Соткан из отвергаемых истин

pov Алина

      Слёзы, что царапают ей щёки и обжигая падают на лик Дарклинга, походят на капли раскалённого золота. Равнодушие есть её цена, но когда скверна оставляет тело вместе с разлившимся по груди признанием одиночества, каждое чувство возвращается. Боль от потери Миши. Мука, распущенная на руках с жестокостью врагов. Обида на утаенные истины. Гнев, обращённый к их недругам… Но солнечные лучи, рвущиеся с её пальцев, вновь становятся тёплыми и приносят чудную радость, что предстаёт совершенно чуждой в страшный час. Алина не знает, многие ли часы или минуты проводит близ Дарклинга, пока его пальцы лишь слегка сжимают её ладонь, взывая к неосквернённой силе. Она ощущает себя слабой и не терпит знание, что должна встать, умыть лицо и позволить сторонним людям вновь заполнить покои вернувшегося к сознанию узурпатора. Но ещё раньше ей приходится удерживать Адриана — мальчик несётся к постели отца в слезах, протягивая к нему руки и не слушая наставление о том, что ему не следует наваливаться на раненое тело. Алина чувствует себя истинно оскорблённой, когда проснувшееся чудовище замечает, что в своих заплаканных лицах они с сыном удивительно схожи. Следует запомнить, что раны не делают Дарклинга меньшим мерзавцем. Вместе с волнующимися чувствами тело затапливает изнеможение, поэтому когда стены вновь наполняются людьми, девушка оседает в кресле, одаривая удивлением то, как Адриан смолкает, стоит первой ноге ступить на порог. Она знает, что другие этого не видят, но держась за связующую нить, сол-госпожа не гадает о чужой цене. Дарклингу ненавистно бессилие.

•

      Небо над ними гневается. Даже когда Зоя гонит тучи прочь, они возвращаются, одаривая столицу неестественными раскатами грома и сильнейшей вьюгой, под час которой гонцы из Ос-Керво покидают Тронный зал. Береговой город стоит и переживает нападение легче, чем делает это Ос-Альта. Равкианский флот держал удар с моря, когда люди Луки вошли в ближайшие деревни и сёла. Западная Равка знамёна Дарклинга не жалует, и они сталкиваются с ополченцами из Новокрибирска. Но как пишут, юный господин Ришар со своими проливными переворачивает один вражеский корабль за другим и отличается редкой силой на воде, что помогает поддерживать целостность сопротивления на морском фронте. Купеческий сыночек. Алина велит себе не удивляться, если к весне Лука очарует всё равкианское командование и получит себе в подчинение часть флота. Его господин выбирал с умом, как же… За мраком раздумий ступени помоста проносятся под ногами, девушка сходит под ослепляющий свет люстр, придерживая меч на поясе. Дела западной Равки не оставляют речи Николая и Зои. Адрик и Леони выступают пред Старковой с предложением о том, как они могут поспособствовать в переговорах между Равкой и Фьердой, если северный король окажется достаточно смел, чтобы ответить на послание равкианской царицы. Изречения меркнут, стоит стражу объявить, что Нина Зеник прибыла из Балакирёва. Приходится верить, прибыла она не одна. Сердцебитка покинула Равку с указанием одного короля и возвращается к иному, но сердце Алины полнится уважением к тому, с какой гордостью она несёт свою форму Второй армии с небольшим знамением двуглавого орла. Адрик машет ей рукой, а Леони тепло улыбается — все разделяют радость того, что Фьерда возвращает девушку целой и здоровой. Даже лицо Зои одаривает чем-то схожим на благосклонные чувства. Рядом с Ниной идёт другая девушка, чей взгляд мечется от одного человека к другому. По полу волочится подол традиционного фьерданского сарафана — вещь вышита голубыми и серыми нитями. На плечах незнакомки возлежат густые жемчужного цвета волосы. Это преимущество остаётся за Николаем. Алина не сторонится того, что девушка предстаёт для неё знакомой. Она должна быть. Сол-властительница смотрела, как схожий на лицо человек гибнет в муках и желала, чтобы он страдал ещё. — К ней, Нина, — Николай кивает на заклинательницу солнца истинно дипломатично. Забавляется верно, переучивает. — Не ко мне. — Моя госпожа, — сердцебитка в солдатской манере склоняет голову. Она была одной из детей, что искали убежище в Керамзине во время Гражданской войны, но Нина совершенно не знает, кто стоит перед ней. София? Алина? Девушка из историй о святых? Или, быть может, каждое понятие вовсе сводится к подобному самому Дарклингу чудовищу. Но Зоя не раз сетовала на то, что за дурным нравом сердцебитка редко разделяет титулы и звания, и сейчас сол-госпожа благодарна ей за непринуждённость. Нина обращается к своей спутнице, что глубоко садится в реверансе. — Это… — Ханна Брум, я знаю, — фьерданка меняется в лице, слыша родную речь, но всё ещё выглядит загнанной и потерянной, не ведая, одарят ли окружающие милосердием или поведут на казнь. Алина не знает доподлинно, каким предубеждениям учит Фьерда, но Нина привела свою подругу к врагу, и смотрит та на собравшихся господ, как на врагов. Зоя не отвечает ей иным. — Никто в этих стенах не причинит тебе вреда. — Я пленница? — вопрошает Ханна, отчего сол-госпожа обнаруживает, что совершенно не знает, чего следует ожидать от дочери Ярла Брума. О фьерданском воспитании и о северной культуре сказывают немало, но девушка молвит так, будто собирается напасть. Нина шепчет что-то схожее на «глупость». Вероятно, она бы вовсе не привела свою спутницу, если бы не верила в добродетель своего государя. — У нас нет причин держать тебя при равкианском дворе, — объясняет Николай, явно находя большой интерес в их гостье. Нина, как верится, едва заговорила о своей миссии во Фьерде, и Ланцов немедленно ухватился за возможность, а теперь пытается расположить к себе. Наглец. — Но твоя помощь и осведомлённость о том, как дела идут во Фьерде, нам бы очень помогли. И до тех пор, пока ваша помолвка с принцем Расмусом не будет расторгнута, тебе может понадобиться поддержка. Или защита. Но после ты вольна отправиться туда, куда пожелаешь. — Я гриш, — бурно проговаривает Ханна. Одни Адрик и Леони не разделяют всеобщее ошеломление. — Нина говорит, вы могли бы научить меня управлять моей силой и обрести счастье. — Хотел бы я в этот час посмотреть на лицо Ярла Брума, — кто-то почти прихлопывает. «Ты знал?», — обращается Алина к худшему из людей, хоть и не дрожит пред ответом. Знал. И желал использовать. Сол-госпожа на мгновение прикрывает глаза. Счастье. Невозможное, потому что фьерданская девушка всё ещё есть лишь та, кто потерял родителя. Она обучена другим порядкам, и правда о судьбе Брума никогда не перестанет её преследовать, не ища убеждения в справедливости отведённой участи. — Где мой отец? — фьерданка приметно сутулит спину, боится. И никто в этом зале не выразит ей слова сожаления. — Вы убили его? — Сразу после того, как он замучил десяток подобных тебе и ещё сотни до этого, — фыркает Зоя, и Старкова не может осудить шквальную за то, что она не располагает сочувствием к чужой утрате. — Генерал Назяленская! — Нина почти вспыхивает подле смятённой фьерданки.       Алина чувствует, как её тело тяжелеет, в глазах слегка плывёт. Зоя встряхивает головой, явно неприятное чувство разделяя. Значит, девушка пред ними принадлежит к корпориалам и совсем не умеет контролировать собственную силу. Николай с бесконечным очарованием предлагает проводить гостью к более подходящим комнатам и всё объяснить, но Ханна уже начинает порывисто плакать. Нина и Леони бросаются её утешать. Веля помочь девушкам, сол-госпожа напарывается на взгляд Зои. Шквальная знает, что они обе не полнятся сожалением к развернувшейся картине чужого горя. И в этом… В этом они друг друга понимают, тогда как другие упрекнут в чёрном безразличии.

•

      Приезд Ханны напоминает Алине о разговоре, с которым к ней днём ранее пришли солдаты и дворцовые стражники. С количеством пленных в их темницах всё не может быть легко. О фьерданском патриотизме и крепости духа не одну речь складывают. Солдаты, выжившие охотники знают, почему их не ведут на казни или публичные наказания. Их возвращение на родную землю будет означать не столько позор, сколько признание удара, который удастся нанести равкианцам, если Фьерда выполнит условия об обмене пленными. И теперь, они морятся голодом — пытаются себя убить, чтобы их командованию не приходилось торговаться. Минует не одна неделя, и пусть время для ответа всё ещё раннее, Старкова с трудом сдерживает речь о том, что возвращать воинов, дипломатов и самого наследного принца на севере никто не спешит. Но пока Алина должна хотя бы попытаться сохранить им жизни, чтобы не лишить себя рычага, который мог бы спасти многих гришей. Опричники пропускают свою госпожу вперёд, пока стражи открывают двери в одну из комнат, что одаривает простотой, пусть и всё ещё располагает роскошью Большого дворца. Расмус нервно подрывается с дивана, налетая спиной на небольшой столик и нечто роняя. Слипшиеся пряди жидких волос падают ему на лицо, обрамлённое густой щетиной. Должно быть, слухи о судьбе собственно генерала и предводителя дрюскелей не обошли его стороной. Следует признать, чужестранный принц обходится Равке чрезвычайно дорого. Его надлежит охранять, потому что каждая разгневанная душа в Малом дворце или в Ос-Альте желает фьерданца погубить. И его приходится содержать в милости царских владений, потому что в Равке не желают, чтобы Расмус вернулся на Родину полным гнева на своих пленителей. Алина заставляет себя его задабривать, кормить достойной едой и не позволять над ним издеваться, потому что тогда она может склонить врага к собственным интересам и нуждам Равки, но память о захваченной Ос-Альте и множестве трагедий не перестаёт ей напоминать, что ни одна выгода не вернёт гришам и равкианцам их прежние жизни, ни одна не заберёт вековые страдания. — А, ваше высочество, — вымученно улыбается сол-госпожа, выражение отражается блеском ужаса в чужих глазах. Видится, страшит всё-таки сильнее, чем располагает к себе. Быт царской советницы не учит обольщению. — Сколь лестно вновь быть удостоенной вашей компанией после нашей последней встречи, — девушка обрывает себя в словах, наблюдая за тем, как взгляд принца мечется из стороны в сторону. Но кроме золочёных подсвечников, в руки взять ему нечего. — Вы боитесь, почему же? — Наш король и сама Фьерда никогда не потерпят подобную подлость! А знают ли вообще на севере, насколько труслив и ничтожен будущий правитель? — Как редкостно нелепо то, — тянет Алина, неспешно ступая от порога и неотрывно наблюдая за тем, как Расмус пятится в дальней стороне своих комнат. Опричники за ней не заходят, им здесь не от чего защищать. — Что вы вспоминаете о подлости, в этот час сидя в роскоши царских покоев, когда одна наша столица только за последние недели потеряла сотни людей от ваших оружий. Уверена, не каждый из них был удостоен тёплой пищей и мягкостью кресел в последний час жизни. — Вы не имеете права держать меня здесь, — выдыхает принц судорожно. — Как королева этой страны, имею. Равкианские люди скажут, что я теперь наделена немалой властью. И выставить вас на главную площадь города, чтобы народ вас растерзал за всё сотворённое, я тоже могу, — изречённый замысел явно царапает всякую гордость, Старкова легко замечает, как мужчина желает огрызнуться вновь. Рядом нет его солдат, нигде не вывешен фьерданский герб или знамя с волчьей головой, люди вокруг говорят на чужом языке и следуют иным порядкам. Расмус заперт с врагом без власти и силы, и то оставляет от него жалкое подобие человека. — Почему вы пришли? — Чтобы предложить сотрудничество, — Алина верит, что Ярл Брум не от одних амбиций желал женить свою дочь на будущем короле Фьерды. Их принц тщеславен и жаден до признания, потому что болезнь многие годы делала его никчёмным в глазах своего народа. Думается, такими должно быть легко управлять, но сол-королева не располагает даром к кукловодству. Это дело Дарклинга и Николая, поэтому собственная речь более сходит на угрозу. — Вам хочется поскорее вернуться домой? Или, быть может, вы желаете сохранить жизни своих людей? Кем вы прибудете на родину… Трусом, что оставил сотни своих людей умирать на чужой земле, или славным человеком, который вернёт мужчин к их семьям и домам, чтобы они и дальше могли служить на благо Фьерды? — Расмус приметно вскидывает голову, словно одни слова о собственной низости способны его оскорбить. Он будет слушать, а если веление принца не окажется действенно, Дарклинг заставит их пленников жить. — Велите своим людям есть и пить, спасите им жизни. Я понимаю, на севере принято иное, но Равка не располагает к тому, чтобы наши гости умирали один за другим в своих темницах.

•

      Тянущаяся по коже прохлада зовёт ото сна, сквозняк щекочет кожу, обнажая правду того, что едва сбросив кафтан с плеч, сол-властительница уснула у бока чудовища, отравленная тяготами правления. Голову одолевает кружение от того, сколь резко Алина её вскидывает, обнаруживая, что покои Дарклинга пустуют посреди поздней ночи. Простыни на его стороне ложа смяты. Сердце тяжелеет в груди, словно не бьётся вовсе. Двери оказываются приоткрыты, за подсвеченной щелью переплетаются нити голосов. Девушка переносит волосы на одно плечо и, не спеша взглянуть в зеркало, семенит в приёмную, где дежурная целительница указывает своей госпоже на Зал военного совета. Спор смолкает вместе с тем, как собственная нога ступает на порог. Дарклинг восседает во главе стола со скучающим видом, голова слегка склонена набок. Тени подрагивают вокруг него, словно в следующее мгновение способны сползти со стен и начать играться. Или непременно обратиться оружием. Дальняя сторона зала погружает фигуру Еретика во мрак, но даже в таком положении Алина может видеть неестественную болезненную серость чужого лица, глаза того почти бесцветны. Одна неприкаянная душа утвердит, что царь болен. Мучимый государь у них взаправду чахнет от гордыни и своей войны. Обтянутые кафтаном плечи напряжены, потому что ранения терзают его тело. Но ничто на расслабленном лике не выдаёт муку. И на мгновение девушка теряет в шаге, до того веря, что болезнь делает монстра тощим и слабым. Напоминание о том, что даже вернувшись к сознанию, Дарклинг не разлёживался праздно — он желает видеть солдат и правящих господ, спрашивает о положении их войск и о правлении своей лучезарной царицы. Пресекая гнетущее безмолвие, Николай выпрямляет спину, до того склоняясь над столом. Золотистые волосы падают ему на лоб, делая лицо уставшим. Час поздний, но на чужом военном мундире поблёскивают знамёна. Равкианские города переживают войну вместе с наступлением на северной границе, и никто не смеет об этом забывать. — А люди в Равке знают, что нельзя поминать царицу Дарклинга всуе? — Ланцов всё вертит головой, точно взвешивает понятия, провожая Алину взглядом, пока она обходит главный стол, останавливаясь напротив и ковыряясь рукой в верхних пуговицах схваченного кафтана. Шаг тяжёлый ото сна, но девушка выступает не с целью вести дружеские беседы. — Она сразу придёт на зов. Прости, Моя королева-солнце, разговор был безотлагательным. Я едва успел обронить твоё имя, — он поворачивается к чудовищу, и от одной играющейся манеры речи заклинательница желает велеть ему прекратить забавляться. Она не знает, с каким настроением Дарклинг оправляется от ран, ищет ли возможность погубить, но мрак к златокудрому хитрецу не радеет. Он облизывается и набирает силу со рвением растерзать и бросить клочья к ногам союзников. — И где же кольцо? — Безделица. — Есть традиции, — губы норовят скривиться от того, что Николай пытается давить.       Теперь они ведут переговоры о скреплении союзов. Закон и церковь ныне предстают нелепостью в сравнении с тем, сколь сильной связью жизнь заклинательницы солнца привязана к страшнейшему монстру, но укол обиды пронзает тело, потому что сол-госпожа всё ещё — разменная монета в их нескончаемой войне. Дарклинг знал, что она откусит ему руку по локоть, если он попытается надеть на неё кольцо в Малом городе. Но они с Ланцовым мыслят редкостно схоже для тех, кто зовётся врагами. Алина не будет венчаться на тёплой крови своего же народа. Она верит, с церковным благославением изменится малое, но сердце рвётся прожить очередной день без оков. Чудовище, точно заслышав эту мысль, садится ровнее на облюбованном стуле. И о чём думает? Перебирает ли струны юношеской глупости или скалится со взглядом на чужого бастарда? — Не тебе говорить со мной о людских традициях, пират. Я пережил многие из них и видел, как люди разрушают одни в угоду другим, — рука Дарклинга опускается на стол тяжёлым жестом, но он держит взгляд Николая и полнит слова стальной непреклонностью. Девушка находит среди них неизречённые. Венчание будет, но не под чужой указкой. — Какая дивная любовь к напоминанию о том, что я воюю со стариком. Нравится же лису улыбаться в лицо смерти. — О чём вы спорите? — по разлитому вокруг напряжению бежит рябь. Проклятый Еретик с ленной смакующей манерой склоняется к столу, укладывая подбородок на ладонь, взирая на солнечную королеву снизу вверх. Взгляд Алины дёргается, когда она замечает, что его вторая рука лежит под столом. — Бастард желает, чтобы мы поторопили наше положение в угоду его сомнениям. Николай смеётся, и под звонкий голос мальчишки без трона должно стенам пойти трещинами. Вдалеке множится рокот чудовищ. — Насколько опрометчиво с твоей стороны думать, что меня оскорбляет факт собственной незаконнорождённости? — Скажи ей, — без доли уважения к громким манерам Дарклинг неспешно поднимается из-за стола. Девушка не знает, видит ли Николай, что чужие движения подламываются, но сама присмотреться не может, позволяет тяжести чужого присутствия себя отвлечь. Веление обрамлено улыбкой на лике чудовища. — Скажи своей королеве о том, что является предметом твоих условий. — Моё мастерство выбирать разменные монеты недостаточно хорошо для твоего вкуса? — Николай широко оскаливается, но в следующее мгновение обращается к Алине, пряча дерзость за стройной речью. — Мы говорили о венчании. Люди должны видеть, что союз узаконен, и мы не ищем второй гражданской войны. В Малом городе ты можешь написать любой угодный закон, но равкианцы — люди обычаев и традиций. И сейчас мы не можем позволить себе проверять, куда простирается их терпение… — Я услышала тебя, — обрывает заклинательница то, как Ланцов вновь ищет жестокое внимание Дарклинга. В мудрых глазах блестит удивление. Криков за их противостоянием не последует. Девушка чуть склоняет голову в сторону залов. — А теперь оставь нас, — за Николаем скоро хлопают двери. Неодобрение в собственном взгляде, должно быть, сходит на стрелы и копья в час, когда Еретик возвращается к своему стулу, рука ложится под полы кафтана на уровне груди. Ладонь блестит от крови в свете свечей. — Я позову целителей, — Алина не смотрит, не хочет смотреть, но подзывая девушку из приёмной, она замечает, что потирает место над сердцем, словно оно у неё тоже изнывает. Безразличие монстров к боли страхом перебирает ей все внутренности, и мгновения Старкова падает в убеждение, что он оставит её вновь.       Она заставляет себя быть безразличной к его ранам, самого Дарклинга они не заботят. Говорят, борьба закаляет тело и силу воли, а чудовище знает то понятие веками. Девушка может видеть этот блеск уважения в глазах опричников и гришей, потому что их Тёмный господин не перестаёт доказывать, что его с делом разлучит только смерть. Он слушает какое-то донесение даже в тот час, когда раскалённая игла пронзает его кожу от необходимости закрыть рану. И Алина видит всполохи заурядной злобы на лице Валерии, потому что Дарклинг сам усложняет целителям работу, не зная меру, отведённую человеческому телу. Какой разговор мог бы быть столь важен? Какие условия? Все требования разобьются о Еретика точно волны, что рассыпаются, ударяясь о маяк в Ос-Керво. Николай желает себе гарантии, но они все ломаются пред чужим тираничным нравом. Сол-госпожа знает, о чём просил хитрый лис, она бы тоже просила, но Дарклинг делает то, что считает необходимой мерой. Его невозможно просить или умолять, можно лишь убедить. Ланцов желает назад своё Удовское княжество. Они с Зоей борются за то, чтобы генеральство Второй армией осталось отведено ей, но так ли они монстру важны? Для него нет незаменимых. Алина знает, что он желает оружие с Золотого болота, ценнейшее детище Николая, и кто-то без сомнения попытается выторговать за него достойную цену.       Но одно из условий всё ещё заставляет пальцы подрагивать и внутренности сжаться в странном чувстве. Разумеется, при дворе желают быть убеждены, что они правят союзом, а солнечной госпоже отведена равная доля власти. Но с этим Дарклинг был первее, пусть и девушка не спрашивает, привёз ли он кольцо из Малого города. Он не смотрит на неё, но пока они с Иваном говорят о войне на границе, Алина чувствует, как его рука перебирает связующие нити, вороша её чувства, отделяя злость, усталость и глубокую тоску. Им в уходящие дни совершенно не дают времени на разговоры, но заклинательница и не желает колыхать слова, а монстр не выдёргивает её из сна, когда она отдыхает в приёмной или кресле у его постели. И он не позволяет ей забыть о жестокости, спрашивая о том, велела ли она уже своему мальчишке-отказнику бежать из города. Дарклинг быстро теряет интерес в Мале, когда кто-то смеет донести ему о смерти Миши. Он не говорит, знает, что за это слово солнечная святая сама разворочает ему все раны, но она может слышать всю чернь мыслей. Смерть была бы милостью, но теперь Мал останется жить с девочкой, до которой не может дотянуться, и с памятью о воспитаннике, которого не смог спасти. Алина верит, так судят чудовища. И это никогда не лежит ей по сердцу вместе с тем, как Еретик забирает себе стопку писем или условится — сам будет говорить с опричниками, указывая, что его королеве следует отдохнуть. Она пытается его поймать, указать, что он смеет ограничивать её во власти, но после девушка почти засыпает под час купаний, так что Диана помогает ей подняться с указкой своего господина. Старкова слышит раз, как чужие речи восхваляют её пред царём-узурпатором, и он ничего не говорит. Но и Дарклинг, и Николай твердят одно. Никто не ждёт, что она окончит вековую войну к началу следующей весны.

