The flashback
Последние солнечные лучи осколками разбиваются об грязное толстое стекло, мутный свет постепенно тускнет, погружая тесную душную комнату в полумрак. На стенах неопрятные, полу содранные обои в идиотский зелёный цветочек,
тошнит.
Пол покрыт сухой комковатой пылью, кое-где валяются какие-то бумажки, крупные куски стекла, страшно, страшно пройтись по нему и не напороться на эти осколки.
Привыкла.
На первый взгляд, в комнате никого нет, кроме шкафа без дверцы и матраса в углу, также думает и мужчина, который только что приоткрыл сухую дряблую дверь и просунул в пространство колючую, коротко стриженную голову.
Когда мужчина исчезает, раздражённо хлопнув дверью, то тотчас слышится лихорадочное судорожное дыхание из темного угла, за шкафом, сложно же не дышать столько времени, пока сердце бьётся как бешеное, а пульс учащен до максимума, верно?
В углу сидит девчонка. Чёрные, спутанные волосы прилипли к спине, висят перед носом, покачиваясь в такт шумным вздохам. Тонкие ручонки обхватили острые коленки, торчащие позвонки под лопатками больно упираются в стену позади, но брюнетке все равно.
Тёмные глаза широко распахнуты, словно видят то, чего другим не дано. Зрачок остервенело скачет по радужке, съезжая почти на белки глаз, густые ресницы слиплись между собой, на кончиках блестит влага, а кожа вокруг глаз покраснела и опухла.
На девочке одет старый серый полосатый свитер, в тускло розовую полосочку и грязно-коричнево-черные мешковатые штаны, что висят на щиколотках. На ногах ядовито красные, с серо-белыми шнурками кеды, плоские и вытянутые — намного длиннее, чем ножка носящей их.
Девчонке на вид лет 12, хотя на самом деле все 14, под глазами пролегли черные тени, лицо осунулось и побледнело. Знакомьтесь, это Сакиро Уэт-сан в своей собственной комнате.
Не густо.
По горлу перемещается болезненный ком, а от страХа адреналин ударяет в голову, что и так кружится. Хочется разреветься. Плакать, молотить кулаками по полу, соскребая пальцами пыль, драть волосы на голове, душить саму себя, а вместо этого надо сидеть и молчать — звук, и тебя услышат
они. Как по другому назвать этих людей, сказать сложно, возможно, просто «они» это даже чересчур мягко по отношению к ним. В любом случае Сакиро в душе никогда не называла их не родителями, не папой, не мамой.
Тихо, глухо, мрачно. Давящая атмосфера наполняет комнату словно никотин лёгкие. Медленно, отравляюще, наполняет все и вся, впитывается в вещи, одежду, в саму девчонку — во всё.
У подростка дрожат руки, она никак не может сцепить пальцы в замок на коленках, Сакиро явственно ощущает, что вот-вот разрыдается.
Почти. Ещё чуть-чуть и ее накроет волнами истерики, которую она уже не в силах будет остановить. Но нет. Мальчики не плачут, и уж тем более не станет плакать ребенок наркодилеров, который только что вернулся домой позже, чем нужно, за что, собственно и огрёб.
Чертов Микагэ.
Нет, на самом деле Микагэ хороший, он всегда угощает шоколадными конфетами в виде зайчиков и медвежат и любит хвалить по пустяками, но все же…
Все же, это из-за него Уэт задержалась и не успела к назначенному времени попасть домой.
Сложно. Сложно выполнять поручения своего дядюшки, но всяким лучше, чем помирать с голоду в этой каморке, не имея возможности выйти отсюда иногда целыми сутками.
Когда ты на одну четвёртую с силой Бога — ты на одну четвёртую круче других.
Хочешь думать, что круче всех других. Сила Бога звучит слишком пафосно, на деле это совсем не так, как можно было бы себе представить. Нельзя поджигать вещи взглядом, нельзя левитировать в пространстве, нельзя взрывать что-либо, или одним касанием вершить правосудие. Ни. Чер. Та.
В истинном положении дел Сакиро лишь отдаёт свою силу,
какую силу, силёнки, своему дяде — Богу Земли Микагэ, а тот уже как раз таки имеет возможность и предметы взрывать, и летать он может, а девчонке остаётся лишь торчать неподалеку, дабы питать его запас энергии.
