ударил меч по щиту и шесть раз топнули ногами по мощеному полу, обозначив, что время действа подошло к концу. «Что пришла пора почтить ратную доблесть».       На пиру Келегорм рассадил своих присяжных, словно в боевом порядке. Ближе к нему расположились сильнейшие и храбрейшие. Сначала туксахиры: высокая Лэгань, Эганнат-Тяжелое Копье, объездчик белоснежных скакунов Хедрил, красавец Дейбаур – в одиночку сразивший множество врагов, дерзнувших бросить ему вызов на равнине Лотланна. Чуть поодаль пировали многочисленные инегиры наравне с самыми опытными и заслуженными рядовыми. И, наконец, самый дальний конец предназначался зеленой молодежи, собранной по инегам-дюжинам.       На другой половине зала у его брата все было организовано по-другому. Келебримбор сидел по левую руку от отца, там же находился невзрачный Торфобор и его племянница Инуродетт, уже успевшая завязать разговор с Тельпэ, вне всякого сомнения – о сражениях и одержанных победах. Беда была в том, что сама девушка настойчиво искала возможности присоединиться к дружине, но всякий раз её желание оказывалось невыполнимым. Среди свиты Куруфина заметил Келегорм и Ародфейра, темноволосого кудрявого командира отряда Эчад-Бауглар, «Покорителей». То был лучший из воинов на службе брата, водивший в сражения отборную штурмовую пехоту. Его же считали и самым красивым, хотя Келебримбор никогда не упускал возможности оспорить это утверждение. «И как подобный герой может повиноваться созданию, которое только и умеет, что потакать капризам Искусника?», не мог не удивляться Охотник.       Над ними всеми, занимая такое же почетное место во главе, как и брат, возвышался Куруфин. Он сидел, откинувшись на спинку трона; обутые в инкрустированные каменьями туфли ноги твердо стояли на полу – как у готового вскочить с места. Витая золотая проволока стягивала угольно-черные волосы в тугой узел на привычный кузнецам манер. Центральным украшением съехавшей на лоб короны был кристалл, ограненный в форме цепи из звезд; самый высокий из ее зубцов словно служил подпоркой для прически. Винного цвета вышивка, темная на фоне парчи длинного, до колен, верхнего одеяния, играя в лучах солнца, спиралями вилась от левого плеча вниз к алому кушаку, на котором красовался Ангрист, кинжал, выкованный брату в подарок его друзьями-гномами.       Отороченная мехом бархатная мантия с родовым гербом, вышитым на длинных рукавах, так ни разу не надетая, свисала с престола.       Четвертый из семерых сыновей Феанора и Недранели был любимчиком отца – ведь это он унаследовал не только его темные волосы, но и мастерство в ремеслах. Это его отец назвал в свою собственную честь, это он казался больше всех на него похожим. Даже мать называла его Атаринкэ, «маленький отец». И в этом была своя правда, ибо младшая копия Феанора, нет – скорее, его тень, все время пыталась удержать наследие семьи, словом и делом подражая родителю. – Верные друзья и преданные родичи, собравшиеся сегодня вместе с нами, – начал речь Куруфин, подняв кубок, – три недели тому мой брат вывел за эти стены шесть туксэ. Они яростно сражались с неприятелем и вот теперь вернулись с победой!       «Победа!», «Турко!», «С победой, могучий король!», «С победой,народ!» – гремела по чертогу нестройная разноголосица. Дождавшись, когда ликование смолкнет, Куруфин продолжил речь: – Келегорм и его витязи вселили ужас в сердца полчищ Врага. Десять сражений дали они, и двадцать тысяч истребили. Головы вражеских вождей, гниющие на равнинах Лотланна, это ли не свидетельство мощи моего брата.       «Двадцать тысяч? Их было вдвое меньше, но ты не высунул носа, чтобы полюбоваться моим триумфом», ворчал про себя Келегорм. С него было довольно: негоже было пятнать его славу подобными преувеличениями. – Довольно, брат, – воскликнул он, – сядь же, воздадим должное храбрецам.       Удивленный младший на мгновение прищурился. – Ты прав, брат, – все же уступил ему Куруфин.       