•

      Алина желает скорбеть, но совсем не находит час на слёзы, кроме утр, в которые она прогуливается за город, помогая Малу и Мае у погребения Миши. И иногда, обмывая своё тело, заклинательница оседает в ванне, рассматривая, как гладь искажает шрамы на руках. Они болят, нарывают слегка, и зачастую она хочет выдернуть руку, если кто-то её касается, потому что чувства становятся нестерпимы. Но Женя приносит ей какую-то мазь и смеётся, когда её подруга вертит нос от противного запаха. Теперь, когда её облик перестаёт распугивать всё живое, никто не скупится на возможность указать солнечной королеве о том, что ей не следует чрезмерно себя утруждать, словно Фьерда или Шухан будут ждать, когда равкианская правительница допьёт свой утренний чай. Но есть ли теперь ценность в этой заботе? Ей лгали, решали за неё о лучших и худших положениях, и ныне Алина находит покой в делах, потому что знает, что может защитить людей, которые в этом нуждаются. Она находит умиротворение с Женей, когда та приходит, чтобы разделить свежую выпечку и рассказать о том, что живёт на устах городских людей. Их разговоры не снимают с плеч бремя правления, но Сафина не говорит о королях и королевах и нередко высмеивает тяготы царствования, отчего им обеим становится легче. Теперь портниха может сказать о том, что солдаты Тавгарада угрожали ей и Давиду. Эри провела при равкианском дворе достаточно лет, чтобы знать, на кого Шухан способен давить. И пусть Равке выгоден союз с ней, Алина не жалеет о том, что отказала шуханской принцессе за всё бесчинство. Теперь ей придётся чем-то жертвовать, если она всё ещё желает поддержку равкианцев.       В один из приходящих дней, в который за стенами дворцов поют метели, девушка обнаруживает, что Адриан ютится у здоровой руки отца, провожая недоверчивым взглядом каждого, кто приходит, чтобы говорить с Дарклингом. Ей кажется это забавным. Родительница находится рядом, но не слушает, как они говорят об Эрике. Спрашивает себя лишь, служит ли она чудовищу напоминанием о другой девочке, когда-то очень давно повстречавшейся на его пути. Старкова знает об иных словах своего сына и не может с ними примириться. Адриан говорит, что усвоил урок. Напоминает об истине того, что ему не следовало было быть в Ос-Альте. Верно, он не должен был перебиваться по лагерям солдат, не должен был водить их по захваченному городу, не должен был оказаться в пасти волков, не должен был предстать пред гнусными нуждами Эрики — и ещё многие «не должен был», если бы полагался на опыт и наставление своего отца, а не на убеждение в том, что сила делает его неуязвимым. Алина способна уважать то, что мужчина не кричит, не поднимает руку, не превозносит жестокость их врагов, не гонит ребёнка от себя и ни разу не перебивает, но в тот же час она знает, что последует за поучениями. Непослушание и предательство разделяют один взгляд Дарклинга, он их не прощает и не забывает. Монстр, разумеется, не сошлёт мальчика в Цибею и не будет изнурять его каторжной работой с утра до вечера, но проклятый Еретик позаботится о том, что его слово не будет нарушено вновь, посему Старкова велит себе быть внимательной к тому, какую меру он изберёт. А пока — в час, когда небо вновь раскалывает неподвластный рукам шквальных гром, Алина обмирает на пороге покоев в Малом дворце, потому что в ушах звенит, и она резко теряет чувство твёрдости в ногах, почти роняя принесённые с собой книги. Она знает это — знает, чьё присутствие настолько тяжело для всего живущего. Дарклинг прикладывает палец к губам в высмеивающей манере, смотря своей королеве за спину. — Ты его позвал? — слова дрожат в неверии, но мужчина только отрицательно качает головой, указывая короткое «беги». Он обещал ей, и девушка не знает, почему для самой себя делает эту клятву неисполнимой, но стараясь не растерять чувства, она пробегает по тёмному коридору у Зала военного совета и спешит на улицу, предполагая, где мастера всех дел можно найти.       Сол-госпожа пыталась, просила и портных, и целителей. С их мастерством шрамы светлеют, но не уходят полностью и теперь ровными линиями лежат на коже. И если Илье Морозову подвластна сама смерть, может, он не поскупится на то, чтобы наградить маленькой милостью матерь собственного правнука. Ей следует верить Дарклингу в том, что он собственного предка не зазывал, не успел бы. Значит, Илья находит иной интерес в том, чтобы последовать за ними из Малого города, и это обрекает Алину бояться. Окажет ли Костяной кузнец ей услугу или даже не расслышит просьбу? Но если Дарклинг обещает перевернуть землю и горы, возможно, он способен заставить своего предка исполнить нужды солнечной святой. «Ты не его кровь, но ты моя», — связующая нить между ними дрожит. — «Он будет говорить с тобой как с заклинательницей солнца и как с Морозовой. Ты присвоила его фамилию первой, Алина». Верно, она присвоила. Дарклинг не награждал и руку протянуть не успел — она забрала сначала титул, после фамилию, ныне присваивает и цвет, и право правления. Того чудовище и заслуживает.       Девушка покидает Малый дворец и крадётся подле его стен в поздний вечер. Небо оказывается затянуто тяжёлыми чёрными тучами. Должно быть, часом позже уже разыграется вьюга, но пока снег хрустит под сапогами, Алина быстро достигает стен, принадлежащих мастерским фабрикаторов, где сейчас из окон льётся яркий свет ламп. Множество гришей ходят за стёклами, пока их голоса остаются неуслышанными. Есть нечто таинственное и подлинно символичное в том, чтобы искать Костяного кузнеца здесь, где он может видеть, как живёт дело гришей, делящих с ним одно ремесло. Вероятно, если бы заклинательница не чувствовала тяжесть чужого могущества, она бы с трудом отличила его от иного равкианского сударя. Несомненно, молодого — с его чёрными витками волос, густо лежащих вокруг лица. Но иное извечно выдают белая кожа и потерявшие цвет глаза, что лишь едва блестят прозрачно-голубым и несут неживое выражение. Рисуя сильные плечи и спину, на поясе мужчины перевязан шерстяной тулуп угольного цвета, так что усмехаясь, Алина гадает, подарят ли ей его тоже. — Вы пришли, чтобы исцелить его? — она спрашивает себя о глупости изречённого вопроса долгие мгновения.       Разве Костяному кузнецу могут быть важны людские раны и войны? Но что-то привлекает его в столицу, нечто заставляет покинуть горы Сикурзоя и прибыть к городу, что возможно, ему даже не знаком. И Дарклинг не попросит за собственное здоровье, хотя не вернись к нему сознание, девушка сомневается, что не перевернула бы землю с целью найти то, что вернёт его к жизни и к ней самой, не поскупилась бы на мольбы, а после угрозы, чтобы вновь обрести своего худшего монстра. — Я не лекарь, — присматриваясь к чужому неестественному подобию улыбки, Старкова исправляет сама себя. Не лекарь. Мастер. — И его тело выздоровеет само. Алина верит, у них совершенно нет на это времени, но бег человека за существованием не то, о чём станет заботиться Костяной кузнец. — Но вы пришли ради него. — И да, — голова древнего гриша слегка склоняется в одну сторону, после в другую, не давая ответ на вопрос. — И нет. — Тогда чего ради вы здесь? — девушка поторапливает шаг, когда Илья неспешно направляется вдоль мастерских, взгляд обращён к чему-то вдалеке, что она не способна видеть. — Не на каждом веку меняется мир. Может, я не чувствую потоки силы так, как это делают мои потомки, но земля всегда знает, когда силы над ней становится слишком много, — по небу вновь тянется раскат грома. Не от того ли оно беснуется? Один Морозов — горе на земле, но сейчас их ходит подле друг друга четверо. Алина замедляет шаг, желая спросить, но рука Ильи ложится на её плечо, направляя рядом с собой. Его сила, приходится верить, могла бы обратить пылью каждую кость в теле и обрушить стены дворцов, но заклинательница часто моргает и не ощущает страха, походя на жадную до знаний девицу. — Я слышу, как она трещит. Даже сейчас небо над нашими головами грозит расколоться. Миру не нравится то, какое могущество нам отведено с кровью. И свет начинает гневаться, когда мы сосредотачиваем его в одном месте. — Но Багра, Дарклинг, Адриан… Они живут близ друг друга уже многие месяцы, вас никогда это не привлекало. — Бег дней вам разъяснит, — заглядываясь на чужой лик, девушка желает спросить о большем, но что-то уводит её внимание, словно она способна споткнуться о незримую завесу. Взгляд убегает за чужую спину, они стоят на углу Малого дворца, Алина может видеть отсюда, как фонари освещают дорожку вокруг озера. — Я знаю, где её найти, — унося с собой значение слов, наваждение покидает разум, стоит ладони оставить плечо, обрекая вспомнить о вопросе, с которым заклинательница солнца пришла к Костяному кузнецу. — Я хотела бы вас попросить.., — не стараясь избирать слова, она отворачивает шерстяные манжеты рукавов, но пальцы замирают на коже предплечий — чистой и ровной.       Сол-госпожа поднимает взгляд осторожно, словно человек пред ней в любое мгновение может исчезнуть, и не пытается искать границы чужой силы. Вероятно, Илья понимает это иначе, укажет, что чужая сталь прикоснулась к одному из его трудов, а мастера этого не терпят. Память о дне, в который он наградил её здоровым телом, рождает новое желание. Костяной кузнец видел Давида, а значит, что-то человеческое ему всё-таки не чуждо. Не ведая, последует ли он за ней, Алина ведёт мужчину за угол дворца, где берут начало палаты портных, а таясь в окошке, одна из портних показывает Жене какую-то склянку. Образ святых за окном укрывает сила. Выбор заклинательницы солнца причиняет боль самым близким ей людям, но она надеется, что однажды память об их страхах и мечтах сможет унять это страдание. Сол-королева всегда будет бороться за их покой на этой земле, но пока она может помочь хоть кому-то из них. Пусть и вероятно, Женя никогда не узнает о том, что Старкова для неё сделала. Так будет лучше. Ей следует спрашивать себя, откуда берётся уверенность, что исток неудач находится в самой портнихе? Дитя происходит из двоих. Но Сафина очень много лет отравляла себя, а после Дарклинг пытался её разрушить, так что Алина знает, что не просит зазря. В Ос-Альте, должно быть, найдутся десятки немощных, больных, нуждающихся… И она просит за здравие подруги, за их с Давидом надежду узнать родительскую долю. Но вероятно, мученице давно следует признать, что она столько же свята, сколько и сам Санкт-Илья в цепях.

•

      Застывая у врат, что уведут в главный зал Малого дворца, Алина не торопится к ним, наблюдая за тем, как двери со знамением Дарклинга отворяются и закрываются вновь, выпуская Ивана. С трудом удаётся привыкнуть к тому, как один из рукавов его кафтана слегка приспущен, плетясь у бока сердцебита. Многие гриши встают из-за дымящихся самоваров, чтобы выказать уважение своему генералу, а некоторые косят недобрые взгляды. Девушка вспоминает, как она вошла в Зал военного совета впервые, проведённая мальчишкой-задирой, которого история определила как её врага. А ныне он с высоты своего генеральства останавливается подле неё, учтиво склоняя голову, хоть и на большее уважение никогда не расщедривается. Но Иван не спешит прочь, смиряя шаг и идя в ногу со своей правительницей. — Что он решил? — голос не дрожит, но Алина знает, что сердце её выдаст, пусть и, нет сомнений, корпориал не располагает интересом к её чувствам. Ей не должно жалеть этого гриша и не следует справляться о его судьбе, но она знает жестокость Дарклинга. Та не судит о близости и написана одним холодным расчётом. Девушка твердит себе, что ещё со дня страшной бойни знает, какое суждение ожидает господина подле неё. — Пока я останусь в столице. Но когда ваше правление окрепнет, я отправлюсь на север, — чужой голос подламывается от нежелания вести предложенный разговор. Иван не заурядный солдат, он доверенный человек своего суверенного господина, и Старкова желает искать в этом причину того, что решение откладывали многие дни. — В качестве военного советника. Лишь советника. Не генерала или кого-то, разжалованного до полковника или командира. — И твои люди? — Они выберут себе нового генерала, мы с Дарклингом не обделены достойными солдатами, — с уст рвётся неровное «но», правда, ещё раньше Иван морщится, словно ему претит непримиримость идущей бок о бок девчонки. Он жестом предлагает ей отойти в сторону, чтобы не мешать спешащим мимо людям, и останавливается в тени коридора. Видно, зреет, кого его королева желает винить. — Я могу быть тем, кто будет отсиживаться в тепле шатров и посылать своих людей на смерть. Но я не хочу. Я никогда не хотел. Если я не могу сражаться вместе с собственными солдатами, я не должен их вести. Им необходима вся сила, которую мы можем предложить. Мне потребуется время, чтобы сменить ведущую руку и закрепить свои навыки вновь. Я не стану отнимать его у своих людей, когда даже час может стоить им жизни. Алине нравятся его слова. Разумеется, нравятся. И сердцебит пред ней знает, что она ищет возможность утвердить, что Дарклинг разбрасывается людьми, точно поломанными игрушками. — Ты достойный генерал, Иван, — осторожно заключает девушка, страшась, что слова окажутся излишне громки и непонятны. Она не разменивает свою боль на похвалы и понятия о хороших людях, но заклинательница не лжёт. — И славный солдат. Я сожалею. — Не о чем сожалеть, — сердцебит глубоко хмурит брови, отсекая оказанное сочувствие. — Я всё ещё могу служить тебе, гришам и человеку, который ведёт нас за общей целью. Моё командование вернуло ему власть. И я не жду от тебя доброту. — Твоё сердце расколется, если ты примешь эти чувства? — у заклинательницы плечи норовят сжаться от чужой холодности. Мальчик-задира никогда не позволяет забыть, что они не делят ладные отношения. Он сжимает челюсти и расправляет плечи, словно избранные выражения солнечной королевы могут его поранить. — Я не сожалею, — цедит Иван редкое признание. Слова вгоняют острия под кожу. — Я не сожалею ни об одном своём деянии во время Гражданской войны, кроме того, что не смог вернуться за Фёдором. Я вижу Оретцева во дворцах и в городе. Я помню, как пытал твоего следопыта и какую участь для него отвёл, и сердце меня не терзает. Я ото дня ко дню вижу близнецов Батар и верю, что Толя получил равную расправу за то, как ранил меня. Я и Ярослава — мы были рядом, когда Дарклинг покарал Женю. Моя воля принадлежит тебе, как моей королеве. Я никогда не отступлю и умру за тебя. Но я не заслуживаю твоё сожаление и не всегда понимаю, где берёт конец твоя доброта. — Ты не тронешь ни одного из них — ни Мала, ни Толю, ни Женю, — Алина отделяет каждое значимое имя от другого. — Никто из солдат Дарклинга и людей его воли не прикоснётся к тому, кто мне дорог. Я никогда не дозволю подобный указ и покараю того, кто посмеет эту волю нарушить. Ты знаешь это, — голова сердцебита чуть склоняется в признании. Старкова догадывается, откуда он черпает смелость на подобные речи, не желает, чтобы чужое сожаление его терзало. Ивану известно, что память о времени Гражданской войны доставляет ей боль. Другой королевы не будет, и её милосердие доставляет боль. Но не одной Алине мучиться сердцем. Она говорит легче, оставляет между ними заурядным велением, которое её генералу должно исполнить. — А теперь прими его. Прими моё сожаление, — девушка наблюдает за борьбой в чужих глазах и не лжёт о чувствах. Иван мог бы выиграть им множество сражений и поддержать борьбу на севере, а теперь ранение привязывает его к командирскому шатру, из которого он обречён наблюдать, как люди теряют жизни за его мечту. Но в этот час сердцебит возлагает руку на грудь и глубоко склоняет голову, пламенное недовольство подсвечивает его тяжёлый взгляд. — Поспеши к своим делам, Иван.

•

      Равка редко с полным радушием принимает перемены. Когда грязь захватчиков и пролитую на землю кровь укрывает снег, а вести о государственном перевороте достигают самых удалённых уголков страны, люди поднимаются для того, чтобы говорить. Пред Чёрным царём выступать бояться, но сказы складывают, вместо него на троне сидит Королева-солнце, призванная самими равкианцами святая. Но каждый ошибается, когда называет свет символом чистоты и милости. Он дарует им зрение, после тепло и еду, отчего люди забывают, что светила способны обжигать, поэтому каждый смелый господин считает, что имеет право прибыть в её дворец и требовать справедливости. Иногда это мелкие чиновники, протирающие тронный зал своими коленами и знающие, какая судьба их ждёт, если сам Чёрный Еретик узнает, куда они спускали казённые деньги. После именитые богатые дворяне, не заботящиеся о войне и извечно желающие выпросить лучшую долю у новой власти. В такие часы, когда ей доводится встречать людей в Тронном зале, Алина чаще прочего выбирает место Дарклинга. Табуретки одинаковы, но даже в этом девушке нравится давить на чудовище, пока то залечивает раны. Ему пристаёт присутствовать в её мыслях под час государственных собраний и дипломатических встреч или отбрасывать на стены мороки, что будут замечены одной солнечной госпожой, но в этот час, когда руки девушки сильнее сжимаются на подлокотниках, он подозрительно тих. И почему смеет не отвечать ей в час, в который его королева теряет терпение? Она радуется, что двери Тронного зала закрыты, и не весь дворец может слышать чужие речи, хотя не следует и надеяться, что уже к завтрашнему утру слова облетят всю Ос-Альту.       Днём в столицу прибыли несколько князей с юга и часть командования Первой армии, и в начале встречи Алина могла бы сказать, что понимает их. После Гражданской войны и брака Эри с Николаем немалая часть южных земель получила покой — люди начали съезжаться в эту часть страны, а золото вкладывали в производство и развитие земли, но теперь Эри мертва для Равки, Первая армия оттуда ушла, а союз с Шуханом не закреплён в глазах народа. Видится благом, прибывшие судари не только не терпят девчонку-самозванку, но и голосят в сторону каждого, кого избирают виноватым. В Тронный зал приглашают и царя-бастарда, и генерала Дарклинга. Щёки Ивана краснеют от грязи проливаемых слов, а в один из часов он и вовсе клянётся лично отрезать языки господам, если они не изволят избирать выражения. Николай выслушивает требования гостей, но когда они угрожают раздробить землю и выйти из-под равкианской власти, любая милость заканчивается. Как оказывается, ни одним раздором за власть рвение ко второй гражданской войне полнится. Мужчины хотят продолжать свою мирную сытую жизнь, но кто им её обеспечит, если север Равки сожрёт война с Фьердой, а чужое войско пройдёт дальше? И как обзывают Короля шрамов? Алина подмечает множество скверных прозвищ, речь о трусах и лжецах ей была знакома, но некоторые ругательства она слышит впервые. Собственные оскорбления старается не запоминать. Тех над ушами разлито достаточно, чтобы сейчас она не рвала себе грудь пред лицами зажиточных господ. Под белокаменными сводами Большого дворца всё ещё звучит злая речь, когда стражи безмолвно открывают двери, впуская нескольких гришей и опричников, но девушка задерживает дыхание — врата не закрывают вновь.       Королева сидит пред ними, мимо идут солдаты, короля не видят уже многие дни, так зачем же гостям смотреть назад себя? А смотреть следует, когда девушка привстаёт на троне со знанием, что этот принадлежит не ей. На него засматривается не человек — монстр, пересекающий преддверье зала ровным широким шагами. Полы его одежд разлетаются под ногами вместе со стелющимися лоскутами теней, и по широким плечам лежит кафтан подобный тому, что вручён его сол-королеве. Это одежды царей и цариц с их тяжёлыми накидками, скрывающими грудь, и вышитыми на спинах знамёнами. Тени прыгают к рукам Дарклинга, исчезая у облачённых в чёрное ладоней. Его волосы уложены на две стороны, как если бы на голову в любое мгновение могли возложить корону. Глаза слегка щурятся во взгляде на одного из князей, демонстративно голосящего посреди Тронного зала. Николай широко улыбается, наблюдая за бесшумно выступающим монстром, что таится за спинами господ. Алина велит себе сидеть, но пальцы продолжают царапать подлокотник трона от знания, что сцена эта в любое мгновение может закончиться очень кроваво. — Кто дал вам право, — срывает голос один из мужчин, — распоряжаться нашими судьбами, пока безродная девка сидит на троне?!       Выше поднимая голову, девушка верит, тишина становится звенящей. Мужчины оборачиваются по одному, кто-то бросается в сторону дрожа, один молчаливо склоняет голову и отступает с пути. Говорящий отвечает подкравшемуся мраку последним. Другим покажется, что он запинается о свои же ноги, но сол-королева зреет, как под чужими сапогами пробегает тень, так что князь падает на колени перед Дарклингом, нависающим пред ним в полном величии своего могущества и немилости. Николай прав, её монстр чрезвычайно страшен. — Она ваша королева, — неестественный взгляд глаз не отпускает ползающего в ногах сударя с юга, за тенью голоса Алина может слышать, как чьи-то зубы стучат. Дарклинг неспешно ступает ближе, обходя чужую фигуру и отбивая одно понятие за другим. — Могущественная. Бесстрашная. И в отличие от меня — милосердная. Избирайте, кого вы хотите злить больше, Сиятельство.       По Тронному залу тянутся мольбы о прощении, и тогда Царь-Еретик роняет над трясущимся образом князя холодное «не ко мне». Гриши и даже гвардейцы жмут головы к груди, кланяясь, когда Дарклинг пересекает палаты. Девушка силится найти хоть один оставленный ранениями изъян в его образе, но не может, зная, что если проведёт пальцами по его коже, она вновь предстанет прохладной и бархатной. Шаг заклинателя твёрд, когда его нога ступает на помост. Взгляд принадлежит лишь одной госпоже, занимающей отмеченный солнцем в затмении трон. И Алина ждёт, не позволяет себе отступить, желает знать, как он решит поступить, и не дышит в час, когда тяжёлый образ царя садится рядом с ней, на принадлежащую королеве, ознаменованную солнцем сторону. Пальцы подхватывают её руку, поднося к губам и целуя. Сол-властительница выдыхает, заслушиваясь просьбами о прощении и выговаривая сухое «достаточно».       Они уделяют господам внимание вновь и делают это раз. Вновь говорят об условиях, и Алина неминуемо ловит себя на том, что ей нравится, как Дарклинг держит её за руку, пока собственные пальцы перебирают кожу перчатки. Двери за гостями с юга закрываются, на коврах не обнаруживается крови, и сол-королева находит себя в очередном противостоянии, когда их взгляды пересекаются, скрещиваясь и ища друг друга подобно клинкам, ведя молчаливую борьбу. Гришам нужен их Чёрный генерал. Равка нуждается в своём мальчике с прекрасной мечтой. И Алине Старковой — провозглашённой солнечной королеве, он тоже нужен. Никто её слова не услышит, они ему одному предназначены, но в этот час Дарклинг узнает — она превратит его жизнь в нечто хуже смерти, и ранение в сердце покажется ему милостью, если он посмеет оставить её вновь.

