Соткан из отвергаемых истин

pov Алина

      Ждать непозволительно. Они не располагают и малым часом на промедления и надежды. Но нет понятия о том, откуда надлежит начать. Беды не удаётся собрать воедино и начало им тоже не найти. И первое, что от неё просят, это оставить ребёнка. Но как она может? Алина теряет знание о том, где располагаются пределы безопасного, пока ужасы преследуют их в скромных уголках мира, которым должно зваться домом. Разлитая по телу скверна оставляет одно только смутное подобие связи, так что девушка не знает, сумеет ли почувствовать боль своего сына, успеет ли помочь. Иван шутит нечто о том, что она похожа на разъярённую медведицу. Заклинательница верит, это хорошо. Значит, большинство задумается прежде, чем посмеет подойти к ней или её дитяти. Она не может отнести Адриана в покои к собственному отцу, там для него ныне нет места. И во дворце не найдётся постели, отведённой маленькому принцу. Матерь относит его к палатам опричников, где множество подобных друг другу постелей стоят рядами. Сол-королева для братства чужая, и она не впервые замечает, что элитные воины Дарклинга к ней равнодушны, а иногда и вовсе смотрят хмуро, с подозрением. Но мальчик близок к ним. Старый господин — командир Марков, заверяет, что пока ребёнок отдыхает в их обители, бояться нечего. Но Алина ему не верит. Чувствует, что теряет способность видеть истину и опору в словах других.       Иван верно ждёт её в приёмной, но не стоит более в окружении люда, а садится в одно из кресел, выслушивая спешащих к нему солдат с вестями из города или лагерей. Лицо сердцебита в последний час заметно бледнеет, а на лбу выступают капли пота. С его ранением не бегают, чтобы раздавать приказы. Вероятно, поддержка целителей и собственное естество корпориала держат его на ногах. Один из гришей под воздействием юрды-парема расщепил Ивану ведущую руку под час битвы. Сол-госпожа не спрашивает, но знает, что под красным кафтаном у раненого плеча не обнаружит ничего выше локтя. Святая не может найти в сердце сожаление или заботу о том, сколь много это будет значить для чужого генеральства. Сердцебит ведёт себя подобно собственному господину — как бы ни было скверно ранение, он не позволяет люду сомневаться в своей воле и силе. Но он — не Дарклинг, и нет секрета в том, что силы скоро оставят гриша. Алина останавливается подле него с памятью о том, что её ожидают. Ужаснутся ли друзья при виде её? Утвердят ли, что нет в великой Санкте ничего святого и праведного? Оголённые, лишённые всяких чувств мысли не позволяют вдохнуть полной грудью, и девушка чувствует, что может утонуть в этом беспросветном омуте. Она решается спросить. Знает ответ, но не может оставить истину без спроса, ищет убеждения. — Кому передано командование? — Иван в редкой мере предстаёт озадаченным, брови сводит хмуро, но сол-госпожа вопрошает вновь. — В отсутствие Дарклинга кому передано управление его войсками и власть над Малым городом? — Тебе, — слово выходит неровным, словно сердцебит сомневается в чужом выборе или не верит в полную меру. Заклинательница чувствует, как на плечи ложится вся тяжесть мира. — Но наши люди не пойдут под власть Ланцова. И воевать под его именем тоже не будут.       Ей известно, почему сердцебит спешит обозначить эту правду. Вероятно, он и сам знает, что Алина Старкова после охоты на морского хлыста вручила бы войско Тёмного генерала Николаю Ланцову на праздничном блюде. Жестокость и ход достойные монстров. Девушка верит, это верный час напасть, совершенное правильное мгновение ударить. Её враг проснётся в мире, которые ему уже не принадлежит. Возможно, он даже сочтёт эту подлость достойной. Но всё окружающее уже давно не столь мало, как было во время Гражданской войны, и оно не заканчивается в простоте решений или в чужих амбициях. Только сол-госпожа