Соткан из отвергаемых истин

часть третья КРАХ pov Алина

– Отрадно видеть вас вновь, упрямая Алина, – голос глубокий, но лишённый изъянов, в чём не сыщешь хрипоты или дрожи. Пред ними высится, верно, каменный лабиринт, с полочек которого торчат свитки, а где-то выставлены глиняные таблички и блестят корешки книг. Но взгляд не ускользает от мужчины, что держит в ладонях ветхий свёрток пергамента, неспешно откладывая тот к одному из собраний в ближайшем шкафу. По широкой груди человека и его поясу, поверх свободной рубахи плотно сидит тёмно-синий жилет, что выделяет силу и видимую тяжесть рук, вычерчивает крепкую фигуру. – И видеть иначе, нежели присуще людям. Не «ходящей в боли». – Здравоу, – выговаривает Дарклинг, не оборачиваясь и ступая по утопающему в тенях коридору, строящемуся над ним полными старинных знаний стенами. Адриан дремлет на плече родителя. Слово звучит исправлением или смутной подсказкой к более правильному изречению, но господин пред Алиной не удостаивает его и толикой внимания. – Мы уже встречались, – выдыхает девушка, подходя немногим ближе. Ведомая невидимыми нитями, что переплетаются в ладонях. Всё в человеке напротив точно лишено цвета. Кожа, на которой легко различить рисунок вен. Завитки волос и взгляд. Картина настолько неестественна, что в лучах Люмии может показаться, будто чужой образ светится, являя нечеловеческий, но прекрасный облик. – Разумеется. Пути древних всегда пересекаются, – за тенью изречённого Старкова мысленно проговаривает нелестное слово вновь. «Древних». Она старается напомнить себе о том, что Багра никогда не оглашала его гибель, скорее, отрицала её. Но в тот же час не сбежать от ужасающего знания, что человек напротив вполне мог издавна шагнуть за тысячу лет. Человек ли? Рука мужчины склоняется в сторону Дарклинга, с выражением чего он мог бы отгонять от себя надоедливое насекомое. – Особенно если некто из-за вашей участи считает уместным нарушать мой порядок. – Вы первый из Морозовых, – смелее выговаривает Алина. Серый, заточённый в вечности взгляд останавливается на ней. – Илья. – В миру. – Это место.., – заклинательница не соберёт силу, чтобы описать величину увиденного каньона или осмотреть кварц стен, высокие невообразимой красоты своды представшего зала. Чужая сила, окутывающая её с головы до пят, верится, способна раздавить, но девушка не спешит о том заботиться в чрезмерном воодушевлении. Или это неизбежные отголоски безумия, следующего неотъемлемо за первым из святых, мастером и кузнецом. – Оно создано вами? – Нет, но я нахожу его занятным, – иные не назовут выражение на лике Ильи улыбкой. Эта вычерченная способность нечто чувствовать словно поддельная, явленная с одной целью, чтобы им – детям, было понятнее. – Пристанище было построено человеком, которого вы зовёте святым Эгмондом. Возведя на севере неприступный замок, он восхищался своим творением. Но чувства, которые вы сочли бы за вину, его выжигали. Поэтому он ушёл под землю со своими учениками и сотворил противоположность деянию, чтобы дать людям нечто взамен на их страдания. – Эгмонд никогда не жалел о Ледовом дворе, – выделяет Дарклинг, стоя на расстоянии десятка шагов от них. Его пальцы ведут по корешкам книг над головой. – Мастерам не пристало «жалеть» о своих лучших творениях, дитя, – обращается к нему Илья, словно к несносному мальчишке, отчего сам Еретик вдруг улыбается, негласно соглашаясь. Трудно различить, что есть в том, как сам «родитель» фамилии рассматривает своего внука и правнука. Свою кровь. Словно собственные гениальные труды. Или таковые и есть? – Вы желали говорить со мной? – вопрошает Старкова, ставя голос ровнее. Плечи подёргиваются от воспоминаний о Багре. Сколько раз она давала ей подсказку и тыкала носом в правду? В речах о Жар-птице, скверне или ничегоях – в них всегда звучала эта правда, что казалась излишне сказочной. Но легенды ныне обращаются отвергаемыми истинами. Кто ещё мог обучить Дарклинга владению чёрным искусством, если не сам отец губительного мастерства? – Увидеть, – Алина не может разобрать, укалывает ли её это слово. – Наш маленький мир скуп на уникальные создания. Но иногда природа рождает нечто воистину удивительное. Губительное не в меньшей мере, – звучит с толикой восхищения пред разрушительной силой, – и от того творение становится лишь красивее. – У вашего рода весьма скверные понятия о красоте.       Стоит рассудить, девушка выглядит подлинно обескураженной, когда Дарклинг предлагает ей уйти, не имея большего расположения к заботе о чужих желаниях на втором тысячелетии жизни. Заклинательнице хочется спросить о столь многом – о скверне, об истории, об усилителях, о силе, обо всём проклятом семействе, о... Илья говорит, ей не составит труда разыскать творца в этих пещерах до тех пор, пока горы не сдвинутся с места. Но с человеком фамилии Морозовых эти слова звучат редкостно неубедительно. Потому что, не приходится сомневаться, им подвластно перенести не одни горы, но и целые города. Дарклинг не располагает часом, чтобы составлять компанию их беседам. Алина же обладает достаточной дерзостью, чтобы не заботиться о его неудобствах, но если она позволит ему уйти одному, то останется в этих местах без пищи и пути к тёплой обители. И кто вовсе наделён даром заверить, что Костяной кузнец сочтёт важным молвить с ней о всех дрянных понятиях? Его дочь скорее поколотит палкой, чем обронит неугодное слово. Его внук в другой час не расщедрится на правду. Не от того ли хочется уповать, что с Ильёй повезёт больше? Едва ли ему самому хоть малое известно о святой праведности.

•

      Первым знанием о жизни в Малом городе становится то, что его усатые четвероногие жители следуют за Алиной повсюду. Вернее, она замечает их у себя под ногами, когда они небольшой процессией возвращаются к ущелью и идут вдоль каньона. Белый кот с вытянутой мордой и большими ушами виляет между сапогами, ударяя длинным хвостом по одеждам. Другой едва не сбивает девушку с ног, походя в размерах на некоторых охотничьих псов, которых держат при дворе. Его длинная, грязного окраса серая шерсть топорщится в разные стороны, а серьёзная морда тычется в штанины Адриана. Как рассказывают, решение завезти в сказочное поселение животных было принято с первыми людьми, избравшими жизнь здесь. Коты наиболее легко приспосабливаются к жизни под землёй, выводят людей из пещер, отпугивают грызунов и поддерживаю душевный покой местных обитателей. Ребёнок говорит, они составляют компанию тем, кто вынужден проводить ночи в одиночестве. Алина сперва не внимает этим словам. Перебрасывая взгляд через пропасть, она с трудом может представить, что часом или двумя ранее они стояли по другую сторону. Внутренняя стена расщелины вблизи предстаёт с бóльшим величием. Мягкие, точно живые тонкие линии камня складываются в завитки и переплетения арок, что бегут над их головами. Тонкие колонны серых мостов походят на ветви деревьев и чудом своего существования зазывают сделать шаг ближе, пройти по ним, оглядеть Малый город целиком. Близ угловатых изгибов лестниц девушка нередко замечает гладкие покатые склоны, узкими – непредназначенными для человека, ходами уходящие внутрь скал. Но спросить о том, для чего они предназначены, она не успевает. Внимание скрадывает иное.       Пока они минуют каньон, Старкова подмечает, что оживление на земле – внизу, редеет, а шум заметно стихает. Они прибыли в вечер, а значит, по прошествии времени местные жители уже откланиваются ко сну. Встречающий их проход предстаёт более широким, нежели были остальные. Укрытая тенями сводов Алина часто моргает, холодный искусственный свет жидкого огня щедро утомляет её глаза. Она нередко смотрит по сторонам, отмечая, что так или иначе с ними почти всегда следуют люди, зачастую говоря о своём. Лишь иногда, ступая совсем рядом, они останавливаются, чтобы поприветствовать Дарклинга. Мышцы ног отзываются саднящей болью и напоминанием о величине чудесной крепости. На сколько вёрст простирается Малый город и какую часть массива Сикурзоя занимает? Нестерпимо хочется заполучить карту. Гладящий кожу щёк воздух становится теплее, а впечатление тонет в неизречённых словах, когда они выходят к очередной пропасти, что более не походит на природные росчерки камня. Это гладкая шестигранная котловина, простирающаяся вниз и вверх к куполу. Пусть форма не имеет гладкости, Адриан называет место кольцевой башней. Горло сковывает от высоты, стоит из-за перил выглянуть за край обрыва. Место напоминает сложенную из пчелиных сот трубу, каждая ячейка которой исполнена строем двойных дверей. Свет от строгих подвесных ламп иной – тёплый и масляный в своём цвете. Тени бегут по ступеням лестниц, что двумя прямыми ведут наверх или по другую сторону – проводят к глубине. Они с Дарклингом лишь раз поднимаются выше, останавливаясь у первых деревянных врат, тёмные доски которых расписаны тёмно-зелёными лепестками и образами птиц. Судя о провожающих их взглядах или шепчущихся речах, легко рассудить, что их Тёмный господин – нечастый гость в этой части Малого города.       Следуя безмолвной тенью, в стороне предстаёт, как верится, служанка – темноволосая с полными бледными щеками и робкой улыбкой, чьё лицо выглядит столь юным, что Старкова побоится предполагать, сколько ей лет. На плечах девочки покоится белая рубашонка, отяжелённая знакомым серым сарафаном из плотной шерстяной ткани. В её ладони покачивается кольцо лампы, заполненной золочено багряной жидкостью. Заклинательница не припомнит, чтобы видела хоть раз похожий вид Люмии. Нет сложного в понимании, что за каждыми дверьми скрываются жилые палаты. Алина норовит не выказать растерянности. Как можно спать среди холодного камня? Сердце проваливается от дурного понимания. Стоит сомневаться, что жители подземного города наделены роскошью уединённых спален. Напоминание оборачивается змеиным ядом, что стремительно отравляет мысли. Для заклинательницы солнца здесь нет союзников. Тёмное чувство оборачивается в клубки страха, Дарклинг не ночует здесь, а Адриан, не отпускающий рукав отца, уйдёт с ним. Она не может выказать страх. Но чудовище с высоты своего величия смотрит сквозь. А если не видит, то рассчитывает, как множество других своих ходов. Мальчик у их ног смотрит на родителя умоляюще, так что и не разгадать вовсе, о чём просит его маленькое сердце. И если судить о наморщенном в порыве вредности носе и о том, как ребёнок притопывает ножкой, его спрос разбивается об обелиски чужой непреклонности. – Общество не приходится тебе по душе, Алина? – голос Дарклинга низким шёпотом льнёт к уху, так что девушка ведёт плечом, точно норовя стряхнуть с себя его близость. Даже шквальные, способные красть потоки звука, вероятно, не различат чужую речь. Старкова не стремится оглянуться – подивиться, сколько гришей оставили свои дела, чтобы рассмотреть то, что их господин считает необходимой подобную близость со своей неотвратимой противницей. – Я лишь раздумываю, что окажется сильнее в их головах, праведность или презренные настроения, – держа голос, Алина сосредотачивает взгляд на том, как Адриан робко поднимает руку, выглядывая из-за её ног, чтобы поприветствовать высокого мальчонку в кафтане сердцебитов. Улыбнувшись в ответ, ребёнок неглубоко кланяется, поднимая взгляд к своему властителю и спешит на другую сторону шестиугольника. Дарклинг выпрямляется, слова звучат в полную меру. – Сильнее будет верность знанию – если к этим дверям среди ночи придут с оружием, ты будешь избирать достойную кару. Откажешься, и её изберу я, – он кивает служанке, так что та отступает к расписным вратам, чтобы пройти внутрь. Мужчина складывает руки за спиной, его широкий разворот плеч острит – цепляет понятием, что он здесь власть, и он здесь слово. – Используй следующий день, чтобы узнать о быте. Собраний не будет, – Старкова находит силу вскинуть голову, чтобы со звенящим вопросом взглянуть в глаза чудовища. Не будет, или это в её присутствии не нуждаются? Дарклинг выглядит непотревоженным её подозрением. – Доброй ночи, Алина.       Да будет тьма к ней милостива, сколь бы милости её ни противились. Чужое внимание льётся жидким раскалённым металлом по телу, но, стоит опустить взгляд, чувство смягчается от вида того, как Адриан поднимает большого кота на руки. Кисточки на серых ушах подёргиваются, пушистое тело почти перевешивает мальчика, когда он протягивает животное своей матери, приговаривая пожелание спокойного сна. Кот хрипло и протяжно мяукает, но вцепляется когтями в ткань кафтана на плече заклинательницы, забираясь на грудь. Дарклинг отступает первым. Нетрудно заметить, как сжимается его ладонь, лёгшая на плечо сына. Должно быть, выражение выходит вымученным, но Старкова норовит улыбнуться. Увидятся утром. От бессилия рук, створку ворот удаётся отворить лишь слегка, хоть и двери вблизи не оказываются столь высоки. Алина проскальзывает внутрь, поглаживая спинку мурчащего кота, что мгновенно спрыгивает наземь. На губах застывает неизречённое «чуднó». Она ожидает увидеть иное.       Подошвы сапог утопают в непривычной мягкости, что оборачивается шкурой животного. Если сменить тёмный гладкий камень представлением дворцовых стен, зал обернётся образом скромных покоев. Их освещает заурядная свеча на письменном столе справа. Огонёк трещит, играючи отражаясь на стенах. Девушка не без труда обрывает порыв подойти и коснуться чистых листов пергамента и новых перьев. Стул рядом слегка развёрнут, отчего виднеется обшитая красной тканью, мягкая спинка – на неё уложен ранее изъятый у новой хозяйки плащ. На полу расставлены дорожные сумки, до того оставленные с лошадьми. По левую руку высится шкаф, из-за которого выглядывают углы сложенной ширмы для переодеваний. Подле тех на полу блестит медный таз, а после в углу торчат ручки деревянного ушата. Напротив стоит постель с резным деревянным изголовьем и сундуком, а под её периной поблёскивает ручка ночного кувшина. У ног спального места покоится небольшой столик, сделанный, видится, из кованого железа. На него выставлена незажжённая лампа с Люмией, которую Старкова видела ранее. Кончики пальцев подрагивают, внутри заметно холодно. Девочка — служанка, расправляет складки на постельном белье и мгновенно выпрямляется, учтиво опуская голову и присаживаясь в поклоне, чтобы представиться. Диана. Она кажется отзывчивой. Доброжелательной в широкой мере. Того достаточно, чтобы Алина подавилась желанием подговорить. Она знает, как это будет. Помнит отчётливо. За её неугодные умыслы девочку накажут особенно жестоко. Кот за спиной служанки забирается на только разглаженное покрывало, пока Диана в осторожном жесте указывает на Люмию подле кровати. – Этот жидкий огонь будет согревать вас ночью. Его свечения хватает лишь на половину суток, но он даёт много тепла. Обычно их выносят на свет под конец дня, но.., – девочка грузно пожимает плечами. – Для вас, полагаю, это не будет необходимостью. – Они не опасны? – уточняет Старкова, ступая ближе к железному столику. Записи о подобном веществе помнятся ей неудачными экспериментами и нестабильностью состава. Пальцы теплеют, стоит осторожно коснуться предмета. – Взрыв произойдёт, если вам удастся разбить лампу, но она сделана из стекла и стали гришей. До того подобных происшествий не случалось.       Мгновение из-за глубины и изнуряющего отдаления открытого неба Алина страшится, что солнце не ответит на её зов. Но ладонь заходится мягким свечением, отчего Люмия искрится и обретает яркий желтовато-красный цвет. Клубы тепла заполняют воздух. Заслушиваясь словами Дианы, заклинательница продолжительные минуты стоит, рассматривая заключённое в стекло пламя. Жар кусает её ладони. Эти покои первые после лестницы и стоят на углу, поэтому в них по обыкновению расположены одна-две постели. Люди здесь живут семьями. А одиноких юношей, девушек или детей распределяют по три-четыре, но с тех пор, как для жизни приспособили четвёртую башню, Малый город может позволить кому-то жить отдельно. Значит, таких котловин четыре. Диана говорит, большинство фабрикаторов занимают места в другой стороне. Если Старкова возжелает найти Давида, стоит просить кого-то отвести её к лабораториям и мастерским. Это успокаивает, если о Костюке уведомили даже служанку, позволительно надеяться, что Алина в следующий день увидит его невредимым. Оказывается, ближайшие три кольца, среди которых располагаются её покои, были обжиты первыми, когда здесь начали воссоздавать пристанище для гришей. Они заняты долей равкианской и иноземной знати, высокопоставленными военными и ближайшими союзниками Дарклинга – первыми, кто решился ступить в подземный город. Впору словам об этом Диана отходит к шкафу, Старкова не спешит рассмотреть его наполнение, но пред ней раскладывают несколько незнакомых одежд, разъясняя для чего они нужны. Цвет злой — тёмно-серый, а ткань плотная, но лишённая всяких прикрас. Нижние юбки, рубахи, брюки... Их изготавливают местные швеи. Утверждение не таит иного умысла, предупреждает, что даже в кафтане Алина скоро начнёт замерзать без пригодных тканей. – Как дерево не гниёт здесь? – морщась едва слышно выговаривает девушка. Слова почти шипят от того, что мысок сапога болезненно ударяется о ножку кровати. Под землёй не только холодно, но и до висящей в воздухе тяжести сыро. – Фабрикаторы работают с ним пред тем, как использовать в Малом городе, – неожиданно отзывается Диана, складывая вещи обратно. Старкова полагает, она не обратит внимания на слова, но девочка разговорчива, и пока Алина не знает, как ей стоит беседовать хотя бы с прислугой. То не сплетни в Большом дворце, но и не семейные беседы. – Они усовершенствовали технологию при работе над Бе.., – чужой голос стихает, точно оборванный в своём порыве. – Не говори, – просит заклинательница, за чем звучит непонятливое и растерянное «прошу прощения». Если невысказанное будет требовать её внимания, она спросит о том сама у необходимого человека. Слова не стоят злой судьбы, которая уготовлена за измену. – Если не дозволено, не говори, – девушка поворачивается к служанке, что смотрит на неё юным воодушевлённым взглядом. – Сколько тебе лет? – Шестнадцать, госпожа, – Старкова моргает несколько раз в немом непонимании. Госпожа. «Предательница» или «царская подстилка» более ожидаемы в подобном обществе. Стоит сомневаться, что Дарклинг станет строжить своих людей в распускании языков. – Как давно ты проживаешь в Малом городе? – Диана удивлённо поднимает брови, почтительно складывая руки пред собой, но задетой чужим вниманием не выглядит. Она, нет сомнений, не наделена силами гришей, и несмотря на то, что телом завладевает усталость, Алина желает знать, как живут здесь подобные девочке, что стоит пред ней. Может, скверные мысли навеяны лишь чужой неестественной бледностью кожи. – Более четырёх лет. – Есть ли здесь другие отказники? – О, сполна, – улыбка трогает губы собеседницы. Видится, она догадывается о причинах вопроса. Диана пожимает плечами. – Не столь много, как гришей, но наберётся достаточно. Опричники. Учителя. Учёные. Слуги, доверенные люди своих господ, или те, кому не было куда идти. Дети, у кого не найдётся заступников наверху, – Старкова с сожалением осознаёт, что Малый город в некотором есть один из многих домов для сирот. – По последней причине я здесь. Моя маленькая сестрица – алкем, но батюшка погиб во время Гражданской войны, – напоминание о брани кинжалом вспарывает горло, кровью застывая на губах. Нельзя свыкнуться и с тем, как дети легко говорят о трагедиях. – А матушку разорвали Хергуды, от того мне дали право остаться. В остальных случаях отказникам не позволяют знать об этом месте – слишком большой риск. Многие здесь были бы счастливее, если бы им разрешалось жить полными семьями, – Алина кивает, она может это понять. Упомянутый осторожный подход видится разумным. Но есть в этом знании и доля горечи. Скольким пришлось оставить своих супругов, родителей или близких, чтобы получить неприкосновенность и желанный покой? Следующие слова ранят понятием о подмеченном нездоровом цвете кожи. – Но безопасность – не единственная причина. Мы очень быстро начинаем здесь болеть. Всем полагается хотя бы на несколько часов выходить к солнцу, но иногда и это не спасает. Если бы не алкемы с их изобретениями и целители, отказников здесь было бы и того много меньше. – Какого же население Малого города? – девушка с интересом склоняет голову набок, как могла бы говорить с хорошей подругой. Но надлежит помнить, Жени здесь нет. Лишь враги и отступники составят ей компанию среди ночи и дня. И они исчисляются не сотнями. Тысячами. – Прошу простить, госпожа, – Диана потерянно потупляет взгляд к полам. – Это мне неизвестно. Подобное лучше выспрашивать у правящих господ, – Старкова почти усмехается. Их минувшая небольшая перепалка является славным образом того, как за каждый честный ответ придётся биться. Служанка вдруг обращает внимание на кота, улёгшегося посреди чужой постели. – Если будет так угодно, позвольте кому-то из животины оставаться с вами на ночь. Пещеры, они.., – девочка мгновение молчит, подбирая слова. – Звук распространяется дурным образом. Я тоже проводила здесь первые ночи, и иногда это может сурово изводить, если никого нет рядом. – Ты знаешь многое о науке этого места. – Благодарю, – девочка учтиво склоняет голову. – Я увлекаюсь физикой. Посещаю занятия в свободное время.       Алина признательно кивает, выговаривая ровное «благодарю». За откровение и за доброту. На сердце теплеет от картины того, как рьяно Адриан вручал ей кота. О большем не говорят, и девушка дозволяет себе спросить только о том, как и где она могла бы обмыться. Все старания иссякают в нужде не выказать подлинное изумление, когда Диана говорит, что они посещают бани. Но пока она может набрать ушат горячей воды, а утром покажет, как Старкова могла бы делать это сама. В следующий час оставленная в одиночестве заклинательница складывает дорожные одежды, чтобы обмыться. Тело более не ведёт от холода, воздух вокруг стремительно прогревается. Поверх чистого белья Алина надевает вещи, предложенные ранее. Идея местных одеяний не прельщает, но она не желает мёрзнуть среди ночи. И символика на ткани не обнаруживается. Девушка проверяет наличие кинжала в ножнах плаща и складывает вещь в изголовье постели. Меч подкладывает под перину. Нескончаемые однообразные дни пути косят её ноги множащейся по телу усталостью. Она откидывает покрывала, и рука вздрагивает от дивного чувства. Вокруг холодный камень, но ткани всё ещё мягки. Нелепица. Отчего-то жарко. Люмия неестественно не отбрасывает на стены дрожащие тени и не оставляет во тьме. Потревоженный кот что-то ворчит и, ударяя хвостом, садится у стены, когда Старкова прячется под толщей покрывал. Она тревожно вытаскивает из-под одежд золотую цепочку, на которой покоятся тяжёлое подобие медальона и перстень, что несомненно будет велик для её пальцев. Диск является печатью царского двора, а украшение есть оттиск власти самого Николая – Ланцов передал их ей лично перед отъездом. Символы, способные подтвердить указ монарха не должны покидать дворец или его самого, но на всё воля короля. Каждое из поколений Апратов и лист государственных советников, верится, не найдут упокоения за чертой смерти от того, какую силу ей доверяет Николай.       Облизывающаяся серая морда размером с человеческую ладонь неизменно напоминает о Накошке. О Керамзине. О доме юности. Алина не ощущает холода, одежды чисты и перина мягка. Но тело изнутри выедает иное чувство – мысль, что шепчет надрывно, повторяет снова и снова... Вокруг враги. Чудится, её загоняет к стене стая голодных обезумевших зверей, чьё клацанье зубов звучит у самых ног. Она повторяет себе, что гриши ей не враги, но избавиться от губительного представления не может. Кто ей внушает это? Кто обращает людей полчищем злодеев? Старкова гадает, так в нескончаемой вечности чувствует себя Дарклинг? В постоянной опасности, в гонке со смертью и чужой жадностью до силы. Когда же она перестанет замечать? Остроту лезвий у своего горла, жгучую тяжесть верёвок и смертоносность ядов. Стоит беспорядку раздумий стихнуть, а беспокойному сердцу затеряться в груди, Алина понимает, о чём её предупреждали. Дурной звук. Шаги за вратами в малой мере достигают ушей, но откуда-то доносится несильное постукивание, чей-то неразборчивый перебор речи, нечто ударяется о камень... Может, это вовсе происходит у самой вершины Башни, но эти оттенки человеческой жизни повсюду – сливаются в один бессвязный ком, удушая желанную тишину. Отчего-то кажется, что девушка способна испепелить того, кто посмеет коснуться её сейчас. Она не знает, сумеет ли сомкнуть глаз этой ночью или в каждую из последующих, желает лишь, чтобы утро настало скорее.       Но хуже прочего рвущая грудь потерянность. Что ей делать с этим знанием? Старкова позволяет топчущемуся коту забраться под покрывало, и ложась он занимает всё пространство от её головы до ног. Алина жмурится, кусая губы, но слёзы собираются на глазах, окропляя прохладную ткань под щекой. Знает ли Николай об этом месте? Догадывается ли? Как советница царя она велит себе не забывать, зачем она здесь, и что правильно сделать. Во взглядах Дарклинга сомневаться не приходится, его условие изложено ясно, он не потерпит шпионку-перебежчицу под своим боком. Она верит, что может выиграть эту игру, но какой путь к венцу победы оставляют, если на поле боя выстраиваются всё новые и новые стены, обойти которые задача уже не вдоволь простая? Заклинательница не выбирает между делом и сердцем. Она брошена к распутью между долгом перед своей страной и долгом пред всеми гришами — её народом тоже. Славная речь Ланцова нашёптывает ей пользоваться данным, подобраться ближе, завладеть нуждами и слабостями этих людей. Но Алина знает, каким кровопролитием это может обернуться. Война с Дарклингом будет им стоить не существо одной маленькой святой. Она унесёт с собой все увиденные жизни и тысячи надежд на светлое будущее. Зоя не простит ей молчание. Еретик не поскупится на кары за неугодную речь. Отныне девушка выступает единственным связующим звеном между сторонами нескончаемого сопротивления. Она не знает, настроен ли Дарклинг вершить уговоры или заключать союзы, но Старкова более не видит его у ступеней помоста. Их заклятый враг может играть, способен уступать ради желанной выгоды, но служить другому? Он желает большего для его людей, а достойный мир не построишь под землёй. Заклинатель пойдёт дальше, сомневаться в данном не приходится. И это ужасает.