От дальней стены чертога отделилось четыре десятка юнцов, пять из них все еще носили облачения танцоров. Но все они несли в руках плетеные соломенные хлястики. Каждый новобранец носил такой значок до тех пор, пока не посчастливится убить врага в бою. Только после этого воин имел право с ним распрощаться. Именно это и предстояло этим молодым конникам. Торжественная церемония и всеобщее признание заслуг доселе себя не проявивших должно было добавить смелости малодушному, а отважного от природы сделать еще храбрее.       К Охотнику подошел первый из инициатов, черноглазый, с лицом невинно-чистым – если бы не единственный свежий шрам, рассекавший щеку. Его светло-русым волосам едва хватало длины, чтобы из них можно было сплести единственную коротенькую косичку. Макушка парня была на уровне груди Келегорма, так что на своего повелителя приходилось ему смотреть снизу вверх. – Представься, всадник Химлада. И расскажи, где ты получил этот шрам. – Милорд, я Хириньо, сын Элиакано! – торопливо выпалил восторженный юнец, – мое копье добыло в бою пятерых, но последний наградил меня этим порезом.       На последних словах голос его дрогнул – стыдно было говорить о полученном увечье.       Немало юношей, воспитанных на сказаниях о свершениях Келегорма, смотрело на феаноринга с восхищением, он был их идеалом. Но несмотря на это, Охотник чувствовал в этом парне внутреннюю силу. И имя его отца, Элиакано, соправителю Химлада тоже приходилось слышать прежде. – Негоже воину стыдиться полученных в боях шрамов, – рассмеялся Тьелькормо, картинно обведя рукой вокруг под смех присутствующих – только посмотри на моих бойцов, сосчитай, сколько из них могут подобным похвастаться. Я слышал о твоем отце. Скажи, твой дед, случаем, не Хармагор?       Парень кивнул, а Келегорм, улыбнувшись от души, всплеснул руками.       Хармагор был его старым товарищем, одним из лучших его спутников в походе из Амана. Превосходный полководец, отец солдатам, проницательный хранитель знаний, он участвовал с Охотником во многих сражениях и облавах, а его мудрые советы оказали братьям неоценимую помощь, когда они только обживались в Химладе. Он-то и придумал соломенные хлястики для тех, кто не прошел боевого крещения. Хармагор погиб два столетия назад на равнинах Лотланна, пронзенный шальной стрелой в жалкой орочьей вылазке. То была несправедливая и недостойная смерть для одного из достойнейших его подданных. И хотя при жизни сподвижник завещал все свои награды и подарки обратно в казну правителя, Келегорм устроил ему пышное погребение, посмертно возведя в достоинство артуксы, единственного среди своих туксахиров.       «Пусть даже наших героев никогда не выпускают из Залов Мандоса, мы свято чтим их память здесь». – Хармагор был по-настоящему великим эльда. Скажи мне, Хириньо, сын Элиакано, завоевал ли ты себе уже третье, почетное имя? – Нет, милород, – нервно хохотнул посвящаемый, – полагаю, мне для этого известности недостает.       Вот это удивляло: даже синдар теперь вовсю пользовались эпессэ, «еще одним заимствованием у нас». – Теперь же будет, ибо нарекаю тебя Тайнаит, за твою отвагу, владение с копьем и шрам, что ты получил на моей службе, – громко объявил Келегорм, так чтобы слышали все вокруг, – увидим, в какой мере ты наследовал своему деду. В следующий раз, Тайнаит, сражаться будешь в моей княжеской хоругви!       Лишь после этого он позволил юному воину швырнуть соломенную косицу в пламя. Точно так же прошло и с оcтальными новичками: Келегорм спрашивал имя посвящаемого, его свершения в бою – и никого не оставлял без какой-нибудь награды. А потом вновь звучала музыка и продолжался пир; поднимались тосты за боевых товарищей – и за павших. Сам Охотник выпил уже три кубка вина, но ему определенно было этого мало. Скоротав немного времени за танцем, он одарил Эйтерега полной братиной лучшей своей наливки. – Ты вроде как награды хотел. Что ж, она твоя, только раздели ее со своим лордом, – смеялся Тьелькормо, – и он одарит тебя новой, если после этой ты еще будешь стоять на ногах!       