наделена правом решать, и Иван ждёт — не знает, какую сторону она примет. — Это условие Дарклинга? — Это истина, — суровые слова мужчины отсекают размышление. — Большую часть силы Малого города ведёт союз из шести генералов. Я не могу говорить за Жану или Луку. Но я, Владим, Кира и Агне не избираем волю бастарда. Ему нечего предложить нашим гришам, тебе это известно. Для них найдётся славное укрытие, дом для всякого ребёнка и место, куда можно прийти с молитвами. Тёмный господин даёт им то, что не может предложить никто другой. Он балует их изобилием силы, уверенности и покоя, чем обделяет всякий угол жестокого мира. — Я не думала о том, чтобы отдать вас на милость Николая, — признаётся Алина честно и спешит исправить себя. — Вернее, думала. Но нам обоим известно, чем это обернётся для всех гришей и Равки.       Иван кивает. Безмолвно, не выказывая многого словам своей властительницы. Она помнит его слова о том, что союзники познаются на войне. И теперь они вместе ведут борьбу. Здесь более нет девочки, которую норовят растерзать алчные нравы мужчин. Нет юноши, что рычал ей на ухо и таскал в цепях. Есть раненый генерал. И она… Она его суверенная госпожа. Иной не будет. Мимо спешат опричники, и Иван намеревается встать, но быстро заваливается в кресло вновь, так что заклинательница дёргается, но поддержать не успевает. Старкова подзывает одного из целителей, что покидает покои Дарклинга, и велит ему позаботиться о задире-генерале, а после проводить в отведённую для него комнату. Ещё не рассвело. У него будет пара часов на сон и необходимый отдых, а мёртвым он ничем Равке и гришам не поможет. — Я не нуждаюсь в постели, — грозит сердцебит ей в спину. — Это приказ, генерал Северцов, — мужчина что-то ворчит, верно «раскомандовалась». Но Алина лишь поторапливает шаг, когда вслед за одним из своих подчинённых, Валерия покидает покои Дарклинга. Она выглядит глубоко уставшей, изнурённой в полной мере, и несмотря на то, что сол-госпожа гонит от своего сердца каждую дурную мысль, её уверенность ломается во взгляде на чужие опущенные глаза. Лера спешит отвести свою властительницу в сторону, так что не получается найти причину подобной осторожности. — Говори, как есть. — Та, что на груди, это смертельная рана и очень тяжёлая, — речь целительницы ровная, но её сложенные над животом руки подрагивают. Свидетельство того, насколько тяжел её труд. Заклинательнице известна эта истина, Мал никогда не мажет, но губы поджимаются от нежелания признавать. — Он потерял много крови. — Но он жив, — Алина повторяет то для себя самой не впервые. Знает, даже сквозь беспощадное пламя скверны она бы почувствовала. За тенью чужой смерти не кроется покой. Святая тот не ждёт и не желает. — Значит, вы сумели его исцелить. — Есть сложность, — осторожность отравляет чужие слова. — Все корпориалы — и целители, и сердцебиты помогают поддерживать его жизнь, но мы не приступали к лечению. Я не знаю, что со мной. Его раны не затягиваются, никто не может… Простите меня, — тише выговаривает целительница, и сол-госпожа возлагает руки ей на плечи с надеждой, что солнце её не обожжёт. Тому причина не лень и неумение. — Мы перевязали его тело, прижгли и зашили раны, вызвали лекарей. Возможно, дело в юрде-парем…       Но сдавленно выдыхая и на мгновение пряча глаза, святая знает иное. Причина не в яде или наркотике, даже не в тяжести полученных ран. Беда берёт исток в скверне. Чёрное мастерство требует непредсказуемую цену и всегда забирает своё. На языке завязываются проклятия. Нет ничего совершенного и быть не может, но очарованный собственным даром мерзавец не перестаёт тянуть руку к своим безупречным солдатам. И эта жажда силы его ослабляет, губит ныне со всей полнотой своего значения. — Я знаю, что вы делаете всё возможное, — сол-госпоже известно, что ободрение