•

      Старый слуга в ранний утренний час извещает Алину о том, что ко двору в дар солнечной королеве доставлены сундуки, полные невиданной роскоши. Девушка воистину верит, что её обманывают. Кто бы мог одаривать её сокровищами? И кто мог бы верить, что она находит в них хоть малую ценность? Редкая нелепица. Подвязанные предвкушением руки стремительно опускаются от картины того, как люди вокруг не позволяют усомниться в собственном положении. Стражи открывают сундуки первыми, поднимают каждую вещь и достигают самого дна, пока царица-самозванка не понимает причины, придерживая за плечи тянущегося вперёд сына, что завлечён речами о необыкновенных дарах. Говорят «не отравлено, сол-королева», и Алина вновь силится понять.       Она присаживается к полам, когда прислуга оставляет их с Адрианом. Мерцание ткани и обилие драгоценных камней походит на тонкое свечение, что тянется вокруг аккуратно разложенного содержимого. Жест выходит неуверенным, пальцы мажут по необычной ткани, что проскальзывает под кожей и не походит ни на что, когда-либо возложенное в руки. Вещи переливаются подобно дорогому шёлку и льнут к коже с неестественной мягкостью. Плетение кружев сложено в мельчайший узор. Ткань белая и холодная, в лучах солнца рассыпается на голубые и пурпурные переливы и исходит золотым блеском. Заклинательница находит корсеты, туфли причудливой формы, дивные юбки и платья, что ей никогда не встречались. Золото украшений инкрустировано камнями глубокого синего цвета. Под руку попадается гребень с медной рукоятью. Алина обнаруживает в себе дурное чувство, словно каждая вещь норовит её очаровать своей бесконечной красотой. Но неестественность отталкивает подобно яду.       Адриан, едва заглядывая внутрь, одаривает матерь широкой улыбкой — молвит, что знает, кто оказывает сол-госпоже столь широкие жесты, но большего не рассказывает, доставая тяжёлую шкатулку со дна одного из сундуков и протягивая родительнице. Но отворяя предмет, девушка быстро понимает — он предназначается не ей. На синий бархат возложен золотой венец, чьи витки металла сплетаются в остроконечные звёзды. Но он мал, не может предназначаться для головы мужчины или женщины. Предмет тяжело лежит в руках, но Алина просит сына распустить волосы и помогает убрать их за уши. Пальцы подрагивают, но она велит себе отпустить, возлагая венец на голову ребёнка. Святая госпожа твердит самой себе, что это не корона, но покоя найти не может, с кривоватой улыбкой наблюдая за тем, как мальчик вертит головой, пытаясь привыкнуть к тяжести. Но Адриан вновь припадает к сундукам, слова очарования преподнесёнными дарами не перестают литься с уст, пока он рассматривает всякую вещицу с её рук, в чём королева-мать находит заурядную истину. Пока символ власти на голове для мальчика пред ней ничего не значит.       За дверьми покоев слышатся шаги прежде, чем Женя проходит внутрь, заслышав о вести. Не получается найти в себе желание думать о том, какие слова сейчас звучат в речах прислуги. Может, они решат, что сол-святая располагает благосклонностью керчийского купца или земенского торговца. Алина позволяет себе засмотреться на портниху, согреваясь видом того, что к Сафине вернулся живой цвет лица, её волосы вновь горят, а лишённая малейшей складки форма корпориалов торжественно скрашивает фигуру. Сол-госпожа придерживает сына за плечо, кивая на двери, жалеет, что не сможет посмотреть на лик чудовища в час, когда Адриан явится пред ним. — Беги, покажись своему отцу, — мальчик незамедлительно поднимается на ноги, но Женя останавливает его посреди покоев, сетуя на то, что венец уложен неправильно и скоро передавит ему лоб. Искусные движения рук выправляют чёрные прядки волос, оставляя их свисать близ ушей. Действо заключено в утвердительное «так-то лучше», словно в том нет ничего значительного. — Ты не обязана это делать, — осторожно выговаривает Алина, всё ещё сидя подле сундуков и рассматривая подругу. Женя убирает волосы назад и, придерживая одежды, садится рядом, уступая любопытству. Прекрасные вещи очаровывают. — Делать что? — руки портнихи поднимают одно из украшений, и она наигранно невинно улыбается, несомненно зная, что тревожит восседающую рядом госпожу. — Заставлять себя проявлять к нему милость от одной правды, что он мой сын. — Моё сердце не поломается от того, что я коснусь крови Дарклинга, — Сафина указывает на подругу ручным зеркальцем воистину непринуждённо, так что заклинательнице хочется смеяться. Женя не лжёт и не играет, но сол-властительница не ждёт подобные жесты к своему сыну и больше опасается такой милости. — Может быть, мне удастся задобрить ваше юное дарование и настроить против отца-тирана. — Не играй с этими замыслами, — Алина несильно толкает девушку плечом, посмеиваясь, сколь бы ужаса ей ни приносила одна мысль.       Женя предлагает помочь ей одеться и уложить волосы. Она выбирает для заклинательницы солнца платье с пышной белой юбкой, прозрачными рукавами-фонариками и корсетом нежно-голубого цвета, что с непривычной мерой подчёркивает грудь. От Сафины не ускользает то, что руки подруги оказываются чисты, и Алина сожалеет о том, что приходится выдумывать сказку о том, что Дарклинг нашёл для неё портного. Хотя, верится, история о святом Илье тоже сойдёт за небылицу. Шрамов нет, но Женя знает, что боль от них не проходит так скоро. Она многие минуты стирает слёзы со щёк заклинательницы солнца, придерживая её голову у себя на плече и смеясь, когда Старкова шутит нечто о том, что они изомнут одежды. — Разве это позволительно — разодеться в подобный час? — спрашивает Алина, пока Женя закрепляет походящие на половины короны украшения в её волосах. Переплетающиеся ветви золота, по которому рассыпаны жемчужные капли. — Когда я впервые вошла в Малый дворец, я не понимала, почему мы окружены золотом, и пьём из хрусталя, пока наши солдаты на севере неделями не видят добротные кровати. — Может, я была ребёнком, но я спрашивала себя об этом, когда начала служить королеве, — на собственные щёки ложатся лепестки роз, оседая ярким румянцем. Сол-госпожа просит не трогать только брови и ресницы. Они нравятся ей естественными — белыми. И сравнение с лунным духом редко покидает её мысли. — Дорогие платья, украшения, заморские угощения — редкая роскошь, пока гриши в Малом дворце переправляли скифы через Каньон и сражались в войнах на севере и юге. И они сами смотрели на меня с тем же вопросом. Но со временем я поняла, что мы все солдаты, и поле боя не определяет значимость нашей службы, — поджимая губы, через зеркало Алина взирает на девушку, чей путь был полон нечеловеческой жестокости. Всё одними руками сотворено. — Дарклинг знал, какова будет цена за престол. Царям непозволительно проводить года на фронте и вести войну с передовой. Трон привяжет его ко дворцу, к постоянным отъездам за Истиноморе и путешествиям в тот угол Равки, в котором потребуется его присутствие. И это не будет значить, что он перестаёт видеть ценность в том, что люди гибнут под чужими оружиями. Служба не всегда о том, кто поднимает меч против врага, — точно говоря о старом знакомом, не переставая затейливо улыбаться, Сафина помогает подруге встать, поддерживая за руки. — Если раны не способны поставить Дарклинга на колени, теперь я надеюсь увидеть его ползающим у тебя в ногах. Но на Тёмного короля у солнечной царицы в ногах дозволено смотреть только ей одной в час, который не предназначается для любопытных взглядов.       Алина, должно быть, походит на юную деву, что подбегает к своему господину, голося заурядное «посмотри-посмотри!», хоть и надеется смирить всякое рвение. Купола дворцов начнут рушиться и, хочется верить, Дарклинг останется непоколебим. Девушка сомневается, что он вовсе способен находить красоту в нарядах и украшениях, если они не преподнесены с его руки, Малый город о том напоминает щедро. Монстр ровно шагает ей навстречу, пока ведёт разговор со спешащим рядом низким чиновником, что прижимает к груди пеналы со свитками и заметно нервничает. Грудь наполняется трепетом. Старкова не слышит слова, но может видеть мгновение, в которое собеседник сторонится Дарклинга. Жмётся к стене в полной мере, потому что нет в правительстве того, кто бы не боялся Тёмного государя. Разговор окончен.       Под мраморными сводами замирает стук каблуков. Кажется, будто сами тени взирают на неё со всех сторон, и Алина ощущает взгляд мужчины на себе всей, но он не останавливается на открытой груди или обрамляющей бёдра ткани юбок. Царствующие одеяния Еретика делают его спину шире, а поставу выше и тяжелее, облачая во властный образ, что занимает людское внимание. И всё вокруг принадлежит ему. Земля под ногами, мрамор стен, после целый дворец и страна. Девушка силится утвердить, что она… Она не принадлежит ему. Но святой кажется, ещё давно — в Кофтоне, ничегоя взаправду оторвала от неё часть сущего, возложив в руки своему господину. А в часовне, в мгновение страшной битвы Алина сама расколола своё сердце. Они друг от друга куски поотрывали и ныне не отделяют своё от чужого. Их воли настолько сильны и бесконечны, что даже святые не разберут, где начинается одна и берёт конец другая. К монстрам нельзя подобраться, их можно увидеть только издалека и таить мольбы о том, что острота когтей человека не настигнет. Но одна солнечная госпожа не боится заглянуть ему в пасть и напороться на клыки, потому что её собственные не менее остры. Ныне чудовище идёт вокруг неё, присматривается. Дарклинг подхватывает её ладонь, но не притягивает к себе — кружит, как если бы они делили танец в одном из роскошных залов. Напряжение стягивается под его одеждами, и Алина отстраняется, не желая, чтобы Еретик вновь начал истекать кровью. Она прольёт ещё не одну, но не в этот час. — Оно сказочно красиво. — Я не в восторге от того, что последует за этими платьями, — едва касаясь, ладонь заклинателя скользит по прозрачной ткани рукава, точно признавая.       Всё-то мальчишкам фамилии Морозовых известно о том, кто одаривает солнечную царицу подарками. И каждый из них молчит, ожидая не то бури, не то благого знамения. Дарклинг предлагает ей руку. Берёт неизменно левой, избирая для неё сторону королев. Одежды сколько красивы, столько же совершенно неудобны для дворцовых дел и выездов в город. Но их ожидает чиновничье собрание, и Алина знает, что эти господа стерпят роскошь.

•

      Алина находит отраду в таких моментах. Когда дышать в стенах дворцов слишком тяжело, а вес государственных дел становится нестерпим, она выходит на улицы, прогуливаясь с Адрианом к заснеженному полю при заднем дворе. Кто-то, спеша навстречу, указывает, что их королева посреди глубокой вьюжной зимы запамятовала о верхних одеждах, но, застёгивая полы кафтана, девушка позволяет себе обернуться в морозный холод. Вне плена скверны тело ощущается лёгким и живым, и в эти мгновения святой кажется, что она больше желает мёрзнуть и терпеть боль в животе от голода, чем вновь уступить искушению запретного мастерства. Она о нём не думает и не мечтает, проклиная сны о солнечной птице. Чудится, вдалеке поют. Небо над головой ясное и чистое — свидетельство того, что Святой Илья вновь затерялся в людских мольбах. Алина уступает сомнению, замечая Багру, стоящую на берегу озера посреди места, которое принадлежало заклинателям. Женщина более не желает её учить и говорить, как кажется, тоже не желает. Сол-госпожа не знает, что ведёт её ноги. Вероятно, Зоя утвердит, что их заклинательнице солнца лишь нравится испытывать судьбу. — Не часто доводится застать вас за прогулками в столь светлый час, — девушка придерживает сына за плечи, когда они подходят к берегу, останавливаясь пред водной гладью. Льда нет. Видно, растопили в ушедшие дни. Нос морщится от густого солёного запаха, какой можно отыскать у моря. — День воистину славен. — Надеюсь, ты не обманываешь себя, девочка, — рукоять чужой трости несильно толкает Алину в плечо. — И не думаешь, что Костяной кузнец нашёл бы в твоих маленьких невзгодах хоть долю интереса, если бы ты не преподнесла ему столь необычное дитя, — руки чуть сжимаются на плечах Адриана. Заклинательнице солнца никогда не удаётся предугадать следующий спрос, что сорвётся с уст Лесной ведьмы. — Млувили сте? — Не твоего ума вопрос. И позабудь-ка этот язык. — Мадрая, — зовёт Адриан, отчего они с Багрой обращают к нему голову. Мальчик указывает на воду. Озеро волнуется, но ветра нет. Быть может, проливные забавляются? — Я бы на твоём месте, девочка, спешила во дворец, — указывает женщина. Слова оборачиваются неясным предостережением. Алина помнит, что выкатывалась из чужой хижины не раз, но никогда её не гнали подобные мягкие слова.       Спросить, не раздобрела ли к ней древняя женщина, сол-госпожа не успевает, ойкая, когда скуля и размахивая хвостом, под ноги её ребёнку бросается серый незнакомый пёс, что почти сталкивает дитя в воду. Адриан падает к нему на колени, взвизгивая слово, которое удаётся разобрать не сразу. Орканом во Фьерде зовут ураганы, и собака с порванным ухом и одной отсутствующей лапой взаправду тот напоминает, не переставая вереща прыгать и вылизывать мальчику лицо. Алина вздрагивает, второе животное подходит к ней сзади и тычется в колена обнюхивая. Белоснежная борзая льнёт к ней под руку и дозволяет себя погладить, шумно дыша. Но в следующее мгновение та стремительно отбегает от берега, а девушка почти падает назад себя, стараясь оттолкнуть Адриана в сторону, когда вода с озера взмывает в воздух. Багра остаётся недвижимой, явно не терпя переживания Старковой, что сторонится от водной стены. — Тосковал по нам, братец? — фьерданская речь доносится из-за спины, где сложив руки на груди, стоят две глубоко схожие друг на друга девочки в кафтанах заклинателей, со сверкающими кинжалами на поясах.       Гришей разделяет незнакомая Алине госпожа, чьи плечи покрыты мехами, какие носят во Фьерде. К снегам спускается серое дорожное платье, пояс которого подведён бусинами. На изящных руках девушки сверкают широкие браслеты, а её кожа походит на отполированную медь. Убранные назад волосы черны и лицо в своих благородных гладких чертах предстаёт смутно знакомым. Адриан бросается им навстречу. Поднятая вода отбрасывает на них тень, и складывая руки за спиной, сол-властительница гадает, кто бы мог быть настолько нагл для подобных жестов. Но чужая ей госпожа опускается к земле, и Адриан крепко её обнимает, почти повисая на руках девушки. Она тепло ему улыбается и о чём-то говорит, перебирая волосы ребёнка, пока он не отходит в сторону, почти запрыгивая не шею одной из девочек, что начинает его кружить. Алина делает шаг им навстречу, взгляд незнакомки останавливается на ней, и Старкова может слышать, как вода колыхается за её спиной. Трость ложится на грудь со следующим шагом. — Осторожнее, маленькая святая, — поучает Багра. — Она тебя утопит и не оглянется, познаешь вторую мученическую судьбу. Сомневаюсь, что мальчишка успеет тебя спасти.       Морозовы не преклоняются ни пред одной силой, кроме той, что разделяют сами. И сейчас… Сейчас заклинательница солнца слышит, что голос древней женщины не попрекает и не высмеивает. Багра это могущество видит и признаёт. Внимание сол-властительницы привлекает то, как чужая госпожа двигается, будто плывя. Алина находит в себе редкое чувство. Морозовы неестественные — они никогда не укладываются в привычную картину мира и отличаются от всего живого, что когда-либо может повстречаться человеку. Взгляд соскальзывает с лика незнакомки и возвращается к женщине. Похожи. — Ваша кровь? — уверенность редеет в голосе. Фамилия не приносит чудеса, больше творит беды. — Его сестра, — трость ударяется о снег. — Моя дочь. Урсула. Очередное имя из Жития святых. — Как «санкта-Урсула»? — Скверна в тебе единственную каплю сообразительности выжгла, девочка? — гаркает Багра, так что даже шум воды за спиной стихает. — Или, быть может, тебе сказки не читали? Семья Морозовых святыми и героями небылиц полнится. — Не подозревала, что однажды придётся терпеть твоё общество, старуха, — Алину передёргивает. Чужой голос негромок, но он звучит необычно, совсем непохоже на людей. В руке Урсулы мелькает тусклый металл предмета, походящего на колокольчик, но тот мгновенно прячется за рукавом. — Думала, ты сбежишь, стоит только ветру с моря подуть, как ты делала и всегда. — Вы горячо любимы своими детьми, — выговоренная себе под нос речь не должна быть слышна, но трость Багры всё равно ударяет заклинательницу солнца по плечу, хотя следует удостоиться подзатыльником. — Прикуси язык, наглая девчонка, — Старкова отступает с чужого перепутья, но взгляд с незнакомой госпожи не сводит, давя в груди колющее чувство предательства. Адриан упоминал нечто о том, что чужое естество не есть «его секрет». И присматриваясь к девочкам, что говорят с её сыном, Алине кажется, она начинает понимать. — Далеко же ты забралась от Истиноморя, — грязная водная гладь с очередным словом Багры колыхается, но женщина не спешит в сторону, даже когда стоит меж озером и той, кто им повелевает. Интересно. Имя госпожи Волн никогда не звучит на устах семьи. — Довольно этого. — Слишком велико искушение, легко не сдержаться, — у заклинательницы солнца, должно быть, округляются глаза во взгляде на то, как Урсула улыбается. Они с Дарклингом делят одно животрепещущее выражение лика, в котором не различить милость от страшной кары. — Тебе известно об этом не понаслышке, — под поющий, очаровывающий голос Старкова делает шаг в сторону сына, но вода вычерчивает пред ней ровную линию подобно лезвию. Не отпускает. Взгляд обращается к владычице Волн, что явно не таит в себе обожание пред солнечной святой. Впрочем, Алина к ней тоже не радеет. — Маленькая заклинательница солнца, что погубила моего брата, — взгляд глубоко тёмных очей рассматривает сол-властительницу короткие мгновения, словно Урсула не находит ничего примечательного ни в титуле, ни в естестве. — На стенах храмов тебя изображают более величественной. — У меня нет привычки извиняться за то, что разочаровала. — Побоялась бы ты страшной участи, — одёргивает Багра свою бестолковую ученицу. И от кого её дети собирают все дурные манеры? — Опусти это озеро, Урсула, — веление доносится из-за чужой спины, и Старкова может поклясться, что видит, как святая Волн закатывает глаза.       Дарклинг вышагивает по снегу, оставляя дворцовые дела. Алине хочется добавить к указанию «не распугивай народ», потому что нетрудно приметить, как гриши суетятся у Малого дворца. Вода нежданно падает за спиной, расплёскиваясь в разные стороны и ударяя заклинательницу солнца по ногам. В груди таится мысль о том, что отчего-то она располагает к мужской части семьи больше. Илье сол-властительница хотя бы интересна, а ныне и сын Морозовых останавливается рядом с ней. И все-то они черноволосые. — Пришёл дорогой брат. Обожание моего племянника — единственное, что удерживает меня от того, чтобы обрушить близлежащие реки и озёра на твоё драгоценное творение, — Старкова с вредностью кривит губы от безжалостного слова. До того она желает упрекнуть Дарклинга за всю ложь о провозглашённом одиночестве, но чем больше доводится узнать о фамилии Морозовых, тем яснее открывается понятие. Они не делят одни мечты или судьбы, едины лишь в крови и могуществе. Тишь пересекает звучание удаляющихся шагов, и они все выворачивают головы к удаляющейся Багре. Кто-то утвердит, походят на оставленных птенцов. — Куда ты идёшь, старуха? — Солнечная святая потешит твой гнев, Ребе. — Ты ни на одном из веков не помышляла о том, чтобы ступить на эту землю, что изменилось сейчас? — хочется думать, что в голосе чудовища удастся разыскать затаённую боль, но она не обнажает себя, должно быть, остаётся потерянной среди веков. Сол-госпожа отмечает, что стоит с немилым господином под руку, в каждом слове перетягивая внимание дочери Морозовых на себя, пусть и худым выражением не удостаивают. — Он смеет спрашивать, что случилось, — Улла делает шаг вперёд. Она не боится, не ломает спину пред Дарклингом, говоря с ним, точно с неугодным мальчишкой, и Алину это забавляет. — Каждое существо, что способно судить, весь подводный мир болтает о гришах — девушке и мужчине, что посмели занять людской трон. Ты со своей войной перевернул не одну страну, а весь живой свет. — Тебя никогда не заботили все человеческие войны, Урсула. — Это так, — улыбается она. Сожаления в этом выражении нет, больше от довольства и пренебрежения. Ей, следует рассудить, все несчастные несправедливые судьбы безразличны. Это, верится, от Багры. — Но я желаю, чтобы мой любимый племянник дожил до зрелых лет, и боюсь, распаляемая тобой борьба этому не способствует. Адриану должно забыть к этим дворцам дорогу, пока он не станет старше. Возможно, мне следует разрушить один из них, и тогда ты услышишь. — Большой дворец в твоём распоряжении, — голова Дарклинга указывает в сторону, где сверкают золотые купола. Пальцы норовят дёрнуть его за одежды. Разошёлся. — Хочешь, чтобы щеночек лил слёзы по драгоценному имению? — качая головой, сол-госпожа гадает, найдётся ли на свете тот, кто не знает о Николае. — Я с удовольствием утешу его на своём плече. — Никто здесь не будет разрушать государственное имущество, — молвит Алина, лицо теряет в улыбке. Довольно. Дарклинг не пытается её сдержать. Взгляд обращается к Адриану, что чувствует её внимание и выглядывает из-за спин близнецов, пристально за старшими наблюдая. Нет места, которое в один час обезопасило бы и сделало счастливым. Спросить бы его, желает ли уходить, но никто не будет ошеломлён ответом. — Ты уже рассказал юной мученице тайну о том, кто вернул тебя к жизни? — Улла складывает руки на животе, дивные украшения позвякивают, с собственных губ срывается имя иной святой, от которого брат и сестра Морозовы со схожей человеческой манерой воротят нос. — И откуда святой Роз могли бы быть известны таинства нашего бытия? Украсть тело Дарклинга и упасть в незнание о том, что с ним делать… Редкая услада для глаз. «Дарклинга». Не Александра. — Ты ждёшь, что меня ранит эта правда? — не ища нужду защищаться, Алина выходит вперёд, ускользая из-под общества Дарклинга и вставая пред его неудержимой сестрой. Он, кажется, ухмыляется с одобрением, разделяя иную забаву. — Я живу с ней под своим боком уже больше десяти лет, придётся придумать что-то более интересное, — Старкова заметно уступает Улле в росте, но улыбается с вызовом. На неё взирают, как на безделицу под ногами, но заклинательница солнца знает монстров, и они её не пугают. — А теперь прошу меня простить, дела государства не ждут.