•

      Золото шпильки утопает в белых прядях, стоит Алине подколоть волосы с боков. Она не станет их прятать, и ссутуленной спины или опущенного взгляда они тоже от неё не дождутся. Посреди ночи тело из сна вырывает всякий звук, и на большее в угоду чужим недружественным настроениям девушка не расщедрится. По раннему утру пережёвывая остатки пищи с дороги и следом отворяя створки шкафа с небольшим зеркалом внутри, она не обнаруживает там ни чёрных, ни иных одежд, которые могли бы быть пошиты на гришу здесь. С трудом удаётся примириться с правдой, что Дарклинг не расщедрился на подобный жест, но спрашивать не приходится. В следующий час после умывания Диана знакомит приставленную к ней госпожу с парой фабрикаторов. Такая, как говорят, сыщется на каждом кольце, чтобы помочь набрать и разогреть воду. Значит, огонь внутри Малого города не разжигают. Старкова гадает, удастся ли ей самой вернуться к главному каньону без сопровождения, но решает не растрачивать час на бестолковые хождения. Если она желает узнать об этом месте больше, лучше разыскать единственного знакомого человека, что не настроен к ней враждебно.       Алина просит Диану подсказать, где можно найти Валерию Румянцеву. Служанка не направляется прочь от Башни, а вместо того ведёт от собственных покоев дальше по кольцу, неуверенно стуча в одни из врат. На дверях вывешен герб семьи. На пороге не находится знакомого лица, вместо того выходит невысокая девочка, что заметно младше Дианы. Её светлые волосы выглядят почти прозрачными и чуть растрёпанными. Старкова отводит взгляд, чтобы не смущать своим вниманием, но болезненность картины впивается ей в кожу, раздирает. Маленькая хозяйка палат напротив одета в широкие штаны, одна часть которых закатана до колена. На её поясе дивно поблёскивает небольшой кинжал, а на спину накинут добротный тулупчик угольного цвета, что отделан овечьим мехом. Часть шеи и щека девочки покрыты рубцами, а одна из рук отсутствует наравне с нижней половиной ноги, из сапога выглядывает деревянный протез. Алина медленно выдыхает, неисправимо солжёт, если скажет, что легко видеть ребёнка таким. Диана улыбчива, но обращается к маленькой хозяйке, как к знатной даме, излагая чужую просьбу. Её скоро отпускают, соглашаясь проводить. Старкова вопросительно поднимает брови, замечая, как рассматривают уже её. – Зачем вам требуется моя княжна? – Я лишь желаю говорить, – Алина на мгновение теряется от настойчивости детского голоса, но кажется, девочку слова устраивают. Её лицо выглядит сердитым, но выражение стремительно сменяется интересом. Заклинательница солнца и суток не живёт в этих стенах, а уже разыскивает высшую знать. – Как тебя зовут? – Мира, – отвечает она, не разменивая время на разговоры и ступая вперёд. Её шаг неровный и тяжёлый, но неисправимо уверенный. Значит, пропащая младшая дочка князя и подруга Адриана. Как видно, эта семья не рождает бесхарактерных людей. – Мира Николаевна Румянцева. – Значит, Мира Николаевна, – улыбка спадает с лица, когда они подходят к ступеням. Старкова уже полагает, что собственная затея была излишне дурной. Ей не хочется утруждать ребёнка всеми лестницами и подъёмами, которыми им, вероятно, придётся пройти. Алина не успевает даже ахнуть или подхватить от того, с какой ловкостью девочка забирается на перила над пропастью Башни и стремительно скатывается по ним вниз. – Мира, я доложу об этом князю Румянцеву! – прикрикивает грубый мужской голос с другой стороны жилого кольца, но маленькая проказница не ведёт и ухом. Думается, это не первый раз. Девушка стремительно нагоняет свою спутницу внизу. – Стена дома упала, – неожиданно выговаривает девочка, пока они ступают по одному из множества каменных коридоров. Старкова лишь растерянно поворачивает голову, вслушиваясь и не ведая вовсе, обращаются ли к ней. – Люди задаются всего одним вопросом, когда смотрят на меня. На нас с братом обрушилась стена особняка, обломки сложились над ним, а меня придавило.       Губы поджимаются от знания об обстоятельствах случившегося. Младшие дети были слишком малы, и Алина с болью на сердце внимает тому, с какой лёгкостью говорят о чудовищной трагедии в доме Румянцевых. Возможно, Мира не имеет воспоминаний об ушедшем времени, но её тело помнит – больший свидетель чужих преступлений. И представить трудно, как можно пережить подобные раны. По тому, как выражается её юная собеседница, заклинательница понимает, что иного не скажут, и об увечьях лучше лишний раз не оговариваться. Приметнее то, что кинжал девочка держит на стороне, с которой могла бы его выхватить единственной рукой. Значит, умеет пользоваться. – Какого это быть отказницей в семье могущественных гришей? – Никогда не довелось испытать. Мою семью истребили до того, как я успела узнать хотя бы своих родителей, – ровно произносит Мира, с безразличием чего могла бы хмыкнуть или пожать плечами, так что, виновато потупив голову, Старкова выговаривает тихое «извини». Но девочка вдруг без толики грусти улыбается, рассматривая спутницу. – Вы забавна. Я наследница векового достояния, большой истории и знаний, каких некоторые люди никогда не увидят. Поверьте, я не чувствую себя обделённой, даже если моё сердце может остановиться в любой момент. – Не думаю, что твои близкие то дозволят, – легче произносит Алина. Люди вокруг нередко провожают их взглядом, что-то приговаривая. Должно быть, ругая безответственность заступника, что доверил своего ребёнка нежеланной гостье. – Я не буду с ними всю свою юность ради того, чтобы случайно не умереть, – в гордой манере хорохорится Мира. В волосах, что прыгают на её плечах, она схожа на Ирину, Дмитрия и, вероятно, свою почившую мать. А умные глаза, как видится, княжеские. – Он говорит мне то же, что и вы, – девочка улыбается шире, подмигивая. – Адриан. Это его слова, что моя семья не дозволит плохого.       Заклинательница кивает, принимая сокрытый в словах смысл. Она гадает лишь мгновение, откуда юной Румянцевой может быть известно о природе отношений между её другом и заклинательницей солнца. Дарклинг рассказывал о том, как ему удалось украсть девушку у смерти на родильной постели. Пусть осведомлённость того же Ивана её не прельщает, Старкова обязана этим людям двумя жизнями – своей и сына. И она не желает упасть во тьму, где подобный дар ничего не значит. Пока они с Мирой ступают по Малом городу, Алина нередко замечает на стенах пещер небольшие колокола. Должно быть, даже здесь до сих пор используют старинную равкианскую систему оповещения о напасти. Девочка не говорит излишне, но стремится ответить, если очередной приметный образ сопровождает их путь. Она рассказывает, зачем нужны покатые ходы в камне, что очевидно не способны вместить человека. Эти туннели придумали для перевозки грузов внутри пещер – шквальные посылают потоки воздуха внутрь, и ящики перемещаются без помощи человека. Старкова хочет быть настойчивой в вопросе, есть ли карта этого места, но упрямство не требуется. Мира не знает ни одного человека, кто учился бы здесь ходить по бумаге. Но заклинательница неисправимо сомневается, что картина Малого города не найдётся у того же Дарклинга. Сколько приметных мест она упускает, позволяя себя вести? Нетрудно заметить, что они поднимаются внутри горы, вместе с чем девочка застёгивает тулуп на своей груди и твердит непонятливо, что велика вероятность, Алина замёрзнет, расхаживая в одном кафтане. Со временем стены вокруг них расширяются, а вдалеке виднеется просвет, и несмотря на приметный ледяной ветер, от близости к солнцу по рукам бежит тепло. Не прошло и суток, девушка уже по нему тоскует. Она помнит слова Дианы о том, что всем отказникам надлежит гулять среди дня, но до того заклинательница не представляет, что служит людям подходящим для праздного занятия местом.       Пещеры отступают, обозначая себя высокими каменными вратами. День ясный, а небо чистое. Воздух обжигает своим жгучим холодом. Старкова позволяет солнцу её затопить и жмурит глаза от яркого света, предмет которого находится не сразу. Вдалеке, норовя поравняться с облаками, тянутся укрытые вечным снегом вершины Сикурзоя. Они стоят в расщелине между гор и раскидывающийся в обе стороны простор необъятно велик, отчего перехватывает дыхание. Склоны усеяны тонким стволами сосен, за которыми вдалеке виднеются рядки деревянных домиков. Из их труб валит дым. Предположительно, бани. Земля вокруг серая, промёрзшая и усыпанная каменной крошкой. Совсем рядом бежит, бьётся о скалы горная речка. Откуда-то доносится юношеский смех, и Алина примечает обширные клубы пара на дальней стороне леса. Детей... Детей вокруг гуляет особенно много. По вытоптанной дорожке Мира ведёт девушку к воде. Суровый горный воздух встряхивает тело до костей. Нить внутри натягивается, играя улыбкой на губах и знанием о присутствии Адриана. Подле течения обнаруживаются скамьи, вырезанные в цельном брусе деревьев. Валерия занимает одну из них, держа подле колен небольшую книгу. Ветер перебирает её русые росчерки волос, а на плечах лежит накидка с рыжим воротничком. Стоит позволить девочке уйти вперёд, чтобы не тревожить внезапным явлением. Мира кланяется своей княжне, садясь подле и в словах прячась под рукой девушки, точно желает скрыться там от холода. Целительница ныне ничуть не теряет в важности лика и силе шага, что запомнились с их единственного разговора. Взгляд её не полнится враждебностью, но раньше, чем она успевает подойти, из-за деревьев совсем рядом выходит мужчина. Его высокая постава несёт нотки горделивого настроения, но лик мудр и благороден в своих чертах, пусть и опорочен росчерками бледных шрамов. Яркий синий глаз приметен взгляду, а из-под плаща выглядывает красная ткань кафтана. Сердце тонет в тяжёлом чувстве, словно бегущее под властью чужой руки, но в самом человеке не сыскать угрозы. Алина не позволяет себе сделать шаг назад. – Я вас уважаю, cол-владычица, – она думает, мужчине дóлжно выговорить слова с насмешкой, но аристократичная манера речи звучит стройно и почтительно. Он не выказывает желания ступить ближе. – Но я чрезвычайно обеспокоен безопасностью моей жены. – Полагаю, Михаил Румянцев? – сердцебит склоняет голову, его колено чуть подгибается, в чём можно узнать придворную черту. Так знать выказывает почитание пред своими правителями. Воистину удивительное предрасположение и признание её силы от людей, которые могли бы об образ солнечной святой вытирать ноги. – Госпожа Старкова. – Значит, мужчины с чарующей красотой, – напоминает об их давнем разговоре Алина, когда Валерия равняется со своим мужем, в заслышанных словах рассматривая его с неким хитрым довольством. Её свободная рука мгновенно оказывается украденной Михаилом, а щёки обоих заходятся живым румянцем. – При таковых обстоятельствах смею предположить, вам знакомо моё впечатление, – остаётся изречённым между ними без злого умысла, но приметная смелость вторит словам. И как Старкова допускает, что её враги знают о низости равкианской спасительницы больше, чем когда-либо было дозволено знать её друзьям? Верное напоминание о памяти, что молодая госпожа дома Румянцевых признавала в высшей степени красивыми всего трёх мужчин – бывшего князя, своего супруга и генерала. Что ж, заклинательница видит эту красоту в сердцебите и признаёт в Дарклинге, но таковая истина не для уличных переговоров. – Едва ли, – её маленькая ложь не ускользнёт от чужой силы, от того Алина улыбается. Плечо Валерии почти лежит по груди Михаила, и противоположно девушке, что пришла в Большой дворец, рискуя головой, она выглядит безмятежной. Лишь человеком, что разделяет мирное время с осколками своей семьи. – Мне близко знание, что человеческие жизни не купить золотом. И я не стану лгать, что в полной мере разделяю ваш выбор. Но всё же, благодарю, – Старкова признательно склоняет голову. – Если мои слова что-то значат, я никогда не посмею забыть о том, что вы сделали для меня и моего сына. – Ваша благодарность греет мне сердце, – учтиво замечает мужчина. – Памяти о воле наших рук будет достаточно, если однажды возьмётесь вершить наши судьбы, – не разобрать, слышится ли в словах целительницы уверенность в своём будущем или смирение с тем, что куда бы ни привёл избранный путь, исход никогда не будет в полную меру зависеть от их высоких положений. – И после всей лжи боитесь судного слова? – Я никогда вам не лгала, если так будет угодно, – непоколебимо утверждает Валерия с манерой, которой хочется верить. Алина хочет ей верить. Она не чувствует угрозы в поведении этих людей. Михаил и вовсе в этот час несколькими пальцами оглаживает ладонь жены, думается, озабоченный более их собственной безопасностью. Но протянуть руку им в равной степени опасно, как и протянуть руку Дарклингу. Непозволительная роскошь. – Николаю Ланцову – сполна. Но между нами не было гнилого слова. И узнала я о том, кто вы есть, лишь в последние минуты нашего разговора. – Значит, так тому и быть, – впору собственным словам мысли тянутся к человеку, что во многом и научил заклинательницу тонкостям придворной речи и вычурной вежливости. На мгновения она вновь присматривается к Михаилу, сложно увидеть в них с братом великую схожесть. – Смею предположить, Дмитрий умывается тоской. – Пусть ему тяжело даётся это умение, но всё же мой брат наделён крепкой волей отделять долг и сердечные чувства, – речь сердцебита рисует тёплый зеленоватый цвет глаз Валерии мрачными оттенками. – Разве ваш царь может пожаловаться на его службу? – Нет, но Его величество никогда Дмитрию не доверял. – И поступал верно, – нежданно выговаривает княжна Румянцева, в чём слышится нечто возвышенное, схожее на восхищение. – Как не доверял и мне. В тот день, когда мы встретились, ваш правитель не мог знать, лгу ли я. Но будь я разбитой вдовой или очевидной предательницей, он отпустил меня, не потому что поверил моим речам... Николай Ланцов надеялся, что я приведу вас к Дарклингу, – Алина хмыкает, эта мысль ей известна ещё с того времени. Вероятно, если бы не существование Малого города, задумка хитреца была бы более успешна. – Впрочем, не могу судить его за подобное соображение. – Ваша сестра, – верится, девушка осекается в словах, но не позволяет голосу стихнуть. – Ирина... – Мы осведомлены, – лицо Михаила заметно теряет в краске, а речь обретает бесцветный тон. Они с Валерией делят одни всполохи вины во взгляде, в мгновение чего целительница чуть сильнее сжимает руку мужа. Старкова вдруг напоминает самой себе, что эти люди всего на тройку лет старше её. – Она находится в плену Ледового двора уже более десяти лет. – И вы позволяете этому происходить? – недоумённо, громче необходимого вопрошает Алина. Она глубоко сомневается, что жестокость фьерданцев заканчивается на цепях и голодании. – Позволяем? – сердцебит сурово отбивает слово, но в его голосе сквозит печаль. – Прошу вас, во мне не найдётся желания сильнее, чем то, чтобы освободить Ирину. Не было ни дня, в который я перестал бы винить себя за то, что с ней случилось. Я стоял там – в Джерхольме, – шрамы пламенеют на его лице свидетельством о гостеприимстве северной земли. – Молил Дарклинга о помощи. Наш господин путешествовал к крепости, когда вашему дитяти не было и года. Она отказалась идти. После наши воины не раз пытались перехватывать конвои дрюскелей. Ответ всегда один. «Я останусь». И силой увести её не удавалось. – Мы не знаем почему, – произносит Валерия спокойнее, но с присущей въевшейся грусти меланхоличностью. – Дарклинг никогда не рассказывал, о чём они говорили. Но мы смеем полагать, он осведомлён о причинах. Иначе не было бы выдано согласие на то, чтобы пытаться вызволить её вновь.       