Пропогейник

Привкус металла во рту, что дальше?       Антон чувствует, что силы покидают его, причём навсегда; размыкает глаза, всматриваясь в высокие деревья, обдумывая насколько смазано они выглядят, то ли от того, что пуля вошедшая в тело, словно въедается дальше в плоть, то ли от того с какой скоростью Эд пытается вести машину, не обращая внимания ни на что вокруг.       Довыёбывался Шастун? Такого конца для себя хотел? Жалеть, пожалуй, уже поздно, как и что-то испралять. Прикрыв глаза его отбрасывает назад в прошлое, в воспоминания, он улыбается, видя как:       Сбежав из дома, уже не чувствует себя птичкой в клетке, в которую то и дело все тычат пальцем, да выпускают на волю лишь по прихоти хозяев.       Он идёт по аллее и вдыхает свежий ноябрьский воздух, рассматривая прохожих, и думает, как же всё-таки хорошо быть свободным, что больше его никто не сдерживает, а точнее удерживает.       Только вот одно: своих сбережений, что он успел прихватить из дома, не хватит надолго, чтобы где-то задержаться — а ещё тщательно скрываться чтобы предки не нашли — поэтому придётся искать работу. Скоро зима, и Шастун именно сейчас решил больше не терпеть издевательство от своих родителей и брата. Не вовремя, точнее и не скажешь.       Незаметным он не останется — как только его найдут, сбежать повторно не получится — но Шасту хотя бы день побыть самостоятельным, далёким от контроля и побоев.       Пройдя ещё немного он остановился, заметив яркую вывеску, читая название бара, и решается зайти, но тут, делая шаг он чувствует руку на своём плече, которая тянет его. Антон неуклюже пятится назад, разворачиваясь, устремляя свой удивлённый взгляд на худощавого парня, который как-то по-доброму скалится на него.       — Ты что здесь делаешь? — Спрашивает парень, поддаваясь вперёд к лицу Шастуну, он целует его, прижимаясь ближе, затем медленно отстраняется и смотрит в зелёные глаза полные ахуя, — разве ты не должен был уехать за город с родителями?       Антон стоит на месте как вкопанный: смотрит на этого парня, который в наглую его отчитывает — да ещё и целует — и никак не может понять где они могли раньше видеться, и что это только что было. На ум первым делом приходит мысль о его брате-близнеце, который то и дело заводит себе новых парней; Шастун уже даже ленится запоминать каждого. А этот, что стоит перед ним, наверняка новая игрушка Артёма.       — Ты меня с кем-то путаешь, — отнекивается Шастун и отходит чуть назад, выставляя руки в защитном жесте, — а точнее с Артёмом.       — Тём, ты что опять принял что-то? — Парень подходит ближе, подкидывает брови вверх, и пытается рассмотреть зрачки Антона, — это я — Эд, сколько ты принял, и можно мне того же?       — Я Антон, — холодно отвечает Шастун, смотря на то, как меняется выражение его лица на более задумчиво-суровое, — Артём мой брат-близнец, и судя по всему он тебе не говорил обо мне? — Шаст подкатывает глаза, — Меня так заебало это существование невидимки. Его признают все — а я в тени.       — Опять твои игры? — Эд начинает хватать Шастуна за куртку и кричать, срывая голос, привлекая внимание прохожих, — долго ты надо мной будешь издеваться?       — Но я правда не Артём, — также безразлично отвечает Антон, оттягивая его руки от своей куртки, — могу наши общие фотографии показать или свой паспорт, пусть это и так себе доказательства для двадцать первого века.       — Какая-то хуйня, — топчется на месте Эд, держась за голову: Артём тот ещё пранкер, и никогда не упустит возможности поиздеваться над ним, но это, блять, что-то из ряда вон безумное, — у меня нет доверия ни к кому, и ни к чему, но если ты и правда не Артём, то извини.       — Я понимаю, но и в то же время никогда не был в такой ситуации, — наконец-то улыбается Шастун, — нас если и путали, то только в детстве, а сейчас мы нигде вместе не появляемся.       — В общем, я засомневался потому что взгляд у тебя добрый, а Артём на это не способен, даже если постарается для своей выгоды, чтобы разыграть какой-нибудь спектакль, — Эд всматривается в его лицо и кивает головой, — ну да-а, — медленно тянет парень, — у Артёма взгляд суки.       — Он такой, да, отчасти поэтому я и ушёл из дома, — Антон не замечает как разговорился, но ему для внутреннего покоя это было необходимо, — у меня нет никаких сил больше это терпеть.       — Что именно? — Вопрошает Эд, с тем же нескрываемым интересом рассматривая Антона.       — Перед тем, как ты схватил меня, я хотел зайти в бар, — Антон начинает обхватывать себя руками и качаться из стороны в сторону, ветер становится сильнее и он морщится от него, — может зайдём?       — Пожалуй, я бы нахуярился, после того, что узнал, — соглашается парень, следуя в бар за Шастуном.