•

      С приезда «Уллы», как зовёт её Адриан, в этот день минует несколько ночей. Она… Морозова. И это всё, что Старкова может о ней сказать, потому что сама не ищет встреч, но мальчик с приездом святой тётки становится счастливее. Это единственное, что представляет для сол-госпожи важность, пока Улла не пытается разрушить их дворец. Люди смотрят на неё странно — с обожанием и сказочной влюблённостью, словно один её образ наполняет их жизни краской. Пока заклинательница солнца не понимает природу сильдройр и рассказ из детской книжки тому совершенно не помогает. Алина направляется от конюшен, пока за ней гарцует белоснежная борзая, что сопровождала их с Адрианом во время прогулки, в которой за ними следовали близнецы. Каждому заклинателю солнца по паре. Девочки Уллы никогда не отказываются от путешествия, а Толя и Тамара берегут свою королеву и маленького принца, пока волнения народ не оставляют. Правда, для детей их выезд из дворца никогда не облачить в полноценную прогулку. Старкова нежданно находит пользу в ядовитом учении Апрата. Паломники из Каньона, культ Солнечной святой желают видеть пред собой запомнившейся им символ, награждённую великой силой спасительницу и мученицу, что пришла спасти их от войны и распрей царей. Они зовут её тем, что желают видеть. Но жители Ос-Альты зреют пред собой иное.       Они видят девушку — не то советницу царя-бастарда, не то королеву Дарклинга, и она руководит прибывающими из Малого города мастерами и целителями, которые восстанавливают разрушенные дома и помогают хворым, пострадавшим от войны. И она — королева-солнце, не дрожит пред Чёрным Еретиком, что выезжает на городские площади и путешествует в соседние поселения, смея говорить о власти и войне. Она не боится ходить подле него и молвить вперёд царя-узурпатора. Алина выступает меж двумя огнями, когда Николай наведывается под руку Дарклингу символом примирения. Народ видит теневых монстров, стелющихся своему господину под ноги, зрит гришей, носящих его знамения — солнца в затмении, и они все лишь одной госпоже подчиняются. Она верит, культу солнечной святой должно потерять несколько звеньев. Апрат учил их, что вера превосходит даже власть царей, и он сотворил из неё мученицу, что скоро разделила с Дарклингом погребальный костёр, исполнив навязанное предназначение.       Но более Алина не позволит соткать на её крови и переломанных костях лживый образ, она даст им цель, и покажет, что за ту же скребут землю худшие чудовища. Но это придётся по вкусу не всем. Пусть Апрат мёртв, а равкианскую церковь направляет новый священник, змеиное учение всё ещё живо — слывёт на чужих устах именем мальчика, единящего свет и тень. Солнечная святая выбирает всё, против чего шла их вера. Она протягивает руку тьме, заключённой в человека, а другую возлагает на плечо мудрого лиса, ведущего власть и порядок первых царей, которые веками не могли совладать с раздором на равкианской земле. Алина не может явить им прощение, но способна указать на нужду Равки в тех, на кого возложены её руки. И пока Чёрный царь правит со своего теневого трона, держа Королеву-солнце за руку, а лис-хитрец с ведьмой-бурь смиряют волнения в армии, в народе прорастает надежда на то, что Равка не переломится под натиском беспощадного врага.       Старкова знает, что выходцы из святой стражи и некоторые верующие найдут пристанище подле Вадика Демидова, что ждёт их в обители Ледового двора. Они поддержат его — лживые традиции и утверждённые севером порядки. Святая госпожа этого не боится. Пусть придут к их границе или осмелятся говорить, Равка Демидова заждалась. Он сам, как видно, ничего о ней не знает и вряд ли имеет представление о силе, которая его встретит. Но сейчас Алина взирает за озеро, где между деревьями поблёскивает золото одеянияй и волос. Она не гадает о том, чьего общества искал Николай, лишь улыбается с милостивым настроением, когда дожидается его у стен Малого дворца, а белоснежная борзая недоверчиво кружит подле чужого господина. — Ты всё ещё приходишь к ней? — Багра славная и чрезвычайно интересная женщина. Ты бы знала об этом, если бы говорила с ней о чём-то, кроме её прескверного рода, — тянет Ланцов, стягивая с ладоней перчатки и разбирая пальцами длинную белую шерсть шумно дышащей Коляды. — И кто-то же должен поддерживать её сетование на своего деспотичного сына. — Ты выдаёшь меня под венец за её деспотичного сына, — напоминает ему заклинательница, не зная, наиграна ли обида в собственном голосе. Она более не выступит перед Дарклингом с непримиримым «нет» на устах и от кольца не сбежит, но Алина чувствует, что собственная рана у сердца всё ещё кровоточит, и она заурядно желает, чтобы Ланцов взглянул на неё, как на человека и подругу, а не властительницу солнца, собственную союзницу или чужую королеву. — Ты ведь знаешь, что я бы украл тебя даже с венчания, если бы ты этого хотела? — подмигивает ей Николай, спускаясь с дорожки к заледеневшим деревцам, что начинают берёзовую рощу, и выламывая заледеневшую палку. Та летит глубоко меж деревьев, пока не исчезает в снегу вместе с погнавшейся за ней Лядой. Ланцов останавливается напротив девушки, отряхивая ладони от снега. Сожаление лежит тенью на его речи. — Алина, я сделал бы многое, чтобы этого избежать. Я забрал бы себе Первую армию и наш флот и поднял бы восстание, которого Равка ещё не видела, если бы ты была готова меня поддержать. Меня уговаривали не раз и продолжают уговаривать, — заклинательница знает, что с молвой о здравии Чёрного царя прыть поумерилась в предводителях застав и крепостей, но со взглядом на повстанцев, к которым узурпатор отбыл утром, она радеет к тому, что люди пытаются. Для Еретика не может всё складываться просто, и положение городов доказывает не раз, что гнев равкианцев возможно перенаправить. — И я уберёг головы множеству смелых господ, которые наведывались в Большой дворец, чтобы прямо перед людьми Дарклинга говорить со мной о том, что я должен поддержать движение. Мы с Зоей не одну ночь провели в раздумьях о перевороте, мы искали союзников и просчитывали, где могли бы получить поддержку. Но я уже видел то, как посреди ночи люди гибнут в битве, которую мы не могли выиграть. И я не стану начинать вторую, пока твой Еретик сам её не распалит. За минувший месяц в наших городах и на границе погибло достаточно людей. — Но ты отрёкся от права на престол, — Алина осторожно указывает мужчине на грудь. Белого мундира не касается, словно он может её обжечь. Заслышанные тогда слова до сих пор лежат мёртвой пустотой в её теле. — Ты был там — у канала, и лишил себя законного права перед собственными людьми. — Пока лживая первая очередь правления живёт во мне, для Дарклинга я представляю только угрозу. А я чрезвычайно хочу усложнить ему задачу в том, как следует со мной поступить. Николай Ланцов — помеха. Но Николай Опьер — ценный союзник. — А Николай Гримьер? Подлинная ирония — узурпированный царь прав на фьерданский престол имеет больше, чем на равкианский. — У тебя редкое чувство юмора, тебе когда-нибудь говорили об этом? — Николай присматривается к ней, словно взаправду может разглядеть нечто новое в человеке, которого знает с юных лет. Но Коляда пробегает между ними, ударяя палкой по ногам, так что отваживая животное, мужчина предлагает Алине направиться вперёд. — Так значит, теперь ты набиваешься в союзники Чёрному Еретику, — замечает и хочет вздохнуть. Иногда она этих мальчишек совершенно не понимает. — Не без условий. Я борюсь за оставленную мне власть, и он это знает, — Старкова истинно желает усмехнуться, но забава её покидает. Возможно, причина в чудной бескрайней уверенности, но амбиции Ланцова теперь редко бывают ей понятны. Дарклинг обращает его в монстра, замахивается на целые города и во второй раз садится на его трон, но Николай всегда молвит, словно наделён силой выиграть это противостояние. — В один из дней мне придётся перевести командование Первой армией под него, и тогда я пожелаю знать, что не делаю себя безоружным, а Равка не остаётся на съедение монстрам. Зоя общается с его гришами. Говорит, что Дарклинг усовершенствовал их обучение, разработал новые способы борьбы против дрюскелей, Хергудов и даже самих гришей, которых использует Фьерда. Я способен уважать это. И она тоже способна. Но ты должна понимать, что Зоя не ищет с ним союза, как и никто другой из наших друзей. Только я, — улыбается он заклинательнице солнца с сердечной добротой в глазах — И ты. Перемирие на двоих держится. — Не припомню, чтобы ты хотел сдаваться. — Кто утвердил, что я сдался? — наигранное оскорбление владеет тоном Николая. Алина ищет пути к тому, чтобы сохранить ему жизнь, но лис редко упрощает ей задачу и до сих пор у него не получается убедить её, что Равку вновь не захватит пламя гражданской войны. Но заклинательница солнца способна уважать то, что он пытается делить с Дарклингом правление и приводит их переговоры к соглашениям, хоть и чудовище с каждым днём оставляет ему всё меньше и меньше путей к желанному благополучию для своей страны. — Я всё ещё несу правление над жизнями равкианцев и ответственность за судьбы каждого, кто поддерживает меня. — Но ты сделал шаг в сторону, — девушка ругает сама себя за то, что говорит так, будто Чёрный Еретик хоть кому-то из них оставляет иное. Дарклинг не один год и не одно десятилетие бил по ножкам чужого трона, и теперь когда они подломились, он диктует свой беспощадный порядок. — Тогда в Зале военного совета я верила, ты пойдёшь до конца, когда ты изменил решение? — В час, когда его гриши вторглись в Малый дворец и окружили нас, — тень ложится на их лица, когда ноги заводят под сухой свод, что летом обратится в зеленеющий переход между дворцами. — Разумеется, они были готовы бросить нас в темницы, но сперва они ждали, что мы поможем им. С ними стоял этот юноша — Авраам, будто Совету приливов взаправду есть дело до наших бед. Я видел среди чужих солдат девушку-земенку и старого мужчину, что говорил на шуханском. Многие из армии Дарклинга не являются равкианцами, но они пришли проливать кровь за мою страну, за мой народ и за мой дом, — Алина хорошо знает это чувство, что заставляет сердце трепетать со словами Николая. Малый город учит этому. И истина, что звучит следующей, ей тоже знакома уже очень много лет. — И я знал, что если я хочу выиграть это противостояние, я должен убить их, как и тех, кто погиб в первой Гражданской войне. Но я хочу быть лучше него, — Ланцов усмехается тепло. Манера истинно мальчишечья, точно они делят соревнование или сражение на мечах. Последнее нападение доказывает ему, что война не судит о худших и лучших, а пока равкианцы убивают друг друга, волки поливают слюной их землю. — И я желаю, чтобы эта истина досаждала ему до скончания моих дней и всей равкианской истории. — Ты тщеславный. Подлый. Самовлюблённый… — Умный, дальновидный и всё ещё первый красавец в Равке, — указывает мужчина бесстыдно и придерживает Старкову за руку, не давая покинуть свод, что скрывает их от чужих глаз. Коляда убегает вперёд. — Я хочу, чтобы ты знала, я не верю в него. Я могу подстроиться под правила чудовища, которое теперь занимает равкианский трон, но если Равка пострадает под гнётом его тварей, мира не будет. Я лучше умру, сражаясь с ним, или обращусь худшим из его монстров, чем буду смотреть на то, как он разрушает мою страну. Я не доверяю ни одному слову и обещанию, которое падает с его уст. Но я верю тебе… — Почему ты не верил, когда лгал мне? — перебивает его Алина, нестихающее разочарование и познаннное предательство заставляют голос дрожать. Теперь он доверяет ей, когда Дарклинг не оставляет ему иного. — Ты мог рассказать мне о фьерданском вторжении. И тогда, возможно, ты бы всё ещё носил корону. — Как твой друг? — голова мужчины покачивается с раздумьем. Сердце терзает мальчишку-лиса, но Николаю Ланцову такие переживания непозволительны. Вероятно, сол-госпожа поймёт эту жертву больше, но пока доброе сердце её отвергает. Блеск Большого дворца встречает их посреди ясного дня. — Разумеется, мог бы. Но я был твоим царём, Алина. И вероятно, как царь я чаще судил о том, что лучше для страны, что лучше для наших планов и что лучше для тебя самой. Я не хочу тирана тебе в мужья, Королева-солнце. Но чего хочешь ты? Иногда нам кажется, что он тебя околдовал. — Я хочу, чтобы в Равке перестало штормить.       Спроси мужчина её, утвердит ли заклинательница солнца, что ненавидит Дарклинга не меньше прочих? Скажет ли, что не терпит его всем сердцем и своим существом — глубже, чем кто-либо способен представить? И ещё неизменно добавит, что с той же силой ненавидит себя, потому что не желает избавиться от худшего из людей, сколько бы ни была должна. Алина желает, чтобы он был. Желает, чтобы он служил Равке и ей одной. — Не замечал за тобой страсть к ручным чудовищам, — подначивает её Николай, когда девушка восходит на ступени Большого дворца и останавливается, взирая на него сверху вниз. — Едва ли он ручной. — Научишь меня водить союзы с монстром? — Не научу. Он не терпит подобных себе горделивых, незнающих страха наглецов и совсем не любит, когда ему заглядывают в пасть. А тебе очень нравится это делать. Побереги голову, Николай, — велит Алина. Мгновение спустя она взойдёт по ступеням и затеряется у колонн дворца. — Она Равке ещё понадобится.

•

      Ночь сгущается, тяжелеет и в миг обращается пустынной, когда веки поднимаются, а Алина поддаётся гнетущему, полному тревоги бою сердца, что раскатывает жар по её телу. Ночные одежды липнут, вынуждая откинуть одеяла и позволить прохладе расползтись вокруг неё. Она не засыпает, хотя не перестаёт зевать и проваливается в дрёму, садясь за заурядное дело. Девушка тянется к оставленному кувшину с водой, но в теле сгущаются дурнота и усталость. Не покрывая плечи и не заботясь об обуви она поднимается с постели и выглядывает в тёмный коридор, который теперь одни царствующие господа делят. Стражи у лестниц вдалеке её не видят, пока их королева направляется прочь от своих спален. Из-под высоких дверей доносится тонкая линия света, и Алина желает обвинить чудовище в том, что сон к ней не приходит. Ступая на чужой порог, она вновь отмечает то, что Дарклинг избрал для себя весьма заурядные покои. Их стены белы подобно кварцу, из которого построен дворец, а мебель не располагает красным деревом, лишь темна и во мраке ночи выглядит почти чёрной. Комната для умываний и вовсе чудна, стоит под светом открытых окон. Единственное, что указывает на причину выбора, это большая приёмная с круглым столом и высокими шкафами, заставленными множеством книг. Девушка не утруждает себя мягкими жестами, но рука падает, когда она толкает двери его опочивален, обнаруживая заклинателя спящим. Зажжённые свечи трещат у изголовья кровати. В палатах застывает тишина, свидетельствуя о том, что девочка потревожила чудовище.       Алина направляется вперёд и осторожно садится на край постели, опуская голову. Ей здесь прохладно, хотя Дарклинг приносит к стенам ныне тёплый лекарственный запах. Его тело уже не перевязано, отчего легко рассмотреть на плече и боку тёмные багряные росчерки свежих перештопаных шрамов. Мужчина занимает эти комнаты уже неделю, и сперва заклинательница это не понимала, ожидая, что Еретик не даст ей спокойной жизни в отведённых комнатах. Женя разъясняет ей то, что чаще прочего короли и королевы делят разный распорядок дня и образ дел, а совместный сон и вовсе один только предмет супружеской близости. Алина этому укладу благодарна. Она видит своего страшного государя за заботами достаточно, чтобы к ночи не желать его даже слышать. Борьба её изнуряет, и девушка не знает, не попытается ли заколоть его вилкой, если разделит с ним обеденный стол. Но сейчас ложась к Дарклингу спиной, она сворачивается на краю постели, не стараясь украсть его одеяла. — Я не понимаю, почему это происходит, — шепчет едва слышно. Они всегда знают, если Адриана терзают кошмары, но знает ли чудище, что его госпожа не может спать? — Ты не даёшь себе отдых, голова отвечает тебе тем же, — девушка не пытается ударить, не вздрагивает даже, когда перина под ней прогибается и тяжёлая рука перехватывает её поперёк живота. Дарклинг крадёт её ближе к себе, и его королева сонно моргает, устраивая голову на подушках. — Люд не возненавидит тебя, если застанет за праздной прогулкой. И ты не обратишься второй королевой Татьяной, если проведёшь вечер с Женей.       Но он не делает перерывы, и сол-госпожа никогда не застаёт его за бестолковыми делами. Алина не хочет, чтобы подданные одаривали её теми же чувствами, которыми удостаивались многие короли и королевы, тратившие казённые деньги на роскошь и развлечения. Но больше прочего она боится, что всякое бездельное мгновение лишит её контроля. Кто расскажет ей, о чём Чёрный царь говорил с министрами, если она не будет присутствовать на собрании? Солнечная царица совершенно не умеет ему доверять. Вина за то, что она не может дозволить себе отдых, лежит только на нём самом. Но пальцы Дарклинга проскальзывают по её шее, разбирая волосы, а ладонь ложится под затылок, забирая путающиеся мысли. От прижатых к груди рук расходится тёплое солнечное сияние, тянущееся к зову усилителя. Только он уносит своим существом все человеческие невзгоды, принося желанное умиротворение.

•

      Сон покидает девушку вновь в раннем утреннем часу, когда за окнами у горизонта темно, а Дарклинг всё ещё возлежит у другой стороны постели. Над головой разливается слабое дрожащее свечение, свидетельствуя о том, что свечи ещё не догорели. Алина никогда не застаёт мужчину подле себя за утренним сном и ныне, прислушиваясь к тихому сопению, гадает, требует ли этот лишний час исцеляющееся тело, или она лишь теряется в представлениях о дремлющих чудовищах. Волосы Дарклинга топорщатся у лба, отчего, пряча нос у перины, заклинательница не перестаёт рассматривать его спокойное лицо. За нитями шрамов нетрудно приметить юношеское выражение, но сильное расписанное битвами тело и нагая грудь рассказывают об ином. Стрелы фьерданцев оставляют на молочной коже грубые красные бугристые линии, выведенные острыми наконечниками. Девушка уступает нужде протянуть к ним руку, но в следующее мгновение опускает ту рядом с собой со знанием, что одно её прикосновение способно пробудить облачённого людской шкурой монстра. Взгляд бежит по искусно выведенным линиям мышц на руках и животе. Алина верит, болезнь должна была сделать их мягче, а слабости было под силу обточить всю остроту углов, но Дарклинг чрезвычайно горделив и высокомерен, чтобы уступать оружиям и болезням, сколько бы ни топтал работу целителей. Девушка кусает губы и топит связывающийся в горле перелив смеха, отмечая, что его одеяло сбито у ног, обнажая утреннее возбуждение. Это от человека. Алина двигается ближе и ожидает, что чудовище откроет глаза. Его веки не вздрагивают, а дыхание остаётся ровным, но выжидая мгновение, она знает, что мужчина пред ней не спит. Должно, играется, пробуждённый в первое мгновение, в которое его госпожа открыла очи. Вероятно, ждёт, что на шею лягут руки, или на простыни брызнет собственная кровь. Она обнимает его всем телом, перекидывая за поясницу ногу и обрекая перевернуться на спину в совершенно чудаковатой забаве.       Грудь под ней тяжело вздымается, но укладывая голову у плеча Дарклинга, девушка вжимается носом в ложбинку на его шее, где под кожей пружинит бегущая кровь. У монстра в горле хрипит с выдохом, и, слегка отстраняясь, Алина опускает губы на облюбованное место. От него тянется прохлада и древесный запах выпаренной в бане листвы, словно возлежащий под ней господин всего часом ранее покинул баню. Сол-госпожа ждёт, дразняще поднимается с коротким поцелуями к уху, досаждает и верит, что её монстр перехватит игру. Но вместо того уступая всякому хитрому умыслу, она дрожит, когда тяжелая рука опускается ей на поясницу, невесомым движением вырисовывая линию по позвонкам и опускаясь вновь, щипая за ягодицу, так что тело рассекает желанием сбежать от откровенного прикосновения. Девушка чувствует, с какой силой каменное сердце чудовища ударяется о грудь, и, сминая губами мягкую кожу, уступает желанию играючи лизнуть, но почти теряет дыхание, когда его горячая ладонь накрывает шею, слегка сжимая. Дарклинг притягивает её ближе, почти вжимает в себя, и Алина чувствует, как падает, теряется — в задуманном, в разделённой в силе, в мужчине, что властвует под ней. Она не противостоит нужде куснуть его у самого горла и протяжно трётся носом об острую линию челюсти. Собирающееся меж их телами тепло делает всякое движение мягким, разнеженным. Пальцы мужчины пишут круги на ягодице, отчего вдох замирает на губах всякий раз, стоит движению упасть глубже — к внутренней стороне бедра. Алина ждёт, но быстро сдаётся желанию ахнуть от того, с какой лёгкостью Дарклинг садится на постели, поднимая её вместе с собой. Но она ему не сдаётся, глубоко выдыхая и повисая на груди, ноги ныне обхватывают мужчину поперёк живота. Кажется, если тёплые колкие играющиеся по всему телу чувства её оставят, святая уснёт вновь, одурманенная и сражённая обществом своего врага. — Вернись к перине, — ворчит она, жмурясь и растягивая слова. — Я приказываю. — Велики желания для раннего часа, Моя королева, — низкий ото сна голоса мурчит, разливается вокруг, зовёт к себе велением вытянуться и оголить уязвимую шею. Заклинатель ведёт носом у её виска, разбирает волосы. Смех играет в груди, когда его зубы слегка прикусывают хрящик уха. — Ты подобная кошке, — тянет чудовище, мажа губами над щекой — у уголка глаза. Воистину издевается. — Своенравная, любопытная, свободолюбивая… И жадная, требующая ласок, исключительно когда тебе это угодно. Но протяни кто-то руки в иное мгновение, ты начнёшь шипеть и пытаться поцарапать. — Я и сейчас могу тебя поцарапать, — обнажая обещание, пальцы вцепляются в кожу его спины, чертя отметины. Не он ли извечно пытается её загрызть? И он же излишне надолго оставляет без внимания — месяц минул с отбытия сол-госпожи из Малого города, и скоро они разъедутся вновь.       Дарклинг садится к изголовью кровати, и сдувая взмокшие волосы с лица, Алина опускается на его колени, руки соскальзывают с плеч, ведя по груди и намеренно задевая живот, пока сама святая в праведном смущении кусает губы. Бледная кожа мужчины блестит, а его глаза темны во взгляде на неё. Он играется, отвлекает её, обманывает не меньше, выжидает мгновение… Ладонь убирает волосы с её плеча и ложится на шею, слегка сжимаясь и спускаясь к груди, перебирая пуговки ночной сорочки, которые сол-госпожа принимается расстёгивать, с вредным настроением отталкивая его пальцы. Руки стягивают её одежды через голову, вновь возвращаясь к заклинательнице. Она рассматривает лицо Дарклинга, видит, как кончик языка рисует по налившимся губам, и сама хочет напасть, но он нежданно берёт её за руку и подносит ту к своим устам, целуя у запястья и поднимаясь с лаской выше по предплечью. Чужое преступление против неё не забывает, как помнит и все свои. Его вторая ладонь оглаживает полные груди и живот, распускает по телу тепло и нежные чувства, играется на животе и боках, так что девушке становится жарко, и она желает сжать бёдра, но не может. Мерзавец чуть раздвигает её ноги коленом. Кожа становится липкой и обжигающе горячей, а он сам смотрит на неё одурманенно и лукаво, хищно выжидает мгновение, слушает дрожь дыхания, когда сладкое чувство связывается внизу живота, обрекая податься вперёд. Сильные ладони сжимают мягкую кожу бёдер, щекочут с внутренней стороны, и Алина знает, что её щёки глубоко красны от постыдного вида, исполненного первым грехом. Дарклинг видит её всю, съедает глазами и не отпускает, упиваясь своей властью и тем, как заставляет всё чужое существо пылать.       Заклинательница должна позволить силе разлиться вокруг них, ослепить его, окунув во все опасные чувства, но она продолжает искать несуществующие границы терпения, надеется, что может запутать во всех чувствах и желаниях. Господин пред ней никогда не перестаёт напоминать, что он сильнее, могущественнее, мудрее… Но по контролю бегут трещины, и поддаваясь сладострастию, Алина склоняется к монстру, ожидая, что он потянется к ней навстречу и перехватит игру. Собственная ладонь ложится ему под живот, пальцы играючи пробегаются по члену, заставляя его дёрнутся и ломая намерение Дарклинга, так что девушка смеётся над его грудью. Упивается звонко тем, что смогла его обмануть. Об этом поражении в исторических сборниках не напишут, но ей столь нравится смотреть, как мерзавец вновь кладёт спину на подушки, его глаза наполняются чёрным пламенем, в котором возбуждение и каждое полное греха чувство смешиваются, а лик застывает в жадном, чуть ухмыляющемся выражении. Повторяя излюбленную меру, Алина облизывает кончики пальцев и дразняще касается головки, беря лишь слегка, но у монстра поджимается живот, и он вызывающе запрокидывает голову, с губ срывается едва слышное шипение. Испытывает смелость или надеется поймать в ловушку собственных рук её? Но девушка ему не позволяет — думает, что он перевернёт её, стоит сползти с колен, но вместо того его руки гладят нагую спину, помогают сесть рядом, пока сол-госпожа гадает о лучших положениях с блеском в глазах. — Развернись ко мне.       Не просьба вовсе — веление под час, в который Алина ложится грудью к бёдрам Дарклинга, и он подтягивает её за ноги к себе, измывается. Развращает пуще познанного, приказывает подставиться, но рука подёргивается у неё под коленом, стоит собственному языку пройтись по головке его члена кружащим влажным движением. Девушка жарко выдыхает, упиваясь преимуществом. Она падает глубже и, размазывая вязкую влагу на губах, обводит кончиком языка основание члена и ведёт выше, обласкивая рисунок налившихся вен. К ушам льнёт то, как чужое дыхание меняется, становится прерывистым и голодным. Различить легко, как сильно напряжены ноги мужчины, точно его тело исполнено борьбой даже в этот час. Слишком много власти в руках одной незнающей приличий девчонки… Сам же ею и наградил. Алина пропускает член меж губ, языком играясь с головкой, пока пальцы слегка сжимают его у основания, и в груди Дарклинга рождается этот дивный звук — рождённое на выдохе, посечённое мычание. — Похвалишь меня за это? — перебирает слова девушка, пока пальцы размазывают слюну, поднимаясь и опускаясь, заставляя ноги мужчины подрагивать.       Она не желает выворачивать голову, но сердце охватывает пламя желания, сердечной необходимости его извести. Сол-госпожа боится потерять силу в руках, пока одна из ладоней заклинателя гладит её ноги, не позволяет сжаться — стыд прокатывается по телу холодной волной, стоит ему приподнять одно из её колен, открывая для себя. Похвалит. Конечно, похвалит. Алина берёт его глубже, прокатывая по языку и сжимая губами. В горле застревает стон, потому что Дарклинг с лаской влажных пальцев проходится меж её ног, привлекая нестихающим ритмичным движением, но девушка приподнимается, устами сжимая в конце и выпуская член изо рта с пошлым хлопающим звуком. В уголках глаз собираются слёзы вместе с негой, перетягивающей низ живота, потому что монстр не одаривает её милостью, его пальцы оглаживают лоно и не оставляют мгновение на вдох, зовя поддаться дрожи. — Сдайся же мне, — велит сол-госпожа, всю отведённую силу вкладывая в слова, целуя распутно.       Знает, что у него есть голос. Язык с дробным, изведённым на короткие вздохи дыханием кружит по головке, проходясь по отверстию, слизывая масляные солоноватые капли. Постель шуршит, и Алина знает, что Дарклинг запрокидывает голову, выдыхая. Сладкий хрипловатый звук. Голос ночи аккуратным стоном льётся по покоям, словно даже эта мера может быть вымерена. Ладонь сжимает его снизу, и сол-госпожа повторяет ласку. Свободная рука мужчины убирает белый росчерк волос лица, опрокидывая их на другую сторону, но ладонь он не убирает, пальцы невесомо перебирают пряди, сжимают после, но не тянут. Алина его не отпускает даже в тот час, когда приласканная меж ног она падает с исступлением, жмуря глаза и кружа большим пальцем по головке члена, обрекая слова ломаться у чудовища на устах. — Какая. Редкая. Милость. — Я с тебя заберу за неё вдвойне, — клянётся, пока Дарклинг не позволяет свести колени и играется с её удовольствием, стирая грань между милосердием и сладкой мукой. И как святая праведница его зовёт? Мой суверенный... Мой господин. Мой царь. Всегда её. Здесь — в супружеской постели. На троне. В зале военного совета. На собрании чиновников и во время городской встречи с сальным дворянином, в доме которого девушки не перестают на своего царя засматриваться, не ведая, что кроется под прекрасным обликом.       Протяжный вздох тянется по устам, пока она посасывает его член, чувствуя, как пальцы проникают внутрь неё, растягивая дробящее чувство, зовя сжать их внутри и упасть в мольбу о большем. Каждое движение для него самого становится острее, бёдра норовят толкнуться вперёд, стоит придержать его во рту, испытывающе долго поднимаясь вверх. Лежащая на голове ладонь становится тяжелее и, выравнивая дыхание, Алина посылает по связующей нити короткое «не смей». Этого она ему не позволит. Тугое кольцо губ проезжается по головке вверх и вниз, и девушка не может перестать заслушиваться голосом Дарклинга, что меняется вместе с её лаской, распадаясь на протяжный стон. Пальцы прихватывают её волосы и снова отпускают. Но он никогда не позволяет забывать о собственной деспотичности. Заклинательница верит, что может чувствовать, как кровь бьётся в его теле, жар бежит волнами. Мужчина сгибает одну из ног в колене, явно возвращая себе опору, но слегка покачивая бёдрами впору движениям. Голос низок. — Встань, Алина. Унижения ему уже не по вкусу? — Заставь, — испытывает она его, зная, что пресекает всё отведённое веками терпение, хотя сама почти сдаётся во власти умелых рук. — Испробуешь, и узнаешь меня в немилости.       Дарклинг пытается сесть ровнее, но девушка давит на его живот, веля вернуться к подушкам. Нет того, отчего она теперь могла бы воротить нос. И сол-госпожа желает, чтобы монстр задыхался, пока он сам, мажа влагой по бёдрам, возлагает ладонь ей на ягодицу, сминая кожу до щиплющего чувства, царапает. Звуки на его устах становятся хрипящими, и даже когда мужчина вдыхает глубоко, тянет её выше, Алина целует пульсирующую головку, прихватывая устами. Тёплая горечь разливается во рту. Мысли и ясность чувств покидают, и она почти не чувствует млеющее тело и, смаргивая слёзы, не понимает, что Дарклинг поднимает её за плечи, обтирая чем-то лицо и веля выплюнуть. Неугодная тряпка остаётся брошенной на пол. Следует запомнить, что чудовища выглядят забавно, когда возмущены её непотребными манерами. Девушка ещё многие минуты лежит разложенной на часто вздымающейся, взмокшей груди. Громкое дыхание звучит над её ухом, смешивается с собственным, всё ещё срывающимся на короткие стоны от властвующей в теле горячей дрожи и вожделения. Алина проваливается в сон, зная, что сам царь позовёт её к пробуждению, когда купель наполнят горячей водой, а для них подготовят чистые одежды.