выходит истинно бестолковым, но она силится отыскать в сердце хоть толику тепла. — Мы должны дать его телу время начать исцеляться самостоятельно. Сейчас я уверена, если то будет необходимо, мы можем поддерживать его жизнь так долго, сколько потребуется. Пока его сердце бьётся само, это единственное, что важно, — обещание целительницы походит на что-то близкое и тёплое, словно девушка старается успокоить дорогого друга и ищет поддержки в своих неудачах. Но в следующее мгновение её голос теряет всякую краску, так что речь почти неслышна. Правда, подобной мере скоро находится причина. — Но… Вы должны понимать, что это значит. У Дарклинга достаточно врагов хотя бы в Большом дворце. Каждый, кто узнает об уязвимости его состояния, придёт за ним. И многие, до кого дойдёт столь желанная весть, воспользуются положением.       Люди придут не только за осквернённой жизнью Чёрного Еретика. Они придут и за Алиной. После за Адрианом. Никто из них не будет в безопасности, сколь бы малое не остаётся ныне от этого понятия. Заклинательница верит, она способна уберечь себя, расправиться со всяким, кто направит на неё меч с чаянием загубить. Мальчик будет рядом с ней. А если нет, то разлитые по крови мрак и солнце укроют его в себе, пряча от самого страшного врага. Дарклинг говорит, что собственная природа их защищает, но убережёт ли она от меча, что перерубит шею, или яда разлитого над губами вместо лекарства? Сами гриши и опричники будут стеречь его покой, но не найдётся ли среди них предателя? Алина не знает, нуждается ли Чёрный Еретик в её защите, и не ведает вовсе, если на эту заботу способна. В народе скажут, ей должно самой позволить кому-то заколоть его во сне. «И тогда ты останешься одна, моя Алина. Вновь», — нашёптывает мысль. Чудится, ласка ложится на кожу щеки, но рядом никого нет.       Верно. «Вновь». И Адриан потеряет отца. Он будет падать всё глубже и глубже подобно собственному родителю, и девушка не уверена, что будет способна из этой пропасти вытащить. Такую дыру в груди маленького сына она ничем не заполнит. Никто не сможет. Цена за мир без Дарклинга ныне слишком велика, и та обернётся несчастьем для всего света, с какими бы надеждами в сердце враги ни точили ножи. На какую бы праведность ни рассчитывала равкианская церковь, и как бы на ту ни полагались собственные друзья, заклинательница солнца не может позволить подобному случиться. Ей известно, что опричники — не стражи, они воины. Но если они желают, чтобы их предводитель жил, придётся чем-то жертвовать, а значит, солдаты будут приставлены к его дверям. Лучше бы всем россказням о редкой верности оказаться правдой. Алина не позволяет себе остановиться, направляясь прочь из приёмной, не смеет даже глядеть в зеркало. Лица друзей расскажут ей намного больше о том, насколько страшен её вид. Но как только нога ступает в Зал военного совета, Женя спешит ей навстречу, крепко обнимая. Мысль накладывается на другую, указывает, что портниха должна дёрнуться или отшатнуться, но этого не происходит, отчего руки Старковой замирают подле чужой спины. Она не чувствует тепло — солнце, что пляшет на коже, это никогда не дозволит, но и обжечь заклинательница не желает, отчего осторожно прикрывает глаза, разделяя мгновение покоя. — Выгляжу скверно, я знаю, — шепчет Алина и думает, что должна усмехнуться, но забава её грудь не посещает. По телу разлита тоска и боль, что накоплена неделями ужасов. — О, мне так жаль, — мягко шепчет Женя, отстраняясь, но всё ещё придерживая сол-госпожу за плечи. Её лицо бледно и в редкой мере лишено красок. У всех находится час лишь на то, чтобы умыться и сменить одежды. Сафина часто моргает, сдерживая рыдание. — Мал рассказал нам о том, что случилось с Мишей.       