К этому соглашению они пришли по инициативе самой Сакиро. Ей нужен был повод. Повод исчезать из дома, оставляя в нем все свои проблемы, а самой словно перерождаясь в другого человека.
Хотелось бы, что бы так и было, но нет. Жизнь не была бы этой гребаной-никому-не-нужной-ненавистной жизнью, если бы и тут не ставила палки в колеса. Вместо того, что бы все забыть на прочь и наслаждаться редкими моментами заботы и внимания, что в должной мере подавал ей Микагэ, Саки носила всё в себе, скрепила внутри пятью печатями, зашила грубым швом разорванную рану.
Девчонка судорожно наполнила лёгкие воздухом, прикрывая воспалённые веки и на автомате почёсывая левую руку — та мерзко зудела, напоминая о себе каждые три минуты, типа, «А вот-ка, посмотри! Это же я, круто, правда?» Нет. Не круто. Не правда. Уэт морщится, ненавидит свою левую ручонку даже сильнее, чем саму себя, это как ненависть в ненависти, только более ненавистная ненависть, да, примерно так.
Левая рука снова даёт о себе знать, простреливая острой болью, от чего Сакиро еле слышно вскрикивает и тотчас затыкает рот рукой — не дай Бог отец услышит. Голова раскалывается, словно внутри маленький металлургический завод, который работает не переставая.
Как выключить? В ушах шум, как будто сейчас зима и грёбаные дворники в 5 утра пошли соскребать железной лопатой лёд с асфальта. Медленно. Противно. От этого звука коробит внутренности. Уэт пытается его заглушить, мотая дымчатой головой в разные стороны, но не помогает. Подросток решает подняться.
Вставать с корточек, когда ты до этого часто и тяжело дышал — первое в списке, как дойти до полуобморочного состояния. Жалко, что Сакиро об этом не знает. Резко поднявшись на ножки-спички, она тотчас жалеет, что вообще родила такую идею.
Что вообще родилась.
Перед глазами всё плывёт в вальсе Чайковского, мелькают пыльные последние лучи солнца. Хрустящий шум в голове мешает дышать, в лёгкие словно залили расплавленный металл. Сакиро задыхается, у неё никак не получается вдохнуть кислорода, пол в осколках уходит из-под ног и подросток ударяется об дверцу шкафа, врезаясь в него спиной, но это спасло от падения на стекло. Наконец, у Уэт получается наполнить лёгкие воздухом, но лучше не стало,
стало хуже. Будто вдохнул не спёртый воздух из крохотной комнаты в конце коридора, а сухой песок из Сахары, или даже расплавленный сахар. Лёгкие словно обожжены изнутри, горло содрано от сдерживаемых слёз.
Мальчики не плачут.
Уэт не мальчик, но лучше от этого не становится. Она, как никто другой знает, что дети наркодилеров тоже не плачут. Можно шипеть в подушку, можно прокусить фалангу пальца насквозь, но плакать — нет. Поэтому подросток упрямо сглатывает болезненный ком и прикрывает глаза — вот-вот хлынут слезы.
Нельзя.
Нельзя — похоже это слово стало первым у ребёнка. Самым часто произносимым в том месте, где она выросла. Грубое, краткое, отрезанное «нельзя», каждый раз режет уши, сердце, душу. Как вытянуть из потока слов «можно», Сакиро не знает. Она знает, где подросткам могут продать алкоголь, знает, где прятаться от отца, знает, что нужно делать, когда Микагэ просит её помочь, но как услышать от «них» слово «можно», она не знает.
Стиснув зубы так, что челюсть заныла, Уэт отталкивается от дверцы пожилого шкафа, дабы ровно встать, сердце продолжает наращивать темп, не давая выдохнуть.
Ненавижу.
Сакиро ненавидит этот мир, мир, в который попала не по своей воле и точно уж не по воле родителей. Сколько раз она слышала, что являлась не запланированным ребенком, оказалось, у той биологический матери не хватило денег на аборт, так что Сакиро с ними и они терпят её вот уже 14 лет.
Девчонка ненавидит ту жизнь, которую должна влачить. Она не хочет здесь находиться, не хочет просыпаться по утрам, придумывать, где спрятаться от пьяного, разъяренного отца, ложиться на холодный сырой матрас, из которого торчат пружины и желать самой себе спокойной ночи, она тоже не хочет.