•

      Она верит, что никогда к этому не привыкнет, не может ещё с того дня, в который шагнула на путь царской советницы. Когда девушка возвращается к покоям Дарклинга, простыни уже сменены, постель спрятана под покрывалом, а окно явно было открыто, впустив в комнаты морозный воздух. Сол-госпожа перевязывает на поясе тяжёлый от влаги халат и гадает, как её суверенный борется с истиной, что у него нет ничего своего. Постель и та государям не принадлежит.       В час, в который заклинательница крадёт ветхий сборничек военных рассказов из библиотеки в приёмной, по покоям бежит тонкий скрип дерева, привлекая взгляд к проходу. Двери слегка приоткрываются, а внутрь заглядывает голова Адриана. Он осматривается — точно в сонных настроениях не может определить, правильные ли комнаты избрал. Алина укладывает голову на корешок книги, очарованно наблюдая, как мальчик проскальзывает внутрь и вертит головой, убирая витки волос с лица. Они выглядят влажными, вымокшими под час умываний, но дитя крадётся в растянутых ночных одеждах, отчего девушка легко догадывается, что Адриан сбежал к ним от постели, едва встав ото сна.       Девушка не может свыкнуться с тем, что принадлежавшие генералам Второй армии покои ныне отданы маленькому принцу гришей — Дарклинг передал их ему, как только для него подготовили королевские комнаты. В Малом дворце забавляясь, поговаривают, что стенами ныне заведует юный господин. Решение предстаёт Алине закономерным, но делят они с Еретиком ложе или нет, беспокойные ночи их теперь не оставляют. Адриан плохо спит, и пока родительская чета не находит лучшего решения, чем есть то, что кто-то из них приходит к нему среди ночи и помогает вернуться ко сну. Девушка надеялась, когда беспокойства в Равке поутихнут, мальчик сможет найти спокойный сон, но вероятно, она даёт слишком малую цену ужасам, что сопровождают его существование. Возможно, с возрастом станет легче, а пока ребёнок награждён вниманием Уллы, чей голос провожает в сон, и тот не покидает дитя до глубокого утра.       По доброму разнеженному настроению бежит рябь, пока ребёнок крутится у Дарклинга под ногами, не ведая, с какой стороны к нему подступиться. Чудовище всегда первым удостоено вниманием, но мальчик наказан, и мерзавец делает всё, чтобы его сын об этом не забывал. Дарклинг не смеет играться с равнодушием, но нетрудно подметить, что Адриан не жмётся ближе, не пытается повиснуть на собственном родителе или требовать от него внимания. Алина обращает злобный взгляд к зеркалу и не старается усмирить желание загрызть Еретика за истинно деспотичную меру. Ей известно, что они говорили об Эрике, о разделённой святости и о том, какую поддержку мальчик оказал людям Ивана. Дарклинг способен одобрять, разделять преследующие ужасы, но он не забывает ослушание. Адриану должно было быть в Малом городе, и тогда пасти волков и несчастье Эрики его никогда бы не настигли. Но где берёт начало вся надуманная ребёнком власть и неуязвимость пред врагами? Откуда тянется страх пред одиночеством? Чудовище не ткнуть носом в собственные упущения, он их сам пересчитывает, и на каждое имеет свой подход. Вероятно, лишняя пара часов в библиотеке, возвращение к тренировкам и строгость мальчика не загубят, но он знает, что повёл себя неправильно. У Алины сердце кровью обливается во взгляде на то, как Адриан старается выслужиться перед отцом и в каждое утро тянется к нему с надеждой, что Дарклинг сменит гнев на милость. Но до тех пор мальчику дозволяется лишь вредничать и дуть губы, пока он направляется вглубь спален. — Мой дорогой сын, — девушка протягивает к нему руки, помогая сесть на край постели и целуя в макушку.       Отложенная в сторону книга забывается. Мальчик вертится в руках матери и осторожно хохочет, неминуемо сдаваясь смущению и окружающему теплу, зевая. Утреннее время редко одаривает их совместным часом, но если Адриан хочет, чтобы кто-то позаботился о его волосах, родительница никогда не может ему отказать. Это доверие оказывают немногим. Алина собирает верхние пряди на макушке, чтобы не мешали, но смоль волос выскальзывает из ладони, она почти роняет гребень, когда ребёнок выворачивает голову и спрашивает посерьёзнев. — Что значит «ублажать»?       Бегущий по спальням взгляд вцепляется в замершее отражение Дарклинга, что стоит подле подготовленного для него кафтана. Выдумывать он не спешит, наблюдая за тем, как девушка ковыряет слова, ища подходящее детским ушам. И где только мальчик собирает подобные сказы? Но стоит выражению связаться на языке, речь чудовища оседает в покоях. — Это значит угождать, доставлять удовольствие, — Адриан только жмёт плечами и тянет задумчивое «угу», явно наслушавшись от служанок. Но Алина спрашивает его об учёбе и, верится, ребёнок быстро забывает обронённую чьими-то устами пошлость, пока руки матери собирают его волосы на затылке так, чтобы они не лезли в глаза. Позже кто-то из прибывших девочек заплетёт их. Близнецов, как оказывается, это очень забавляет. — Почему ты до сих пор не одет? — речь Дарклинга окатывает ледяной волной, когда Адриан засиживается на постели, и он мгновенно спрыгивает к полам, не видя, какую злобу таит взгляд его родительницы. — Я встречу тебя у конюшен, отец. — Ты собираешься ехать к границе, — отделяет Старкова с выражением, вышагивая подле кровати, когда двери в их покои закрываются. Дарклинг, Николай и Зоя отбудут к северной границе для объединения войск и сдерживания наступления. Заклинательница солнца же поедет на запад, чтобы справиться о состоянии портов и их положении на море. — Я отправлюсь в Ос-Керво. Нет ничего плохого в том, чтобы провести лишнюю долю часа подле своей семьи, — Алина складывает руки на груди, наблюдая за тем, как царь-Еретик щёлкает застёжками на рукавах кафтана. Одна из его губ красна, словно приласканный он укусил сам себя. — Ты слишком строг с ним. Ты не его король, ты его отец, прекрати кроить из ребёнка своего идеального солдата. — Ему разрешается сполна, — обманчивая холодность слов пригвождает, не даёт утвердить иное. От хрипящего звука в чужом голосе хочется улыбнуться, но речь обнажает истину, что Дарклинга не лишить разума милостью и всеми нехитрыми ласками. — Если он продолжит думать, что это значит вседозволенность, ты не разберёшь последствий, а после не разберёт всё живое вокруг нас. Адриан ждёт, что я поглажу его по голове за то, что он провёл людей внутрь Ос-Альты. Но ещё раньше он ослушался моего слова и осмелился верить, что оправившись я спущу ему это с рук. — Кто виноват, что для него любая человеческая война и всё сущее — забава под могуществом его силы?! — шипит Старкова над грудью мерзавца. Делает шаг назад со следующими словами, отворачивается, не зная дозволенного. — И ты думал, что это игра. Иначе бы ты не пошёл к тому озеру. Сомневаюсь, что Багра не велела не разгуливать по ночам. Дарклинг мгновение молчит. Его губы дёргаются в улыбке, за которой всё худшее таится. — Верно, велела. И умела преподавать сполна суровые уроки. Я научился у неё многому, но доброе слово было большой редкостью с уст моей матери. Я знал в десять, — жестокое равнодушие слов перебирает каждую кость в теле, — раз хуже, чем рассказывают гриши, которые выбегают из её хижины в слезах. Кроме нас самих, у меня с ней не было и малой роскоши, которой наделён мой сын. А вот из твоего мягкого сердца Адриан скоро будет лепить всё, что ему вздумается, особенно когда я начну ему отказывать, — Алина чуть вздёргивает подбородок. Мысль о том, что Дарклинг может быть прав, стискивает сердце. — Я не обещаю справедливость и буду строг, ты ещё не раз проклянёшь мою жестокость, а Адриан научится бегать и плакаться в твою юбку. Но он будет знать, как защититься от нуждающейся в силе девчонки или от подобного Бруму фьерданского солдата. Ты не всегда будешь рядом, чтобы закрыть его собой. И я не буду. А в мире Адриана ждут вещи сполна страшнее, чем моё суровое слово.

•

— Моя сол-королева, — ступени Большого дворца припорошены снегом, когда Алина выходит на них, не сразу замечая, что за ней спешит один из гришей, держа в руках совсем неприметный конверт. — Мне поручено передать вам послание. — От кого же? — восковая печать пустует, а на истёртой бумаге не сыщешь подписи. Пальцы бегло разворачивают письмо, оголяя красные чернила и герб чужого имени вверху страницы. Девушка прячет послание за спину. Где находит надменность, с которой взирает на мужчину пред ней? Спешка быстро покидает его лицо. — Вы располагаете тремя днями на раздумье. — Три дня, — повторяет Старкова, присматриваясь к южному лицу. Кафтан портных не сидит человеку по плечам и застёгнут снизу, как обычно гриши не делают. От злости норовят заскрипеть зубы, шуханскую принцессу явно не учили мере дозволенного. — А до тех пор прочь из моего дворца. И лучше бы вам снять эти одежды. Бумага хрустит в руке, но Алина не прячет письмо под кафтаном. По связующей нити бежит рябь. Чудовищам вольные жесты Эри тоже не приходятся по душе. «Ты бы предпочёл, чтобы я отдала его тебе на растерзание? Или сожгла на месте?», — вопрошает сол-госпожа, взгляд минует одну строку за другой. Их немного. Шуханцы редко торгуются, чаще ведут переговоры или требуют. После того как Дарклинг оправился, Николай посещал свою почившую царицу ещё раз, но вернулся без успеха, поэтому Старкова не ожидает иное. Предпочёл бы.       Но и сама сол-королева ясно обозначит в ответном письме, что не потерпит следующего незваного солдата Тавгарада в равкианской столице. Пальцы замирают у края листа. Она согласна. Шуханское правительство под именем королевы Эри Кир-Табан согласно сотрудничать с равкианской короной и работать над исполнением поставленных условий. Девушка спешно прячет пергамент под тканью плаща. Отказ Эри её не пугает ни в один из дней, что минует с их встречи. Но согласие обрекает гадать. Алина никогда не обманывала себя тем, что мир между Равкой и Шуханом дастся им легко. Скоро юг захватит пламя гражданской войны, и если Эри готова её вести, нужды равкианцев и всех гришей не являются её первой заботой. Значит, что-то заставило её согласиться. «У Эри только один враг», — голос монстра приносит покой в мысли. Макхи. Что бы ни сделала правящая шуханская королева, Эри пугает это в достаточной мере.

•

      Их разговоры никогда не приводят к чему-то хорошему, но с тех пор, как Дарклинг провозглашает, что Улла останется во дворце на время их отбытия, Алина пытается не один раз. Она не знает, что её ведёт, понятие ли то о чести или заурядной вежливости? У монстра выспрашивает только то, что сестра уступает ему в веке не то семь десятилетий, не то сотню лет, оборачивая слова в когда-то уже услышанное «я не считаю года». Они разделяют исключительно разный нрав, хотя оба предстают сол-госпоже нестерпимыми, изводят её одним своим существованием. И если вредные настроения голодных чудовищ Старковой иногда удаётся понять, нелюбовь Уллы заставляет кровь вскипать. Они друг друга не знают, но святая Волн отчего-то полагает, что имеет право на эту ненависть, которая всякий раз норовит обрушиться на Алину штормовой волной. Подлинно нелепое противостояние. Она может быть благодарной за то, что Адриан знал и иное, нежели есть его отец, но со злостью совладать не способна. Заклинательница не располагает настроением к тому, чтобы терпеть будь то унижения или чужое презрение. Следует спрашивать, а точно ли не отравлены дарованные одеяния? Сол-госпожа избирает их специально, веля подготовить для неё платье из мягкой струящейся ткани, на которое каждая служанка и проходящая мимо дама косит взгляд. Мода юной царицы, которой полюбилось расхаживать с мечом наперевес, им совершенно не нравится.       Она находит Урсулу в библиотеке Малого дворца в час, который дети проводят за занятиями, сидя за круглым столом под стеклянным куполом. Коля заглядывает под руку к Хэлен, пока учитель что-то зачитывает им с книги. Старкова не рассчитывает, что они ладят, но близнецы сидят за наукой вместе с княжескими детьми и самим Адрианом, хоть и принадлежат к совершенно разным мирам. Алина минует чужое учение, обнаруживая Уллу меж несколькими шкафами, пальцы ведут по собранию книг. Тень делает её платье кроваво-красным. Рукава одежд длинны, хотя глубокий вырез у груди открывает тёплую блестящую кожу, по которой тянется чёрный металл невиданного украшения — схожий материал складывает тонкий венец на голове. Их одежды отличаются, но сол-госпожа не мучает себя истиной того, что они принадлежат одному миру и выглядят чуждо для людей Равки и Фьерды. — Я выбрала на славу, — слова переливаются на устах святой Волн, хотя на Старкову она даже не смотрит. — У моего народа подобные подарки считаются высшей мерой почтения по отношению к людям. Ткани, драгоценности, музыкальные инструменты… Всё, что производится руками сильдройр. — Не каждый день доводится узнать о том, что существуют люди с… Рыбьими хвостами. — Мы не зовёмся людьми, — обращаясь к одной из книг, Улла смотрит на заклинательницу солнца из-под чёрных ресниц. — Человек — низшее существо. — Молвит та, кто берёт в матери своё человеческое начало, — в иной час Алина махнёт рукой и позабавится, думая в собственных словах не прячутся клинки, но книга в чужих руках звучно хлопает закрываясь. — Помнится, мой дорогой брат что-то упоминал о твоей любви к бескрайней дерзости. Всё не могу понять, как её отличают от глупости. — Он.., — сол-госпожа велит себе прикусить язык. Спрос выходит воистину унизительным. — Говорил обо мне? — Я спрашивала. Не на каждом тысячелетии найдётся девушка способная погубить Дарклинга, — древняя злоба поёт в голосе святой Волн. Чудится, речь во всё живое проникает. — И мне нравилось искать тебя в своём племяннике, находить то, пред чем даже мой брат и кровь Морозовых были бессильны. — Ты зовёшь его Дарклингом? — лицо Алины чуть хмурится. Она думает о том не впервые. — Как ещё я могла бы его звать? — Улла склоняет голову набок, её волосы скатываются из-за спины и золотом сверкают в солнечном свете. — Множеством имён, в которых нет цены, или прочих лишённых смысла титулов? Он мой брат, и он разделяет нашу вечную жизнь, это единственное, что не меняет время.       Алина хочет утвердить, что у него есть имя. Настоящее, человеческое и дарованное… Возложенное в руки только ей одной. Но Улла разворачивается, плавно ступая меж рядами книг. Она будто не идёт вовсе, изящно покачивается. Голова всё ещё обращена к заклинательнице солнца то ли с вызовом, то ли с редким радушным предложением. — Тебя не тяготит это? — интерес свивается в нелепых словах, потому что сол-госпожа не знает, о чём следует говорить. — Чужие стены. Люди, которые спешат за глупыми понятиями. Дивный порядок вещей. — Ты спрашиваешь, но в иной час не предпочтёшь, чтобы твоего сына оберегал некто другой, хоть и знаешь лишь малое обо мне. — Дарклинг тебя знает. И он верит тебе, я это вижу. — А ты доверяешь его суждению? — усмешка рождается в красивом голосе. Звук слишком резкий, непривычный.       Доверяет ли? Алина находит истину в своём ребёнке и обожании, которое зреет в его глазах, но ответить не успевает, две госпожи останавливаются в укрытом тенью коридоре библиотеки, отчего глаза Уллы становятся черны. Чужое могущество походит на хлёсткую волну, хотя, надлежит верить, заклинательница солнца не видела и половину власти, что дарована госпоже морей. Но хитрое, пронизанное веками выражение прекрасного лика заставляет поёжиться. — Ты злишься. — Да, я злюсь. И верю, что имею полное право на эту злость. Я никогда не узнаю мгновения, дарованные тебе, хотя каждое из них предназначалось мне. Он, — на имена скупится намеренно, поддаваясь сердечной муке, — топчет эту боль под нескончаемым равнодушием, а ты отчего-то считаешь, что наделена правом эту боль принижать. — А что же до моей боли, маленькая праведница? — воздух заходится солёной влагой. Уши наполняются шумом моря. Алина почти поддаётся нужде сделать шаг назад, а после поспешить прочь. — Ты хоть раз раздумала над тем, что чувствовала я, когда земля пошатнулась, а жизнь Дарклинга её покинула? Твоя рука оставила меня в темноте. И твой удар принёс одиночество, которое мне никогда не было известно. Удар, освободивший мир от тьмы. Но никто не рассказывал миру, что тьма принадлежит морским глубинам. — Ты хотя бы знаешь, что он сотворил на этой земле… — Я знаю всё, — сильный, полный гневного настроения голос норовит осадить, заставить плечи упасть и обратить к бегству, настолько Старковой не по себе. — От первого века своего пребывания в этом беспощадном мире до нынешнего. Больше, чем ты можешь себе помыслить. Воды Истиноморя проникают в самые глубокие углы нашего мира, и эти воды служат мне. Они самые надёжные рассказчики и верные без меры, — Улла покачивает головой, её губы изгибаются в жестокой улыбке, исполненной красивым и неизменно безжалостным выражением. — Кто убедил тебя в том, что моё сердце полнится жалостью к вашим человеческим трагедиям? Кто сказал, что я питаю сострадание к вашим коротким жизням и судьбам, которые вы растрачиваете на глупые понятия? В моём существовании вечен лишь мой брат, как вечно и море. Не расхаживай Дарклинг по той же лодке, я бы перевернула ваш корабль ещё тогда. Но меня позабавила твоя попытка загубить его в моих владениях. Мой брат никогда не найдёт смерти там, куда простираются воды Истиноморя, пока я этого не возжелаю.       Кровь от крови Морозовых, о большем не спорят. Но Алина пробует иное, думая, что знает нравы ведьм и чудовищ. Она выворачивает голову, смотря в просвет, где оставив свои гришийские одежды, дети учатся за одним столом, разделяя друг к другу больше, чем известно старшим. Во взгляде моря мелькает озадаченность. — У тебя славные девочки, — произносит на выдохе девушка. — Я знаю, они воспитываются мной. — Без кафтанов как их отличать? — Улла присматривается к ней, выискивает умысел, не ведая, что не найдёт в девице пред собой ничего примечательного.       В этом секрет заклинательницы солнца... В открытой книге, что не таит ничего меж своих страниц, нечего выискивать. Алина вспоминает образ близнецов, с которыми до сих пор не довелось говорить. Длинные каштановые волосы заплетены в изогнутые тугие косы, а аккуратными юными чертами лица они схожи на жительниц островов, но кроме вышивок на рукавах кафтанов их ничего не отличает друг от друга, хотя Адриан легко определяет подлинное естество. Они ладят, и Хэлен — девочка-инферн, в своей природе наиболее схожа на своего названого брата, чем на Уллу или собственную сестру. Хотя находится и то, что близнецов неотвратимо отделяет от святой Волн, маленького равкианского принца и даже самой госпожи Старковой. Они необычны, но они не прокляты вечной жизнью. Немудрено, что Дарклинг видит в них всего чуть больше, чем в ином отказнике или грише. — Добиться их доверия, — молвит Улла свидетельством истины, что от её нрава им натекло немало. — Их можно отличить, только если они этого хотят. И им нравится, что вы не понимаете, кто из них есть кто.