Инегир подчинился – и вскоре оказался не в состоянии перебирать ногами (но все равно ему оставили и вторую чашу). Слегка же потрепанный маленьким питейным поединком феаноринг теперь примкнул к племяннику. Келебримбор уже в красках расписывал сражения на севере перед жадной до молвы толпой, но в сражении за внимание дядя был ему не помощник. Инуродетт уже подбивала Тельпэ изложить рассказ о битве в виде песни.       «Кажется, бедолага в конце концов пожалеет, что не отсиделся в своей мастерской…», посмеивался про себя Охотник. Пиршество затянулось до глубокой ночи, скатившись обратно к песнопениям. Чистые и сильные голоса слились воедино, исполняли хорошо знакомое всем «Широка страна моя родная…», одну из его любимых. Лучше всех был Дейбаур, немногим уступила ему Лэгань, аккомпанировавшая поющим на виоле. Должно быть, музыке она училась у соплеменников; если и было какое-то искусство, в котором преуспели синдар, так это пение. И Келегорм не выдержал, вплетая свой голос в общий хор, под звон струн.       «Брат мой», – прозвучал с трона недовольный голос Куруфина, но не вслух, а только в его сознании, – «надеюсь, тебе выпитого хватило? Я дал пир в твою честь, как ты и просил. Но нам предстоит серьезный разговор».       Келегорму не было по душе, когда Куруфин, – да и кто-либо вообще, – обращается к нему с помощью осанвэ, тем более в таком тоне.       «Что, твой шурин плакался тебе о том, как я обошелся с ним у ворот, да, Атаринкэ? И теперь ты решил ужалить меня в ответ?» – раздраженный вмешательством брата, ответил Охотник и, оставив пение, занял место на своем троне. Обратил внимание, как улыбнулся Куруфин, когда долили доверху кубок и положили мясную добавку на тарелку.       «Он ведь и твой родственник», – оставил свой гнев младший, – «но речь пойдет не о моих вассалах. А о войне. Все, что мне осталось, это праздновать твои победы, но теперь ты говоришь, что двинешься на Химринг. Только и всего».       Прежде чем он успел ответить, Куруфин воздел руку, обращаясь к музыкантам. – Громче! – вскричал он с очередной напускной улыбкой, – не могу расслышать!       Когда музыка и пение грянули пуще прежнего, младший снова повернулся к нему: «вот теперь, братец, можем поговорить спокойно».       До чего не по душе было это столь любимое Куруфином безмолвное шушуканье. Отец так никогда не поступал, от своих сподвижников ему было нечего скрывать.       «Так к чему эти разговоры? В Аглоне теперь безопасно» (это ведь он, Келегорм, обезопасил край). «Теперь поеду на восток вместе с Тельпэ, вышвырну орды золоченого червяка прочь из владений Маэдроса»       «Ты слишком легкомысленно к этому относишься», возразил Куруфин, «вот так просто ринуться прямо в пасть дракону, прихватив с собой еще и моего сына. Истина заключается в том, что мы проигрываем эту войну. Проигрываем с того самого момента, как в прошлом году была прорвана осада Ангбанда. Сколько раз уже мы гнали захватчиков прочь от наших стен? Сколько раз ты гнался за ними до самого Лотланна?»        «Вновь и Вновь, без счета и числа… Но достаточно для того, чтобы осознать простую вещь: победы нельзя достигнуть, просто сидя за стенами в обороне. Как и просто обложив Ангбанд».       Много лет назад его сводный дядя призвал идти на штурм Темной Твердыни, чтобы свергнуть Моргота с его трона. Келегорм поддержал его, но против выступил Куруфин, а с ним и остальные сыновья Феанора. А громче и яростнее всех возражал тому, кому он уступил титул Верховного короля, самый старший из них. «Среди правителей нолдор Маэдрос был не один такой». Планы Нолофинвэ опрокинули не орочьи клинки, а слова и страхи собственного народа. Опасаясь поражения и чувствуя себя в безопасности, положившись на крепость собственных стен, они бесцельно торчали под Ангбандом. Если бы они только знали, к чему это привело! Быть может тогда виновники нынешних поражений показали бы больше решимости, хотя бы столько, сколько есть у орочьего сброда.       «С тех пор, как мы впервые здесь появились, я одержал больше побед, чем ты, Куруфин», – сказал он брату, не кривя душой.       «Но ведь и я сражался, с того самого момента, как нас к оружию призвал отец! Да, Турко, твои победы результативнее моих, и, быть может, твои присяжные даже мнят тебя непобедимым. Но неужели ты и сам впадаешь в ту же иллюзию? Неужели считаешь, что способен выиграть войну в одиночку?»       «Я никогда не ставил под сомнение твою доблесть, братец. Во всяком случае, не больше, чем плоды твоего мастерства», проворчал Келегорм, «но в искусстве войны первенство принадлежит мне. И с уверенностью могу тебе сказать: если не ударим сейчас в направлении на Гелион, то падут все восточные уделы. Точно так же, как это случилось с Дортонионом».       Ведь каждый день приносил им новые вести с полей сражений на востоке, одну хуже другой. Сперва пали Врата Маглора, сполна испытав на себе огненное дыхание Глаурунга и стальной удар его войска. Потом оставлен был Таргелион, и оставшийся без крова Карантир вынужден был бежать по течению Аскара. Да, с тех пор новых земель врагу не сдавали, но их потеря была всего лишь вопросом времени. Маглор не смог победить врагов своими силами. Тем более, не следовало его старшему брату надеяться сдержать поступь Отца Драконов.       Только Охотнику это было под силу. Но при всей его мудрости Искусник этого не мог понять.       «Что, по-твоему, меня тревожит?», спросил Куруфин. Охотник лишь пожал плечами.       «Ты о многом беспокоишься. А вопросов задаешь еще больше».       На мгновение в прищуре брата отразились огоньки пламени. Он тяжело вздохнул, заерзав на троне.       «Когда мы впервые вступили в бой здесь, под звездами, я был рядом с отцом. Пока ты ковал свою славу при Фаласе, пока Руссандол и Макалаурэ освобождали Митрим, он одерживал еще более славные победы. Я видел, как целые армии разбегались от взмаха его клинка, как пылал огонь его в глазах… Даже тебе, Турко, не сравниться с ним в сражениях тех дней. Он был неудержим. И каждый его шаг, каждый новый поверженный враг убеждали меня, что победа у нас в руках. Могло ли быть иначе, ведь то был Феанор, первый из нолдор, величайший из нас. Тот, кто не останавливался ни перед чем. Но с каждым часом, с каждой новой победой он все спешил вперед, и все больше мы от него отставали…»       Келегорм отмахнулся в ответ: какой смысл был напоминать о гибели отца.       Куруфин, однако, не обратил внимания. От души хлебнув вина, он продолжил: «Ты явно не хочешь больше об этом слушать. Ну так вспомни, что нам сказали после того, как мы захватили корабли».       «Слишком хорошо помню».       После того, как на причалах Альквалондэ пролилась кровь, коль уж на то пошло – по вине валар, вынесли Владыки Сил свой приговор.       «То Манвэ пытался остановить нас под угрозой Скрежещущих Льдов, он, Ольвэ и прочие друзья, обернувшиеся предателями в беде. Руками нолдор был построен город телери, но они скорее взирали бы на нашу смерть в Хелькараксэ, чем одолжили бы хоть одно корыто – вот что крылось за показными речами надутого Ольвэ о дружбе и мудрости. Мне стоило выпотрошить его, как рыбу – интересно, насколько корольку хватило бы пафоса, пока его кровь утекала в океанские волны».       То было последнее предательство валар, в котором они полностью раскрыли себя как достойные родственники Мелькора.       «И проклятье свое они обрушили не только на наши головы; обрекли они и Келебримбора».       