Сол-властительница не знает, что должна изречь. Мука, распущенная этой раной, лишь растёт, точно все твари мира кусают и царапают сердце. Неверие бережёт душу, потому что девушка всё ещё надеется, что это чья-то злая жестокая забава, а юный Миша встретится ей на улицах подле стен дворца, и его глаза в тот час будут блестеть от радости выигранного сражения. Грудь посещает тревога. Пугает ли Женю то, что она не видит горе в чужих глазах? Слёзы тоже не текут по щекам святой. Но она не может себя заставить и страшится не меньше, что мертва вовсе — лежит посреди окровавленного снега. Только мертвецы не чувствуют, живым безмолвие души чуждо. Сафина не перестаёт шептать добрые слова и поглаживать свою подругу по плечам, сожалеет и сочувствует. На мгновение Алина забывает о том, как много им теперь известно о её предательстве. Она позволяет себе осмотреться, но в палатах находятся одни Николай и Зоя, чьи мокрые волосы вихрем лежат за головой. Государь восседает на углу стола, пока целители трудятся над его раной в плече. И даже запрокидывая голову в этот час, он не позволяет боли посечь его лицо. Нос стоит ровно. Хочется вдруг видеть, как лис велит позаботиться о собственном лике прежде, чем приступить к задетому пулей телу. Двери приёмной открываются вновь, Иван идёт в ногу с целителем, но останавливается, выворачивая голову в сторону Ланцова. Усмешка выходит кривоватой и болезненной. Женю сердцебит замечает не сразу, опускает взгляд в час, когда та отходит в сторону, чтобы не стоять пред его волей. Приходится верить, последний раз они виделись в Истиноморе — в день, когда выбор разделил их навсегда. Старкова обнаруживает, что никогда не знала, были ли они близки друг с другом как те, кому был известен заговор против короля. Ладонь Алины придерживает Сафину за спину, пока сама сол-госпожа строго качает головой. Она может терпеть общество этого генерала, способна его уважать, но сделать шаг ближе она ему не позволит. Изречёт одно утвердительное «прочь». — Иван, — осторожно обращается Сафина. — Здравствуй, Женя, — голос не грызёт и не полнится насмешкой. Что-то схожее на уважение скрашивает тон слов. Зое того же не выказывают, но она незримо метает в сердцебита молнии. — А, наживка для акулы, — верится, для раненного у Николая слишком звонкий голос. — Была ли вода тепла в Истиноморе? — Была, — Иван криво улыбается. — Я вышел из неё генералом. — Что мы здесь сейчас делаем, Николай? — выжидая, пока за чужим генералом закроются двери, Зоя отправляется вглубь зала. — Мы должны быть уже в десятках вёрст отсюда, увозить драгоценных людей. — И куда вы поедете? — Алина не пытается скрыть недоумение за мягким тоном. Бежать они не станут. Не от чего. — Куда-то, где гриши будут в безопасности. Не сводя взгляд со шквальной, Старкова подзывает к себе одного из опричников, возлагая руки за спиной в чинной манере. — Поспейте за генералом Северцовым и передайте ему, что все гриши, пребывающие под командованием Зои Назяленской, с этого момента находятся под защитой моей непреложной воли. И если он посмеет эту волю нарушить, я не стану дожидаться следующего восхода солнца, чтобы казнить его, — Алина натягивает на губы улыбку, стоит дверям закрыться вновь. — Вижу, причина отъезда исчерпала сама себя. Почему вы здесь? — Я желаю вернуться к делам. Работы накопилось немало за минувшие недели, — Николай, думается, желает быть убедительным, но его губы сжимаются от боли, что доставляет рана на плече. — А трон для того не требуется. — И что же тебе мешает? — Гриши Дарклинга нас не пускают ни в царский архив, — голос Зои порывисто отделяет слова, — ни в библиотеку, ни в собственные кабинеты. Услуга сол-госпожи была бы очень ценна. Услуга, значит. — До чего же неудобная сложность, — поддерживает своего генерала Ланцов. Видно, норовит обточить острые углы. — Нет никакой сложности, Николай, — руки замирают над ручками, что уведут обратно в приёмную, а после в покои Дарклинга. — Твой дворец захвачен моими гришами, троны Ланцовых убраны, и эти люди провозгласят своим королём иного человека. Всё проще, чем тебе кажется.       