•

      Ноги ведут по приёмному кабинету Дарклинга, стенам которого должно было рухнуть в тот раз, когда они сели за переговоры впервые. Женя к этим палатам приходит редко, но Толя и Тамара не оставляют свою святую, и Зоя никогда не брезгует возможностью, хоть и уходит из-за стола чаще всего первой. Сегодня утром ко двору прибыл личный посланник шуханского королевского двора, перенявший для равкианской царицы дар от Королевы Макхи, так что в представившийся час Алина поднимает пред собой чудесную шкатулку, расписанную чёрными, алыми и золотыми цветами, чьи лепестки сложены из драгоценного металла. Вещь предстаёт тяжёлой, отчего страх уронить оставляет только после того, как она возлагает предмет на стол. Замка нет, но крышка поддаётся туго, отчего велик страх изломать. Внутри что-то мелькает, сходя на блеск металла, но стоит ларцу приоткрыться, как восседающий рядом Дарклинг хватает её за руки, толкая в сторону вместе с собой. Девушка не успевает заметить, как он встаёт, но дышит часто от резкости жеста и жмурит глаза, слушая грохот падающей шкатулки и обеспокоенные оклики друзей. Она желает огрызнуться, спросить о бесчеловечной манере, но взгляд падает Еретику за плечо, где ларец раскрытым лежит на полу, а из-под него выползают две извивающиеся змейки с красным рисунком на спинках. Зоя набрасывает на них какую-то вазу. Алина вдыхает глубже, позволяя Дарклингу осмотреть её ладони. — Они не укусили, — убеждает, заглядывая в кварц глаз, полыхнувших от скорой страшной участи для его солнечной госпожи. Он отпускает её от себя, успевая испить вид того, как королева рдеет от прилюдно изъявленного подобия близости. — Чёрная-пятнистая. Отвела бы на порог смерти за треть часа. — А у тебя большой опыт с такими чудными дарованиями? — дурная забава играет в голосе Николая, когда он присаживается над шкатулкой, переворачивая вещь и доставая с бархатных подушек бумагу. Такую подлость рассчитал только один, и сол-королева многие минуты не может стряхнуть со своих рук чувство, что открой она ларец в иной час, то уже была бы мертва. «Не была бы», — пресекает Дарклинг страшную мысль. — «У меня есть противоядие».       Разумеется, у него есть. И как доводится верить, Макхи на это рассчитывала, зная, что война с Фьердой не остановит Чёрного Еретика пред тем, чтобы обрушить всю ярость на их королевство. Шуханцы — умный народ, но поступок всё ещё глуп, потому что теперь их посланника перехватят раньше, чем сядет солнце. И Алина не желает знать, какая судьба его ждёт. — Немало в руках подержал, — цедит монстр, наблюдая за тем, как Николай передаёт пергамент своей королеве. Послание с сухим пожеланием счастливого правления предназначается ей. Шуханцы, как всегда, славятся редкими дарованиями и мудрёными ходами. — Макхи известно о том, что набирает силу у неё в стране? — голос вернувшейся к столу Зои сотрясает палаты. Кто-то отрицательно качает головой.       Минует лишь пара дней с того часа, когда они дают ответ Эри. Даже если письмо было перехвачено, шуханцы не могли бы среагировать столь быстро. Но Алина гадает о другом, если шуханская королева нечто затевает, почему Эри ответила согласием? Она могла выждать, пока Макхи надавит с новой угрозой, и сол-королева бы выехала к летнему дому Ланцовых первой же каретой, чтобы молить о союзе. — Не выехала бы, — провозглашает Дарклинг, и многие вздёргивают головы, явно не поспевая за мыслями царицы, которые только один слышит. Проклятый гордец. В двери зала стучат, на пороге останавливается Иван, на плечах которого всё ещё лежит сыплющий на улицах снег. — Фьерданский посланец только что принёс ко двору письмо с печатью королевского двора. Они согласны на переговоры. — Неужто головы оказались убедительны? — подстрекает Тамара, выступая подле Зои, но сердцебит не обращает к ней взгляд. Дарклинг выжидает, даже когда распечатанное письмо опускается ему под руку, знает своего генерала лучше прочих. — «Но», Иван? — Фьерда обещает прекратить наступление на день, который понадобится для пересечения границы, и будет принимать равкианскую делегацию у себя столько, сколько понадобится, чтобы обе стороны приблизились к желанным выгодам, а принц Расмус, фьерданские дипломаты и пленные солдаты вернулись в Джерхольм невредимыми, — голос сердцебита не то высмеивает, не то издевается, но все в приёмной делят одно подозрение, что между строк во фьерданской речи написано. — Они приглашают нас не для того, чтобы говорить о мире, а для того, чтобы убить. — И для того, чтобы устроить провокацию, — Алина могла бы рассудить, что Дарклинг воистину очарован представляющейся возможностью. Упивается кровью, которая прольётся, и все это видят. — Они захотят показать своему народу пример того, против чего борется их армия, и наш визит сослужит им добрую службу. — Ты не можешь знать, — сол-королева опускается на занятое до того место. Голос зовёт монстра развернуться на своём стуле, обратить взгляд к ней, хотя ныне сталь глаз где-то там — во льдах Фьерды властвует, просчитывает. Девушка думает, пронизанная ядом речь осадит амбиции. — Кто решится сесть на трон, пока мы расхаживаем по фьерданским снегам. Но когти чудовищ всегда дерут острее, Дарклинг усмехается, травя собрание одной безжалостностью слов. — Бастард для меня его посторожит, не правда ли, мальчишка? Зоя откидывает перо в сторону, и Алина сердечно желает вытрепать чудовище за воротник. Едва ли он ей то дозволит, но попытку несомненно распробует. — Ты мерзкий ублюдок, ты знаешь об этом? — спрашивает Николай, восседая в другой части стола. Заклинательница солнца не устаёт «ублюдку» об этом напоминать и знает, что от одной выдержки Ланцова за столом не летают топоры. Он демонстративно обращается к Алине. — Не люблю признавать, что он прав, но у нас с генералом Назяленской есть дело, которое мы должны поторопить к вашему возвращению из Фьерды. Мы не сможем присутствовать во дворце ближайшие месяцы, но пока здесь находится наживка, — указывает Николай на Ивана, — и ваши солдаты Ос-Альта защищена от восстаний, а верный мне флот и купеческий сыночек удерживают Ос-Керво. Армия собрана у границ, если они решатся бунтовать и отойти, они проигрывают свои города, жизни, дома, семьи… Повстанцев мало. Должен признать, — лезет вновь под руку Дарклинга, — мне не нравится, насколько крепко ты сидишь на своём троне. Но мне понадобится кое-что взамен, чтобы не поддаваться соблазну.

•

      Алина спешит по коридору, что скоро проведёт её из Большого дворца в обитель всех гришей. Резные деревянные врата ныне открыты в каждый из уходящих часов. Иногда девушке кажется, что под ногами хлюпает, и она всякий раз останавливается, заверяя себя, что ковры чисты, и на них не найдётся разлитая кровь. Сердце норовит её предать, отчего заклинательница вдыхает глубже, но к телу неожиданно прибивает волну спокойствия, тревога уходит. — Сол-королева, — тянется из-за спины юношеский голос, сопровождаемый ровным стуком трости и плавными рядами шагов.       Алина останавливается подле мрамора убегающей вверх лестницы. Она оборачивается и выдыхает дробно, мгновение стараясь отогнать от себя мысль, что окружена. Полное общество господ Румянцевых её не пугает, но выступая перед ней, они выглядят величественно, впечатляют не в малой мере. Михаил ведёт Леру под руку, отчего заклинательница обнаруживает, что впервые за долгое время видит княжну Румянцеву без заветного кафтана целителей. На её плечи возложен тёмно-красный бархат, хотя по полам всё ещё волочится скромная лёгкая юбка, что позволит ей бежать, если кто-то зазовёт о помощи. Подметить удаётся не сразу, в одеждах знатная госпожа подражает Ирине, что ступает рядом с Валерией. Кости сердцебитки всё ещё остры от худобы, а тусклые, ныне остриженные волосы едва касаются середины лопаток. Алина не ищет большего, счастлива видеть только, что к коже девушки вернулся живой цвет, а болезненный измученный вид её покинул. Дмитрий ровняет шаг со своим братом, опираться на трость пока у него получается с трудом, но верно это облегчает боль, не оставляющую изломанную ногу. Меланхоличное лицо инферна теперь гладко выбрито и с нервным бегом глаз он вновь похож на белокурого здорового юношу, кого никогда не касалась юрда-парем. Надя останавливается рядом с ним и кланяется вместе со всеми, подобая манере служащих гришей, а не знатных дам. — Если вы располагаете временем, мы пришли для того, чтобы попрощаться, — лик Михаила одаривает тёплой улыбкой, но слова сковывают сердце страхом, так что сол-властительница переспрашивает, надеясь не выдать смятение. — «Попрощаться»? — Этим утром я отрёкся от титула, что перешёл мне со смертью отца, — молвит Дима тихим хрипящим голосом, сопровождающим его с того часа, в который фьерданский плен их настиг. Его щёки розовеют со взглядом на старшего брата. Иметь право отпустить со своих плеч нежеланное бремя правления несметный дар. — У одной фамилии может быть лишь один князь, я такового и признаю. — И я часом ранее говорил с Дарклингом и получил дозволение, — Михаил чуть склоняет голову с почтением, когда улыбка его госпожи обретает поддельное неодобрительное настроение. Дозволения он просил только у одного, пусть и Алина не выкажет ему иное. — Мы возвращаемся в Малый город. — Я сожалею о том, — Валерия чуть выходит вперёд, отпуская руку своего князя и складывая ладони над животом, точно желает продолжить вести этот разговор одна. — Что нашим детям вновь придётся терпеть разлуку, но Коля и Мира отбывают вместе с нами. Как и Наденька, — голова княжны склоняется к сердцебитке, заверяя в мысли, что господа Румянцевы о ней позаботятся. Алина знала, что они покинут город, как только решится дело о гибели Яна, а раны Дарклинга перестанут быть заботой рук Валерии. Исцеление тех, кому удалось дать изобретённый Давидом яд, проходит успешно, заставляя признать мысль, что ныне княжеский род волен заняться тем, что им будет угодно. Возможно, отбытие младших детей не станет тяготой для Адриана с приездом близнецов. — Моя работа здесь окончена, и нашего присутствия Ос-Альта более не требует. А удалённость от столицы не мешает ведению дел. — Если то будет дозволено, я осмелюсь говорить, что нам необходимо время, — провозглашает Михаил, обращаясь не к потерянной девушке, чьего сына он когда-то вернул к жизни на своих руках. Он просит свою королеву. Алина без труда различает в словах тонкую надежду, что через столько лет заботы войны наконец оставят их фамилию. — Безусловно, сколько угодно, — обещание складывается на губах. Заклинательница присматривается к старшему сударю семьи и думает, Равка теперь молодыми князьями полнится. Дарклинг восстановил в титуле Андрия и вернул Воскресенским право на родовое имущество, а Николай вновь правит над землями Удовы. — Но вы вернётесь, верно? — В правильный час. И со всей своей княжеской волей, я обещаю вам, как только наше имение будет для того пригодно, правящая чета всегда будет желанными гостями в доме Румянцевых. Также мы верим, пути Адриана и Николая сведут ещё не раз. — Как только эти дети решат вновь испытать княжескую волю и сбегут из Малого города, так сразу и свидятся, — условится Ира, стягивая к себе позабавленные выражения семьи, так что на мгновение Алина способна забыть, насколько несчастны эти люди. Милость солнечной святой могла стать последним, что Ирина обрела бы в своей жизни, но судьба складывается иначе. — Им всегда здесь будут рады, — близость к принцам и принцессам способна развращать, и каждый пред солнечной госпожой об этом знает. — И вам понравится в Малом городе. Совершенно чудесное место, — Наденька в словах своей властительницы согласно кивает. Собственное сердце не сдаётся страшной картине того, в какой час сол-госпожа видела её почившего супруга в последний раз. Вероятно, то заслуга окружающих сердцебитов, но святая и сама не уступает безразличию. — Ян? — Всё имущество, дом перейдут его дочери и её будущему супругу. Я никогда не нуждалась в богатстве, — глубокая грусть подсекает слова сударыни Воскресенской. Возвращение к семье, как Алина верит, её печалит особенно сильно. Как овдовевшая госпожа говорить со своим князем она будет сама, но нечто в том, как Дмитрий готов подать ей единственную свободную руку, переживание гонит. — На его место назначат нового посла. — Тогда я желаю вам доброго пути, если большего не могу для вас сделать, — придворные судари глубоко откланиваются, одна лишь Валерия остаётся стоять, провожая взглядом Иру, что ступает в шаге от своих братьев. — Вы говорите? — Говорим, но это сложно, — изумрудный блеск чужих глаз подёргивается усталым выражением. Рукам целительницы не удаётся найти покоя. Она сдержанно выдыхает. — Пока я даже не могу справиться о здоровье её тела. Мы начали с простого — помогаем ей есть, спать, говорить, вновь привыкнуть к собственной постели… Мы учимся касаться её. Знакомимся с Ирой заново, потому что она не признаёт в себе ту, кого помним мы. Михаил не может отогнать от себя спрос, было бы лучше умереть или знать такую судьбу? — Валерия качает головой с незнакомым колючим подобием осуждения, несерьёзность которого распускает на губах улыбку. — Но я не смирилась, когда Фьерда его самого вернула холодным и чужим, и я не собираюсь мириться сейчас. Мы позаботимся об Ирине. И я надеюсь, однажды ей станет легче. Это до сих пор для меня большая странность… Я исцелила щедрую долю смертельных ран, но я не могу исцелить её душу, — внимание княжны коридоры оставляет, и она выступает пред Алиной в полную меру. — Я хочу, чтобы вы знали, я не жалею о том, что вернула Дарклинга к жизни, — Валерия выглядит подлинно озадаченной, когда её властительница усмехается. Одну кровь и фамилию видно издалека. Нравится же господам Северцовым напоминать окружающим людям о том, что сердце их не терзает. Заклинательницу их слова уже не ранят, но забавляют сполна. Правда, следующее признание теплом окутывает сердце. — Но я способна сожалеть о том, какую долю вам отвели. И вам нести эту ношу дольше, чем кому-либо из нас. Но если бы мне было дано право, я бы не выбрала себе другую королеву, и я счастлива, что увижу на своём веку новый виток в истории Равки и всех гришей, чем бы ни закончился наш путь. Мы все верим и несём в своих сердцах надежду, что однажды вы принесёте мир на эту землю. — Благодарю, — осторожно выговаривает Алина. Она этой надежды боится и к вере руки не тянет. — После всего разделённого нами, я бы хотела, чтобы на этом пути мы были подругами, а не одними союзниками. — С царствующими особами я ещё дружбу не водила, — добрые глаза княжны обретают хитрое выражение. — Как мой друг вы могли выполнить для меня одну просьбу, если в скорый час дороги сведут вас с генералом Воскресенским? В стенах Большого дворца теряется тихо изречённое «разумеется».

•

      Рука замирает над чужой дверью, стука не следует. Алина топчется на чужом пороге и спрашивает себя, как давно она приходила к этой хижине за уроком? Девушка не оставляет упражнения, не смеет — она бегает с опричниками, Тамара тренирует её удары, а сама сол-властительница не брезгует тем, чтобы провести лишний час в лесу, укрепляя своё владение живым солнцем. Багра не желает её учить. Дарклинг утверждает лишь раз, что путём уговоров его сол-госпожа познает одну только первозданную ярость. Но ныне Алина верит, что тёмная дорожка пред ними сворачивает в последний раз. Этой ночью они подпишут предложенные Николаем бумаги, а их возвращение из Фьерды обозначит новую страницу в истории Равки. Девушка хочет сказать об этом, закричит, если потребуется, но будут ли для древности значимы её слова? Найдёт ли Багра хоть малую ценность в её сердечных муках? Заклинательница редко собирает в стенах хижины уверенность, чаще чувствует себя глупой и неумелой. Вероятно, она взаправду заслуживает каждый удар палкой и всякое жестокое слово, но Алина упала в омут скверны и вернулась, отреклась от соблазна того, что всегда таилось в каждом предупреждении Багры. Разве это не достойно похвалы и доброй воли?       Дверь поддаётся легко, так что девушка почти проваливается в хижину, обмирая на пороге. В ней холодно. В стенах играет тьма, нигде не находится огонёк свечи. Место у печи одиноко простаивает. Заклинательница спотыкается на ступенях, коленями падает в снег, но поднимается, направляясь по вытоптанной тропе вглубь леса и рвясь застать женщину за праздным хождением. Зовёт раз, после второй, не заботясь о том, что прогуливающиеся гриши сочтут — их королева раньше отведённого часа лишилась ума. — Вопишь на всю округу, противная девчонка, — укалывая испугом, слова заставляют подпрыгнуть. Багра поднимается узкой дорожкой, направляясь в сторону своей хижины. По снегу волочится плотный плащ с едва заметным узором и меховым капюшоном. Снег оседает в волосах женщины. Взгляд древних глаз сковывает своей тяжестью. — Всё птиц и зверьё пугаешь. — Я подумала, — слова теряются на языке, но Багра останавливается, испытывает своим присутствием, укладывая обе руки на трость. — Ваша хижина холодна. Почему? — Соображай, маленькая мученица. Сам Костяной кузнец не зовёт тебя глупой. Она знает — должна была знать, когда приметила, что от дома не валит дым, но Алина знание отвергает. — Вы уходите. Почему? — А чего ради мне здесь оставаться? — наперебой чужой речи воет ветер, трепля чёрные полотна одежд. Алина только сейчас замечает, что изящные руки женщины обрамляют перчатки. На живой древности их доводится увидеть впервые. — Найдётся и кто-то другой для того, чтобы вытирать сопли будущему достоянию Второй армии. — Но я и Николай, мы нуждаемся.., — порыв застревает в горле, сол-властительница заставляет себя замолчать. Что Багре их нужды? Что для неё интерес в ком-то из них? Минут десятки лет, и златовласый принц для неё обратится прахом. А бедовая девчонка пред ней воротит нос от всего праведного. Святая госпожа чувствует себя провинившейся неугодной девицей. — Кто научит нас? — За щенка переживаешь? — женщина со спросом чуть вскидывает брови, но чужое слово не ждёт. Они с Дарклингом делят эту манеру, и сейчас съедаемая прохладным взглядом девушка почти ёжится. Багра вновь направляется к своей хижине, обрекая поспевать за ней. — Пусть теперь буреносная девица осаждает его нестерпимый нрав. А ты, солнечная святая, какой урок ждёшь? — чужая рука гонит Старкову в пренебрежительном жесте. — Все, которые не преподала я, тебе бросит под ноги наше вечное существование. — Это из-за него, верно? — Алина ступает твёрдо, но ноги норовят её предать и увести в сугроб. — Из-за Александра.       Плечи женщины высоко вздымаются, словно она раздумывает, следует ли ударить языкастую девчонку за своей спиной. Или хочет велеть перестать разбрасываться вручёнными именами. Утверждение не удостаивают ответом, так что святая госпожа плетётся за Багрой подобно прикормленной единожды кошке. Скоро они выходят на широкую тропу, где за обледеневшими ветвями поникших деревьев виднеется озёрная гладь. По округе несётся детский смех и девичьи голоса. Дети играют у озера, где сила Ханы построила им ледяные горки. Хижина остаётся за спиной, не отвечая ни на один из тяготящих сердце вопросов. Ступая теперь подле Лесной ведьмы, Алина касается связующей нити, ощущая присутствие Дарклинга, единение с которым сходит на штормящее море. Чудовище молчит. Но отделяя одну тень чувств от другой, девушка догадывается, что он не знал — Багра с ним не говорила. Старкова отпускает нить, отчего над ухом злобно клацают пасти монстров. Но она не станет выступать между ними, пусть хоть вся долина зайдётся рёвом ничегой. — Шесть веков минуло, — под их ногами хрустит, но сол-госпожа смотрит только вперёд, где у берега строятся сточенные каменные выступы. — Пролились моря крови, и теперь мой сын награждён всем, о чём человек может лишь помышлять. Желанное или нет, благо или бремя — оно всё принадлежит ему. Но время подменяет многие понятия. Теперь это твоя ноша — совершать ошибки и пожинать их плоды. Может, с ним рядом вечность взаправду будет к тебе более милостива. Но каждое поколение думает, что может превзойти неудачи других, и каждое ошибается. — Если мы вернёмся живыми из Фьерды, его коронуют, — слова дрожат, точно каждое из них перебирает морозный ветер. Алина не знает Багру. Не ведает, были ли у неё способные любимцы среди учеников, и нравятся ли ей дворцовые угодья, но отчего-то она верит, что женщине необходимо здесь быть, беречь от незнания и страшных ошибок. Девушка спешит исправить избранное слово. Она надеется, что хоть одно из её безутешных завываний заставит древность обратить к ней взгляд. — Их. Вашего сына и внука. Чего же ради было это всё? Зачем велеть мне бежать, зачем предавать его, зачем обращать мир к большим страданиям и очередной войне? Всё могло закончиться тогда — в ночь Зимнего бала. Но вы решили иначе. — Мой сын никогда не радел к историям о святых, но обожал сказки, — Алина осаждает злость. Что-то в словах о давно забытом мальчике всегда находит путь к её сердцу. — Они писались народом, и он видел в них больше, чем предназначалось обычным людям. Если Дарклинг во что-то верил, то это в то, что однажды подобное ему естество родится в другом человеке, и тогда ему не придётся вести эту борьбу одному. Но моей ошибкой было недооценить собственное, вложенное в него учение, и во что оно облачит его прекрасную мальчишечью мечту. Если он не убил бы тебя, кому-то всё-таки стоило, и тогда, возможно, мир вернулся бы к привычному порядку. — Не вернулся бы. Прошло бы десять лет или сто, моя сила родилась бы в ком-то другом. — Мой отец дурно на тебя влияет, девчонка, — Багра одаривает почти позабытым недовольством. Унижает не меньше. — Я надеялась, что ты окажешься достаточно глупа и наивна и спрячешься так далеко, как только позволит наш мир. Не рассчитала, что ты возжелаешь бороться и проливать кровь за эти несчастные жизни. И я недооценила тебя, — руки слабеют от леденеющего между ними признания. — Даже когда ты выбрала борьбу, тебе должно было упасть в тот же омут, который познал Костяной кузнец, после и Дарклинг. Сначала жажда силы, потом скверна. Но усилители Морозова сломались на твоём теле, забрав с собой тьму Каньона, и твоё сердце сторонится скверны, — Алина пытается воспротивиться словам, утвердить, что будь оно правдой, её вены никогда бы не окрасились золотом, но Багра не дозволяет. — Спрячь свои пререкания, девочка. Ты знаешь истину того, что одного прикосновения достаточно. Зов и соблазн скверны настолько велики, что человек перешагивает любую боль в нужде получить больше. Но мы не стоим посреди второго каньона, а вокруг не летает солнечная армия. В часовне ты протянула руки к скверне и понесла наказание, но мир так и не узнал солнечных солдат. Тогда Дарклинг узрел в тебе то, что не смогла я. Могущество, которое не заключается в остром уме или необыкновенной силе. А теперь скажи, кем бы ты была, если бы осталась в ту ночь в Малом дворце? — Багра делает шаг ближе, её взгляд не отпускает, прибивает к земле, требуя ответа. Рабыней. Она бы не знала борьбу под тяжестью ошейника. — И задай себе единственный вопрос, ради кого это было? Уж точно не ради тебя или твоих доблестных друзей, каких мир увидит ещё сотню и тысячу. — Ради него. Ради одного мальчика горели целые деревни. — Всегда ради него, — губы женщины сжимаются, на мгновение оголяя древние, давно забытые чувства, которые землю под ногами способны перевернуть. — Я не обещала этому миру славные цели, и мне не была предназначена чудесная половина могущества, способная провести меня в вечность. У меня был только он. Одарённый молчаливый мальчик, который редко улыбался и слушал внимательнее, чем я когда-либо могла помыслить. Гениальный и способный ученик. Пройдут ли десятки или сотни лет, он навсегда останется моим сыном, и я старалась его защитить, пусть даже от самого себя — от соблазнов, которые вели к собственному концу. Мир познает ещё множество правителей, что сядут на свои троны, но теперь свет зреет мою главную неудачу, потому что я не смогла уберечь своего сына от того, чему же сама и научила. И теперь у него есть ты, святая девочка, — трость указывает Алине на грудь. Проклятьем ли? Очередным предостережением? — Я не вещь, которую можно передавать друг другу в руки, — вредность неискоренима в заключении. — Бойся слов больше, они тебя сожрут, — в следующий миг голова Багры обращается к озеру, на другой стороне которого дети один за другим скатываются в сугробы. — И у него есть свой мальчишка, которого ждёт жизнь более щедрая на опасности и искушения. Мой сын явился на свет ни с чем, кроме нашей силы и крови. Твой же рождён при власти, никогда не забывай об этом. — У вас могло бы быть это, — указывает Старкова, наблюдая, как высокая фигура одной из близнецов падает на мальчика в чёрном, когда они оба поскальзываются на возведённой горке. — Не могло бы. Они из разных миров, и им это тоже известно, пусть иногда они слишком упрямы, чтобы это признать. — Вы ведь будете скучать по Николаю? — робко улыбается Алина. — Такой не рождается на каждом веку. — Не рождается, — признание оседает на чужих устах неподвластное даже ветру. — Я встречала всего двоих, — и проводит, как следует верить, двоих. Заклинательнице солнца тоже однажды доведётся. — Подзови-ка сюда своего сына. — Как это ожидаемо, — почти перебивая веление, необычная речь звонко льётся из-за спин. Руки Уллы сложены на груди, спрятаны под мехами одежд, когда она встаёт по другую сторону от женщины. — Спешить прочь в подобный час, но земля коротка и окружена морем со всех сторон. Я не желаю видеть тебя в своих владениях. — Поспеши наиграться в людском мире, — отмахивается Багра, не обращая взгляд к дочери, как не смотрит и на Алину, пока Адриан идёт вокруг озера, направляясь к ним. — И тогда меня не будет в море, когда ты к нему вернёшься.