Положив Охотнику руку на плечо, Искусник отпил еще вина. Брат последовал примеру, и крепкое вино развязало младшему язык. – Знаю, что мне никогда уже не суждено увидеть отца, – сказал он вслух, – даже если сбудется все, о чем он – о чем все мы мечтали. Но, что бы ни случилось, Турко, ты же мой брат. И ты всегда был со мной, с самого детства. Если ты погибнешь, то что же у меня останется? – Еще пять братьев, – рассмеялся в ответ Келегорм, – что это на тебя нашло, Куруфин? Неужто не вынесешь моей смерти? – Маэдрос скорее отрежет себе здоровую руку, чем примет меня. И, в отличие от него, мне песнопения Маглора не по душе. Ну а я уж лучше навещу гномов Эред-Луина, чем Карантира. Быть может, с Амбаруссар мы бы нашли общий язык, но, если мне понадобятся охотники, я же всегда могу обратиться к тебе, – отшучивался Куруфин, но все меньше веселья и все больше серьезности с каждым словом становилось в его голосе, – но нет. На сей раз, Турко, все очень серьезно. Я уже потерял отца. И не хочу, чтобы дальше погибали мои братья. Тем более, с тобой еще и Тельпэ. – Тельпэ уже несколько веков как взрослый мужчина, – отвечал Келегорм, – всякий раз он сражался плечом к плечу с нами. И познал куда больше опасностей, чем мы в его годы. Пойми же, это война. Мы что, ваньяр, чтобы прятаться от угрозы? Нет, мы наследники Финвэ. И встречаем опасность лицом к лицу. Как и он…       Не раз ловил себя на мысли Келегорм, что его племянник – везучий и счастливый малый. Келебримбор вырос в землях, бросавших ему вызов за вызовом – которые нужно было принимать. Этот край не баловал своих обитателей, подобно Валинору, сделавшему нолдор мягче, чем мориквенди. – Он – мой сын! – повысил голос Куруфин. – А ты готов тащить его в пасть ангбандскому ящеру и всей его орде. Маглор, наш старший брат, и тот едва там выжил! Я беспокоюсь за Тельпэ, куда бы он ни направлялся, и неважно, с ним я или нет. И когда меня достигают новые вести, я страшусь, что мне придется услышать о его смерти, или того хуже. У тебя нет детей, Турко. Ты просто этого не понимаешь… Так, знаешь что, если сражается он, то с ним в бой иду и я. Командуй своими присяжными как вздумается, но я не намерен сложа руки наблюдать, как мои сын и брат бездарно рискуют своими головами.       «Нет, брат, ты неправ…» Келегорм знал, что такое терять близкого человека. И каково это, если чужая рука сдерживает, когда надлежит действовать. – Пообещай же мне, – перешел на шепот Куруфин, притянув его к себе, – если тебе придется встретиться с самим драконом, то…       Но вдруг их разговор прервал Торфобор, которого на сей раз не остановил даже свирепый взгляд Охотника.       В гневе брат ударил кулаком по столу, изрыгая поток ругательств на этом гнусном гномьем языке, а потом поднес кубок к губам и осушил его одним глотком. – С востока приехал вестник, – замогильным тоном произнес он, – Гелион пал.       Теперь новый кубок понадобился и Келегорму...       ...Чертог и пир остались позади. Соправители остались наедине на стенах. – Нет смысла спорить с этим, Турко, – хрипло произнес Куруфин.       А Келегорм смотрел вдаль на юг. Обозревал дикие равнины Химлада, раскинувшиеся на много миль вокруг зеленые пастбища и крутые золотистые холмы. Четыре столетия назад он добыл их с оружием в руках, заселил верными подданными, возвел себе дом. И вот теперь его просили бросить это все на потеху оркам Глаурунга. Завоевавший свой удел теперь был вынужден сдать его без боя и, подобно трусу, спешить в изгнание. Разве это был поступок могучего короля? В голове гудело так, что Охотник со всей силы ударил кулаком об камни кладки, чтобы новая боль прогнала хмель. «Проклятое вино». – Значит, двинемся на юг, – взревел он, – Лэгань прикроет отход, сожжет все, что нельзя вывезти. Примкнем к Амбаруссар, пока дорогу не перерезали. Я не сложу оружия. Мы – не сложим оружия. Если орки будут цепляться за эти земли, их можно будет выбить уже в следующем году.       Несколько лет назад Амрас и Амрод начали расширять свои владения на юг. При содействии Карантира на краю Рамдала была построена крепость; в ее возведении участвовали и союзники из Оссирианда. «Говорят, прежде чем мы высадились в Белерианде, орки убили какого-то тамошнего лордика лаиквенди», вспомнил Келегорм. Тогда он считал эту затею пустой тратой ресурсов, но теперь-то она могла наконец-то себя оправдать.       