Алина отмечает для себя отдельно необходимость выспросить Еретика о путешествии во Фьерду. Пусть собственные руки уже дрожат от беспощадного холода поздней осени, сами кости трещат от ледяного ужаса того, что он мог возить Адриана на север в младенчестве. Заклинательница сомневается, что причинами его визита могло быть одно лишь положение Ирины, сколь бы ни была жестока мысль о подобном надругательстве. Раньше, чем кто-либо говорит вновь, знатные господа оборачиваются на детский смех неподалёку, а вместе с ними Старкова легко находит взглядом Адриана. Они под руки с Колей и Мирой ступают по камням у бурного течения реки и явно норовят приблизиться к тому, чтобы в неё свалиться. Особенно девочка, которая избирает прыгать на одной ноге по уступам. Валерия вздыхает, приговаривая, что эти дети будут причиной её нездоровья. Михаил строго зовёт своего мальчонку по имени, и тот мгновенно сходит на землю, утягивая за собой остальных и ссутулив плечи. Делая шаг в сторону, Алина бегло осматривается, не находя вокруг посторонних жадных взглядов. Она присаживается к земле, когда Адриан подбегает ближе и, к глубокому удивлению, протягивает руки, чтобы её обнять. Девушка улыбалась и в тот час, когда ребёнок высмотрел её рядом с Румянцевыми, и пока он шёл к ней с довольным выражением, минуя друзей и их заступников. Сердце живее бьётся в груди от того, что мальчик рад её видеть. Он может повиснуть на её шее, и окружающие не скажут и слова. Его волосы распущены, закрывая шею, а на плечах лежит схожий серебристый плащик, какой носит сама Старкова, и она поправляет вещь на груди Адриана, точно желая скрыть от холода. Но на его руках вдруг разрастается маленькое солнце, и он опускает тёплую сферу на ладонь матери недовольный тем, что без пригодных одежд расхаживает уже она.       Ребёнок рассказывает о местах, к которым они прогуливались. Или он расспрашивает её о Ножичке – коте, которого он вручил ей минувшим вечером. В тот час к девушке обращается Михаил, безмолвно указывая на тропу выше, откуда не сразу доносятся голоса. Пока мимо проходит пара проливных, Валерия предлагает Алине провести час за прогулкой к окружающим угодьям. Закономерно не испытывая довольство от чужой беспечности в выборе одежд, целительница оборачивается на своего мужа. Легко приметить, что нередко они не нуждаются в словах, деля между собой исключительное понимание. Заклинательница норовит отказаться, но скоро госпожа Румянцевых передаёт ей свою накидку. Михаил же укрывает плечи жены, приговаривая, что кафтаны в Малом городе шьют добротнее, нежели при дворе, на что остаётся только цокнуть. Старкова признаётся самой себе, нечто в этих княжеских особах есть предмет её девичьей зависти. Она когда-то тоже этого желала. Человека, что проведёт её под руку по лесу и останется с детьми, а после склонится к ладоням с нежным поцелуем. Но Алина знает, что это иллюзия, потому что все они трое – люди у власти и силы. И их жизнь подобную роскошь дозволяет редко. – Что с ним случилось? – сосновый бор строится вокруг, пока они ступают вдоль ущелья. Заклинательница в последний раз оборачивается на Михаила. Мира держится под его рукой, переваливаясь из стороны в сторону и слушая о чём-то. – Война, – кратко утверждает Валерия. Она идёт степенно, как могла бы идти иная знатная дама в годах, а не молодая девушка-гриш. Тяжелит ли её плечи бремя титула или горе пережитого, разгадать сложно. – Даже если мы находим силу вернуться из Фьерды живыми, эта земля никого из нас не щадит. Мы с Мишей встретились вновь в ту зиму, в которую вы путешествовали по Равке, – Старкова разделяет со спутницей лукавую улыбку. Удобное название для собственного бегства. – Я не солгу, если скажу, что Михаил не мог ни ходить в полную меру, ни держать голову в то время. Он бы не пережил эти годы, если бы не наш дар. В некотором мы начинали заново. Трагедии меняют людей, и они коснулись нас обоих, – признаётся целительница. Голос её, как и ожидают от знатного человека, не щедр на чувства. – Но людям редко взаправду есть дело до вашей боли. Нам было необходимо восстанавливать имя и влияние, собирать людей... Быть родителями для маленьких детей, когда мы сами ещё не успели созреть. И окружение требовало от нас расправляться с теми, кто считал, что отобрать власть у юных будет легко. Но мой муж в каждый из тех дней протянул бы мне руку. И когда мы были малы, и в агонии, и при разделении власти. За каменным столом не ждали умытых горем юнцов, – под стройную речь Валерии по лесу прокатывается детский смех, так что обе девушки оглядываются, чтобы найти Адриана и Колю, которые мелькают среди деревьев. Чужой голос смягчается. – Они всегда были такими. В малом возрасте в каждый из дней можно было найти одного подле другого. Но если вы спросите, ни один из них не назовёт вам причины чувств ко второму. – Пожалуй, я всё-таки попытаю счастье, – улыбается Алина. Может, она ошибается, но причины ей видятся более заурядными, чем можно предположить. Мира – отказница, а маленький Коля не нуждается в усилителях. Сила Румянцевых и без того велика, чтобы сводить корпориалов семьи с ума, как пишут в исторических писаниях. Адриан чувствует себя с ними в безопасности. – Сколь многим здесь известно о моей связи с Адрианом? – Немногим. Мне с Михаилом, нашим детям, моему брату и его супруге, – заклинательница изумлённо возносит брови, так что Валерии остаётся лишь вопрошать о предмете чужого впечатления. – Лишь с трудом представляю девушку, способную выносить поведение Ивана. – В действительности вы знакомы с ней. Она одна из тех, кто присматривал за вами в бегах, – отворачивая голову, Старкова беззвучно чертыхается через плечо от того, как редкостно неудачно складываются изрекаемые истины. Из встреченных ею гришей одна предстаёт образом весьма достойным нравов одного угрюмого бездушного сердцебита. – Ярослава бывает добра, если найти подходящее слово. – Ни одно понятие, связанное с вашим братом, не заставит меня выбирать выражения, – словам дóлжно удариться о стволы деревьев вокруг. Иногда Алине свойственно забывать, с кем она говорит, и какие люди приближены к Дарклингу. – Мне это известно, и я не возьмусь вас судить. – Почему вы ведёте этот разговор? – Я вам не враг, но вы меня таковой считаете, – убеждение Валерии не оставляет между ними ничего, обращаясь в тяжёлое молчание. Заклинательница не станет оправдываться, если эти люди считают, что она не имеет на подобное предубеждение право, то им не о чем говорить. Княжна Румянцева замедляет шаг, вынуждая остановиться. Её лицо серьёзнеет. – Вам понадобится поддержка, если желаете ходить здесь без тяжести на плечах, – она продолжает говорить раньше, чем Старкова может возразить. – И понимание, за что здесь отвечает каждая из высокопоставленных семей, куда и для чего отправляют полка, или как мы поддерживаем жизнь в Малом городе. Вы будете нуждаться в знании, что способно заставить умолкнуть заносчивых мужчин за каменным столом. Я была на вашем месте. Ни одна близость к Дарклингу не заставит его приближённых вас уважать. И позвольте мне быть откровенной, я видела вас в наиболее уязвимый час жизни, вы найдёте лучшую союзницу здесь? – Ваш брат пытал, – Алина нарочито чеканит слова, – дорогого моему сердцу человека. Намеревался привязать его за ногу к лошади и тащить по дороге, а после водил меня в цепях. Что заставляет вас думать, что я могу позволить себе такую милость, как доверие вам? – И давно ли вы судите людей за деяния других? Я наслышана об ином, – Валерия с поддельным интересом рассматривает собеседницу, так что слова звучат почти оскорбительно. – Как вы сказали раньше, Ваше сиятельство? «Трагедии меняют людей», – отбивает Старкова. Но слова, как видится, не задевают, обрекают кивнуть в согласии. – Для вас Иван навсегда останется солдатом, державшим вас в неволе. Для меня мальчишкой, который бежал спасать дворового пса от хулиганья. Меня не заботит, какие чувства вы делите меж друг другом, – признаётся целительница. – Но насколько мне известно, вы собираетесь стоять у одного пьедестала власти. «Разве что на разных сторонах», – договаривает мысленно Алина. Она не позволяет Валерии уйти вперёд, догоняя чужой шаг. Некое хрупкое чувство подговаривает её уступить, протянуть руку в благодарность за собственную жизнь. Но кто заверит, что жест не будет стоить этих же жизней. Уже невинных и тех, что падут в гонке властных господ. – Почему вы до сих пор сохраняете титулование? – каждый новый вопрос походит на очередную попытку, огонёк надежды и желания верить, как бы не противился разум. – Ваше слово ничего не значит в Равке, предателей Воскресенских так точно. – Иначе в любом обществе начнётся безвластие. Это помогает сохранять нити правления до тех пор, пока мы не вернём свою законную волю и влияние во всей стране, – остаётся выговоренным с манерой, что сочится стальным убеждением. Хочется условиться, что вероятность сего славного события невелика. Не с Николаем на троне. Валерия вдруг легко жмёт плечами, как могла бы иная гордая девица. – И у нас есть золото. Людей необходимо кормить и одевать. Вооружать не в последнюю очередь.       Алина отступает в сторону, слыша шаги за их спинами. По тропе поднимается девушка в строгом кафтане сердцебитов, её залитое румянцем лицо противоположно жестокой силе чувственное и в своих мягких чертах выглядит поистине милым. Она предстаёт сполна юной, ветер треплет витки её волос за ушами. Лицо княжны Румянцевой теплеет, она зовёт нежданную гостью «Надя». – Ваше сиятельство, – несмотря на скорый шаг, девушка аккуратно кланяется, обращаясь к целительнице. Поворачивается и к Старковой, приветствуя вежливо титулом, что используют при дворе. – Ваше превосходительство, – её слова скоры, будто она бежала к этой дороге. Легко приметить на чужом плече семейный герб. Младшая дочка Воскресенских. – Господин Дмитрий не изменил своё решение? – ответом служит одно краткое «я сожалею». Мгновение Валерия поддерживает сердцебитку за руку, и они разделяют взгляд, который Алина не понимает. Но долго это не длится, девушка спешит откланяться. – Прошу меня простить. – Его подруга детства, – разъясняет целительница. – Она... Мы все надеялись, что Дмитрий вернётся вместе с Адрианом. Добрейшей души девушка, но Наде приходится по сердцу изводить своих братьев речами о военном деле и мужчине, которому она не обещана. Если желаете знать, как унизить мужчин фамилии Воскресенских, Наденька не откажет вам в помощи. Но как я успела отметить, вы и на своё слово щедры.       Не различить, что красит улыбку молодой госпожи. Есть ли в этой манере одобрение или, может, доля восхищения, Алина располагает одними догадками. Иным не удостаивают. Пусть не всегда это приводит её к доброй участи, заклинательница никогда не была скупа на язык – ни пред тупоголовым солдатом, ни пред Дарклингом, ни пред царями. Они с госпожой Румянцевых выходят из леса, и девушка думает, подходящий час зрелищу обернуться новой страницей чудесной сказки. По левую сторону раскидывается открытый простор, на котором выставлены загоны и рядки конюшен, откуда доносится звучное ржание. На поле заготовлены стога сена. Пускаясь им под ноги, более широкая дорога бежит вверх по одной из горных вершин. Жители Малого города нередко идут навстречу, но Старкова рассматривает не их. По бокам от дороги разрастаются каменные фигуры, совсем неподалёку легко приметить деревянную равкианскую часовенку с белым куполом и небольшой звонницей рядом. Вдалеке виднеются вздёрнутые к небу углы и высокая утончённая фигура шуханского храма. Некоторые домики и вовсе выглядят игрушечными. Многие из построек существенно стары. – Это... Святыни? – Алтари, церкви, часовни, храмы, даже жертвенники для выходцев из Эймз Чина или Блуждающего острова, – подтверждает догадку Валерия. – Многие из них старше нас с вами. Людям необходимо во что-то верить – нужно место, куда они могут прийти со своими муками и просьбами. – И фьерданцам дозволено здесь молиться, – с долей недоверия замечает Алина. Символику их бога – Джеля, легко отличить от прочих священных творений. Хотелось бы знать, как к этому относятся жители Малого города. – Религия такова, какой её трактуют люди. Безусловно вера фьерданцев – главное орудие их правительственной пропаганды. Но сомневаюсь, что Дарклинга заботит, какого бога люди кличут в своих молитвах, – заклинательница кривит губы. Что Чёрному Еретику забота, когда он не поскупится половину страны сравнять с землёй. Тьма не различает ни веру, ни слово – пред её беспощадностью все равны. – У нас существуют строгие наказания для тех, кто смеет посягать на чужие реликвии. Были случаи, когда люди покушались на фьерданские алтари или ваши образы, – без утайки сказывает княжна Румянцева. Ожидаемо, пусть слово о том нестерпимо колет в груди. Дарклинг не поведёт и бровью, сколько его образы не порочь, так отчего же так тошно? – Большинство из разбойников закончили с отрубленными пальцами за подобные умыслы. Ни одно общество не выживет, если мы будем прощать подобное отношение к истории или культуре.       К словам о мире духовном Валерия рассказывает и о том, что в большинстве своём, несмотря на обилие иностранных жителей, люди здесь говорят или на равкианском, или на керчийском. Но при этом все языки востребованы, и их преподают отдельно от школы для желающих или тех, кого отправляют на службу в другие страны. Алина гадает лишь об одном. Неужели за девять лет современного существования Малого города, ни одна живая душа не посмела разболтать об этом месте «неправильным» людям? Почему слова никогда не доходили до Зои или дрюскелей? Или отчего никто не смел торговаться с Дарклингом за подобное «чудо-таинство»? Спутница на её слова внезапно тихо смеётся, отвечая короткое «пытались». Она говорит, большинство жителей страдали достаточно, чтобы ценить данную жизнь, но на всё найдётся своя пригоршня гнили. Не стоит и удивляться, что в этом месте востребованы публичные казни. Какие ещё слова о методах Еретика Старкова ждёт? До сих пор, как отмечает молодая княжна, расправы над теми, кто решил неправильно распорядиться знанием о сказочном пристанище, были самыми страшными. Монстры разодрали людей, и их оставили умирать подвешенными над пропастями внутри гор. За предательство не только Дарклинга, но и всех жителей Малого города, которые могут быть уничтожены, если место обнаружат.       Цифры слышать боязно, но Алина тянется спросить, ей хочется знать. Более трёх тысяч гришей, свыше пяти сотен – дети, две из которых родились уже под землёй за последние года. Ей твердят, Дарклинг знал, где искать, но разве они не искали? Разве Зоя и Женя не пытались поднять каждый забытый всеми святыми камень? Насмешка над их трудами впору чудовищу – жестокая и окунающая в грязь лицом. Навстречу девушкам скоро идёт пожилая женщина, ведущая под руку маленькую – лет трёх, белокурую девочку с хмурым личиком. Но окликнутая «Федя» юрко веселеет, подбегая к Валерии, что предлагает вернуться назад, отпуская от них встретившуюся старушку. Притопывая ножками, девочка берёт обе госпожи за руки и пол дороги приговаривает, что таких «каф-фанов», как носит заклинательница, не бывает. Хотела бы Старкова знать, что в поведении ребёнка так смешит идущую рядом княжну. – Каково положение Адриана здесь? – Он их... Солнечный принц? – Алина в несерьёзной манере качает головой, не одобряя тонкое изречение. У Румянцевых, видится, по крови разлито умение изводить своими знаниями. – Люди разумно боятся его за то, кто его родитель. Но Адриан славно ладит со многими детьми, он посещает вместе с ними занятия в школе или в другое время учится тем же вещам, что и остальные. Это располагает народ к нему, пусть они и не смеют забывать о его положении. Первые пять лет после рождения, если они с Дарклингом не находились в путешествии, Адриан прожил здесь. В зале правительства вы не найдёте ни одного человека, кто бы не любил, – точно по-доброму высмеивая, целительница тянет слова, – своего маленького господина. Он рос у каменного стола, начиная от перевязи на груди отца, продолжая ползаньем среди документов и заканчивая скукой на некоторых правительственных собраниях. Адриан – отрада для них, когда дела становятся плохи. Но, – кивок вторит чужой речи, точно знак убеждённости в следующем. – Смею предполагать, обожание иссякнет, как только он станет юношей со своим взглядом на ход дел. – Ему есть, откуда этот взгляд черпать, – Старкова не упускает возможность подчеркнуть. Её страшит, с какой неиссякаемой волей эти люди говорят о будущем, будто они взаправду наделены даром его вершить – быть хозяевами собственных жизней и судеб. Словно кому-то из них воистину дана великая власть, способная изменить этот мир. – Федя, отпусти-ка руку сол-госпожи, – стремительно посерьёзнев, велит девочке Валерия, и когда та не слушает, ребёнка поднимают на руки.       