Хочется исчезнуть. Хочется, что бы ты просто мирно растворился, перестать уже мучаться от проблем и забот, просто, тупо сдохнуть. Но нельзя позволить другим убить тебя. Это Саки решила точно. Она хоть и ненавидит свою жизнь и себя, но всё равно, только она может распоряжаться своим жалким тельцем, да и силы, что застряли в нём, тоже не придают надежды на то, что их из неё не выкачают, когда она умрёт.
Но сдохнуть то всё равно хочется.
Подумать только, раз — и ты уже не страдаешь, раз — и все проблемы исчезают так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь. Это слишком заманчиво, что бы отказаться. Ведь, по сути, у тебя больше не будет панических атак, ничего никогда не будет болеть
У Уэт дрожат коленки, когда она на носочках пробирается мимо
их комнаты. Она невольно сглатывает, но продолжает первоначальный путь, главное дойти до школы раньше, чем само учреждение откроют для учителей.
Уэт прихватила с собой собачий поводок —
а зачем они Рекса усыпили? — и вышла на холодный воздух. Голова продолжала болеть, на веки давило жаром, фигурку девчонки качало на ветру, её крупно знобило, острые коленки не гнулись, руки с красным поводком прижаты к груди, пытаясь хоть так согреть заледеневшие покрасневшие пальцы.
Зашибись прекрасно.
Левая рука продолжала зудеть, словно по ней водили наждачкой, Уэт сжимала зубы, ускоряя неверные шаги, вдалеке показалось неприглядное здание школы. Тёмные окна глухо смотрели на подкрадывающегося к ним подростка. Сакиро сглотнула, саданув по горлу комком невыплаканных слёз и осторожно пробралась через не закрытую сторожку в школу.
В здании было теплее, чем на хмурой проклятой улице, но всё равно судороги то и дело пробегались по худым плечам, сводя лопатки воедино, у девчонки периодически двоилось в глазах, веки жутко болели, так как плакать хотелось на максимуме. Рыдать, кричать в голос, или хотя бы, самую малость, просто поплакать в рукав,
может стало бы легче.
Нельзя. Упрямо сжимает онемевшие пальцы и продолжает шагать в спортивный зал, тугая дверь, которого блестит в конце полутёмного пустынного коридора. А сколько раз девчонка проходила здесь, плетясь в конце класса на физику, что всегда ставили после физры? На секунду послышалось, что внутри зала раздался резиновый звук удара мячом об пол и свисток тренера, но это только показалось.
Сакиро плечом толкает высокую дверь, покрепче сжимая поддельную кожу ошейника в руках. Заходит, слыша гулкое эхо своих тихих шагов. Такая маленькая, крохотная по сравнению с огромным, вытянувшимся на 3 этажа залом, шведские стенки, козёл, беговые дорожки в углу — всё смотрит на неё хмуро, бросая в дрожь.
Сейчас всё к чертям кончится.
Говорят, перед смертью не надышишься.
Не правда. Уже надышалась сполна. Кислород в зале пропах резиновыми боксёрскими грушами, деревянными скамеечками в углу, теннисной сеткой. Хочется побыстрее закончить. Дрожь по всему телу прошлась волной цунами и вдруг успокоилась, оставляя мерзкое покалывание в кончиках пальцев рук и ног. По голове ударило молотом. Уэт повело в сторону, но она заставила себя встать ровно.
Она всегда относилась к физкультуре лучше, чем к другим урокам. Там не видно твоих слабостей, у тебя не дрожит голос, когда отвечаешь в тишине класса, не путаешь иероглифы, не забываешь теоремы.
Здесь лучше. Тут можно показать, чему тебя научила улица, чего ты набрался от известных дурной славой вёртких мошенников, что практически ночуют у «них», питаясь продаваемыми наркотиками. Можно похвастаться новым приёмом удара с ноги, который выучен благодаря Микагэ. А ещё, все увидят прыжок с сальто назад,
спасибо Отохико*.
И вот теперь Сакиро стоит в таком приятном месте, наполненном такими приятными воспоминаниями, что совершить такое приятное дело.