***

      Антон приходит в сознание и первым делом выискивает лицо Эда, успокаивается, когда видит, что он рядом. Такой обеспокоенный, внимательно следящий за дорогой, и Шастун думает, что ему бы сейчас пыхнуть дури для спокойствия.       — Не смей умирать, слышишь? — Эд уже кричит, следом включив громко музыку, чтобы долбила по ушам, не позволив отключиться, — не вырубайся, Антон!       — Привкус металла во рту, — хрипит Антон, зажимая место пулевого ранения, — кажется, я сейчас сдохну, — он кашляет и вопит на всю машину: Эд только изредка обеспокоено всхлипывает, материт, что едет так долго и посматривает на Шаста, оценивая состояние.       — Я тебе сдохну, блять, — он мчит на всех парах, игнорируя, что творится вокруг, — мы скоро приедем, потерпи.       — Мне кажется я сейчас вырублюсь, — Антон прикрывает глаза, бормочет себе под нос что-то невнятное.       — Прости, что так вышло, — всхлипывает Эд, удерживая руль крепко; его руки дрожат, глаза держатся, чтобы не пролить слёзы, а голова уже не соображает, — мой брат о тебе позаботится.       — Ты бросишь меня? — Антон начинает ёрзать на месте, практически стекает с кресла, — а твой брат будет моим ебанным охраником? Ты ведь знаешь это бесполезно, они придут за мной.       — Я приду за ними первым, — Эд сворачивает к тому самому месту, где надеется получить помощь, — и постараюсь вернуться к тебе живым.       — Ну ты и хуйло, Эд, — до боли смеясь, говорит Шастун, — если я не сдохну, то тоже буду ждать тебя.       — Еблан, — он останавливает машину и тянется к Антону, жадно целуя, пытаясь не думать, что это их последний поцелуй, — всё у нас будет хорошо.

***

      — Преподобный, — запыханная монахиня, врывается без стука в кабинет, отвлекает мужчину, звонким голосом.       — Слушаю вас, сестра, — мужчина отбрасывает свой взгляд от стопки бумаг, обращая внимание на девушку.       — Он вновь пришёл, — с паникой в голосе заявляет она, подпрыгивая на месте,— и теперь колотит по дверям, чтобы его впустили.       — Что опять стряслось? — он стучит кулаком по столу, повышая голос, — видимо, не завязал свои преступные дела, его только могила исправит.       Для любого священника, последняя фраза должна звучать абсурдно, но в Арсении до последнего теплится где-то в груди своя вера, что на счёт этого он прав. Исходя из фактов, конечно же. Не каждого можно спасти: сколько не обнажай душу — глаза монстры, могут перевести взгляд вниз на руки, которые задушат за слабость предоставленного тепла.       — Что делать? Ведь не уйдёт, — тяжко вздыхает девушка, — он как пришёл, я сразу к вам.       — Придумаем сейчас, — мужчина встаёт, упираясь руками в стол, — сестра Оксана, подайте мне трость.       — Конечно, — Оксана подбирает её в углу комнаты и подаёт Арсению.       Они идут по огромному коридору; Оксана за ним едва поспевает. Мужчина настроен серьёзно: смотрит вперёд, делая с упорством каждый свой шаг; даже со значительныно тяжёлыми проблемами с ногой, он движется быстрее молодой монахини. Спускаясь по ступенькам, вниз, к входной двери, он уже слышит настойчиный стук, который сразу же раздражает.       — Наркоман несчастный, — устало говорит Попов подходя к двери, — убирайся из храма божьего, грешник.       Сам кривится от сказанного, но ничего с собой поделать не может — приходится соответствовать образу идеала, хотя по прошлому так не скажешь. Но у него ещё куча масок в запасе — если надо на каждый день.       — Арсений! — Кричит парень, начиная дубасить по двери уже кулаком, — открой, здесь мой раненный приятель.       — Я не помогаю наркоманам, а точнее не помогаю больше тебе, — с призрением отвечает тот и отходит назад, к трясущейся Оксане, — забудь сюда дорогу, Эд, я устал укрывать тебя от проблем.       А сам, мразь, укрылся, думает Эд, но закипеть себе не позволяет: держит Антона, который кричит в бреду — словно в фильме ужасов — его имя, и становится не по себе. Что вдруг, если Арсений ему не откроет и Антон умрёт у него на руках? Он ведь не сможет жить после этого не разъебав тех, кто за этим в ответе, а затем и самого Арсения, что не помог.       