Завидев впереди беседующего с Михаилом Ивана, заклинательница пожимает губы, но произносит тихое «благодарю». Стоит уточнять, чьих детей она здесь водит за руки. Неподалёку за беседой с маленькой Мирой обнаруживается знакомое лицо Ярославы. Алина глотает горькую усмешку. «Федя». Не ей судить, но это больше сходит на издёвку, чем на почтение памяти. Иван скоро видит их спускающимися к реке, и недовольство на его суровом лице просится, чтобы его передразнили. Михаил придерживает другого мужчину за плечо, когда он желает пойти им навстречу. Федя перебирает ногами воздух и скоро убегает к своей матери. Беспокойство скребётся внутри. Со стороны Михаила явственно доносится веление «не при детях». Алина не станет лгать о том, что ей невыносимо смотреть на Ивана. Не потому, что он исполнял приказы, которые причиняли ей боль. Причина иная. Сергей, Мария, Хэршоу, Фёдор – они все мертвы. А один верный до треска в костях задира жив. Знание выворачивает грудь наизнанку. Девушке кажется, она обречена, потому что привычные истины вокруг продолжают разваливаться, и иной мир выстраивается заново. Порядок, который её тело отторгает. – Вы ведь не верите, что его мир таков? – она осторожно обращается к Валерии. Знает, что Иван услышит её слова, но не спешит позаботиться об этом. – Это место прекрасно – здесь нет страха или боли, но Дарклинг, – Старкова качает головой, избирая слова. – Малый дворец тоже был прекрасен. Но мы видели... Я видела. Его подлинный мир стоит на развалинах Новокрибирска – в бессчётном количестве утерянных имён. В Тенистом каньоне. В стенах дворцов, которые до сих пор хранят следы когтей его чудовищ и кровь погибших. В десятках и сотнях, кем он пожертвует ради своей цели. Вам повезло, но кто утвердит наверняка, что вы или весь Малый город не будете следующими? – В некотором я начинаю понимать тебя, братец, – не обращая взгляд на Ивана, замечает целительница. Её глаза не покидают Алину, но и выражение лика не меняется, точно она не может рассудить, смеяться над чужой речью или махнуть рукой. – Мне неведомо, зачем ты ведёшь этот разговор, – звучит между ними грубый голос сердцебита. Он спокоен, но может, в том есть заслуга Михаила, что не убирает руку с чужого плеча. – С него не будет толку. – Фёдор так не считал, – слова звучат хлёстко. Заклинательница не столь щедра на милость, чтобы одаривать Ивана молчанием и смирением. Абрис его челюсти становится острее от того, насколько сильно сердцебит сжимает зубы. – И ведь хватает смелости поминать его имя, – приговаривает Ярослава. Она стоит не так близко, но речь доносится ясным порывом. Дочь неожиданно сидит на её плечах, но это не делает поставу воительницы менее грозной. Внутри нечто проваливается от тени осознания. Ноги противятся в необходимости повернуться к Ивану. – Тебе хотя бы известно, как он погиб? – Известно, – слетает скупым знанием с губ мужчины. – Фёдор сделал свой выбор, и он погиб за него. Я могу это уважать. – Знаете, – неожиданно выговаривает Валерия, её взгляд всего на секунды выглядит мечтательным, но вслед омрачается чем-то тёмным, ранее не явленным... Её муж и брат делают шаг вперёд, но она в красивом степенном жесте поднимает руку, веля не подходить. Одна девушка, имеющая слово над великим князем и первым генералом. – Ваша мысль о том, что мы не видим мир дальше этих гор меня взаправду оскорбляет. Но я вдруг осознала, что вы не успели рассмотреть свет за пределами Гражданской войны. Желаете, я расскажу, каков для нас был мир без Дарклинга, раз такой Вам нравится больше? – целительница вопрошает почти любезно, но не дожидается ответа. Старкова нестерпимо желает утвердить, что она знает, разделяет эти тяжёлые годы падений и бессилия. Избрала ли их Алина или её заставили избрать, ей хочется верить, она понимает эту боль, но велит себе не перебивать, увидеть минувшее чужими глазами. – Вы изменили закон, позволяющий гришам избирать, ехать ли им в Малый дворец. Никто этому не противостоял. Но после неудачного переворота в Тенистом каньоне... Знаете ли вы, как много выставленных собственными семьями детей и тех, кто служил знати, оказалось на улице, лишь потому что царевичу Василию приглянулась идея перестрелять за измену их всех не то выборочно, не то без разбору, а царь и царица не были достаточно обеспокоены, чтобы в достаточной мере заботиться об их судьбах? Принц ведь и вовсе полагал, что исполняет правое дело, пока гвардейцы штурмуют Малый дворец, – точно в лживой похвале сладко тянет Валерия, но её голова задумчиво покачивается, давая минуту рассудить самой. Алина знает об этом с рассказов гришей, которых она вела за собой во время возвращения в Равку после охоты на морского хлыста. Челюсть ведёт от того, насколько сильно сжаты зубы. Дарклинг наслал на них беду своим переворотом, так принято говорить. Но так лишь удобнее. Никак не правильнее. Чужая речь теряет в силе, только когда княжна велит Ярославе закрыть уши Миры. – Как много Первая армия казнила на своих самосудах в те ночи? Их воины остались безнаказанными. Или хотя бы над сколькими нашими девушками бесчестно надругались, потому что солдаты считали, что без Дарклинга они могут вытаскивать гришей из палаток посреди ночи и делать то, что им вздумается?! – заклинательница выучена стоять и терпеть, насколько болезненными и жестокими не были бы слова. Она глубоко вдыхает, не позволяя слезам собраться в уголках глаз. Чужой голос не звучит громко, лишь разочарованно. Старкова не знает цифры и не слышит упрёка, но ковыряя старые раны, негласно судит саму себя. Могла ли она их защитить, после спасти, будь обстоятельства иными? – Как много подверглось издевательствам и было посажено в клетки, словно скот? Вы когда-нибудь слышали о том, что стоило тогда новости о падении Дарклинга достичь берегов Керчи, солдаты их купцов и бандиты вылавливали равкианцев средь бела дня, чтобы запереть их в своих домах как рабов, потому что верили, что теперь за ними наконец некому прийти? – Алина полагает от неё не ждут ответа, но силится качнуть головой в кратком «нет». – Вы думаете Воскресенские сбежали из Равки от прихоти, что им не придётся по душе очередной Ланцов? В их дом вторглась Первая армия по указке кого-то в правительстве, кто умело воспользовался положением. Их сила – единственное, что спасло их семью от бесчестия над женщинами и расстрела у стен Ос-Альты без разбирательства. Полагаете, ваш царь об этом не осведомлён? – целительница вопрошающе возносит брови, лик её остаётся непоколебимым. Но отвечать не хочется. Признавать тоже. – И Николай Ланцов всё равно подписал указ об их казни, потому что он знает, если они вернутся в Равку, их история подорвёт доверие к нему. Дом Румянцевых после гибели Дарклинга принимал у себя десятки людей, потому что равкианские господа считали, что они могут недоплачивать своим гришам или обращаться с ними, как с куклами. Ведь никто не накажет их за это, никто не напугает историями о бездушном Дарклинге – им уступят, потому что поддержка большинства важнее. До сих пор мы слышим, как генералы и полковники считают, что имеют право унижать гришей, что служат рука об руку с ними, – хочется высказать, что Зою тоже боятся и предпочитают обходить стороной. Но страх бóльший есть вероятность ошибиться в знании, что происходит за их спинами, когда рядом с солдатами Второй армии не стоит их генерал. Валерия изящным жестом обводит округу. – Посмотрите на мою семью. Посмотрите и скажите ещё раз, что мне повезло, – напоминает она Старковой об обронённых словах, что теперь виной за глупость обжигают нутро. – Может быть, вы не заметили, но Ирина, Мира, Михаил, Коля, Дмитрий – они все сироты. В нашем имении погибло двенадцать детей, включая племянниц князя. Одни святые знают, что с Ирой делают во Фьерде. Дима не в себе. Мира может не дожить до зрелых лет. Посмотрите мне в глаза, и скажите, что мы не пожертвовали ничем, – Алина не слышит, чужой голос не дрожит, но она видит эти трагедии в глазах собеседницы. Во взглядах их всех. Стройный тон речи ожесточается. – Царь Николай всегда знал, кто сделал это с нами. Мы о том позаботились. И он не предпринял ничего. Потому что понимал, что Апрат поддержит любое удобное восстание против него, и ему было невыгодно так рисковать. У власти нет хороших людей и ни в один из веков не будет, потому что её не удержать подачками и праведными проповедями. Простой народ может судить лишь о том, куда эту власть направляют. И они, – Валерия оборачивается на Малый город. – Как и многие другие желают достойной жизни, а не выживания. В Новокрибирске погибли люди. Но послы бы вернулись в свои страны, и их правители рассудили бы прежде, чем нападать на нас. Пред тем, как сжигать нас и наши дома, красть, пытать и продавать людей. Эта борьба намного старше нас и даже Дарклинга. На войне постоянно умирают люди, кем-то жертвуют, гибнут невинные, кого-то предают... Мы страдали достаточно, чтобы понимать, что цена будет оправдана. Видите вот эту девочку? – рука указывает на Федю. Иван отошёл в сторону, чтобы взять её на руки, и она смеётся, пока мужчина подбрасывает дочь над собой. – Она родилась здесь. Феодора никогда не знала ничего за пределами этих гор, и никто не сможет сказать, когда увидит. Таких детей здесь сотни. И если мы перестанем сражаться, этот город обернётся могилой. Вот это, – голос ударяет своей тяжестью, – мир без Дарклинга. И меня не заботит, принимаете ли вы его. Я не нуждаюсь в сожалении госпожи Назяленской или кого бы то ни было, но я не потреплю осуждения за наш выбор. Вы даже не имеете представления о том, что творится во Фьерде. Считаете, дрюскели страшны? – в словах чудится нечто насмешливое, словно окружающие люди могут считать, что Алина не знает бесчинства за пределами Равки. – Хотя бы юрда-парем? Это лишь верхушка ледника. Спросите семью Дубей как-нибудь на досуге о том, что творится во фьерданском правительстве, полагаю, вы удивитесь северным порядкам. Единственное, пожалуй, о чём я жалею за минувшие годы, это то, что у нас не было больше времени на решения о судьбе Апрата, – Валерия поворачивается к своему мужу. – Прости, Михаил. Это было слишком милосердно. – Ни одна его кара не залечила бы эти раны, душа моя, – растягивает слова мужчина. Он подзывает к себе маленького Колю. Адриана вокруг не обнаруживается. Целительница в раздумьях отчего-то встряхивает плечами, так что волосы рассыпаются по спине. После всего сотворённого Апратом – после использования и предательства, сердце тянется согласиться с чужим изречением. Но не святой спасительнице судить о достойных смертях. – Хотите знать, почему вас на самом деле не терпят в Малом городе? – спрашивает Валерия тише, как могла бы говорить с доброй приятельницей. Ответом служит кивок. – Не от того, что вы служите царю и Триумвирату или подняли Гражданскую войну. Потому что, что бы вы ни делали, как много бы друг у друга ни разрушили, сколько бы ни предавали, какие бы отношения ни делили, что бы ни избирали, Дарклинг вновь привёл вас сюда. – Не скажу, что кто-либо одобряет это решение, – замечает Иван, видится, всё ещё слушая их разговор. Старкова не успевает заметить, как он встаёт ровнее, а Михаил выходит из-за деревьев ближе к тропе, Валерия смотрит по сторонам. И всё-таки лишь одна чувствует его присутствие раньше. – Вашего одобрения не спрашивают, – голосу Дарклинга должно посечь строй леса над ними. Он строгим точёным шагом спускается к реке, на его руке лежит ткань, что играет серебром в солнечных лучах.       Алина узнаёт в вещи свой плащ, оставленный в покоях. Где находится предел его наглости, что позволяет ему наведываться в личные спальни? Образ мужчины в полную меру меняется, теряя всё от того, что он носил при дворцах. Ниспадающие к бокам волосы заведены за уши, а укороченный – по колена, кафтан подпоясан широким ремнём. Ткань лишена излишеств, но края обшиты золотыми нитями, а шея скрыта за высоким воротником, хранящим строгий рисунок лепестков. Девушка покусывает губы в мысли о том, что серебро его глазам идёт больше. Оно делает взгляд более устрашающим и холодным. Но крася фарфоровую кожу, золото придаёт заклинателю величие – царственность той силы, что требует короны на голове. Дарклинг выглядит так, будто его отозвали с государственного собрания. Старкова может кончиками пальцев перебрать эту неизменную толику надменности в чужом отношении к развернувшейся сцене. Адриан обнаруживается за его спиной и отчего-то довольно припрыгивает. И откуда берётся это унизительное чувство, будто их всех застали за проказами, точно малых детей? Держа дочь за руки, Иван с Ярославой ступают ближе на поклон. Валерия делает шаг к своему супругу, у их ног возникает Мира, после Коля. – И чего ради ты почтил нас своим присутствием? – Алина спешит передать Валерии накидку, изрекая закономерную благодарность. Они вернутся к их разговору. Противоположно краткой вежливости обращённый к самозваному властителю вопрос звучит колко, даже язвительно. Она не раскланивается в речах, думается, потому Михаил дивится на неё, будто видит солнце среди ночи. – Мы вполне мило и культурно беседуем. – И поэтому ваши беседы слышит половина округи? – Дарклинг слегка ведёт головой в сторону, но жест отчего-то тяжёлый в той мере, что пригвождает к месту, порицает. В его голосе слышатся опасные стальные нотки. Старкова норовит отбить его ладонь, когда мужчина тянется растянуть вещь за её спиной, но он ловит вознесённую руку, укладывая плащ на плечи. И смотрит вызывающе, точно ждёт, что зашипит или воспротивится. – Сомневаюсь, что здесь есть театры, – девушка чуть вскидывает голову. В глазах Дарклинга оседает краткий всполох недоумения. Думает, о каких театрах ещё маленькой мученице вздумалось молвить. – Люди тоже жаждут зрелищ. – «Цирк» для того подойдёт более славно, – воздух между ними вспарывает голос Ярославы. Что ж, цирк то и есть.       На каждого находится указ. Иван откланивается для контроля над исполнением последнего приказа в своих полках. Если Алина считает верно, то как один из шести генералов он располагает пятью сотнями жизней. Ярославу отзывают для учений сердцебитов. Михаил и Валерия отступают, чтобы проводить детей для учёбы, отчего Адриану приходится заверить Колю, что он присоединится к нему позже за занятием по истории. Разобрать взгляд Дарклинга сложно. Он присматривается, и девушке кажется, она может различить в нём нечто от одобрения. Первое утро, и уже в пасть ко львам. Под час того Адриан уверяет, что они желают ей нечто показать. «Они». Если до сих пор есть чем изумлять её взгляды, то где вовсе сыщется конец просторам Малого города?