Однажды он уже завоевал Химлад. И отвоюет вновь, если сейчас придется отступать. – На юг куда? – спросил Куруфин, – Химринг в кольце врагов, а Глаурунг гонит туда еще больше орков. Другое его войско как раз попытается перекрыть нам путь на юг.       Если это была правда, то теперь им грозило быть уничтоженными в огромной ловушке, зажатыми между змием и его прислужниками. – Если будем действовать быстро, то сметем с пути любой заслон, которым ящер рассчитывает нас задержать, – заявил Келегорм, – я соберу свою конницу и пробью нам коридор. А потом уйдем на Амон Эреб и перезимуем там.       То был рискованный план, но ничего лучшего, увы, он не мог придумать. – А если не прорвемся? – прошипел Куруфин, – мы в ловушке, нас ждет смерть. Если ты потерпишь поражение, нам даже некому помочь. Собери мы все наши силы в кулак, наскребется не больше трех тысяч конных. Даже с пехотой вместе у нас мало шансов. Сколько по-твоему гонит сюда Глаурунг?       Прежде к ним приходило много противоречивых докладов о численности армии, наступавшей на Гелион. Кто-то утверждал, что Ангбанд изрыгнул туда целый миллион орков. Другие называли цифру в триста тысяч. И даже лучшие разведчики могли только гадать о силах, сопровождавших дракона, потому что каждую неделю к ним приходили подкрепления. – Так что теперь ты предложишь? Куда же нам идти? – вопрошал Келегорм, – Глаурунг и наши любимые братья все уже решили за нас. Куруфин сновал взад-вперед, словно погруженный в думу. Но Келегорм знал, что за подобным поведением кроется другое, не размышления, а попытка сказать то, что давно уже созрело в уме. – Давай уже. Того гляди, орки сюда быстрее заявятся, чем ты успеешь хоть слово выдавить, – понукал брата Охотник. – Нет, – замотал готовой Искусник, – вместо этого мы двинемся на запад.       В былые времена эти слова повергли бы Келегорма в безудержный хохот, теперь же и вовсе хотелось скинуть братца вниз со стен. – С ума сошел?! Бежать от Глаурунга в объятья Унголиант?! У нас ведь осталась только дорога через Нан-Дунгортеб – Тингол скорее орков через свои владения пропустит, чем нас.       «А я скорее сожгу Менегрот дотла, чем унижусь перед тамошним правителем». – Но для армии это будет безопаснее, чем биться с драконом, – ответил Куруфин, – что, Турко, испугался ехать через Долину Смерти? – Я ничего не боюсь в целом свете, даже того, чего еще не видал, – оскалился в ответ Келегорм. Но Нан-Дунгортеб это действительно сама смерть. Долина будет изматывать войско, пока не убьет всех до единого. А даже если мы сможем ее пересечь, то что будем делать дальше? Все наши братья остаются здесь, на западе у нас никого нет. – Четыре века тому назад ты, братец, спас фалатрим от истребления. Тебя они не забыли.       На этот счет Келегорм питал сомнения. Он вспомнил, как преподнес народу побережья отрубленные голову и руки орочьего вождя, обложившего их край, с какой завистью на него смотрел их предводитель, бородатый Кирдан. Ну, а после того, как дошли вести о резне в Альквалондэ… – Меня там теперь оплевали, – сказал он вслух, – большинство синдар ни за что не признает, кто на самом деле спас их шкуры. – Но у нас есть родня в Нарготронде, которая примет нас и будет рада нашему войску.       «Это Финрод-то? В этом – замысел Куруфина?»        Келегорм рассмеялся. Не будь у него такой возможности – он убил бы первого встречного. – Знаешь, подобного раболепства я бы мог ожидать от Маэдроса, но никак не от тебя, – сказал Охотник вслух, – первородство в доме Финвэ принадлежит нам по праву. Отец был его старшим сыном, истинным и законным королем нашего народа. Ты всегда кичился сходством и близостью с ним. Теперь же ты хочешь, чтобы мы припали к ногам ублюдка Арафинвэ, умоляя его дать нам убежище? Этого трусливого предателя, который бросил отца? Забыл его жалких сынков, которые оклеветали нас перед Тинголом? Или его дочурку, прямо желавшую нашей смерти? Кто же из этой своры тебе ближе, братец?       