Покончить с собой. Это всегда приятно, когда понимаешь, что осталось чуть-чуть. Осталось чуть-чуть до конца урока — сердце радуется, осталось чуть-чуть доехать до дома, после долгой поездки, осталось чуть-чуть минут этой жизни, и ты уже не существуешь.
Но везде есть ложка дёгтя — в конце урока впихивают самостоятельную работу, в конце пути вдруг пробка на полтора часа, а в конце жизни — смертельно болезненный уход из неё. Но ничего, мы же сильные!
Мальчики не плачут, а дети наркодилеров и подавно.
Уэт расправила поводок в руках, тот был с отпечатками в тех местах, где его сжимала Саки. Поводок стукнулся железным концом об пол, согнувшись, как змея извивался в воздухе, пока подросток лез по шведской стенке наверх.
Ещё не много, и заледеневшие пальцы сорвутся, но Уэт сжимает зубы, из глаз снова хотят прыснуть слёзы, но она не плачет.
Нельзя. Тяжело дыша, она подбирается к турнику и крепким морским узлом (Спасибо, Отохико!) завязывает поводок за конец с отверстиями, сердце бешено стучится в грудную клетку, призывая к благоразумию, но хрен вам, знаете ли. Достало уже.
Вдруг, всё становится таким
живым. Таким настоящим. Осязаемым. Биение того же сердца. Пульс в венах. Стук в голове. Кожа пальцев стала такой чувствительной. Наверное, это нормально, нормально, когда перед тем, как откуда-то уйти навсегда, ты стараешься запомнить каждую детальку. Становится обидно, что ты так много не повидал здесь, не так много запомнил, не так много сделал.
Быстрее. Надо быстрее! Уэт понимает это лучше других, она хочет поскорее избавиться от всех этих чувств и эмоций, которые давят сверху слишком тяжёлым комом. Сами же понимаете, стоит покончить с собой и ты тотчас обретаешь покой.
Пальцы не много дрожат, когда она спускается на несколько ступенек ниже, оказавшись напротив другого конца поводка — с блестящей застёжкой, что так и приглашала к суициду.
Не надо обладать особым познанием, как завязать удушку, если есть ошейник. Просто вставляешь шлейку в железное кольцо-застёжку и петля готова. Такая петля затянется лучше любой другой.
Сакиро не эгоистка, коими окрещают суицидников, ведь никто не будет скорбеть по ней. Никому не будет дела до подростка, повесившегося в спортивном зале на собачьем ошейнике. Никто не будет с болью помнить о ней, никто не придёт плакать на могилу, никто не впадёт в депрессию из-за неё. Она никому не принесёт проблем, наоборот, избавит «их» от лишних проблем.
Они лишь пожмут плечами и выпьют за успешное спасение от своей не запланированной дочери. Ну пошумят об этом газетёнки с неделю, покачают головой учителя, и забудут.
Уэт тянется худыми ручонками к петле, почти падая вперёд, но всё же устояла. Ещё не хватало упасть, тогда она не встанет. Не сможет, так как сил еле еле хватает, что бы подтащить петлю к себе.
Первый суицид — как первый раз. У Сакиро хоть и проскальзывали такие мыслишки ещё давно — она только сейчас смогла воплотить давнюю мечту в жизнь. Вроде и переломного момента не наблюдалось, она вдруг просто поняла, что дальше ей здесь находиться бессмысленно. Привычные крики и удары от отца стали чем-то из ряда вон выходящим, таким, что хотелось волком выть.
Хватит, с неё хватит.
Это же не трусливое бегство? Она же не глупо бежит от проблем, поджав хвост? Или… Нет, никто на неё не влиял и не давил, она самостоятельно пришла к такому решению! И некого будет винить в этом, разве что «их» не много, и Микагэ, он забыл дать ей шоколадных зайчиков. Она даже на медвежат была согласна,
хотя зайчики вкуснее, а он забыл.
Может музыку включить? Весёлую какую-нибудь… Желательно минут на 5, дабы полностью успеть умереть именно под жизнерадостный мотивчик.
Жизнерадостный. Как иронично. Но у Уэт нет с собой даже телефона, не то что бы плеера. Ну ничего, и так не плохо.
За высокими окнами зала расползался рассвет. Сколько сейчас, 4, 5 утра? Плевать. Но надо бы запомнить, хотя для чего собственно. Сакиро накидывает на голову петлю, та послушно скользит по волосам к шее, у Уэт вот-вот разорвётся сердце от страха.