•

      Алина до сих пор ощущает твёрдость рук Дарклинга, надевшего на неё кольцо, и тяжесть пера, лежавшего в её ладони, — того, что, возможно, навсегда изменит историю Равки. Бумаги надёжно спрячут до их возвращения, но у девушки до сих пор подрагивают пальцы в мыслях о том, какие слова она подписывала. Николай составляет документ на славу, так что Дарклинг не берётся его править, а может, не видит ценности в куске пергамента. Заклинательница хмыкает, вспоминая выведенное «Алина Морозова». Это впервые. Корона не терпит ничего настоящего, кроме имён. И имя… Имя у заклинательницы солнца настоящее.       Присутствие Мала в Зале военного совета до сих пор предстаёт для неё несправедливой подлостью, но он пришёл сам, как представитель Первой армии свидетельствуя при подписании бумаг. И пришёл верно с последней надеждой на то, что капая чернилами на стол, его девочка попросит о спасении. Ныне она замирает подле дверей, что выведут её на полукружие балкона в Большом дворце. Они приоткрыты, и стражники подле них не стоят, должно быть, отозванные Дарклингом. Он сам обнаруживается подле белокаменных перил, держа на руках зевающего Адриана и всматриваясь во тьму позднего вечера. Алина пока не знает, меняется ли для него многое в этот вечер, или после стольких веков борьбы он принимает ушедшие часы точно должное вознаграждение. Даже после стольких месяцев и ушедших лет его чёрное сердце остаётся для заклинательницы солнца загадкой.       Она ждёт ещё долгие минуты, наблюдает за тем, как Дарклинг на нечто указывает вдалеке, и о чём молвит с их сыном? Разъясняет ли бремя власти или открывает взор на широту ныне дозволенного? Слова Багры обрекают задаваться вопросом о том, что будет с ребёнком, награждённым кровным могуществом и рождённым при власти. Девушка знает, что рано или поздно, Еретик научит их дитя жестокости. И сейчас, рассматривая их под огнями Большого дворца, она обещает себе, что Адриан будет знать и иное. Его мать научит его любить — покажет дружбу, а не союзничество. Он познает потери, и Алина расскажет ему о ценности жизни и сопереживании. А пока… Она смотрит на своего Тёмного принца, как и его отец взирает на рассыпанные вокруг огни Ос-Альты, точно дикий кот ласкает взглядом свои владения. Камень оказывается липок и холоден, поэтому не касаясь перил, девушка остаётся стоять рядом, раздумывая о том, как их будут звать в Равке по возвращении. Окружающее до сих пор для неё заключено в глубокое неверие. — Ты не пытался её остановить, — шепчет девушка в густую тишину. Ветра нет, и небо чисто — природа на их выходку не гневается. Она не знает, прощалась ли Багра со своим чудесным мальчиком, или, быть может, она вовсе его не известила. Возможно, женщина видела его в последний раз, когда просила подозвать Адриана. — Мы встретимся вновь, — слова складываются в клубки пара, застывая в бесцветном выражении. — Есть то, что даже мне не дано знать о ней. И нет того, кто имеет власть над Лесной ведьмой. — Молвит её любимый деспотичный сын, — Алина надеется передразнить, но примечает, что губы Дарклинга несильно сжимаются, и даже Адриан смотрит на неё с подлинным недоумением. Николай оказывает дурное влияние. — Это не первый раз, когда наши пути расходятся. Кроме меня и Уллы, у моей матери были другие — смертные дети, — удивлению внимание не уделяют, и разъяснять Еретик не берётся, пропуская упоминание будто воздух сквозь пальцы. — Она оставляла каждого из них, когда они не наследовали нашу силу. В конце концов, дороги всегда приводят её ко мне. Но может, теперь она найдёт в их коротких судьбах большую цену.       Девушка не знает, какое чувство старается найти, перебирая полотна чужого безразличия. Любопытство её не оставляет, но она сама не утвердит, желает ли знать больше. Дарклинг не уточняет, не говорит и сама Багра, но что-то в судьбах Морозовых и всех святых ей указывает — они ещё встретятся. Может, женщина вернётся, чтобы преподать ей скверно усвоенный урок. Или Алина встретит её сама под час путешествия за море. Багра может понадобиться Адриану, когда он станет старше, и тогда сам мальчик разыщет её с надеждой получить знание, которым более никто не поделится. — Если наш замысел во Фьерде сработает, — Старкова чувствует, что голос может её предать от величины собственных надежд. — Ты веришь, что мы выиграем эту войну? — Ты читала книжку, Алина. Ты мне скажи.       Точно, презираемая им книжка. Принадлежащий Малахии Румянцеву сборник теорий и стратегий. Заклинательница не всегда понимала, почему Дарклинг располагает нелюбовью к простецкой вещи, что всё ещё представляет собой лишь сплетённые воедино бумаги с пролитыми над ними чернилами. Но когда она допустила мысль о том, кем теория написана, всё стало проще. Человека звали иначе, он ещё не видел множество веков борьбы и не знал всей жизни под властью королей и королев, и с Дарклингом его объединяет, должно быть, только идея — прекрасная мечта о жизни тех, кто делит с ним одну природу. — Она не о человеческих войнах, — пробует Алина. Мужчина присматривает к ней, точно молчаливо указывает «ещё». Старкова улыбается воистину затейливо, зная, что он любит, когда она умничает. Никто не сможет оскорбить его в выборе собственной королевы, и на то укажут ещё не раз. Для того, чтобы властвовать над чудовищами, требуется не одна сила, но и острый ум, а сол-королева повелевает ими всеми. — Мы можем выиграть у Фьерды, но борьба за гришей продолжится. Люди ещё долго не перестанут ненавидеть нас, бояться и убивать.

•

      Покою не суждено властвовать вечность. Алина, как сама верит, всегда оттягивает неотвратимое мгновение. Нечто не ладится, и стены Большого дворца начинают трещать, потому что царь-Еретик и королева-Солнце не делят один взгляд на вещи. В тот вечер она взаправду верит, что их сила сравняет белый кварц с несчастной землёй. День проводят за делами, готовя всё необходимое для миссий во Фьерде. Они собирают группу Нины и вызывают собственных дипломатов, которые будут необходимы в переговорах, и сажают в кареты пару фьерданских послов, что до сих пор кажется Старковой глупым жестом доброй воли. Она избирает себе в спутницы только Диану. Сопровождение складывают из солдат Первой армии, опричников… И, как утверждает Дарклинг, гришей. Но голос Алины проносится по палатам со стальным указанием не раз. Никто из Второй армии не едет. Они не предоставят дрюскелям своих людей на серебряном блюде, и у сол-госпожи не получается рассудить иначе. Неужели погибло недостаточно, чтобы сейчас Равка везла их в руки врагу со знанием, что не все из них вернутся в свои дома? Но государь-узурпатор это решение отвергает, топчет в полной мере, и весь дворец узнаёт о том, что случается, когда они скрещивают клинки мнений.       Мерзавец пронзает копьями сердце с каждым вопросом. Фьерданцы обещают остановить наступление на день перехода, но если они не сдержат свою клятву? Если на конвой нападут в дороге? Если членов делегации попытаются загубить в Ледовом дворе? Николай приговаривает, что обязательно попытаются. Кто будет вести переговоры, если короля и королеву ранят или попытаются отравить? Если им понадобится исцелять и поднимать на ноги тех, кто находится в плену Ледового двора, кто будет этим заниматься? Как ещё они узнают, что послы лгут у них под носом? Как быстро они заметят, что за ними следят или направляются, чтобы убить? Дарклинг раздумывает взять с собой двух целителей, сердцебита, прочника, шквальную и проливного. И обещает призвать с собой ещё пару солдат, а когда Алина ему вновь перечит, монстр не скупится на напоминания о том, почему она его ненавидит. Спрашивает вдруг, не думает ли его королева, что фьерданцы будут гадать, кого следует прирезать среди ночи, чтобы до неё — сол-госпожи, добраться? Её девчонку — Диану, значит, не жалко, как и прочих солдат и посланников, которых могут ранить. Дарклинг напоминает ей множество имён, что пострадали от его руки, и прямо за одним из советов заклинательница ударяет его по лицу наотмашь, до тонких струек крови расщепляя кожу щеки и веля убрать несчастные имена со своего поганого языка. От противостояния двух могуществ у девушки трещат кости, и она почти не запоминает имена несчастных, которые становятся свидетелями произошедшего. Помнит лишь, что тогда отступают и Николай, и Зоя, и Толя с Тамарой, боясь быть обожжёнными близостью к солнцу. Алина надеется, что ублюдок попытается к ней прикоснуться, и тогда она пройдётся со всей милостью по его не знающим меры рукам. Но его ярость на всю собранную смелость была настолько велика, что заклинательница могла слышать, как тени дрожат, а твари роятся, прячась по углам.       Алине нет дела, насколько гриши хорошо обучены, она не будет выбирать, кто из них оставит свою жизнь на чужой земле. Но Дарклинг остаётся непреклонен, подводя, что каждый, кто отправится во Фьерду, будет осознавать всю серьёзность их положения. И гриши поедут как посланники страны и равкианского порядка, они будут представлять народ и своё естество, так что фьерданцы не посмеют сомневаться в том, кого их правительство зовёт животными и грязью под святой верой на севере. И немилостивый государь выберет сам, чья жизнь ляжет под все угрозы миссии. Старкова его решение проклинает, хоть и знает, что он не примет иное, а её слёзы над чужими судьбами никогда не будут для него достаточно убедительны. Твёрдость Николая в том, что гриши действительно будут необходимы, удушает её сильнее вместе с убеждением в чужой правоте, которую Алина принимать не желает. Но тело вспарывает и на куски разбирает то, что Дарклинг смеет указывать на неосторожно избранный жест, словно не он накинул на неё ошейник, сжёг её дом и погубил тысячи. Матерь с сыном, оказывается, делят один грех. Вседозволенность. И хуже прочего — все её друзья жмутся к углам в страхе, что их головы полетят за горячее сердце своей заклинательницы солнца. Будь та проклята, как и весь род Морозовых, потешается, кажется, одна только святая госпожа Волн. Всего у одной из двух вечностей терпение за пики гор стремится, и Старковой следует разбиться об него лбом.       Дарклинг не слушает её мятежные всполохи. Он вовсе с ней не говорит. Его нет по ночам в своих покоях, и посреди дня царя-мерзавца не удаётся поймать — он извечно ускользает. Нити связи остаются недвижимы. И в тот же час мужчина всегда сидит рядом с ней за очередным собранием с расположением холоднее, чем когда-либо. Алина ждёт, что он сделает хоть что-то — запрёт её в собственных покоях или обратит ярость к близким, но этого не случается. Его величество, поглядите, занят подготовлением столицы к их отъезду, и она не разделяет с ним иное дело. Адриан, разумеется, слышит, о чём болтают во дворцах, чувствует переживания, но жестокость мер его не достигает, хоть и девушка легко догадывается, что он бегает от одного родителя к другому. В один из вечеров несколько отрядов гришей и опричников, близнецы, Зоя и Николай восходят на корабль, что отправится к северной границе в направлении Уленска, и Алина не выходит, чтобы чудовище проводить. Обойдётся. Они встретятся вновь уже через десять дней.       Оставшиеся пару вечеров, что сол-госпожа проводит при дворцах, Адриан от неё не отходит. Знает, что никто не ответит ему, сколько потребуется времени, чтобы завершить переговоры. Может, они вернутся уже через неделю. Или для того потребуется три месяца. Девушка долго не отпускает мальчика от себя прежде, чем взойти на второй корабль, что отбудет в западную Равку. Мал и Мая отправляются с ней, потому что у них находится день, чтобы остановиться рядом с Керамзином. Алина обещает им эту услугу перед долгой разлукой, пусть и сама под конец злосчастного дня покидает приют в разочарованном настроении. В Ос-Керво проводит всего вечер, не рассчитывая, что Лука умеет совмещать ведение войны с увеселительными речами, которыми надеется приободрить свою раздосадованную царицу. Залпы пушек с воды не перестают сотрясать город, но командиры Первой армии не перестают повторять «привыкли мы» и кличут её королевишной. Фьерданские корабли не могут подойти и к тянущимся на север портам, благодаря отосланным туда полкам гришей. Города боевым духом полнятся, но заклинательница знает, что это настроение изменится, как только она прибудет к северной границе на направлении Черности, где в воздухе стоит густой запах огня и пороха.

•

      Они не высаживаются рядом с лагерями, хотя хорошо видят их с воздуха — множество шатров, рассыпанных на белой глади. Когда сол-королева сходит с корабля, Дарклинг ожидает её верхом на вороной кобыле. В гневе и войне особенно страшен. На передовой, значит, в её отсутствие побывать уже успел, урвал возможность пред тем, как нападение стихнет. Ладонь мужчины треплет лошадь между ушей, и Алина надеется, что он сменит гнев на милость хотя бы в этот час, когда их люди должны зреть крепость союза, но девушка вновь разбивает руки о ледники худших из чувств. Сама себе под нос ворчит, что животное и то удостаивается большей лаской, чем она, словно Еретик не заслуживает куда больше, чем разбитое лицо.       Сол-госпожа за уходящее десятилетие забывает смрад войны, запах нестихающей смерти. Вдалеке один за другим звучат залпы орудий и ружейные очереди. В лагерях постоянно бегут люди, кто-то подхватывает винтовки, другие несутся с помощью к раненым. Пред глазами мелькает множество оттенков — синий, красный, серый, зеленоватый. Всё чьи-то жизни. Людей с каждым часом прибывает всё больше и больше, и Алина верит, вероятно, пока это единственная польза от предложения фьерданцев. Армия отдохнёт хотя бы день. Почти каждый оборачивается в их сторону, некоторые находят необходимым нашептать молитву и возложить руку к груди, хотя стоило бы плюнуть под ноги за всё сотворённое. Дарклинг ведёт свою королеву к самому большому шатру, принадлежащему главному командованию и неизменно чёрному с его развивающимся в воздухе знамением. Девушка дробно выдыхает, зрея трёх генералов Малого города живыми. Россказни о том, что Кира будет рвать своих врагов в воздухе, видно, оказываются правдивы. Пока она выступает перед грудью полковника Первой армии, ведя спор, её голова и плечи синего кафтана широко испачканы в засохшей крови. Напоминая о данном Валерии обещании, Владим стоит за картами с прикрытыми глазами, рука постукивает по ножнам меча, и Алина не сразу его узнаёт, потому что волосы мужчины оказываются коротко подстрижены, а рот теперь обрамляет короткая борода. Сердцебит теряет весь благородный лоск, война его не щадит. С Агне того разделяют генералы Первой армии. Их войска стоят на разных направлениях, но видится, временное перемирие выигрывает им встречу.       Армия не обделена Белым ядом, но даже без гришей под воздействием наркотика Равка тяжело держит удар. Фьерданские пушки более быстры, винтовки выпускают больше залпов и меньше ломаются, север впервые использует новейшие катапульты, которые с расстояния пары вёрст бьют по лагерям хуже нескольких вооружённых отрядов. Фьерда использует сталь гришей, так что их стрелы забирают жизнь за жизнью у Второй армии — больше, чем когда-либо. Многие целители сутки проводят в своих шатрах для помощи раненым, чьи крики можно слышать на улицах. Они проводят с ними вечер, в который Алина многие часы борется с желанием остаться, пока за костром обсуждают недавние заслуги Дарклинга. Разрез скашивает десяток людей разом вместе с их новейшим вооружением, и в Первой армии быстро забывают, что Еретик учинил в западной Равке, а после Ос-Альте во время Гражданской войны. Какая циничная нелепость. Солдаты его боятся, но они же его уважают. Особенно сильно глаза блестят в те часы, когда он сидит с ними за одним костром, ест ту же скромную порцию пищи. Ночь пред отъездом в редкой мере тиха, и сол-королева позволяет себе заслушаться, когда кто-то в дальней стороне лагеря запевает песню. Армия редко бывает мила, и в войне не сыскать радости, но на глаза наворачиваются слёзы, когда солдаты — мужчины и женщины, гриши и отказники, старые и молодые, подхватывают одни слова, голося народные мотивы на весь лес, так что враг может их слышать.       Пред выделенной каретой в тёмной ночи сол-госпожу встречает Диана, едва не зевая от позднего часа. Конвой уже занимают послы и пленные дипломаты, опричники и солдаты Первой армии седлают лошадей для сопровождения. Алина считает гришей по головам, замечая знакомое лицо. Регина занимает место необходимой в делегации шквальной. Сол-королева заставляет себя сесть в карету. Дарклинг, пригибая голову следом, закрывает дверцу, погружая их в темноту, но девушка всё ещё может слышать равкианскую речь, и та её успокаивает. Монстр беспристрастно взирает на неё с другой стороны кабины, снимая перчатки. Обещает сменить кареты, как только пересекут границу. — Фьерданцы не поверят в то, что мы делим супружескую долю, если ты меня коснуться не смеешь, — Старкова смотрит себе под ноги, в закрытое оконце и угол кареты — куда угодно, но не на Дарклинга. Но не находя сил заслушаться бегом лошадей, сдаётся быстро, смотря ему самому на мыски сапог. — Мы их убедим, — мрак делает улыбку схожей на звериный оскал. От того заклинательнице и таится по углам кареты. — Вся делегация рассчитывает на благоразумие своей королевы. — Кто бы мог в Равке подумать, что царь-то их столь обидчив! — Я не рассыплюсь прахом от твоих рук, Алина, — мужчина пригвождает взглядом, к ней не тянется. — Я не обманываю себя в том, кого избрал в королевы. Но ты сама себе внушила, что после оказанной милости я должен искать твоего общества и заглаживать всё выпущенное с когтями упрямство.       Упрямство, от которого не было толку. Девушка не говорит большего и смотреть в оконце боится, но минует десять и двадцать минут тишины, в которую непозволительно засыпать. Где-то вдалеке звучит волчий вой, кареты постепенно замедляют бег, поперёк ветра трещит фьерданская речь, и сол-королева невольно отмечает, что у неё дрожат руки. Не от холода. От праведного гнева и ужаса за всех сопровождающих. Она знает, что колёса более не пересекают равкианскую землю. Заклинательница верит, что никогда не сможет забыть эту ночь. Следует выйти, чтобы сменить сопровождение. Снег под ногами всё тот же, но теперь они окружены множеством солдат в белой форме, чьи глаза наполнены отвращением и ненавистью. Алина верит, не следует и сомневаться, что из Джерхольма пришлют отряд дрюскелей, чтобы обезопасить фьерданскую землю и народ на протяжении пути. Дорога продлится десять дней или, может, пятнадцать, в каждый из которых всякая договорённость может рухнуть. В образах святых особ не ищут дипломатов или чужих правителей, они Фьерде враги — отвешивают их народу хлёсткую пощёчину, держа в плену принца и забирая жизни военных героев.

•

      Впервые за день пути в поздний дневной час конвой останавливают, чтобы сменить лошадей. Алина не спешит выходить, не желает, но для неё открывают дверцу и, не спеша набросить на плечи хотя бы плащ, девушка ступает на пушистый снег. По округе тянется тонкая нить голосов и ржание лошадей, где-то кричит возница. Гриши постепенно покидают свои повозки, разделяясь к двум сторонам процессии. Одни подходят ближе к своей госпоже, другие направляются к Дарклингу, что замыкает колонну. Они переглядываются, жмутся друг к другу, хоть и прямят спины и задирают носы выше, бросая острия взглядов, когда мимо спешит дрюскель или фьерданский солдат. Алина заставляет себя осмотреться, природа вокруг всё ещё схожа на ту, раскинутую на севере Равки. Холмистые сосновые леса, что тянутся на многие вёрсты вперёд. Где-то неподалёку, должно быть, располагается деревня. Навстречу спешит сердцебит, широкоплечий рослый мужчина с тяжёлыми руками, морщинистым лбом и грузным шагом. Его клочковатые светлые волосы коротко подстрижены, а борода густа. Чужой солдат что-то слюняво роняет у его плеча, отчего в сол-госпоже всё сжимается. Наставления сделаны не раз — не нападать, не отвечать, не реагировать. Их попытаются спровоцировать и сделают это не раз, но солнце играет на кончиках пальцев от страха, что кто-то из гришей не сдержит себя. Алина не желает представлять побоище, которое за тем последует. Сердцебит не теряет в шаге и стремительно достигает свою госпожу. — Чего они к тебе цепляются? — спрашивает того стоящий подле опричник. Его рука чуть заведена за спину, свидетельствуя о готовности схватить винтовку. — Раздражены тем, насколько я похож на них. — А ты фьерданец? — обращается к гришу заклинательница, не внимая взглядам чужаков, что обращаются к ним. Она сомневается, что для сопровождения избрали тех, кто несведущ в языках. Равкианскую делегацию защитит одно молчание. — Уроженец Гжелы, — размеренно кивает сердцебит, в страшный час улыбаясь с редкой доброй мерой. — И женился тоже на фьерданке. Но я сам уже более пятидесяти лет прожил в Равке. Хоть раз на своём веку на наши кровные земли посмотрю.       Алина обращается к самой себе и обещает, что они все обязательно эту землю покинут, вернутся к семьям, друзьям и тёплым домам. И сколько бы то ни было необходимо, она не может примириться с решением, которое ставит гришей в это жуткое положение. Нелепая обида стискивает сердце, когда приглушённая мужская речь крадёт её взгляд и приковывает к завершению колонны, где Дарклинг говорит с солдатами Первой армии. Фьерданцы не желают, чтобы гриши и их Тёмный господин разъезжали лошадьми, посему девушка лелеет его неудобство. Она знает, что мерзавец не придёт к ней с извинениями и не предложит иное, и Алина не понимает, почему продолжает терзать своё сердце. Пока она чрезвычайно плоха в настроениях, которым должно морить чудовище. Заклинательница тянется к связующей нити. «Всё спокойно?» «Фьерда нарушила условие перехода», — мысль распускает горечь на языке. Если бы их армия не рассчитывала на то, что север не станет следовать порядкам, многие приграничные лагеря и передовые отряды могли пасть в эту ночь. Фьерданцы надеются, что дорога в Джерхольм чужестранным господам будет кровью залита. — «Стрельбу возобновили, как только мы отдалились от границы». «Не слишком ли пренебрежительно они относятся к жизни наследного принца?», — взгляд сопровождает очередного солдата, чьё дуло винтовки блестит в солнечных лучах. Они свои оружия никогда не отпускают, понимают ли, чего будет стоить зазря пролитая кровь? Вряд ли Дарклинга остановит хоть что-то пред тем, как уже он, следуя примеру своей королевы, отправит ко двору Гримьеров голову их старшего сына. «Мы должны быть готовы, что они не станут его спасать».       Поряжённое «что?» слетает с губ. Но возницы кричат рассаживаться по каретам, и погружённая в ворох мыслей Алина даже не замечает того, кто помогает ей взойти по ступеньке. Диана о чём-то спрашивает, отчего сол-королева подмечает, что за ней в карету садятся двое мужчин — именующийся Еном гриш и помощник из равкианской делегации, которого зовут северным «Юстас». Юное лицо худого целителя обрамлено шуханскими чертами, а глаза темны. Его спутник же противоположно широк в фигуре, носит русые волосы, редкую бороду и глаза, что не уступают в прозрачности ледникам Фьерды. Дарклинг указал им поведать своей королеве о том, что ожидает её в Ледовом дворе. И почему он не может рассказать сам? Но Алина замечает — по шее гриша, выглядывая из-под воротника кафтана, тянется рисунок шрамов, и она догадывается, почему именно его избрали в качестве сопровождающего. — Как давно ты в Равке? — Три года, моя королева, — юноша смущённо кланяется, подбирая правильные слова. Равкианский язык даётся ему с трудом, но когда второй мужчина предлагает переводить, шуханец отказывается. — Я находился в Ледовом дворе пять лет, после меня вызволили, когда солдаты Дарклинга напали на отряд дрюскелей рядом с Вечным морозом, где меня содержали. — Тебе знакома Ирина? — заклинательница знает малое о жизни гришей во фьерданской столице и начинает с простого, в чём находит уверенность. Исправляется спешно, зная, что север не щадит даже имена. — Брута? — юноша пред ней принимается кивать. Хотя его спутник противоположно хмурится, будто пытается скрыть своё расположение к имени. — Каждый гриш в плену Джерхольма знает другого — живого или мёртвого. Я встречался с ней, пока господа Румянцевы не отбыли из дворца, она узнала меня, — выговаривает целитель как нечто драгоценное. — Если в Ледовом дворе всё остаётся таким, каким я помню, вы сможете использовать имя Бруты, чтобы расположить гришей к себе. Если те, о ком она заботилась, ещё живы, это может помочь нашему делу. Алина не желает использовать ничьё имя и ни одну тяжёлую судьбу, дозволено то ей или нет. И она топит внутри себя презренное настроение, потому что Дарклинг подобной мерой не побрезгует. — Что я должна ожидать? — Ледовый двор как одно целое и внутренний королевский остров не должны внушать вам страх, — молвит второй её спутник — Юстас, чей низкий голос сильно хрипит. — Гришей туда пускают нечасто. Изредка тех, кого удалось подчинить, можно встретить в крыле для слуг, или вам могут повстречаться те, кого ведут для оказания помощи больным. Сектор Дрюскелей станет испытанием. В том числе суды и казни, которые проводит фьерданское правительство. Тех, кто скрывает гришей, тоже наказывают, поэтому увидеть доведётся сполна, — девушка отчего-то не сомневается, что с их приездом кровопролитий станет только больше. Они не наделены властью диктовать законы на чужой земле, а фьерданцы не поспешат отдавать своих ценных пленников от одной ноги Чёрного Еретика на своём пороге. Каньон у их границы им теперь не угрожает, сердце подсказывает мысль о том, что в этот час Неморе сослужило бы им славную службу. Где-то мерещится бой крыльев. Чудовища беснуются от её лестных дум. — Что вы подразумеваете, когда говорите о тех, кого удалось подчинить? — Алина присматривается. Знает, наслышана не раз, что фьерданское правительство не брезгует силой гришей в своих нуждах, но выражение не понимает. Истины о плене и службе путаются между собой. Ей отвечает целитель. — Брута одна из таких. Гриши Ледового двора называют их «renje». Это выражение означает человека, который забывает старого себя. Если гриш в плену дрюскелей хочет выбраться из клетки, единственный путь — это служить им. Но для того недостаточно поклясться в верности, гриш должен доказать своё подчинение, — лицо кривится от истины. Она проста, понятна в полной мере, но принять её сложно, как и всякую другую бесчеловечную меру. — Зачастую их заставляют делать страшные вещи. Такие забывают свои имена, семьи, перестают говорить, кто-то становится жесток к другим гришам. «…Не всех из них вы захотите спасать…», — напоминает память о словах Иры. — И там есть дети. — В мой последний год было достаточно. Самые маленькие редко долго живут — умирают от голода или болезней. Многие из них находятся в Ледовом дворе дольше прочих, — девушке верится, они говорят о неудобстве. Настолько легко и одновременно чуждо звучат чужие слова. Но тем же Ирина называет юных гришей — неудобством дрюскелей, потому что они не знают, как развивать их и судить. — Если гриша заключают в возрасте до пятнадцати лет, к нему приставляют взрослого, чтобы он обучал ребёнка. Быть близким к такому дитяти большая удача. Это значит, что вас не казнят и не вывезут из Ледового двора, пока маленький гриш не достигнет возраста. Удача. Страшная и жестокая. — Если ребёнок оказывается отказником? — в воспоминаниях является старая женщина — усилитель. Но определить силу до семи лет может быть трудно, и охотники доказывают не раз, возраст не определяет судьбу. — Многие дети там… Они не только украдены, они рождены заключёнными гришами. Они несут кровь тех, кого фьерданский суд считает виновными от истины рождения. Они знают слишком много, видят сполна. Случаи, когда такой ребёнок покидает Джерхольм, редки. Их казнят, если они не делают себя полезными, — целитель вдруг с робкой улыбкой обращается к своему спутнику. — Но всё же некоторым удаётся сбежать. — Я один из «renje». Мне говорили, что моя мать была равкианкой — одной из фабрикаторов, отец — охотник, дрюскель, — Юстас пожимает плечами, опуская взгляд, словно мог слышать и быть ранен дурной мыслью, сплетающейся в голове своей госпожи. — Знаю, нетрудно рассудить, как это случилось. Я с ним незнаком, возможно, он уже мёртв. Но когда я узнал об этом, я попытался сделать себя полезным для дрюскелей, помогал им, учился у них. Они называют подобных мне эльвами. Но я бы назвал себя слугой. Я часто сопровождал дрюскелей, когда они вывозили гришей для своих миссий. Чтобы продолжать их жизнь, пленных необходимо кормить, поить… Им требуется помогать с ранами или одеждой. Кто-то должен рубить дрова для костров. Дрюскели не обременяют себя этой работой, если у них есть такие, как я. Последним моим гришом был Ен. Он свидетельствовал за меня, когда люди Дарклинга настигли наш отряд. Мне было шестнадцать, и мне разрешили найти убежище в Малом городе вместе с другими гришами. — Я могла бы спросить? — Алина деликатно указывает на часть своей шеи, присматриваясь к чужим шрамам. В иной час она на них не взглянет, но неровные линии складываются в рисунок. — Клеймо дрюскелей, — спешит объяснить юноша. — У вашей Ирины тоже такое есть, — замечает Юстас. Пренебрежительная манера холодом бежит по коже. — У каждого, кого не решают казнить. Старковой известно, что Дарклинг сполна ценит осведомлённость. И есть немало закономерного в том, какие гриши занимают свои кареты. В Джерхольме их не ждёт война, и награды за смелость тоже не ожидают. Они все отправляются на небезызвестный суд, на котором никого за всю историю не миловали.