Алина морщит нос от крепкого лекарственного запаха, что царит в обители Тёмного господина. Она не смотрит, не может себя заставить и надеется, что никто не окликнет. Раны уносят с собой даже его образ, потому что воздух в этих палатах ныне опорочен. Дарклинга здесь нет, он борется со смертью там, где девушка отыскать его не может. Дверца шкафа поддаётся легко, обнажая знакомую упорядоченность вещей, среди которой, заклинательница надеется, найдётся мундир или хотя бы жилетка. Еретик пренебрегает символизмом, но его людям немало известно о том, через какие знамёна течёт власть. Ладонь скользит по плечам нескольких кафтанов, но взгляд быстро находит те, что висят отдельно. Ткань плотна и выглядит новой. Их три, они не походят на те, что Старковой когда-либо доводилось видеть. Эти подобны царским одеждам с лежащими на плечах и покрывающими грудь накидками. По краю бежит золотая нить, венчая и высокий воротник из мягкого бархата. Одна — третья кефта, есть самая маленькая, расшита серебром. Алина берёт в руки вещь, что выглядит подходящей, и в изумлении раскрывает рот, разворачивая ту пред собой. По спине бежит рисунок солнца с широкими лучами. Оно принадлежит ей одной, и дар этот разделён лишь с собственным сыном. Одежды в руках ощущаются тяжёлыми. И почему людям нравится вкладывать в определённые предметы столько значения? Девушка желает утвердить, что это тряпка, которую сам народ подпитывает властью. Голоса учителей из Керамзина рассказывают «лишь один носит чёрное». Но святая знает иную историю, что «лишь одной и лишь однажды дозволили носить чёрное». И цвет этот отвергнут, ныне ненавистен. Сколько раз она пытается себя от него уберечь? Ошейник — достаточное клеймо безволия, иное заклинательница надеть на себя не позволит. Она поступит так, как следует сделать давно. Присвоит это себе, после найдёт нечто новое. Дарклингу никогда не получить власть над ней — ни через одежды, ни через сладкие речи. И что-то Алине указывает, он сам того не желает. Сделать её рабыней было бы намного проще и быстрее, и Еретик не смеет ставить ногу на этот путь.       Женя ужасается в Зале военного совета и невольно напоминает о том дне, когда юная заклинательница солнца подобным жестом побрезговала. Слишком многое меняется с первых месяцев, проведённых в Малом дворце. Пальцы бегло застёгивают каждую пуговичку до черты колен и возносятся к рукавам, пока Николай разглаживает свой истрепавшийся пробитый мундир, дожидаясь короткого веления «идите за мной». Она даст им доступ к государственным делам, а после велит, чтобы во всей столице опустили флаги. Народ взбунтуется, но этот час настанет позже, а до тех пор объявят траур. Равка теряет достаточно своих детей, и не всем из них уготован покой. Нервно подтягивая рукава кафтана и выправляя из-под воротника волосы, Алина выходит в главный зал Малого дворца, свет отражается от золотого купола и ложится ей под ноги. Зал полнится гришами. Они разожгли огонь в печках и теперь двигают столы и лавки, возвращая обители прежний вид. Но все разгибают спины и оставляют дела пред открытыми вратами — пред ней. Девушка останавливается, когда многие гриши подходят к центру зала. Ближе они не ступают, выстраивая коридор. Нога тянется увести назад, разум велит сдаться, когда один из заклинателей опускается на колено, склоняя голову. Затем второй. И другие, что следуют примеру. Николай что-то цедит за спиной. То не заурядное почтение, так признают восходящих на трон и принимающих власть королей и королев. А борьба эта не против одних фьерданцев ведётся. Равкианский трон принадлежит им, и теперь они хотят, чтобы заклинательница солнца его приняла.