•

– Мы можем оставить факел, – предлагает Алина, пригибая голову, когда каменный ход сужается. Вернувшись внутрь гор, они не спускались вниз, а пошли вдоль и со временем ухоженный коридор пустеет, обращаясь узкой расщелиной без единого лучика света. Они разожгли огонь, но стены вокруг сырые, отчего пламя слабеет. Отец с сыном не радеют к идее призвать солнце, хотя Адриан и вовсе идёт где-то впереди, так что они не всегда его видят. Из-за тесноты они нередко сталкиваются плечами, отчего близость становится изматывающей, но ни один не уступает. Девушка указывает вперёд. – Почему ты назвал ребёнка в честь своей племянницы? – Никто не звал так Адриану при жизни, – судит Дарклинг. Его взгляд обращён вперёд, отчего глаза нарисованы росчерками красного, принадлежащего огню. Точно пред ним возводится образ помянутой сердцебитки. Старкова полагает, ему надлежит вылепить достойную историю, оставив лишь осколки правды. Но, невзирая на собственное недоверие, хочется услышать, узнать. – Теперь зову я. – Созданию Тенистого каньона.., – Алина запинается о собственную ногу, из-за чего рука мужчины сжимается на её предплечье прежде, чем она налетает носом на камень. Тело окатывает чужим замешательством. – Мне присуще забывать, с какой гадкой старостью я хожу под руку, – девушка тянется потереть передавленное плечо, но руку вместе с ноющим чувством дробит едва ощутимое поглаживание пальцев Дарклинга. Она норовит скинуть его ладонь, но порыв стремительно слабеет. – Это хорошо. Значит, ты перестаёшь считать года, – заклинатель кивает, в чём можно сыскать неугодное непрошенное одобрение. Хвалебная речь обращается откатной волной, уносящей с собой тень забавы. Страх пред вечностью встряхивает тело, так что Старкова отворачивается. На секунду она забывает, о чём вопрошала сама. – Созданию Тенистого каньона предшествовали некоторые события, о которых не пишут в ваших исторических книжках. Адриана появилась, когда не было ничего. Наш сын родился в схожее время. «Наш». Одна пришла в жизнь Еретика после сотворения вековой тьмы. Другой после его падения в этом губительном мраке. В другое время об этом будут складывать стихи. – Говорят, Неморе было результатом жадности Чёрного Еретика. – Отчасти, – соглашается Дарклинг, и Алине хочется, чтобы на них обрушились скалы. Ему не предназначено признавать. Злодеи и монстры не признают. – В то время я встречался с Ильёй всего раз и знал о тёмном мастерстве только из его дневников. Каньон стал результатом моего неумения владеть скверной. – Но твои причины к ней прибегнуть были плодом алчности, – выражение пропитано решительностью. Тем же чувством, которое ведёт голос. Девушка гадает, что чудовище ныне видит пред собой? Иногда ей чудится, что заклинатель смотрит сквозь своды пещер, через сотни на лет на картины ушедшего времени. Непозволительно упускать то, как его голова незаметно склоняется в другую сторону, словно он может раздумывать над очередной истиной. Взвешивать слова. – Так пишут в каждой книжке, – выделенное слово обращается скудной попыткой передразнить. – «Шли годы, а Чёрный Еретик становился всё больше одержим силой». – История пишется таковой, какой она удобна людям, – Дарклингу приходится обернуться, когда Старкова замирает подле его плеча, дожидаясь, пока он повернётся к ней. – Посмотри мне в глаза и скажи, что эти строки – неправда. – Это правда, моя Алина, – выдыхает он, так что лишь треск огня вторит ясному мягкому тону. Хочется в этот час, чтобы лгал, чтобы прекратил говорить истинами, которые наизнанку безжалостно выворачивают. Уголки губ мужчины вдруг приподнимаются в подобии улыбки. С данным выражением он мог бы поднять руку, чтобы огладить её щёку. Взгляд ночи заклинательницу не оставляет. – Но не вся. – Так поведай целиком, – просит упрямо. – Какие события предшествовали созданию Тенистого каньона? – Не имеет значения, что я скажу, – Дарклинг уходит вперёд, оставляя поспевать за его шагами. – Если ты не можешь удостовериться в правдивости моего ви́денья. – И кто виноват, что я не могу тебе верить?! – удару слов дóлжно расколоть стены. – Это роскошь – верить друг другу в наших положениях. Дозволить её было бы глупостью. – Придётся расщедриться, если мы желаем привести этих людей к живой земле, а не к руинам, – Старкова желает выговорить это допущение с упрёком за видное отсутствие стараний, но правда настолько болезненно сдавливает ей горло, что голос вязнет. Если её монстр с этим не согласен, то тогда им не о чем говорить.       Со временем конец хода рисуется просветом и пятнами тёмно-зелёной краски. Алина предполагает, они вот-вот вновь ступят на улицу, но этого не случается. Они всё ещё стоят внутри пещер, и картина не укладывается в голове. Ничто живое не может произрастать в камне, но сапог чуть проваливается от непривычной мягкости земли. Впереди величественно стоят толстые стволы голых деревьев, а ковёр под ногами устлан мхом и лишайниками. Девушка может представить, как в летнее время это место цветёт, но ныне внутри зеленеют одни короткие ёлочки. Склон над головой крутой, значит, они стоят у самого очертания горы – близко к земле. Пространство над головой усеяно множеством скважин, через которые проникает свет. Вниманием завладевает животное рычание и клацанье зубов, что заставляет оглядываться, но Адриан из глубины животворного места подзывает их ближе. Сердце норовит проломить грудь, когда Старкова видит сидящего на земле мальчика, что гладит морду белого волка. Его сонное тело настолько массивно, что стоит полагать, он достанет рослому мужику до груди. Шерсть на солнце неестественно отливает серебром. Дёргая ушами в присутствии гостей, он поднимается на высокие лапы, хрипло скалясь. – Он не нападёт, – Дарклинг придерживает Алину за руку, когда она пытается подойти к Адриану, чтобы отвести его в сторону. – Это животное старо. – Он такой же, как вы? – мужчина кивает на её предположение.       Живые усилители связаны с самим сердцем мироздания, и эти нити намного крепче – выше человеческого понимания. То, как ребёнок разговаривает с волком, становится менее удивительным, хотя всё-таки приходится сомневаться, что хозяин леса нечто понимает из слов Адриана. Девушка осторожно протягивает руку, позволяя её обнюхать. Золотые, полные невиданной мудрости ободки глаз смотрят на неё, будто человеческие. Понимающие. Словно существо может знать, кто она. Ладонь скользит по горячей пыхтящей морде, трепля шерсть на макушке. – Это не так, – признаёт Старкова, не стремясь развернуться к Дарклингу. Она уже замечала это хотя бы с Адрианом. Её сила отзывается на их прикосновения, солнце мчится им навстречу, но оно не рвётся вспыхнуть и не стремится перелиться через край. Оно не сияет так, будто тело заклинательницы способно уместить в себе свет всех звёзд на небосводе. В конце концов, Алине не хочется им завладеть, жажда не изламывает кости. – Не так, как с тобой. – Когда гриш находит свой усилитель, для него перестают существовать остальные.       Нельзя взять больше данного. А жадность наказывается размашисто. Не впечатлённый вниманием волк скоро отходит обратно к ребёнку, сворачиваясь на земле и о чём-то тихо завывая. Оказывается, за прошедшие годы в этих местах находили два усилителя. Лань убили сразу, а волк живёт до сих пор, охотится и нападает на каждого неугодного гриша, что смеет пытаться завладеть его костями. Хочет ли жить или насмехается над людской алчностью? Старкова скоро присаживается рядом с сыном, и Дарклинг спешит их оставить, заявляя, что встретит девушку вечером, чтобы проводить к ужину. Она не собирается делить с ним трапезы, но разумные реалии Малого города изламывают убеждение. Здесь неоткуда брать еду круглыми днями, её подают в определённое время. Либо человек ест, либо голодает.