Хуже того, последние известия, успевшие дойти до них из Нарготронда, гласили, что его правитель теперь именует Арафинвэ на королевский манер, «Финарфин, Финвэ Арафинвэ.» Не успел остыть труп Нолофинвэ, как Нарготронд отвернулся от его сына и объявил Верховным Королем другого. Келегорм не питал особых чувств к покойному дяде, но измену и предательство предпочитал всегда называть своими именами. – Либо он, либо Тингол, – скрестил руки на груди Куруфин, – Хилтум слишком далеко. В любом случае нам пришлось бы разбираться с Нарготрондом. Я скорее предпочту попытать счастья с Финродом, чем с королем Менегрота. – Без разницы, – возразил Келегорм, – Финрод с Тинголом в ладах. В свое время отсиживался в пещерах Менегрота, прежде чем вылезти наружу и рыть себе нору по его образу и подобию. Дориатцы ему такая же родня, как и мы. – Но мы-то все равно ему роднее Тингола, – ухмыльнулся Атаринкэ, – а вот Глаурунг нам совсем не родня. И еще, Турко, ты забыл кое-что очень важное. Наш дорогой кузен проиграл. Потерял двух братьев, Дортонион, и едва не лишился жизни. Остался с…– сделал паузу он, щелкнув пальцем, – юнцами, немногим лучше недоученных детишек. Ну и с племянником – да и тот Ородрет. Вот не могу вспомнить, как ты его когда-то назвал: «олухом» или все-таки «заячьим котяхом»?       Как ни сдерживался Охотник, его смех все-таки вырвался наружу. Об Ородрете он уже и думать забыл. Ни к чему было вспоминать полнейшую бездарность, за которой не числилось ничего, кроме провальной речи на совете в Тирионе. Даже Торфобор был значительнее юного Ородрета, тщетно скулящего в надежде привлечь к себе внимание собравшихся нолдор. – Нашему кузену отчаянно требуется кое-кто получше бездарей и мальчишек. И такие у нас есть. Если мы послужим его стране, то он воздаст нам почести. Да и потом, у Нарготронда все равно большая армия. Которая не помешает нам, когда мы вернемся сюда отвоевывать наши потерянные владения.       Уже во второй раз за такой короткий промежуток времени Келегорму захотелось прикончить братца, задушить наглеца. Его глаза засверкали гневом. – Так, говоришь, мы должны послужить Финроду?! – затрясся он от ярости, – ты что, нарочно меня злишь? Еще раз подобное скажешь, и тебя не спасут даже узы крови. С каких это пор старший служит младшему? Если наш брат раскис и размяк за годы, проведенные в плену, то королями надлежит стать нам! Как по мне, уж лучше мы подохнем здесь, чем протянем руку помощи отродью Арфина.       Куруфин отшатнулся назад, но по взгляду его было видно, что уступать в идиотском споре «маленький отец» не собирался. Ему следовало бы объясниться побыстрее, ибо Келегорм был готов заткнуть его раз и навсегда. – Потому что мы нужны ему, а он – нам. Становым хребтом дому Арфина, его лучшими клинками служили Ангрод и Аэгнор, предводители Финродова авангарда. Теперь они погибли. Но мы сможем занять их место. Ты сам говорил, после захвата Дортониона Саурон нацелится на Минас-Тирит. Ородрет слаб, бездарен. Ему не устоять против Гортхаура, прямо как любому из орков – в схватке с тобой. А мы – сможем. Победим в сражениях – значит, и завоюем сердца нарготрондцев. Ну и какой после этого выбор останется у Финрода, кроме как почтить нас по заслугам? – Как своих вассалов, – поправил Келегорм, – я же сказал: не собираюсь я становиться песиком у кузена на побегушках. – Не хочешь, так и не становись. Я сам без нужды не приму никаких клятв. Но если мы завоюем уважение в Нароготронде, то и родственничку не останется ничего другого, кроме как с нами считаться. Суди сам, ну как же он сможет отвернуться от тех, кто так неожиданно помогли его королевству в столь отчаянные времена? А стоит еще возрасти числу наших побед – и, быть может, сам народ полюбит своих полководцев больше монарха. Своими свершениями мы добудем власть! – Неблагодарная публика быстро забывает своих спасителей, – с горечью отмахнулся Келегорм, – с чего бы им не ополчиться на нас, а не на своего королька? – Тут ты прав, – едва кивнул головой брат, – но также им свойственно тянуться к новым героям. Ты лучший воин на востоке, Турко, сильнейший из дома Финвэ. И сможешь возвыситься еще больше. Станешь советником Финрода, истинным правителем его королевства. А, может быть, сможешь зайти и дальше… У нас ты принц и князь, но что, если в Химлад вернешься уже королем?       «Вилять научился, словно ваньяр. Прежде, значит, советовал не быть самоуверенным, а теперь сам вещает, что я непобедим?» – Значит, ты собрался ударить кузена в спину, изгнать его из его чертогов?       Хоть и не было в сердце Охотника любви по отношению к дому Арфина, но потворствовать подобному не хотел. Куруфин все сравнивал себя с отцом, но Феанор, сын Мириели, никого не предавал – он сам был предан. И если в будущем предстояло схлестнуться с королем Нарготронда, он бы сделал это открыто, без всяких подлых уловок.       «И я бы не проиграл». – Предать предателя, вот подходящая кара, – холодно заметил Куруфин, – род Арафинвэ предал нашего родителя. Его же сыновья оклеветали нас. Так почему бы, братец, не отплатить им той же монетой? Что тебя держит, любовь к родичам? Сколько тебя помню, ее никогда и не было. Быть может, страх? Ты же сам уверял меня в своем бесстрашии. Тем более, из нас двоих старший именно ты. И, коль суждено Нарготронду стать нашим, то будет он в первую очередь твоим. Только представь, крупнейшее королевство во всем Белерианде, способное собрать армию в десятки тысяч мечей под свои знамена. Тут уж даже Майтимо будет трудно претендовать на лидерство в нашем доме, неважно, во дни войны или мира.       Младший брат был прав. Из своих кузенов Келегорм питал чувства лишь к нескольким, но златовласок Арфина среди них не было. «Только дортонионские князья стоили дороже переводимого ими воздуха, – но они-то нас и предали».       Следующие слова явно дались Куруфину с трудом: – Отец был законным наследником Финвэ, его старшим сыном. Но посуди, сколько же наших соплеменников теперь считает династию Нолофинвэ правителями нашего народа. Отцу изменяли именно такие, как наш сводный дядя, который сперва поклялся следовать за ним, а потом объявил себя королем сам. Но в памяти он остался не как лжец и узурпатор. Нет, он умудрился плюнуть в вечность. А нам пришлось бежать из Хилтума.       Да, не прошло и года, но так много эльдар все еще оплакивало гибель их дяди, забыв о всех остальных деяниях Нолофинвэ, и все из-за героической смерти в бою. Тут уж было, над чем задуматься.       Куруфин был прав кое в чем еще, путь даже не хотел этого признавать. В Нарготронде для Келегорма действительно нашлось бы вдосталь битв и ратной славы. Но если бы он стал королем подземного города, то что бы смог сделать? Само собой, отбил бы Химлад у орков; с этим проблем бы не возникло. Потом покарал бы Дориат – за все, что совершил Эол при попустительстве Тингола. «Дать нашему дому нового предводителя, того, у которого есть для этого сила. Мы снова станем королями, вернем то, что так бездарно отнял у нас Маэдрос». Да, если брат был прав, то Келегорм сумел бы обрести все это.       Но Финроду он подчиняться не будет. Как и Куруфину, как и Маэдросу. Никому и никогда. – Твои планы, Куруфин, с моими не совпадают. Но на сей раз, брат, ты полностью прав. Соберем всех, кого сможем, и выступаем на Нарготронд. Войско должно быть готово оставить все свои страхи позади. Это будет самый трудный наш поход. – Голфин, Арфин, все они, – сжал зубы Куруфин, – я хочу, чтобы о них осталась только та память, которую они заслужили. Хочу, чтобы их сыновья утратили короны, украденные у нашей семьи. Чтобы Финрод был изгнан из Нарготронда, подобно тому, как они нас выкинули из Хилтума. Вместе, брат мой, мы сделаем это.       Искусник ушел, Охотник же безучастно смотрел на равнины Химлада, такие дикие, такие вольные. И вдруг неистово захохотал.       «Покорить Нарготронд. И вернуться на эти широкие просторы, чтобы потом наступать на север. С огнем и мечом до самых врат Ангбанда».