pov Адриан

час битвы в Ос-Альте

      Он прячется. Как мама ему велит, и как наставляет отец. Адриан верит, совершенно гиблое дело для врагов искать в этом дворце укрытие во время битвы, дрюскели не знают его коридоры. Откуда-то пахнет гарью, отчего мальчику мгновенно становится дурно. Чужие крики и мольбы настигают стены дворца. Они не стихают многие минуты, оставляя в раздумье одно стремление закрыть уши. Кто-то восклицает на равкианском, просит о помощи, и ребёнок думает — это неправильно, не слышать их. Гриши защитили бы его, они пришли с ним из Малого города и сражаются друг за друга, может ли он быть столь равнодушен? Дарклинг твердит, на чужие мольбы не бежит тот, кто не наделён силой помочь или спасти, иначе глупость погубит двоих.       Адриан крадётся по узкому ходу и говорит себе, что не будет показываться. Ему не читают сказки и напоминают не раз, геройство — дело дураков и неумелых воинов. Голова выглядывает в пустующий коридор Малого дворца, пелена силы мгновенно укрывает юного заклинателя. За стенами слышится стрельба, крики ничегой перебивают друг друга. Он делает, как учит отец, — всегда смотрит по сторонам, оглядывается, старается примечать двери и проходы, в которые легко удастся сбежать.       Обращаясь тихим стенанием, крики резко смолкают, обрекая замереть. По каменным полам бежит почти незаметное клацанье, что вынуждает осторожно отступать назад. Из-за угла впереди показывается волчья голова, затем вторая. Их морды и лапы испачканы в крови. Они не могут его видеть, но животные в отличие от своих хозяев способны почувствовать. Адриану от них не сбежать, а под рукой не оказывается двери, что могла бы его спрятать. Связующие нити дрожат оглашением опасности. Рычание и клацанье зубов его не пугает, дитя велит себе не шевелиться, но знает, что волки его всё равно почувствуют. Он посылает тени вперёд, и они быстро свиваются вокруг лап и шей. Мальчик использует этот приём нередко, а придушить дозволено и волка, и человека. Возможно, они способны стоять против влияния корпориалов, но силу заклинателей им не побороть. Животные припадают к полам, хрипло скуля, и скребут лапами, когда солнечные лучи колют им глаза. Адриан верит, они оправятся, если переживут эту ночь, но их завывания и боль заставляет вспомнить об Урагане, серебристый образ которого сопровождает воспоминания о доме, разделённом с отцом. Рычание проносится по коридору, но мальчик не успевает обернуться, когда кто-то толкает его, ударяя о ближайшую стену головой. Пред глазами мутнеет, а звуки становятся неразборчивыми, но дитя поднимается на колени. Кто-то тащит его за воротник, так что ребёнок лишь перебирает по воздуху ногами. Над ухом звучит грубая фьерданская речь. — Мы тебя искали.       Адриан различает потоки силы вокруг себя, и когда он пытается занести руку, чтобы ударить, роящаяся тень проносится за спиной охотника, хватая того за плечи. Дрюскеля швыряет в сторону. Дарклинг милосердием не славится, а его верные солдаты человеческие понятия не знают. Мальчик отползает, слышит, как тварь раздирает человека, но не оборачивается. На призыв охотника бегут другие. Адриан собирает вокруг себя тени и приказывает тем укрыть его под стеной Малого дворца, но нечто мёртвой болезненной хваткой вцепляется в его ногу, вынуждая вскрикнуть. Ткань трещит под клыками. Ребёнок переворачивается на спину, надеясь, что замах выйдет сносным, но волк отпускает его с протяжным воплем. Пара ничегой мечется у стен и отчего-то исчезает за углом, оставляя маленького господина без защиты. Из дальней стороны коридора выбегает тройка дрюскелей. Рядом с головой ударяет трость, по полам бегут плотные тени. — Прочь от моего внука, — лоскуты