И то, что они братья не делает ему скидку на прожить дольше.       — В него стреляли: нужно вытащить пулю, — твердит Эд, не переставая стучать, наплевав на больную руку, — если не откроешь, он умрёт на пороге твоего храма божьего.       — Может он правду говорит, — шепчет Оксана обеспокоено, практически делает шаг вперёд, желая открыть дверь.       — Он лжец, скажет сейчас, что угодно, только бы его укрыли здесь, — безразлично отвечает Арсений, смотря на упорные попытки Эда достучаться.       — Он же ваш брат, преподобный, — жалобно молвит монахиня, прикрывая глаза, складывая руки, как для молитвы.       У Арсения от этих слов, треск по всей грудной клетке разошёлся. И словно в голове пронёсся щелчок: курок возведён, а теперь и выстрел. Ком в горле застрял, заставляя глаза заслезиться, и цепкой хваткой взяться за горло. Смотря с болью на дверь, за которой находится он..       Как же давно Арсений об этом забыл и отпустил Эда. Вычеркнув навсегда, как казалось, из своей жизни, после происшествия со сделкой.       Он проблемный, всегда был и всегда будет, от этого ли не стоит отталкиваться? Взять немного груза проблем на себя, с его плеч.       — По твоему нужно пустить его внутрь? — Заикаясь спрашивает тот, оставляя решение за Оксаной, ведь сам мечется: делать это или наплевать. Вновь.       — Ему нужна помощь, — улыбается девушка, решая всё за Арсения, и идёт вперёд уверенным шагом, отпирая засов двери, — входи-т-е.       Эд из последних сил двигает рукой дверь, чтобы та открылась больше, и втаскивает раненого парня, который уже на ногах еле держится; они просто скользят по плитке, кровь льётся ручьём.       Он как может прикрывает живот парня, чтобы всё не вытекло; смотрит растерянно по сторонам, и кажется вот-вот начнёт молиться, переставая быть атеистом до мозга костей.       — Он умирает, — жалобно заявляет Эд, удерживая руку парня, чтобы не свалился, и не важно если до синяков, — помоги.       — Видете, он не соврал, — шипит ему на ухо Оксана, — ещё есть надежда, что он исправится.       — После такого-то? — С удивлением спрашивает Арсений, — вряд-ли.       И поддаётся вперёд, чтобы ухватить парня с другой стороны. Эд очень хилый, и Арсений удивляется как он на ногах стоит до сих пор, удерживая этого великана двухметрового.       — Оксана, приготовь, пожалуйста наверху, всё необходимое для молодого человека, — командует Арсений, одной рукой удерживая парня, а другой свою трость.       Она вежливо кивает и поднимается вверх по ступенькам, удерживая края апостольника. Арсений и Эд, удерживая Антона, плетутся следом.       — Спасибо тебе, — хрипло благодарит Эд, обеспокоено следя за состоянием парня, — Антон, держись, — молит тот и старается быстрее справится со ступеньками.       — Ты ведь знаешь, что тебе здесь не рады, — сквозь зубы говорит Арсений, поднимаясь вверх с болью, стараясь не сильно наступать на больную ногу.       — Знаю, — с горечью отвечает Эд, отворачивая лицо чтобы не было видно слёз, — но тут такое произошло..       — Как и всегда, — с пустым взглядом цедит Арсений, радуясь, что ступеньки наконец-то закончились, — лучше помолчи, пока я всё не решу.       Они проходят в комнату, где Оксана всё подготовила. Арсений отпускает парня и подходит к инструментам, разглядывая, отмечая для себя, всё ли на месте. Эд же, справляется сам: укладывает Антона на кровать, слушая его сбивчивое дыхание. Он ещё в сознании, и Эд бьёт его по щекам, чтобы тот не отключался.       — Ты мне нужен, слышишь?       Плевать уже на слёзы, они стекают прямо Антону на лицо, и тот что-то шипит Эду в ответ, стараясь улыбнуться, только вот хреново выходило; возможно это было выражение боли: Эд так и не разобрал.       — Отойди, — рявкнул Арсений, прогоняя Эда в сторону, — посмотрим, что тут.       Кровать, к его радости низкая, что позволит не удерживаться на месте с тростью, а просто присесть. Он спускается на колени вниз, разрезает парню футболку ножницами, осматривая пулевое ранение.       — Повезло твоему дружку, — констатирует Попов, довольно качая головой, — жить будет; сейчас нужно вколоть обезболивающее, вытащить пулю, зашить, прикрепить пластырь и порядок.       Эд вздыхает с облегчением, слыша, что Шаст не умрёт; вытирает слёзы, кровь и пот с лица, наконец неловко улыбается, дрожащими губами. Он уже на грани и готов биться в истерике, но держится потому что знает — Антон сильный.       Парень всё-таки отключается, чем пугает Эда, но Арсений успокаивает, и ругается, чтобы тот не подходил каждую секунду смотреть, что с ним.       Оксана вкалывает обезболивающее Антону и смотрит за тем как Арсений с осторожностью вытаскивает пулю пинцетом, обрабатывая при этом рану. Затем принимается зашивать, делая несколько швов на белоснежном теле и прикрепляет пластырь для ран.       — Это, конечно, хорошо, что я смог помочь, но ему нужно в больницу, — высокомерно заявляет Попов, разрезая футболку парня до конца, и кидает на пол кровавую тряпку, вытирая влажным полотенцем кровь по телу, — я не врач, Эдуард, а значит наверняка не смогу точно сказать, не случится ли у него внутреннее кровотечение или любая другая штука с заражением крови.       — Нельзя ему в больницу, — шёпотом возражает Эд и присаживатся рядом с Арсом, — там нас первым делом будут искать.       — А здесь нет? — Перебивает Арс, возмущённо смотря на него, отвлекаясь от Антона, — они и про меня знают, забыл?       — Знаю, — хватаясь за его руку, говорит Эд, — но здесь, действительно безопосно, у тебя есть Бог, он ведь помогает нуждающимся?       — Не думаю, что здесь даже Бог поможет, — Арсений вырывает свою руку и поднимается с места, — с теми людьми, с которыми ты связался — этот храм рассыпится как карточный домик. Не устоит.       — Я знал, что только ты поможешь, — всхлипывает Эд, трогая лоб Антона — не горит, а значит ему немного легче.       — Когда-то не смогу, — понижает голос Арсений, — Оксан, прибери здесь и можешь быть свободна.       — Хорошо, преподобный, — слушается девушка и собирает здесь всё, оставляя братьев наедине с лежащим Антоном.       — Думаю, это последнее, что я попрошу, Арсений, — Эд целует Антона в лоб, и засовывает ему в джинсы свой пистолет, хоть для какой-то защиты, и поднимается с места, подходя к Попову, — позаботься о нём, он дорог моему сердцу, — поворачивает голову на спящего и улыбается.       — А ты? — Внутри опять что-то ломается и он с трудом спрашивает, заведя за спину дрожащие руки.       — У меня осталось пару незаконченных дел, и скажу честно — не думаю, что вернусь,— он подходит и тянет руки к Арсению, тот нервно кивает, отводит взгляд, обнимая первым, — а ты нужен ему, он не плохой, не думай об этом, Антон из-за меня в это ввязался.       — Когда тебя убьют, как мне жить? — С едкой болью внутри спрашивает он, обнимая брата до хруста костей.       — Как и раньше жил, — задыхаясь от слёз выпаливает Эд, прижимая Арса ближе к себе, — прости за всю ту хуйню, что с тобой произошла из-за меня.       — Я не простил себя, что помочь тебе вовремя не смог, — когда плачет близкий, самому трудно сдержаться, но Арсений терпел как мог, кусая свои губы, да фокусируя взгляд на лежащем Антоне.       — Сам виноват, — заявляет Эд, отпуская его из объятий, вытирая мокрые щёки, — значит и решать должен самостоятельно.       — Не уходи, — сипло говорит Арсений, протягивая руку, чтобы ухватить его.       — Нужно убить пару придурков, — усмехаясь, шмыгает носом Эд и отходит назад, смотря то на Антона, то на Арсения, — я люблю вас, — он машет рукой, открывая со скрипом дверь и морщится от звука, — храни вас Бог: в последний раз, я могу позволить себе это сказать.       — Придурок это ты, — шутливо отвечает Арсений, но следом за братом не идёт.       Он присаживается на край стола, тяжко вздыхая — не заплакал, но в душе дыра, и когда он осознает до конца, что живым Эда больше не увидит — будет худо.       Он ведь точно умрёт; возможно десяток людей на одного хилого Эда: справится? Точно нет, кроме одной его черты — хитрости, и на ней вполне себе можно было выехать.