•

      Мастерские и лаборатории Малого города оказываются удивительно схожи на те, что хранят в себе стены дворцов. Под рабочие комнаты фабрикаторов были приспособлены наиболее высокие залы в горах. В них используют схожую систему освещения, как и для леса, что заключён в камень. Своды пещер поддерживаются округлыми колоннами, камень наверху усеян ячейками стекла, пропускающего дневной свет на длинные помосты из светлого дерева или камня. Помещения напоминают картотеку или кабинет в царской канцелярии, но вместо снаряжения картографов и писарей столы ломятся от инструментов, чертежей, кусков стекла, осколков камней, листов металла и незнакомой материи. Единственным отличием от Малого дворца оказывается то, что внутри мастерских стоит плотный непривычный шум от того, как за продолжительными рядами столов трудятся целые группы фабрикаторов. Для пошива кафтанов и одежд, что требуют высоких мудрёных станков и присутствие отдельно обученных людей, используются следующие залы. Среди прочников или алкемов легко приметить швей или учёных, что трудятся вместе с гришами. За двумя преодолёнными отделениями последними располагаются лаборатории. Их стены и полы исполнены из гладкого белого камня, что отражает свет. Алина глубоко выдыхает, когда видит Давида с парой других гришей за одним из рабочих уголков. Его волосы небрежно топорщатся в разные стороны, а под глазами залегли знакомые серые разводы, но отчего-то осознание его благополучия и свободы тянется глубоко. Может, девушка всего не смеет привыкнуть к тому, что Дарклинг способен на подобные великодушные жесты. Под руками фабрикатора обнаруживаются различные колбочки и записи, которые она не перестаёт рассматривать, садясь за стол.       Неожиданностью становится то, что Давиду требуется с кем-то поговорить. И это рвение велико, несмотря на то, что он общается с другими мастерами, и они нередко обращаются к нему. Но Старкова понимает. Поделиться впечатлениями или переживаниями ему более не с кем. Несмотря на то, что Алина не понимает все чудеса инженерии, она рада слушать. Восхищение Костюка Малым городом намного сильнее, чем его страх находиться среди этих людей. Пока он рассказывает ей об усовершенствованной ткани, новых методах обработки камня и дерева, девушка не может отогнать от себя воистину дурную мысль. Илья Морозов – не один лишь образ святого для верующих. Костяной кузнец является покровителем и главным вдохновителем для всех фабрикаторов, и они живут на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Покидает ли Илья свои мастерские? Находит ли он хоть что-то интересное в множестве этих жизней и в том, что строит его внук? Смог бы Илья говорить с кем-то из окружающих людей, чьи существования являются для него краткими мгновениями, тонущими в вечности? Узрит ли он нечто исключительное в Давиде, как видела то Багра? И что скажет сам прочник? Старкова сомневается, что Дарклинг может воспрепятствовать воле своего предка. Вместе с тем никто не утвердит ей наверняка, возжелает ли Илья говорить хотя бы с ней вновь.       Костюк упоминает и о том, что в утренние часы встретил в стенах чудо-города портных. И его слова об изнуряющем чувстве, что ему не хватает Жени, кажутся заклинательнице весьма романтичными. В отличие от Алины, что иногда сутулит спину от боли в животе, прочник оказывается мудрее в том, чтобы сходить к завтраку со всеми. Он располагается в общих палатах с тремя другими фабрикаторами и единственное, что не приходится Давиду по душе, это открытая ненависть одного из них. Мужчина в зрелых годах до Гражданской войны работал на испытательных полигонах, где тестировали взрывающиеся порошки, и ныне считает, что Триумвират не сумел сохранить ничего хорошего от жизни, что у них была. Девушка думает, она бы вряд ли сумела промолчать, и тем более того бы не стала терпеть Зоя, но это представляется единственным разумным решением. Старкова не радеет к идее того, чтобы Костюку приходилось мириться с подобным нелестным отношением, тем более если ему открыто плюют в лицо, но он кажется глухим к чужим издевательствам до тех пор, пока не оскорбляют его жену. – Смотри, кто здесь, – мужчина поправляет съехавшие ему на нос очки и держа пред собой раскрытую книгу указывает Алине за спину. К ним ступает высокий юноша-шуханец, чьи золотые дуги глаз блестят в свете лабораторий. Его синий кафтан инферна выделяется среди остальных, а черты лица, кажется, стали острее за ушедшее время. Он деловито держит в руках кожаную сумку, верится, предназначенную для учебников и собственных трудов. Стоит полагать, с Давидом они уже виделись. – Нхабан, – обращение получается сдавленным, но именно это имя использовали при дворе.       Девушка желает встать, но Кювей стремительно забирается на стул подле неё, походя в манерах на неуправляемое пламя. Она не знает, какие чувства правильны. Николай чуть не свернул голову, пытаясь понять, как Юл-Бо удалось исчезнуть с Золотого болота, а ныне юноша свободно расхаживает по Малому городу. Они не были хорошо знакомы, виделись всего тройку раз в то время, когда София Морозова посещала Лазлайон. Знает лишь, что он, скорее, солдат, нежели учёный, но его познания над трудами своего отца неоценимы в работе над противоядием от юрды-парема. – Кто-то должен написать научную статью на тему того, откуда в Равке такое пристрастие к поддельным именам, – Кювей играет плечами, и Старковой с предельной нуждой хочется толкнуть его вбок за эту беспечную манеру. В чужом равкианском почти не различить изъянов. В другое мгновение он уже слезает со стула, чтобы глубоко поклониться. И в следующем восклицании его, вероятно, может слышать каждый гриш в лаборатории, отчего Давид прикрывает обеими руками уши, будто шум может ему мешать. – Я сижу за столом с самой святой! – Кто-то здесь может с тобой поспорить о моей святости. Сядь, – Алина подталкивает юношу обратно за рабочее место, не разделяя его веселье. – Для тебя я посланница Николая Ланцова, который редко славится радостными настроениями к изменщикам.       Поднимая руки в виноватом жесте, инферн не удерживается от видящейся ему забавной оговорки, что в сущности он не равкианец, отчего ему хочется отвесить подзатыльник, точно неблагодарному дитяти. Кювей находится под покровительством Равки, и пока его поведение ставит под вопрос надобность защиты. Давид велит ему поведать девушке всё то, о чём они вдвоём говорили ранее. Что ж, стоит признать, нового в словах юноши мало. Князь Крыгин принимал гостей у себя в имении, что ему дозволяют иногда делать, чтобы люди не задавали вопросов о таинствах угодий. Юл-Бо присутствовал на нескольких из званых обедов, там он и подвернулся под руку людям Дарклинга во время разведывательных миссий. Справедливо зачесть юноше то, что он не знал, кому служат встретившее его господа. После сердцебитам не составило труда вывести Кювея с Золотого болота так, что никто не остался раненным, а за ними не вырисовался след. – И ты согласился идти с ними? – А что мне оставалось делать? Они мне угрожали! Мне и всему Лазлайону! – разумеется, без редкого убеждения, которым наделены люди Тёмного господина, не обошлось. Под звучность собственных слов частым жестам шуханца впору смахнуть бумаги со стола или опрокинуть пару колб. Его настроение внезапно меняется, юноша оценивающе качает головой. – И у них – здесь, оборудование лучше. А ещё нам разрешают поджигать... – Генерал Назяленская, – чеканит Старкова, – подожжёт тебя на месте, если услышит эти слова, – думается, Кювей был слишком юн и не находился в Равке во время Гражданской войны, отчего не понимает вовсе всю серьёзность произошедшего. – Теоретически я всё ещё нахожусь в Равке и служу на благо страны. Эти люди не первые, кто меня похищает. – Ты служишь на благо человека, который чуть не уничтожил эту страну, – спокойным тоном выговаривает Давид, не поднимая взгляд от своих наработок. Отчасти есть малое, в чём Алина завидует инферну. Она редко встречает людей, нетронутых пережитой войной, и юноша походит на такого. При иной жизни девушка тоже бы желала не знать, но на этом существовании её подобной милостью не удостаивают. – Что опричники делают здесь? – со скользким подозрением интересуется Старкова, когда Кювея подзывает девушка-алкем, что теряется на дальней стороне зала у шкафов с веществами. Алина не видела стражей при входе, но теперь зреет элитных солдат Дарклинга внутри. Равняясь с Давидом, они стоят у стены, держа винтовки за спинами. – Следят, – фабрикатор неуклюже пожимает плечами, сгорбившись над столом. Девушка может осязать его неудобство. – Они почти везде следуют за мной. – Я поговорю с Дарклингом, – возмущённые тона полнят голос. К ней, видится, он не считает необходимым приставлять своих цепных псов, но для Костюка условия иные. – Так не годится... – Не стоит. Побереги наши требования для чего-то стоящего, – густое равнодушие обрекает вздохнуть. Девушка понимает, что до тех пор, пока ему не мешают исполнять свою работу, Костюк мало заботится о своём окружении. Но она верит, трудность не в излишнем внимании. Ей досаждает отношение, извращённое виденье Дарклинга, что он может дозволять себе здесь всё что угодно. – Моё удобство того не стоит. – Говорят, вчера ты не покинул лаборатории допоздна. И сегодня пришёл ещё до утренней трапезы, – припоминает девушка словами Дианы, встретившейся ей на пути к мастерским. Сложно разобрать, есть ли то указ её господина, всегда знать, чем заняты их драгоценные гости, но Старкова чувствует себя спокойнее, что может удостовериться в благосостоянии прочника вне их встреч. – Не могу спать. Не выношу чувство... – Что на тебя в любой момент могут напасть. Я знаю, Давид, – произнося тише, Алина склоняет голову. Её сердце не перестаёт терзать мысль о том, что они в чём-то заблуждаются, когда-то ошиблись или избрали неправильно. – За один единственный день я успела разглядеть не одно разочарование или ненависть в их взглядах. – Я всегда буду в Малом городе вынужденным союзником. Или пленником. Но ты заклинательница солнца... Ты можешь заполучить их уважение, – безрадостная усмешка скользит на губы. Она вела людей однажды. И какой свет их встретил? Слышать эти слова от близкого союзника и члена Триумвирата отрадно, даже если его взгляд увлечён исключительно трудами. Но что прок от тёплых чувств, если одни люди несчастливы? Другие подвели её к мученичеству, и мученичество это обернулось бóльшими несчастьями, потому что народ продолжает страдать. Тяготы их множатся. – Имеешь силу избрать не служить Николаю или другому мужчине. Дать им мир, которого они желают. – Давид, прошу тебя, – Старкова зовёт его излишне звучно, так что несколько фабрикаторов поднимают головы. Верится, она выглядит нелепо, когда склоняется к столу так, чтобы один её слышал. Осаждённая до пылкого шёпота речь теряется в окружающем шуме. – Как думаешь, какую картину мира Дарклинг им внушил? В зрелом возрасте здесь служит или проходит военную подготовку каждый! Когда он обратит это место в своё войско, куда его генералы направят людей? Наша армия отведена к границам – вопрос времени, когда Дарклинг воспользуется положением. Он намерен выиграть войну с Фьердой и желает дать гришам достойную жизнь, но какой ценой?       Алина думает об этом в каждый час из проведённых в Малом городе. Его образ прекрасен, и она уверена, что до сих пор не увидела всей доли сказочных мест, не узнала сполна о жизни, заключённой в камень. Но девушка не сомневается в гнилой изнанке всего чудесного действа. Сложить детали картины нетрудно, будь настрой Дарклинга иным, он бы давно предложил Николаю союз. Правильным будет разузнать все его намерения, планы, расположение стратегически важных отметок, изъяны в системе, а после передать их в Ос-Альту. И сделать это раньше, чем армия Чёрного Еретика столицу разрушит. Это было бы правильно. Это от неё ждут. Но заклинательница не уверена, что весь его гнев, который она на себя обрушит, не изничтожит последнее живое на измученной земле. – Я фабрикатор, Алина, – Костюк взаправду застаёт свою собеседницу врасплох, когда откладывает из рук дневники, что резче прочего опускаются на стол. Он снимает очки щурясь и моргая прежде, чем его взгляд обращается к Старковой. – Мастер. Я знаю малое о политике – моя борьба иная, – пальцы мужчины вздрагивают над пергаментом. – Но не требуется львиная доля храбрости для желания спасти свой народ. Я знаю, что ты способна предотвратить это. Равка не переживёт вторую Гражданскую войну. «Женя и Давид верят тебе. Николай полагается на свою советницу. Гриши нуждаются в покое. Страна последует за своей святой», – неумолимо нашёптывают мысли. Но за кем пойдут зовы? За теми правителями, которые выберут их. За владыками, что не станут рассыпаться в обещаниях, а будут готовы менять порядок вещей. – Нечего переживать, – горестно признаёт девушка. – У нас нет ресурсов, чтобы бороться... Понадобится малое, чтобы Дарклинг захватил власть, – фабрикатор внезапно в нервном движении тянется к небольшому кожаному карману, закреплённому на поясе. Он передаёт ей запаянную склянку, что походит на множество тех, которыми усеяны столы Жени. Под тёмным толстым стеклом плещется не то янтарная, не то карминовая жидкость. – Это..? – Они собираются испытывать его действие.       Алина не может перестать рассматривать вещество, которому подвластно спасти целые народы, если оно окажется действенным. Но схожие амбиции закрадываются в мысли каждого из них со всяким из десятка образцов, что у них были за прошедшие года. Ни один до сих пор не дал желанное действие. Костюк рассказывает ей о том, что в Малом городе над противоядием работает своя группа учёных, и их формулы довольно схожи. Если новая попытка не принесёт результата, они совместят исследования и усовершенствуют разработку вместе. Девушка понимает, что значит испытание состава. Оно вполне может стоить им чьей-то жизни. Кто-то должен принять яд. – Ты отдал им юрду-парем? – осторожно спрашивает Старкова, возвращая Давиду склянку. Она полагает, прочник привёз с собой весь порошок, который у них был. Немного. С растратами на труды у них остаётся всего на пару-тройку доз. Но последнее, что хочется видеть, это вещество подобной силы в руках Дарклинга. – У них есть своя, – Костюк едва не роняет что-то из рук от того, как сильно Алина ударяет ладонью по краю стола. Разумеется, у них есть. Едва ли их положение хоть когда-то не поскупится на то, чтобы стать легче.

•

      Алина верит, это унизительно. Она прямит спину и выглядывает со своего места, когда под аркой вдалеке проходит Давид, неизменно сопровождаемый двойкой опричников на почтительном расстоянии. Сложно утвердить, видит ли он её в другой стороне зала, но мужчина скоро находит себе место с группой других фабрикаторов. Старкова не сомневается, он встанет первым, как только последняя ложка пищи будет проглочена. Пред тем, как объявляют время ужина, Дарклинг не уступает ей, ожидая у входа в Башню. Есть с ним за одним столом физически больно. Несмотря на голод, девушке чудится, что еда встаёт комом, и ей хочется расцарапать себе горло. Если бы не Адриан, забравшийся под бок отца, и без устали говорящий о том, за какими занятиями он провёл день, заклинательница сомневается, что этот ужин завершился бы чем-то пристойным. Трапезные представляют собой залы, потолки которых сходят на церковные. Но вместо фресок и икон жителей Малого города сопровождают высеченные образы животных и сказочных существ – драконы, тигры, жар-птицы... Под столы здесь приспособлены каменные плиты на причудливых тонких ножках, но лавки деревянные, что вызывают дивное восхищение от чего-то обыкновенного. Если пища в чём-то удивляет, то это в добротном изобилии. Нет ничего мудрёного в каше. Но она масляная, и в ней есть мясо – дичь, которую местные охотники и следопыты отлавливают в преграждающем горы Сикурзоя лесу. К ней дают порцию солёных овощей и грибов. Из сладкого можно приметить пастилу, сушёные ягоды или варенье. У многих под рукой стоят простецкие кружки с квасом, крепким чаем или кубки с водой. Вокруг не приметить знакомых лиц, кроме тех, что за одним из столов собираются в обилие благородного красного. Иван со своей семьёй и князь Михаил Румянцев со своей. Члены Второй армии и остатки знатного рода. Справедливо отметить, что их манеры за едой глубоко отличаются.       Впервые приметив то, что гриши не разделены на ордены, Алина спешит уколоть Дарклинга за воровство её идей. Но мерзавец смеет ударить заклинательницу словами о том, что пусть он не является сторонником беспорядка, но это оказывается славным подходящим местной жизни новшеством. В эти минуты мужчина говорит с ней так, как генерал советовался бы с другим генералом, как царь хвалил бы и одобрял решение своей царицы, лелея её гордость на своих руках. И мгновение девушка желает вестись на эту манеру, в которой сладость на языке омрачается горечью. Она способна понять то, почему Дарклинг не ночует в башнях, но в чём тогда причина разделять со всеми трапезу? Хотя чрезвычайно сложно не быть прельщённой видом того, что он ест ту же еду, и его порция ничем не отличается от остальных. В конце концов, и Чёрному Еретику необходима пища. Ребёнок подле заявляет, что их покои совершенно не подходят для подношения тарелок, но разве такое возможно? Правда, питаясь едой с общего стола, они искореняют перспективу быть отравленными, а это уже значительно. Что-то закономерно меняется, пока они сидят среди такого обилия люда. Осанка мужчины тяжела, а жесты отточены. Если Адриан сутулится, излишне сильно размахивает руками или говорит с набитым ртом, Дарклинг ему на то указывает. Старкова с сожалением осознаёт, что мальчик здесь ведёт жизнь, которую она никогда не представляла для своих детей. Она знает малое о быте монарших чад, но, пожалуй, Валерия права. Адриан может этого не понимать, но он проживает судьбу маленького принца. И даже то, что его дорогие друзья – дети наиболее приближенных к Тёмному господину особ, только подтверждает самопровозглашённый титул. Отец вешает на него этот статус, и Алина не хочет знать, во что обернётся маленькое положение, если Дарклинг завладеет властью в Равке. Поёт ли он своему сын те же проповеди, что читала ему Багра, или нет, у этого ребёнка не будет шанса вырасти иным, если девушка ничего не предпримет.       Она сидит от них отдельно, на противоположной стороне стола. Стоит полагать, люди никогда не прекратят резко сворачивать головы в их стороны. Старкова не знает, кем они её видят. Пленницей ли? Но таковой она себя чувствует. Может, потому что ждёт, что в любое мгновение на запястьях сомкнутся кандалы, а покои обернутся клеткой. Или правота есть в словах Давида. Воспротивятся они раньше или позже, по своей воле покинуть это место будет тяжело. Почти смертельно. Бороться с Дарклингом в нравах и амбициях губительнее всего. Алина способна угрожать – бросить над собой разрез и обрушить этим людям на головы их пристанище. Но видится отчётливо, сам Еретик уверен, что она не сможет. Будто не за окровавленными руками святой покоятся разорванный волькрами скиф и щедрая доля его армии. Тогда заклинательница была ослеплена чужими зверствами, тяжестью ошейника, навязанным мученичеством и клубком лжи, что едва продолжает распутываться. Она не знает, как будет теперь. Девушка не желает зла этим людям, но они могут прийти со злом к ней и её близким. – Ты портишь всем аппетит, – укоряет она Дарклинга, потупив голову к плошке и перебирая ложкой остатки пищи. Манера мелочная и нисколько не достойная, но излишне много потрясений за прошедшие сутки, так что слова выбирать не приходится. От сытого живота тепло и даже душно, стоит расстегнуть воротник кафтана. – Не наблюдаю желающих морить себя голодом. – Если я, скажем, – вступает Старкова, и взгляд неизбежно цепляется за то, как мужчина поднимает кубок, словно в нём разлито вино. Свет Люмии отражается от граней тяжёлых золотых колец, венчающих пальцы. Он подносит воду к губам, но глаз с мятежной гостьи не сводит. – Желаю разделять стол с Давидом? Или хотя бы с той завидной фьерданской семьёй, – Алина коротко кивает на инферна неподалёку, чьи волосы непривычно для северного человека коротко острижены. Он говорит, как можно рассудить, со своей супругой и придерживает на одном из колен крохотную девочку, что норовит обслюнявить ткань чужого кафтана. – Мысль о том, чтобы сидеть за этим, тебе настолько противна? – Дарклинг поднимает брови, и его голос звучит дипломатично, но в глазах поигрывают отблески недоброго спроса. Он выставляет это так, точно девушка взаправду станет торговаться за право сидеть, где вздумается. Заклинатель позволяет голове качнуться в сторону Адриана, точно испытывая, что окажется сильнее – ненависть к нему или любовь к сыну. И за этот жест чудовище хочется извести. – Нет. Разумеется, нет, – мальчик часто моргает, рассматривая родительницу. Его щёки круглые от еды, а выражение напоминает кроличье, пока он хрустит чем бы то ни было во рту. – Но излишне много вольностей для одного дня, – Старкова думает, кем бы её не видели в стенах Малого города – врагом, пленницей, драгоценной девчонкой для утех или вынужденной союзницей, проклятый Еретик делает всё для того, чтобы пред каждым из наречений шло непреложное обозначение «его». Он провёл сполна времени при дворе, а значит, знает, как люди посмотрят на то, что чужая госпожа посажена за стол правителя и его наследника. – Я уже успела забыть, насколько ты отвратителен у власти. – Моя воля поддерживает всё живое здесь, – заключает Дарклинг, с выражением чего мог бы велеть смириться и не утруждать себя излишними речами. Его рука в изящном жесте склоняется в сторону фьерданцев, о которых заклинательница обмолвилась ранее. – Они не придутся тебе по душе. Семья Дубей – угольные магнаты на севере, вхожие к королевскому двору семьи Гримьер. – Но они.., – Алина присматривается вновь, точно не способна поверить или могла ошибиться. – Инферны. – С историей в пять веков! – увлечённо указывает ей Адриан. – И с морями крови за своей спиной, – девушка невольно вспоминает слова Валерии о том, что если она желает поинтересоваться делами во вражеском правительстве, ей стоит обратиться именно к представителям этой семьи. Из-за опущенных бровей, рассечённой губы и сильных черт лица взгляд Дубея чудится злым. Его зовут именем «Агне», и Дарклинг представляет его одним из своих генералов. Третий из шестерых. – Они обеспечивают нам доступ к делам Ледового двора и коридоры, по которым гриши могут бежать из Фьерды. Снабжают топливом.       Старкова чувствует, как ладони до пронизывающей тело дрожи собираются в кулаки, потому что слова Еретика о беженцах напоминают ей о старой, по-прежнему кровоточащей ране. Ране настолько отвратительной в своей сути, что она сочится гноем и смердит. Заклинательница не сказала об этом Валерии, но слова о произошедшем с Ириной напоминают ей о другой девушке. Может, совершенно бестолковая затея сравнивать положение одной из Румянцевых с Женей, но Алина знает эту историю. Иллюзия выбора, потому что руки юных лягут на то, на что их направят чужие амбиции. – Ты знаешь, почему Ирина остаётся в Джерхольме и продолжает туда возвращаться? – она садится прямее, стараясь придать виду стойкость и вложить в слова силу. Мужчина неглубоко кивает. Адриан под час того выскальзывает из-за стола, неглубоко кланяясь. – Почему ты не скажешь её семье правду? – Они знают правду, – Дарклинг складывает руки пред собой, его голова чуть вздымается. Словно он может её передразнить, предугадать всякий из вопросов, что госпожа пред ним потянется задать. – Но не желают принимать её скупость. Ирина выменяла свою возможность сбежать для двух других детей. – Но должны же быть иные причины! – Ты не слушаешь, Алина, – цедит голос, равнодушие которого сравнится с леденящим сердце холодом стали. Мысль возвращается к ней снова и снова. Выменяла-выменяла-выменяла... Никто в здравом уме не возжелает оставаться во фьерданской тюрьме, каковы бы ни были причины. Верится, тело гриша не должно быть наделено способность подобное желать. Как долго сами Румянцевы лелеют эту мысль? Взгляд ночи становится острее, с блеском чего могли бы оборачиваться клинки своими остриями. – И не имеешь представления о том, что есть Ледовый двор для таких, как мы, – мороз вгрызается в кожу суровым чувством. «Не знать» – это даже не привилегия. Это знамение того, что она всё ещё жива, потому что гриши из Джерхольма не возвращаются. Девушка просила Николая брать её с собой во время путешествий в северную столицу, но он всегда отказывает. Но от того, что Дарклинг смеет окунать её головой в собственное неведение под кончиками пальцев собирается нужда расцарапать ему лицо. – Ирина знает, что на её место фьерданцы бросят другую, и этот круг никогда не разомкнётся. До тех пор, пока некто не предпримет хоть малое. И того не будет достаточно. Спасительную меру не исчислить. – Значит, мы должны разорвать его, – упрямится Старкова. Станет ли она тащить с поля боя человека, что упирается ногами и тянет обратно? Станет и поймает за это своеволие пулю. На что им моря великой силы, если они не могут прекратить эти зверства и бесчинства? – Я тоже имел амбиции думать, что это легко, – на мгновение чудится, мужчина желает усмехнуться. Низко, цинично, грязно в полной мере... Но он лишь поджимает губы, как мог бы велеть себе терпеть, сжать челюсть и идти дальше. В тоне скользит толика пренебрежения. – Только путь к этой цели извечно оказывается не для героев или святых. Такие не выживают. – Отчего же? Потому что я не стала бы терпеть страдания невинных? Не смогла бы бросить бедную девушку на волю мерзавцев, чтобы содрать с этого выгоду? – Я не испытываю удовольствие от мук достойных людей, Алина, – редкое великодушие, которое не удостоить ни насмешкой, ни заурядным неверием. На дне чужих глаз поигрывают тени и, несмотря на то что вокруг них люди, а свет спокойными потоками разливается вокруг, заклинательница не рвётся прикоснуться к этой тьме. – Ты увидишь не одно страдание на своём веку. Захочешь, чтобы они прекратились. Пройдёт время, а мучения продолжатся, – слова связываются тугим узлом на груди, не позволяя дышать. – И после ты пожелаешь оглохнуть. Не чувствовать. – Если бы Давид или я хотели написать, – вдох застревает в груди, когда голова Дарклинга чуть вздымается, оголяя линию шеи. Но жест рваный. Он может в любую угодную секунду утвердить «исключено». Вероятно, Старковой не стоит спрашивать о подобном после того, как чудовище скалит свою пасть недовольное тем, что его самозабвенно дёргают за хвост. Адриан поведал ей, что напрямую здесь не пользуются почтой. Гонцы едут в города близ центральной Равки и отправляют сообщения оттуда. Иначе к горам их могут выследить. – Мы могли бы? – Ты вольна писать, но бумаги проверяются, – под руку мужчины вновь скользит кубок, ножка перекатывается меж его пальцами. Взгляд падает к изделию знаком, что торгов об условном порядке не будет. Значит, Дарклинг уверен, что Николаю ничего неизвестно об этом месте. – Благоразумие в ваших же интересах. Посмеете кого-то подговорить, тебе должно быть известно, что за этим последует. – Велишь скормить своим монстрам и выделишь нам лучшие места для зрелища? – Алина могла бы привыкнуть к громким предупреждениям и угрозам, на которые нельзя махать рукой, потому что их не поскупятся исполнить. Но эта скудная милость никогда не будет дозволена, потому что пред тем, как выставить цену за проступок, их заставят смотреть, как её платят другие. – Выделю, – слово походит на удар хлыста. Ледяному взгляду положено обвести собрание вокруг. – Думай о них, когда возьмёшь в руку перо. – Пара любовных писем не навредит жизням Малого города, – Алина подносит к губам кружку с чаем, но готова поклясться, что на доли секунды Дарклинг выглядит обескураженным. – Завтра утром пройдёт военное собрание. – Я желаю присутствовать, – слова звучат стройно. Видно, в расположении к данному заявлению, мужчина согласно кивает, намереваясь встать из-за стола. Его ладонь замирает на краю в следующей речи. – Ты зайдёшь за мной? Я желаю, чтобы люди видели, что мы поддерживаем соглашение, а ты не держишь нас здесь, словно пленников. – Я проведу тебя. И покидает трапезный зал.