•

      Сол-королева не спит во многие ночи, мучается кошмарами, написанными жестокостью их врагов. Одни волочат её из кареты, другие сжигают на столбе, прочие держат в цепях или режут… Ужасы не кончаются. С Дианой становится легче. Она говорит о заурядных вещах — о собственном обучении, о полюбившемся юноше-алкеме с пятнистым лицом и о старых историях из Малого города. С ней Алине легче отогнать раздумья о том, кем она является, от какой нужды приехала на чужую землю и в какую страну должна вернуться. Серость чувств подначивает сдаться, но заклинательница не желает никакие услуги от Дарклинга, пусть он хоть захлебнётся их обилием. Гордость кусает за мысль о том, чтобы уступить чудовищу сейчас. Но если она не вернётся к доброму сну, Ледовый двор сол-госпожа встретит раздражённой и невнимательной, и сколь бы ни прельщала картина того, как равкианская королева ворчит на фьерданских господ, Старкова то дозволить не может, как и ставить жизни делегации под угрозу. Под час одной из следующих остановок, она находит Дарклинга подле замёрзшей реки. — Ты мог бы прийти ко мне сегодня ночью? — Алина знает, что может приказать. Говорит себе, что должна. Но она находит что-то привлекательное в выдуманной забаве и верно укалывает чудовище безразличием к тому, что он изберёт. Придёт ли или оставит в ледяной компании вьюжного ветра.       Сол-госпожа судит, её царь сменит кареты к вечеру, но когда начинает темнеть лошади не замедляют бег, и остановку не делают. Пускай. Она не станет плакать о том. Алине вновь снится Жар-птица. Чудесный, сотканный солнцем образ существа, которого зовут душой и живым олицетворением Равки. Она с заклинательницей не говорит, не пытается оцарапать своими когтями, но держит над тем же обрывом, над которым они встретились впервые. Гневается ли древнее существо, никогда различить не удаётся. Но в каждом из снов, Жар-птица свою пленницу отпускает, бросая падать к горам обглоданных костей. Девушка вздрагивает, стремительно просыпаясь — карета подскакивает на дороге. Образ спящей Дианы не удаётся приметить, отчего Алина уступает загнанному сердцу, но пошевелиться не может. Над головой тянется баюкающее шипение и, вдыхая глубже, она понимает, что более не сидит на жёстких подушках. Тело окутывает запах морозного леса и костра. Голова вновь ложится по чужой груди, успокаиваемая ровным дыханием. Рука Дарклинга лежит по её спине, не позволяя упасть. Должно быть, сол-королева проспала тот час, в который кареты остановились. Она часто моргает, сон не приходит вновь. Ночь глубоко темна и холодна, но Алине тепло. — Всех монстров победила? — леденящая речь льнёт к уху. Он не видит её усмешку, не может, но девушка постукивает пальцем по его груди. — Одного упустила, — разморённое настроение преобладает в теле. Девушка одну за другой стягивает варежки, крадя себе ободряющую прохладу. Пальцы проскальзывают по украшению, надетому на неё знамением союза и примирения. — Что это за кольцо? — Безделица, каких множество. — Ты лжёшь, — сол-госпожа тихо смеётся над грудью чудовища, так что дорожный шум крадёт звучание её голоса. — Ты выбрал его. И выбрал для меня. — Спи, Алина, — велит неумолимо ночь. Но девушка выпрямляется у Дарклинга на коленях, утыкаясь носом в воротник кафтана. — Расскажи, — просьба застывает у его ушей вместе с неутихающим топотом копыт и скрипом колёс, унося одну минуту молчания за другой. Сердце напоминает Алине о том, что, возможно, укрывшему её чудовищу тоже требуется отдых, и она, не зная совести, отвлекает его от сна. Но Старкова гонит терзающую мысль прочь. Ни один жест Еретика не расплатится с ней за всю боль Гражданской войны. Заботы над его раненным телом обронено достаточно. — Послушаешь предание? — вопрошает в час, когда тряска кареты укачивает его сол-королеву вновь. Речь скрашена хитрыми нотками. И ведь смеет надеяться, что откажет, уступая желанию вновь уснуть. — А ты, несомненно, знаешь их все? — девушка не выжидает ответ. Встаёт, чтобы вновь сесть рядом, крадя подушку с соседней лавки и укладывает ту Дарклингу на колени, зная, что если она всю ночь проведёт у его груди, боль в ногах в ранний час его изведёт. Улыбается самой себе, не решаясь мысль озвучить. Алина с лёгкостью умещается на лавке и знает, что ночи известная всякая сказка и небылица, а её голос благозвучен подобно покою, что царит в лесу в самый поздний час. «Жена деревенского кузнеца глядела в окно, когда в одну из ночей на землю свалилась звезда, упав посреди поля горячим камнем. Гнев неба был настолько велик, что оно изъело светило, оставив лишь осколок. Умирающая звезда сожгла лес и иссушила землю. Камень нашли, когда его сила ещё не угасла. Говорили, сияние было настолько ярко, что всё вокруг походило на молочную реку с разлитыми по ней красками. Синими, пурпурными, золотыми… Но как только от творения откололи частицу, свет угас. Жители деревни страшились и приговаривали, что небеса гневаются на них, а мастер наслал на всё поселение беду, опорочив дитя солнца и лишив его жизни. Но неделей позже его жена понесла своё первое дитя, а разгуливавшие юноши заметили, что в чёрную ночь, как только на небе разошлись тучи, звезда нагрелась и начала светиться, обрадованная компанией луны и своих утерянных сестёр. Кузнец был единственным, кто осмелился прикоснуться к ней вновь, когда с утром её сияние угасло, и чудесный камень рассыпался в его руках на тысячу мельчайших осколков. Творец вложил их в игрушку, возложенную в руки своей дочери, чьё пришествие ознаменовала звезда. Он инкрустировал осколки в оружия, которые казались народу настолько красивыми и сказочными, что люд боялся запятнать их лезвия кровью. И в украшения, что в самый тёмный час, под чистым небом сияли необыкновеннее золота и всякой земной ценности. Но камни были настолько слабы, что ломались и мутнели всякий раз, когда кто-то разрушал их основу. Игрушка развалилась, сталь продолжала биться о другую, а прикрасы терялись, пока снизошедшая до земли звезда не обратилась пылью, рассыпанной у людей под ногами. Они продолжают ходить по ней и тянуться к ночному небу, звёзды падают, но ни одна из них не стремится к земле. Люди молят их, рассказывают свои самые сокровенные желания, но светила лишь уносят с собой человеческие мольбы и оплакивают свою сестру глухо к людским голосам». У изголовья что-то скрипит. Должно быть, Дарклинг открывает небольшое оконце, пропуская в карету лунный свет и поднимая одну из её рук. Алина не знает, почему вздрагивает, когда россыпь на её кольце начинает светиться, от вещи исходит едва заметное тепло. — Я просил Илью собрать последнюю щепоть камней и отлить украшение, которое никогда не расплавится от жара солнца. — Ты отдаёшь мне часть звезды?! — девушка подрывается на лавке, принимаясь рассматривать вещь в лунном свете. Глаза ночи, что на неё взирают, нарисованы схожим сиянием. По карете проносится равнодушное хмыканье. — Таково предание.       У каждой вещицы, как и у человека, есть своя слабость. Если однажды солнечная святая решит это кольцо изломать, камни уже никогда не будут светиться. Перестать прокручивать его на руке не удаётся. Переливающиеся прекрасными цветами свечение истинно околдовывает, но в карете хлопает створка окошка, вновь погружая их в темноту. Алина удобнее устраивает голову на чужих коленях, морозный холод вновь подбирается к её телу. Она не знает, где найти спокойный сон. Кого-то могут убить, пока девушка держит глаза закрытыми. Её собственное горло могут перерезать во сне. Возможно, их армии требуется поддержка, но с каждым часом они всё сильнее и сильнее отдаляются от границы. Но если они с Дарклингом не будут говорить за Равку и гришей, то кто будет? Кто соберёт достаточно силы, чтобы требовать и выставлять условия? Кто осмелится ходить пред лицом недруга и воевать на его земле? Алина верит, её мечта наивна. Минет ли месяц или два, она надеется, делегация вернётся в Равку с каждым из несчастных гришей, которые будут свободны. Верно, они с чудовищем едут к Ледовому двору с разными нуждами. Дарклинг с намерением выиграть войну. Сол-королева с целью спасти тех, кого удастся. Она надеется, за наследного принца можно получить многое, но слова нависающего над ней монстра отравляют тело сомнением. Любят ли Фелерин и Агата своего старшего сына в достаточной мере? Нуждается ли Фьерда в нём столь сильно, чтобы расстаться со своим редким драгоценным оружием? Получится ли хотя бы у Нины и собранного с ней отряда осуществить порученную миссию? И успеют ли с замыслом Николай и Зоя? Алина дробно выдыхает, когда под голову ложится прохладная ладонь, принося с собой покой и сильное чувство уверенности. Дарклинг уже говорил ей раз, что по приезде их не удостоят и малой долей умиротворения, и его сол-королеве следует отдохнуть сейчас, но она не перестаёт изводить себя вопросами, видно, думая излишне громко. — Я никогда не чувствовала себя так далеко от Равки, — молвит тихо. Воздух вокруг становится гуще и тяжелее, будто сама тьма заключает её в свои объятия. — Как ты спишь здесь? Возможно, уже в следующий час нашу карету обстреляют. Кто-то да попытается нас убить. — Я не ожидаю иного, — нашёптывает ей ночь. Пальцы перебирают её волосы, гладят место за ухом. Дарклинг этого не замечает, привыкает к смерти, что с ним под руку ходит и никогда не оставляет. Но Алина отчего-то не хочет привыкать. — Ты бы облачил целую страну во тьму, если бы это обозначило победу? — спрашивает она, борясь сама с собой и желая быть ободрённой истиной о том, что у монстров нет сердец. — Я собирался расширить Каньон на север, как только мера стала бы необходима. Но если я сотру Фьерду с лица существования, это не окончит войну и не наградит гришей покоем. Сол-властительница не жалеет о падении вековой тьмы, но жестокость их врагов никогда не позволяет забывать, что война не определяется силой оружий. Её ведут люди. И только человек избирает направить сталь на другого.

•

      Прибившись к оконцу, Алина рассматривает образ Ледового двора и таит признание, боится страшной участи. Не желает, чтобы это место обошлось с ней столь же жестоко, как оно поступает с каждым, кто разделяет их природу. Фьерданская крепость поглотит её тем же смертоносным холодом, каким лёд встречал тысячи навсегда замерших в нём жизней. Лошади замедляют бег, а дверца кареты открывается к земле, белоснежные снега которой для сол-королевы предстают кроваво-красными. Но застилая взор тенью, Дарклинг подаёт ей руку. И за его образом она перестаёт видеть сотню солдат, сопровождающих процессию. Тьма поглощает собой пламя ненависти и приносит память об обещаниях, горячо нашёптанных в ушедшие дни. Фьерда их не знает — ничего о вражде, затаившихся монстрах и ужасающей силе… Но север станет первым, кто узрит неестественный союз — встретит живые образы дня и ночи, что зовутся ныне не одними врагами. Взгляд стремится к чужеземным людям. Они верят — холод мраку роднее. Но Алина крепче сжимает поданную ладонь с отравившим тело знанием — мрак стремится к солнцу и принадлежит ей одной. — Они не видят значения и ценности в наших трагедиях, но попытаются рассказать о своих, — молвит Дарклинг, пока делегация строится у стеклянного купола ротунды в секторе Правительства. — Никогда не забывайте об этом. Ни одна смерть, на которую вы им укажете, не изменит их мнение. Здесь для нас нет друзей и нет союзников, мы окружены врагами.       Стражу усиливают к приезду равкианцев, а Ледовый двор закрывают для всеобщего посещения, так что его просторы выглядят пустынными, а очередные врата открывают и закрывают вновь, запирая гостей. Мыски собственных сапог толкают юбку белого платья, и Алина ухмыляется мысли, что несомненно будет мозолить глаза всей королевской семье, расхаживая в цвете, который они приближают к священному. Но поверх торжественного одеяния наглухо застёгнут шерстяной кафтан с высоким воротником. Даже если фьерданское правительство сочтёт это за неуважение, они ведут войну, а не приезжают для того, чтобы распить шампанское. Дарклинг поддерживает её под руку так, словно их ожидают на праздном балу, но нетрудно заметить, что его глаза ведут вокруг них, высматривают, ищут угрозы, которых в одно мгновение станет намного больше. Девушка хочет погладить его ладонь одними кончиками пальцев, но боится отвлечь. Она старается не смотреть назад себя, не считать послов и гришей, идущих за своими правителями.       Она красива. Крепость — шедевр из защитных механизмов с его перекинутым над ледяным рвом стеклянным мостом к Белому острову, вмещающему в центре себя королевский дворец. Если верить рассказам Нины, не так уж он и крепок. Ледовый двор построен из необыкновенного мрамора, что светится голубым в солнечных лучах, и сол-госпоже нетрудно узнать в этом работу гришей. Не следует и удивляться, что его зовут дарованием Джеля и приписывают к труду фьерданских святых. Подо льдами всё ещё движется вода. Арки стеклянного моста кажутся заклинательнице солнца сказочными. На шпилях горят фонари с голубым пламенем. Со рва открывается вид на необъятную стену в форме гигантского ледяного дракона, обхватывающего остров и заглатывающего собственный хвост. Главные залы королевского дворца складываются из альков, а по их полам бегут светло-серые ковры, что пересекают фонтан в форме двух танцующих волков, а затем восходят на помост, где располагается королевская семья.       Все голубоглазые, светловолосые и бескрайне изящные. Головы украшены венцами из бриллиантовых нитей с нанизанными на них опалами. Лицо королевы Агаты выглядит заплаканным, её губы складываются в слова, так и не звучащие в стенах зала. Должно быть, она молится. Подле правителей стоит кучерявый юноша с сильными плечами, с чьих уст рвётся веление вернуть ко двору Расмуса. Младший принц. Фьерданский король стар, волосы седы, белая военная форма висит на его плечах, а усохшая шея болтается в воротнике, но его руки тверды, а разум всё ещё чист, если судить о взгляде, которым он удостаивает облачённого в чёрное царя. У подножья помоста выстраиваются короткие ряды из предводителей фьерданской армии, нескольких старых дрюскелей с недобрыми омерзительными взглядами. По другую сторону от них стоит мужчина, по груди которого тянется голубая с золотом перевязь, украшенная равкианским двуглавым орлом. Алина слегка теряет твёрдость в ногах, обнаруживая, что господин схож на многие портреты из коридоров Большого дворца, о чём и говорила Нина. Он истинно повторяет лик названого отца Николая с его слабым подбородком. Мужчина окружён вооружённой святой стражей — знакомыми сол-госпоже бородатыми господами в коричневых рясах. На свою святую они даже не смотрят. Делегация к ним не подходит, останавливается в нескольких шагах от первого драгоценного союзника при дворе Гримьеров. Никто не приседает в реверансе, почестей не следует. Помост вынуждает задирать голову, но Дарклинг взирает на своё окружение без интереса, словно не видит никого ценнее насекомого под своим сапогом. Он отпускает руку Алины, и дышать становится тяжелее. Она не думала, что когда-нибудь выслужит из казны достаточно серебра для путешествия во Фьерду, а теперь девушка не кланяется пред их королевским двором. — Два десятилетия минуло с нашей последней встречи, Дарклинг, — фьерданский король тянется вперёд на своём троне, точно приветствует старого друга, а не врага, попрекающего всякий закон и порядок. — Давно тебя не видели на поле боя. Время никого из нас не щадит. Не праведное заключение. Издёвка. Ведь Еретик стоит пред всеми, ни одного дня не уступая времени, пусть и тело его закалено шрамами. — И правду же сказывают, — рука короля указывает на Алину, — что твоя женщина способна властвовать над солнцем? В липнущих к телу взглядах застывает более неприглядное выражение. Ведьма. Ведьма. Ведьма. Ведьма… — Если судить о том, — по Святой страже бежит шёпот, когда под сводами зала звучит голос провозглашённой ими мученицы. Юный принц подле своего отца хмурится, как не располагают довольством и те, кто стоит подле помоста. — Что ваша страна дважды пыталась меня похитить, то слухи правдивы, Ваше величество, — девушка спрашивает сразу, не позволяя никому даже выдохнуть. — Пришёлся ли по душе мой подарок? — Пусть твоя ведьма держит язык за зубами, — гаркает старый король указанием Дарклингу. — Не диктуй моей королеве северный порядок, Фелерин, — веление Еретика осаждает поднявшиеся голоса. — Она держит меч крепче каждого из твоих сыновей, — фьерданский принц мнётся на месте, рука ложится на эфес меча, но в глаза королю-самозванцу он не смотрит, боится и прячет голову. Дарклинг выходит вперёд, шагая с противной надменностью, и каждая рука вокруг него ложится на оружие. По собравшимся бежит дрожащая рябь, взгляды дёргаются к собственным теням. Картина воистину забавна. Король-Еретик разворачивается к Святой страже. — Вам должно стоять на коленях пред своей святой. — Самозванка! — выкрикивает один. — Еретичка! — плюёт второй. Как сильно меняются настроения. — Жалость, — цыкает Дарклинг.       Пальцы едва заметно перебирают воздух, и монахи друг за другом бьётся коленями о пол, так что самозванец Ланцовых оказывается заключён в ползающие фигуры Святой стражи и выглядит перепуганным мальчишкой. Королева Агата заметно бледнеет пред каплей в море чужой силы. Король поднимает руку, когда старый дрюскель выступает из строя. Сегодня обойдутся без кровопролития, редкостная милость. Но одно уже обещано. Еретик тянет шаг пред собравшимися господами, поворачиваясь спиной к помосту и возвращаясь к Алине. Тяжёлое пристальное выражение покидает лик фьерданского правителя. — Нам известно, что равкианцы порочат все святые устои, но во Фьерде мы принимаем званых гостей в соответствии с порядком и традициями, — король подзывает кого-то у помоста и вперёд выходит пара генералов в своих стальных мундирах и дрюскель со знаком волка на груди. В каждом солдате заклинательница солнца видит Рэнке и в лице всякого охотника зреет что-то от Брума. — Вам покажут дворец и проведут к выделенным комнатам, после позовут к ужину, а завтра утром мы проведём переговоры. Алина желает воспротивиться и указать, что люди гибнут в каждый уходящий час, но Дарклинг возлагает руку на её спину и разворачивает за собой. «Он забирает себе право первого хода, позволь ему», — связь между ними дрожит от напряжения и ужаса, что властвует в груди девушки. — «Убеждение в собственной победе приблизит его к ошибке». Тревога связывается глубоко в груди, пока они следуют за фьерданскими господами, и сол-госпожа не решается озвучить. Первый ход был за ней, и чудится, они убегают от ответного. — Зачем водить врага по собственной крепости? — спрашивает один из гришей за их спинами. — Хотят похвастать своим оружием. И хвастать будут, нет сомнений, в Секторе дрюскелей.