Нет мыла. А масло лучше скользит, это факт, а ещё масло горит хорошо, это тоже факт. Может, надо открыть рубрику интересных, рандомных фактов?
А может самосожжение надо было? Масло же дома было. А может, надо было и повеситься и поджечься? Тогда бы поводок сгорел. Ну тогда бы, придушенная, упала в огонь. А вот все-таки, по маслу скользит лучше, чем по мылу, да у меня и его нет. Ну ничего, сплошная импровизация!
Сакиро знает — без мыла или масла будет больнее, но её это не останавливает. Слишком маленькая проблема, что бы отговорить от прощания с жизнью.
Ничтожная.
Последний раз вдыхает — лёгкие послушно расправляются, жмут на рёбра, от чего у подростка дрогнули колени — организм вдруг стал таким родным, таким покорным, жалко его убивать,
но не себя.
Шаг всегда даётся сложнее всего. Легче уж с эскалатора шагнуть раньше времени, что бы тебя «засосало» внутрь, как пугали в детстве, чем шагнуть со стенки вниз. А ведь до сих пор страшно на эскалаторе, вдруг зажуёт штанину и утащит за собой? А если утащит, то тебя раздробит и ты умрёшь.
Точно.
Столько разных вариантов суицида, что становится обидно, что ты можешь использовать только один.
Обидно.
Ну, а что ты хотела от лимита? Он на то и
лимит, что не бесконечен, и на данный момент лимит — всего один способ выхода из жизни, всего одна дверь поможет выйти, хотя ещё все те миллионы тоже ведут в одно и тоже место — в никуда.
Уэт крепится, сжимает трепещущее сознание в кулак, не раскисать!
А это наверное температура. От всего тела идёт жар, петля поводка уже давит на шею, ледяной металл впивается в кожу, жмёт на сонную артерию.
Последний вдох был —
тот же лимит на то и не бесконечен! Уэт всё же аккуратно, незаметно вдыхает воздух — такой приятный — тянуть уже нет смысла, особенно, когда в висок ударяет новая волна головной боли.
К чёрту!
Мальчики не могут плакать, а Сакиро может! Она не мальчик!
С глухим всхлипом, подросток оступается на деревянной ступеньке стенки и срывается вниз. Под ней ещё около двух метров, ноги в нелепых кроссовках качаются в воздухе, пропитанном запахом покрашенных стен, деревянных скамеечек, резиновых мячей в сетке.
***
Живая. Дышит. Сердце бьётся в грудной клетке. Пульс в венах. Свет перед глазами.
Какого чёрта?
Не зря физрук пришёл на час раньше нужного, словно неведомая сила тащила его в свой маленький кабинет около зала. Не зря пожилой мужчина так спешил по пустынным улицам, прижимая к груди свой портфельчик с одеждой тренера. Не зря он подрагивающими от холода руками так поспешно открыл свой кабинет и прошёл через него в зал.
Человеку часто бывает страшно. Иногда очень страшно. Иногда его парализует от страха. Иногда он в ужасе настолько, что теряет голос. А некоторые седеют. От ужаса. От того чувства, когда сердце в груди перестает стучать и кровь стынет.
У тренера поседели виски. Короткие волосы словно облили серебренной краской. Из жилистых, пожилых рук выпали ключи, гулко ударившись об пол. В углу, на шведской стенке качалось чьё-то тело. За шею. На верёвке
.
Оказывается, не все взрослые такие же, как и «они».
Уэт не хочет. Не хочет открывать глаза. Не хочет дышать. Не хочет, что бы гребаное сердце стучало. Чтобы тупой пульс напоминал о себе в венах. Лёгкие вдруг бунтуют и против воли подростка наполняются кислородом. Саки хочет выплюнуть этот идиотский воздух. Она не хочет жить. Вас за ногу, нет!
Нет-нет-нет, только не это! У девчонки учащается пульс и голова снова болит. Я против! НЕТ! Было же так хорошо! Так спокойно! Не хочу!
Левая рука опять зудит.
Чёрт… Я против, чёрт возьми, нет!
Чувства возвращаются. Снова ощущение голода, ощущение головной боли. Ощущение, что ты, блин, опять живёшь!
Всё очень-очень плохо.