•

– Ваше превосходительство! – Старкова слышит это обращение ступая по дуге деревянного мостика, что перекинут через водный поток, протекающий в главном каньоне. Она оборачивается, чтобы обнаружить спешащую за ней женщину в кафтане проливных. Её густые русые волосы заплетены в тугую косу, а кожа загорелая, будто она всю жизнь провела на западе Равки – у моря. Некто вокруг бранится, заслышав, как кличут гостью с царского двора, но на чужие слова не ведут и плечом. – Прошу меня простить, сол-госпожа. – Не стоит, прошу вас, – Алина поддерживает незнакомку за руку, позволяя отдышаться, пока они вместе спускаются с моста туда, где бег воды не будет перебивать их слова. – Я могу вам чем-то помочь? – Вы ведь прибыли из столицы? Располагались при дворе? Как хорошо вы знаете учеников Малого дворца? – от нескончаемых вопросов хочется рассмеяться, но порыв иссякает, стоит приметить глубокое волнение женщины. Её щёки алеют свидетельством минувшей спешки. – Достаточно хорошо. Там есть кто-то, кого вы знаете? – Да, мой сын! – почти восклицает проливная, глаза распахнуты с надеждой. – Матей Ильмин, вы знаете такого? – Да-да, – повторяет Старкова отрывисто, припоминая мальчишку. Мир оказывается ужасающе тесен. – Разумеется, знаю. Он в добром здравии. Матей общался с Адри.., – голос серьёзнеет. – С сыном вашего суверенного господина. – Ох, слава святым! – тепло знания на чужом лице и собравшиеся в уголках глаз слёзы обрекают сердце трепетать. Не отпуская руку сол-госпожи, женщина глубоко кланяется. – Благодарю вас. – Почему вы не забрали его? – недоумевая Алина склоняет голову набок. – А как бы я объяснила это вашему генералу? Я отдала Матея в Малый дворец совсем юным, и мы вели переписку. Пытайся я его забрать, кто дал бы уверенность, что я не подвергну весь Малый город риску? И тем более, – проливная тяжело вздыхает. – Я в последний год постоянно на службе. Младший сын здесь проживает, а его тоже не получается обхаживать. Сейчас вот мой полк переведут, и ещё одни святые знают, сколько не свидимся. – Вас переводят? – Старковой кажется, что её окатывают ледяной водой. – Куда? – Прошу меня простить, – женщина качает головой, и её выражение сменяется виноватым. Она низко приседает в поклоне прежде, чем уйти. – Я уже сказала лишнего.       Алина не стремится её остановить, но сердце почти болезненно ударяется о грудь от вороха дурных мыслей. Ей необходимо присутствовать на следующем военном собрании. И норовя стряхнуть с плеч растущее беспокойство, девушка обнаруживает в себе неподвластное скользкое чувство. Нужда, которая требует осторожности. Желание, чтобы люди не боялись говорить с ней, отвечали на её вопросы и не помышляли о лжи. Но у такой роскоши найдётся своя дрянная цена.

•

      Слышится грохот, бьются стёкла. С таким рокотом рушатся горы. Империи падают с той же властностью звучания. Камень вокруг неё обваливается стремительным потоком. Или это лёд? Всё рассыпается, точно подсечённый карточный домик. Бурные речные течения заковывают в свои объятия. Но вода непрозрачна, она разливается чёрным тягучим месивом, что оседает на ладонях рубиновыми кляксами. Кровь норовит залиться в горло и заставить захлебнуться. Алина делает шаг. Что-то хрустит. Под ногами рассыпаны кости, что переламываются под мыском её сапога. Мир вокруг серый – бесцветный, лишённый чистого чёрного или белого. Грязный. Смердящий гнилью. Кто-то кричит, и этот крик предстаёт недосягаемым, пока девушка продолжает бежать. Вой ребёнка сбивает с ног. Кости, осколки льда и стёкол, камни раздирают, вспарывают кожу, когда Алина падает на колени. Стенания вокруг множатся, окружают её, так что голоса не отделить друг от друга. Она силится закричать – позвать на помощь, но голос иссякает на вдохе, обрекая зажать уши ладонями и сжаться. Вокруг нет ни лучика солнца. И оно стремительно иссякает внутри, не оставляя даже пустоты. По телу разливается чувство покинутости.       Тяжело дыша, Алина открывает глаза от того, что Ножичек скребёт двери покоев. Звук постепенно собирается в связный поток. Из-за врат слышатся обеспокоенные голоса, за тенью сна и бессвязным шумом не удаётся разобрать речи, но топот доносится до её ушей отчётливо. Голые ступни утопают в мягкой шкуре на полах палат, но скоро их ошпаривает леденящим холодом камня, пока девушка набрасывает поверх ночной сорочки кафтан и неуклюже его застёгивает. Она утирает рукавом пот со лба и убирает назад волосы, но они вновь сваливаются ей на лицо. Подхватывая свой кинжал, заклинательница не может видеть солнца и на часы тоже взглянуть не успевает, но знает, что в Равке всё ещё поздняя ночь. Пробегающий мимо мужчина, что спешит к лестнице вниз, едва не сбивает её с ног, когда Старкова покидает свои покои, оглядываясь в надежде узреть причину беспорядка. Но видится, она такая же заложница незнания, как и окружающие люди. Многие едва отряхиваются ото сна и подходят к перилам пропасти, чтобы осмотреться. Некоторые кричат друг другу с одного кольца на другое. Кто-то просит умерить голоса, чтобы не пугать детей. Чьи-то двери отворяются с грохотом, и Алина явственно видит, с какой тревогой на лице осматривается Валерия на другой стороне Башни. Михаил стремится положить ей на плечи кафтан, хотя сам стоит босой, его ночная рубаха расстёгнута. – Что случилось? – голос хрипит ото сна, девушка силится выспросить, когда видит взбегающую к ней по лестнице Диану. – Госпожа, прошу, оденьтесь, – голос девочки неровный из-за одышки. Заклинательница остаётся стоять. Для беды она одета, а если таковой нет, бессонные часы подобного беспокойства не стоят. – Мне неизвестно, потрясение в другой башне. Но я слышала что-то о Давиде Костюке, не могу сказать точнее, – Диана спешно протягивает ей свою ладонь. – Идёмте, я проведу вас, – Старкова едва не вскрикивает, когда другая тяжёлая рука хватает её за плечо, не позволяя сделать шаг. – Почему за твоим появлением всегда следуют беды?! – низкий ото сна голос Ивана почти рычит, его глаза красны, будто мужчине удалось заполучить всего час отдыха. Если правая рука Дарклинга не ведает о произошедшем, то насколько скверно дело? Раньше, чем его пальцы сжимаются сильнее, Алина перехватывает кинжал и дёргает его на себя. Сердцебит отшатывается, звучно ругаясь. Светлые ткани его рукава окропляет кровь. – Думай, с кем говоришь, – огрызается девушка и подталкивает служанку к лестнице. За Мала Ивану и пореза будет мало.       Пока они бегут, несколько раз чуть не налетая на других гришей, Старкова жалеет о том, что не послушала веление одеться. Ноги саднит от песка и холода камня, будто в её ступни вновь впиваются шипы. Необходимая башня находится в другом начале главного ущелья, так что им приходится останавливаться в те минуты, когда Диане становится тяжело дышать. Каньон непривычно почти пустует, по его сторонам бегут одни опричники или перепуганные переполохом жители Малого города. Редко кого удаётся приметить в полном боевом одеянии, хотя ещё час назад пристанище несомненно не знало невзгод. Спит ли Дарклинг? Диана отпускает руку госпожи, стоит им вбежать в коридор, ведущий к нужной котловине, так что Алина вбегает к пропасти одна. Шестигранное строение в точности схоже на то, что хранит палаты для неё. Столпотворение обнаруживается парой колец ниже, дух покидает тело, пока она сбегает по лестницам, проталкиваясь между людьми и повторяя керчийское «spreiden». Женский голос стонет от боли, отчего хочется зажмурить глаза. Кто-то велит увести от зрелища детей. Люди толпятся по двум сторонам от распахнутых врат в чужие палаты, опричники не позволяют никому подойти ближе, освобождая просторную площадку. Старкова хватается за угольный рукав, стоит мужчине, что выше её на целую голову, возразить рвению пройти вперёд. Под собственной ладонью расходятся солнечные лучи, Алина выговаривает сквозь зубы краткое «пропусти». В велении. В молчаливой угрозе. Опричник не отшатывается, но кивает себе за спину, так что девушка пролезает под его рукой.       Давид – весь всполошенный и потерянный, вжимается спиной в перила над пропастью. Его глаза мечутся из стороны в сторону, а бледное лицо взмокло. Челюсть испачкана в блестящем порошке, а плечи ссутулены и лишены кафтана, оставляя фабрикатора в одних ночных одеждах, как и большинство вокруг. Старкова осторожно касается его плеча, зовя по имени, но мужчина даже не сразу может различить, откуда доносится её голос. Его колотит, а дыхание отрывистое. Губы поджимаются, стоит приметить на руке Костюка дорожку крови. Алине кажется, она сама не верит в слова, которые повторяет. Лжёт безнадёжно. Всё в порядке. Всё хорошо. Всё проходит, и это пройдёт... Девушка оборачивается, обнаруживая глубже от входа в чужие покои опричника, что держится близ усаженных на колени мужчин. Руки незнакомцев связаны за спиной, и один из них рассматривает заклинательницу так, будто может выжечь её на месте. Близ него на камне лежит женщина в пурпурном кафтане, над ней трудится пара целителей. Становится дурно, стоит подметить лужицу крови вокруг чужой головы. Когда один из корпориалов отстраняется, Старкова может явственно видеть небольшую рукоять, торчащую из чужой глазницы. И не разобрать, есть ли то нож или рабочая спица. Густой жар собирается в горле. Чужие мучения не стихают, обращаясь протяжным криком, перемалывающим все кости в теле. – Давид, – Алина вцепляется в ткань одежд на плече мужчины. Голос оборачивается твёрдым шёпотом так, чтобы не слышал люд вокруг них. – Если ты не объяснишь мне, что здесь случилось, всё обернётся намного хуже для нас, – речь фабрикатора несвязная, прерывистая, в чём удаётся разобрать лишь подобия слов. – А почему царский подлец до сих пор не связан?! – восклицает кто-то из толпы, заставляя обернуться. – Он напал на одного из нас! – кричат с другой стороны. Взгляд тонет в десятках лиц, пока Костюк продолжает повторять сбивчивое «н-нет». – Назад, – приказывает Старкова, стоит одному из опричников направиться к ним. Запястье прокручивается в воздухе, обращаясь солнечной дугой, что ослепляет солдата. Кто-то вскрикивает. – Это не ваше право! Никто не положит на него руку, пока я того не дозволю. – Кто сказал, что твоему слову здесь рады, святая?! – брюзжит мужичонка, которого держат на коленях. Обращение с его губ сплюнуто как нечто омерзительное. На его голос накладываются другие.       В толпе звучит грубоватое «stilte». Опричники пропускают вперёд девушку-шквальную. Синий кафтана вторит прозрачной голубизне её глаз. Рост невысок, но фигура полная, бёдра роскошно покачиваются, кожа с разводами аккуратного румянца бела словно снег, выделяя росчерк губ, а каштановые волосы заплетены в корону на голове, что делает её похожей на одну из редких фарфоровых кукол, которые изготавливают исключительные мастера в Шухане. Девушка проходится по Алине противным оценивающим взглядом, но спешит отойти к раненой.       Разом всё стихает, дозволяя вдохнуть глубоко. Девушка чувствует, как его близость полнит тело, заставляя лучики солнца трепетать и рваться наружу. Она не смеет звать Дарклинга – отца всех трагедий и несчастий, но вместе с тем она желает его присутствия. Потому что он полошит землю бедами, но в этот же час его могущество прибивает смуту к земле, не терпя беспорядка. Люди пред ним расходятся, прижимаясь к стенам и выверено замолкая. Его образ не меняется с минувшего вечера, а на лице не различишь красок сна. Ладони обтянуты кожей перчаток. Мужчина складывает руки за спиной, и жест выходит леденящим, таящим угрозу. В бьющем шаге легко сыскать эту долю извечно присущей властности, что будто возвышает заклинателя над всем живым. Тени спрятаны, и их безмолвие ужасает хлеще. Опричники замыкают строй за своим господином, и Алине хочется расколоть камень под ними и упасть во тьму. Мир сужается до чужого хриплого болезненного воя и звука того, как за её спиной зубы Давида стучат друг об друга. Он возжелает, скорее, прыгнуть в пропасть, чем стать предметом гнева Чёрного Еретика. Стоит Дарклингу присмотреться, ладонь на рукояти клинка сжимается крепче и, броско вздёргивая подбородок, девушка чувствует, как под другой ладонью собираются солнечные потоки. Она способна представить, как они уплотняются, складываются в разрез. Уголки губ мужчины дёргаются вверх, когда, изрекая про себя, заклинательница выговаривает неумолимое «убью». «Отправлю туда, откуда посмел вернуться». Нити между ними дрожат от напряжения, этой ряби не будет дозволено ускользнуть. Теперь жители Малого города поймут, почему они следуют друг за другом. Почему тянутся, отталкивают, догоняют, сколь бы ни было чудовищно до того падение. Потому что, стоя в мучительном меньшинстве, босиком и в выдернутом с постели виде, закрывая одного человека своей спиной, Алина Дарклингу не уступает. Она скрещивает с ним взгляды, точно лезвия клинков, и сколь бы ни теряла в поставе, силится его задавить. Это нечестное и проигрышное положение, но по застывшей на губах Еретика выжидающей усмешке нетрудно разобрать его маленькое любование. В другой час девушка могла бы уверовать, его прельщает знание того, что за любой неверный взмах руки она может на него броситься. – Костюк? – Дарклинг склоняет голову набок, словно заглядывая за плечо Старковой. Холоду его голоса следует покрыть стены изморозью. Девушка чуть отступает в сторону, по-кошачьи следя за каждым чужим движением. – Он-ни н-н-на.., – заикается Давид, потупив рассеянный взгляд в пол. Дарклинг кивает кому-то на другой стороне площадки и из сборища зевак выходит видный сердцебит с мягким веснушчатым лицом. Его аккуратные светлые усы делают лицо мужчины старше и доподлинно схожим на лик младшего брата. Андрий Воскресенский. – Прошу вас, сол-владычица, обойдёмся без кровопролития, – выговаривает он любезно, взгляд мечется к клинку в её руках. – Только если вы сами пришли ко мне без ножа за спиной, господин Воскресенский, – собственные слова, должно быть, предстанут глупыми. Корпориалы не нуждаются в стали, но точно в вежливом извинении руки сердцебита поднимаются пред собой. – «Князь». Батюшка погиб несколько лет назад, – исправляет он её тактично. Взгляд обращается к Давиду. – Не тревожьтесь, господин Костюк, – одна из ладоней опускается на плечо фабрикатора, и он жмурит глаза, будто ожидает, что его ударят. Но ничего не происходит. Прочник глубоко вдыхает, его грудь вздымается ровнее. Взгляд Андрия серьёзнеет, вместе с чем он засматривается на блестящие разводы порошка, рисующие чужое лицо. – Посреди ночи увидели, как в покои вошла женщина, – Алина разворачивается на голос опричника, что стоит внутри палат подле связанных и говорит с Дарклингом. – Когда подоспели к дверям, уже слышались звуки борьбы. Вошли как раз, когда ваш мастер выколол ей глаз и скинул на пол, – солдат коротко кивает на раненую, но в следующее мгновение он уже указывает на ближайшего одетого в кафтан мужчину на коленях, которого Старкова приметила ранее в злом взгляде. – Вот он пытался Костюка удерживать. У них вся постель неизвестным мне веществом обсыпана... – Я не хотел, – речь Давида сипит. Вероятно, он даже не замечает, что перебивает другого. Девушка осторожно похлопывает его по плечу, чтобы отвлечь, но не знает, чувствует ли фабрикатор это. – Я спал и... Не мог двигаться, они пытались... – Достаточно, – веление Дарклинга встряхивает всё живое вокруг. Он подзывает опричников, указывая на мужчин, что не пытаются сопротивляться. Должно быть, все трое делят с Костюком палаты. – Увести и заключить, – один из незнакомцев еле волочит ноги, рассыпаясь в молитвах. Взгляд его господина обращается к женщине. Алина не ведает вовсе, что есть милость – умереть быстро или жить, но мучаться от подобного увечья. Мужчины выходят вперёд, чтобы помочь перенести раненую к отделениям целителей. Дарклинг жестом подзывает из столпотворения кого-то из алкемов. Указы порядочны, будто не происходит ничего, что могло бы выйти за рамки ожиданий, оказаться быстрее бега множества ходов. – Узнайте, что это был за порошок и найдите противоядие, – стоит его господину направиться к ним, Андрий убирает руку, отчего тело фабрикатора немногим слабеет. Девушка смотрит на их погибель с видным предупреждением, но та не спешит заботиться о её тревогах. – Спокойно, мальчишка, – выговаривает сам Еретик так, чтобы могли слышать лишь они. – За тебя уже горы грозятся обрушить, – смеет передразнивать он её. Но ответить не даёт, Давид тяжело сглатывает, чужая хватка держит его за ткань рубахи на спине, когда Дарклинг выглядывает в пропасть Башни. У внутренней стороны колец на других уровнях никого не обнаруживается. На лицо заклинателя ложится тень улыбки. – Подойти к перилам! – люди постепенно стекаются к зрелищу. Верно те, что наблюдали с верхних ярусов, а после решили отойти к стенам, чтобы не попасть под руку своему господину. Но он, несмотря на продолжительные отсутствия, знает этих людей. И лучше прочего ведает об их природе. Губы кривятся от его безразличия к человеческому страху, Алина желает разрыдаться от вида того, как Давид загнанно жмётся, стоит Дарклингу вывести его вперёд. Никто не смеет расходиться, и болтать без толку тоже не смеют. Голос ужасает в своём повышенном тоне и противоестественном спокойствии. – Кому здесь неизвестны последствия юрды-парема? – молчание разливается в Башне. – Кто знаком с людьми, которые пострадали от наркотика? – по стенам прокатывается звучный говор. Костюк храбрится встать прямее, но движения неизбежно подводят. – Этот человек проводит уже девятый год своей жизни с целью того, чтобы избавить нас от этой отравы. Любой, пришедший к нему с целью умертвить или истязать ставит боль, страх, обиды выше жизней Малого города, всех гришей на этой земле и будущего наших детей. Люди постепенно начинают освобождать лестницы, вперёд выступает пара юношей – земенцев, один из которых оказывается целителем. Они вызываются, чтобы помочь Давиду и провести к другой комнате. Негласно шагая с ними, Старкова оборачивается, но Дарклинг уже растворяется в толпе.