силы со словами Багры набрасываются на охотников, Адриан на них не смотрит, не слушает крики, пока вновь садится у стены. На прикушенную ногу встать боязно, и голова всё ещё кружится, но взгляд прикован к женщине рядом с ним. Сквозняк треплет лежащие за спиной волосы, а мрак вьётся под её ногами живым продолжением чёрных одежд, тени рассыпаются вокруг облика, а из-под взгляда хочется сбежать. Они с Ильёй делят один прозрачно-голубой цвет глаз. Багра предстаёт лесной ведьмой из его снов — кем-то, кого однажды знал Дарклинг. Мальчик не знает, что следует сделать, но ему верится, старуха видит не его, посему из-под её взгляда хочется сбежать. — Правду болтают, похож на Александра, — трость ударяет о полы вновь. Чужое лицо обретает строгое выражение. — Вставай, мальчик, никто не понесёт тебя, — стена не даёт ему опору, но прижимаясь к ней, Адриан поднимается на здоровую ногу, на раненую ступать боится и хватается за рукав протянутой руки. — Мог бы и поторопиться, — речь Багры прибивает к земле, порицает в полной мере, кого-то иного унизит вовсе, но не Дарклинга, что убирает меч в ножны, минуя останки фьерданских солдат. По его лицу тянется росчерк крови. Ничегои были его, а разогнать их способны немногие. Взгляд кварцевых глаз на мгновение застревает на лице женщины. Она видит его. Видит их обоих. — Ты никогда не спешила. — И всё же ты дожил до зрелого возраста, неблагодарный мальчишка.

•

      Пробуждение приходит к нему тяжело. Тело ощущается чужим — тем, что удерживает на себе несметную тяжесть, не позволяющую открыть глаза и вознести голову. Постель тверда, и мальчик быстро догадывается, что она чужая. По лбу и ноге бежит покалывание, оставленное, должно быть, силой целителей. Даже шрамов не останется. Но Адриан чувствует боль, она раскалывает сердце подобно редкому оружию. Он жмурится, пряча голову под покрывалом, и думает, что вновь терпит очередной дурной сон, но мука не уходит. Она не его — чужая совсем, принадлежащая другому человеку, но от того не менее страшная. Командир Марков в обыкновение зовёт его маленьким умельцем, потому что он всегда со старанием подходит к делу, которые опричники могут ему предложить в праздный час. Но в это утро его окликают воином. Многие вокруг ему знакомы, говорят «поспи ещё» и сказывают, что час ранний, а маленькому господину необходим отдых. Их общество его не пугает, он не плачет о рёве волков и сильных фигурах дрюскелей, что пытались его схватить, но разлёживаться не желает. Адриан надеется открыть глаза и найти руки матери или отца, но этого так и не случается, он просыпается один.       Следуя за рукой опричника, что указывает на покои Тёмного генерала, ребёнок стремительно взбирается на постель, хоть и кто-то из целителей пытается придержать за плечи, просят быть осторожнее. Его отцу не может быть страшна резкость движений и острота жестов, то не способно его поранить. Но мальчик чувствует, что ему больно. Дарклинг никогда не придаёт значения этому чувству, но дитя оно пугает. Мужчина выглядит недвижимым, и Адриан ложится у его бока, присматриваясь к тому, что чужая грудь немного вздымается со следующим вдохом. В каждое убегающее мгновение ребёнку кажется, что вот-вот веки родителя вздрогнут, и он откроет глаза, но этого так и не случается. Мальчик двигается ближе и дрожит от вида того, как кровь выступает через тряпки, что тянутся по чужой груди. Он утыкается носом в плечо отца и держится за связующую нить крепкой хваткой, страшась отпустить и потерять. Адриан зовёт его, просит проснуться, но никто не отвечает. Вопросы остаются неуслышанными. Ребёнок стремительно засыпает вновь, не имея силу стряхнуть с себя навязанную сердцебитами слабость.