•

      Более она не смыкает глаз. Заклинательница следит за тем, чтобы Костюк получил достойный отдых. Картина с его рассказа становится более связной. Слова о том, что кто-то мог пытаться его отравить и удерживать, служат размашистой пощёчиной. Быстро. Так, чтобы никто не успел привязаться. Напоминанием, что Алина не зря делит людей на врагов. Помнится явственно, фабрикатор издавна считает, что погибнуть в бою более славно, чем сдаться мучениям и трусить. Но она знает, что чужая кровь на руках мужчину добротно встряхивает. И ранение излишне схоже с ужасом ненавистных преступлений, пусть и у Давида не было времени на раздумья, чем разумнее отбиваться и куда ударять. В следующий час девушка отправляется к собственным палатам для того, чтобы умыться и сменить одежды, благодаря себя за то, что посетила бани ещё минувшим вечером. Диана наскоро заплетает её волосы в две косы, что выходят коротки, но служанка связывает их между собой шнурком на северный манер. Старкова уже спускается к главному каньону и направляется к Залу правительства и военного собрания, когда на её пути встречается Владим, что равняется с ней в шаге. Сердцебит облачён в положенное по званию одеяние. – Умеете же вы и ваш друг поднять с постелей. – Это нас, – подчёркивает Алина, – подняли с постелей. Весьма немилым образом. – Безусловно, – излишнего мужчина не изрекает. Его пальцы застёгивают пуговички на рукавах кафтана. – Тех, кого увели, будут допрашивать? – Допрос уже был, – заклинательница на секунду теряет в шаге, одурманенная высказыванием Владима. В этот час они входят под свод коридора, что ведёт к необходимому залу. Поразительная спешка. Значит, кто-то может быть уже мёртв. Девушка не спрашивает, но поворачивает голову, располагая к разговору. – У одного из мужчин, который задумал отравить и держал вашего мастера, жену – прочницу, после прохождения военной подготовки отправили на фронт под Уленск, там она и погибла сразу через несколько месяцев. У раненой женщины, которая принесла яд, подобная история только с юным сыном. Они выступали против принятого вами порядка, чтобы фабрикаторы принимали активное действие в рядах Второй армии. – Этот порядок предложила и ввела я. В чём вина Давида? – злость собирается на кончике языка, но Старкова не позволяет ей ускользнуть, чуть нервно потирая ладони за спиной. Повторяет себе, что всегда желала, как лучше. – Он поддержал его, – Владим точно незаинтересованно хмыкает, вознося голову, отчего его кудри подпрыгивают. – И кого людям ещё винить, если Давид Костюк представляет их орден в Триумвирате? Они просили его о помощи, и сомневаюсь, что ваш друг что-либо мог предпринять, так как генерал Назяленская, Николай Ланцов и Вторая армия нуждаются в солдатах. – Что теперь с ними будет? – ладони холодеют от неутихающей тревоги. – Двух других мужчин помилуют. Они спали, и у них не было часа на выбор исполнить преступление или помешать ему. А напавших казнят. Они признались и понимали, что последует за подобным проступком, яд был смертелен. У нас есть лишь одно наказание для тех, кто покушается на жизнь невинного в Малом городе. Смею полагать, вы знакомы с подобным порядком, – челюсть сердцебита рисуется острее от явленного упрёка. – Ваш царь казнил бы и за меньшее. – Вы могли бы прийти к нему. И он бы вас выслушал. – О, у меня есть много слов, которые я желал бы высказать господину Ланцову, – признаётся Владим с долей придворной деликатности. – Но боюсь, они все неприличны.       Правительственный зал Малого города в столь ранний час фактически пустует. Алина не осведомлена, перенесут ли из-за ночного происшествия военное собрание. Генерал Воскресенский приходит лишь для того, чтобы забрать со своего стола стопку писем. Дарклинг обнаруживается у каменного стола, в полный рост нависая над собранием документов. Внутри присутствует и девушка-шквальная, которую Старкова видела ранее. Говоря о чём-то, она мелодично смеётся, следом за чем мужчина передаёт ей подписанный лист пергамента. Но незнакомка выглядит доподлинно потерянной, когда её господин велит идти. Алина не обременяет себя тем, чтобы изучать чужие взгляды, пока девушка вынужденно покидает палаты. Потрясение то или разочарование, заклинательница чувствует себя на редкость погано. – Ты поэтому приставил опричников к Давиду? – Дарклинг стоит на другой стороне стола, не поднимая на неё взгляд. Каменная плита велика, но в этот час она оборачивается пропастью, так что нет желания даже ступать ближе. Девушка останавливается в шаге от края, но с лёгкостью может разглядеть некоторые карты или предписания. Отчего-то сомневаться в том, что проклятый Еретик не был осведомлён и о том, с кем располагается Давид, не приходится. – Знал, что попытаются. – Он беззащитен, это закономерно, – равнодушие слов пригвождает, не позволяет вдохнуть. – Иногда ненависть сильнее всех благ и верности. – Тебе необязательно устраивать расправу, – взгляд въедается в кожу, стоит заклинателю присмотреться к ней исподлобья. Его голова чуть дёргается в сторону, с чем он мог бы велеть ей повторить изречение. Старкова столь сильно сжимает ладони, что ногти норовят вспороть кожу. Стоит подозревать, без монстров не обойдётся. – Они верят, мы разрушили их жизни, лишили всего. А после мы пришли в их священный дом. Они достойны наказания, но не чудовищной кары, – Дарклинг позволяет листу пергамента упасть на стол. Его гулкий шаг бьёт по ушам, так что Алина велит себе стоять, когда чудовище останавливается пред ней. Мягкий голос петлёй стягивается на шее. – И как столько милосердия умещается в этом теле? – рука возносится к её лику, и девушка отворачивается, вдыхая прерывисто. Пальцы соскальзывают по её щеке тенью, но не касаются. Она знает, что ему должно подобное прошение высмеять, окликнуть заурядным людским лицемерием. Непозволительно просить за обречённые жизни. Но решение святой влияет на судьбы людей. И последствия этих решений её терзают чем-то болезненнее зубов волькр и когтей ничегой. – Иной меры на тебя не хватит. – Будь Костюк менее сообразителен, – твердит Дарклинг безжалостно над её лицом, – он был бы мёртв. В Малом городе знали, что вы не пленники. Вы гости. Исключений из порядка сделано не будет. – Ты говорил, что избирать кару буду я! – Алина норовит толкнуть его в грудь, но заклинатель ловит её руку, отводя в сторону. Потерянность разливается жаром по всему телу, стремясь вскипятить кровь. Ей наречено сейчас походить на вздыбленную кошку. – Ты обещал, так держи своё слово! Давид этого не желает... – Не припомню, чтобы я условился пред фабрикатором, – девушка глубоко дышит, не ведая, во что могла бы вцепиться. Верно, подобной «щедростью» всего одна удостоена, будто ей есть толк от подобного изобилия, если она не может воззвать к благу сейчас! Владим говорит, иногда через месть люди заурядно желают, чтобы боль ушла, и за этой чертой не существует здравия мыслей. Но её нрав противится подобному исходу. Отчего-то мысли полнят воспоминания о предателе Сергее, что выдал Дарклингу положение монастыря Санкт-Демьяна. И даже тогда Старкова умоляла его помиловать. – Здесь есть законы. Я делаю то, что должен. Будь на месте Костюка некто другой, решение осталось бы тем же. – Заключи их, накажи, отдай на тяжёлые работы, выгони, – она знает, что это не сработает. Никакие слова не будут достаточны. От данности хочется сжаться. Видит ли монстр, какое знание её выжигает пламенем отчаяния? Понимание, что одна маленькая спасительница этих людей подвела ещё тогда – в самом начале. – Они же тоже гриши, ты должен их защищать! – Они нарушили моё слово раз – они сделают это вновь, – цедит Дарклинг возвышенно. Чудится, мог бы добавить, что в таковых не нуждается. Звучание противоречит всей сути того, с какой лаской его пальцы опускаются на щёку, забирая с собой кристаллы слёз. – Я не раздариваю милость за подобное. Твой щенок бы тоже не стал. – Тогда я буду решать о казни. И если твои речи хоть что-то значат, – рука ложится на лацкан чёрного кафтана в нужде схватить, но пальцы проскальзывают от мягкости ткани. – И ты позволишь мне позаботиться о Давиде и судьбе этих людей. Иначе они никогда не начнут мне верить. – Осторожно, Алина, – имя звучит порочно, словно одни уста Еретика его оскверняют. – Мысль о том, что одна смерть безмятежнее другой, шаг далеко не к обожаемому тобой милосердию.       Она думает о расстреле. Но кто наставит ружья и спустит курки? Об отсечении голов. И кто вознесёт секиры? Или, быть может, стоит велеть сердцебитам остановить чужие сердца? Искать путь к свободной от мук смерти исключительно гиблое дело. И в конце пути, кара за чужие преступления извечно ложится кровью на руки невинных. Кого девушка изберёт для того, чтобы нести ношу умерщвлённых жизней? Кого назначит палачом? А у задачки не может быть правильного ответа. В жестокости нет ничего правильного и порядочного. Перебирая полы кафтана, Старкова приседает на край каменного стола, когда Дарклинг приносит ей небольшую деревянную шкатулку, что не обзовёшь наречением «старая». Вернее виду подойдёт «древняя». – Что это? – Алина крутит вещицу в руках. Нечто звякает, ударяясь о стенки изнутри. Дарклинг рассиживается у чьего-то рабочего места неподалёку. – Короткая дорожка, – оглашение выходит на милость святой лёгким. – К чему же? – К твоему положению, – мужчина жестом предлагает открыть шкатулку.       Причудливый крохотный замок хрустит под пальцами. Сердце пропускает удар, но заклинательница позволяет себе коснуться творения. Тонкого кольца, инкрустированного россыпью прозрачных камней, что походят на звёзды, окропившие драгоценный металл. Алина высоко смеётся, но звук выходит нервным. Вещь легко схлопывается, и стоит надеяться, рукам никогда не придётся коснуться её вновь. В этот час не заботит совершенно, услышит ли некто её речь, в которой девушка цедит каждое слово не от гнева или отчаяния. От заурядного интереса. – Ты надеваешь на меня ошейник, пытаешь моих друзей, разрушаешь мой дом, забираешь у меня ребёнка... И вместе с охапкой всего помянутого великодушия смеешь думать, что я соглашусь выйти за тебя замуж? – Это выгодный деловой союз, – в иной час слова бы осадили её чувства, но неволей девушка засматривается на то, как Дарклинг поднимает руку, словно это может смягчить её взгляд на него. Он поднимается на ноги, направляясь к каменному столу с признанием, которого нельзя ожидать. – Но я не жду твоего согласия.       В поздний утренний час людей собирают для того, чтобы молвить о случившемся ночью. Нет удивления в том, что для общественных собраний Малому городу служит каньон. В ущелье нельзя видеть конца и края обитателям сказочного пристанища. Власть имеющие господа поднимаются на один из мостиков, чтобы с возвышенности быть видимыми для всех стоящих вокруг. Шквальные усиливают их голоса так, чтобы люди могли слышать в каждом удалённом уголке горной крепости. И Алина желает говорить. Заверить людей в том, что они с Давидом не пришли с целью навредить им. Она не может выразить волю Николая или Триумвирата, но клянётся беречь тайны Малого города и его жителей, какой бы ни был цена. Потому что так или иначе заклинательница солнца есть одна из них – часть чудесного пристанища. И они все бьются за одно.       Ближе к полудню Старковой удаётся выторговать то, чтобы казнь не была публичной. Славно выходит и стребовать с Дарклинга уступку – дозволение говорить с пленёнными наедине. С чужих уст льётся одна неизбежность. Потому что ступи они в Малый город или нет, подобное случилось бы, людям надо лишь дождаться угодного часа. И это будет происходить, если Алина позволит случиться второй Гражданской войне. Потому что нет правителя, все решения которого стали бы усладой для каждого из людей. А людям свойственно заблуждаться, надеяться, что после злодеяний им станет легче, если ничто иное не способно излечить душу. Двум гришам позволяют испить пред казнью, и когда они поднимают кружки, девушка мысленно соглашается с чудовищем, впервые забывая помолиться. Это путь не к милосердию. Тела падают стремительно, а исполненная ядом вода расплёскивается вокруг. Смерть мчит к рукам и заглядывает в глаза, но они с падшей порочной святой уже давно знакомы.

•

      Она думает, к этому нельзя привыкнуть. К чувству, с которым несметный абсолют древней силы наваливается на всё тело, сжимает так, будто может изломать одним мановением руки. Дарклинг говорит, они не знают, и он сам не стремится изыскать, куда уходит Илья, или питается ли он вовсе. С ним чрезвычайно тяжело заговорить, и Старкова верит, она понимает почему. Если гриш способен жить настолько долго, что года жизни вокруг стираются в мгновение, то и людские голоса у плеч обращаются неприглядными мановениями ветра. Иногда Алина видит, как книги или иные предметы в руках Морозова рассыпаются, словно замки из песка. И не сомневается, что этим же прахом могут обратиться деревья, дома и целые горы. Потому что великая сила всегда несёт в себе не меньшее разрушение. У людей этой крови данная закономерность по венам разлита. Сложно утвердить, станет ли Илья её слушать и найдёт ли слова сполна интересными, чтобы расслышать их за завесой веков. Но возможно, Алина близка с тем, о чём он возжелает говорить. Она не знает, есть ли то неестественный свет Люмии, но глаза мужчины изредка отливают голубым. Глаза, что испепелены скверной. Непосильно дорогой «магией», о которой заклинательница желает знать больше. Стремится выспросить не об одном лишь понимании, но и всём том, что святой поведал своему наследнику и внуку. И Костяной кузнец смотрит на неё с интересом, подобным которому, стоит верить, эти стены не были удостоены уже многие века.