•

      Он не пытается сбежать, но надеется, что неугодный мир его не настигнет. Опричники и гриши, окружающие в утренний час, предстают знакомыми, но в тот же час совершенно чужими. Они говорят, на грядущие ночи придётся найти иное место для сна, но Адриан с неясной детской вредностью не желает другое. Он не требует для себя мягкость перины, желает лишь, чтобы отец с неё встал. Целители говорят, он оправится, и мальчик не спешит ставить под сомнение их слова. Не может стерпеть то, что чувствует себя оставленным, потому что Дарклинг ему не отвечает, и ребёнок не чувствует всю полноту его присутствия, что способна показаться обелиском чистой силы. Вероятно, мама ему ответит, Адриан не смеет в этом сомневаться. Он может прийти к ней сам. Но не желает. Знает, что её руки никогда не бывают жестоки к его слезам и горестям. Юный заклинатель не боится дрюскелей, память об их жестокости его не терзает, но ему не мило бессилие. И зовя отца по связи, он чувствует себя бессильным. Никчёмным не меньше. Книги под час отсутствия не рассыплются в прах, и собственная сила мальчика не покинет, но он боится, что госпожа Алина будет слишком занята, чтобы ответить на его призыв, а Дарклинг никогда не протянет руку, чтобы поднять на ноги. Адриан помнит каждый ужас, что преследует его по ночам, и теперь многие из них норовят схватить его наяву. Он спешит к главным конюшням и почти садится на снег от суровой картины. Их внешние стены полностью сгорели вместе со стойлами и, как видно, самими лошадьми. Мальчик шмыгает носом от знания, что животные были заперты, никто не спешил их спасать под час битвы, хоть и, следует верить, проливные довольно быстро совладали с огнём. Ржание доносится издалека, и ребёнок подмечает, что оставшихся лошадей отвели к заснеженному полю. Среди них нетрудно заметить сильную вороную кобылу. Адриан подходит к ней спереди, давая знать о своём присутствии. Ржание проносится по округе, лошадь шумно фырчит и бьёт копытами снег прежде, чем склоняет голову. — Ты ведь меня не скинешь, красивая, — шепчет мальчик, оглаживая ладонями морду и тяжёлую шею. Кобыла Дарклинга одна из немногих стоит осёдланной, несомненно не подпускает к себе никого, кроме заклинателя теней. Рука Адриана её нрав не смиряет, но она не посмеет его скинуть или затоптать, когда мальчик почти повисает на седле, пытаясь подтянуться в стремени. Отца нет рядом, чтобы помочь взобраться в седло.       Никто его не видит, когда маленький заклинатель посылает лошадь вперёд — в сторону леса, но он вспоминает, как шепталась прислуга, что изредка встречалась в коридорах Малого дворца. Они зовут его по-разному, и не каждому оклику Адриан находит причину. Сын узурпатора. Дитя святых... Но для мальчика существует своя правда. Он сын Дарклинга и солнечной святой. Это единственная истина. О том, кем его видит окружающий люд, ребёнок подумает не в этот час.

pov Алина

Когда её слово требует государь, это есть одно. Когда в том нуждается целый город, а после страна, это совершенно иное.       Последних фьерданцев отлавливают в бегах от пригородных деревень, так что северными солдатами и охотниками полнятся не только дворцовые темницы, но и городские. Принц Расмус находится под стражей солдат Дарклинга. В столице знают о том, что дворец захвачен, как бы сильно Алина ни желала позволить пыли сражений осесть. Они теряют две сотни солдат. Три десятка гришей. Многие церкви сожжены, часть стен и мосты к внутреннему городу разрушены. В Ос-Керво и главные крепости отсылают письма с вестями. О положении западной Равки до сих пор известно малое. На улицах, как доносят гриши, тихо, хотя люди постепенно отворяют окна к утру. Равкианцам необходимо время отдохнуть и оплакать потери, Николаю это тоже известно. Страна теряет многих чиновников за это утро. Некоторых находят замученными в собственных домах, других, включая одного из министров и многих послов, бросают в цепи за сотрудничество с фьерданцами и должны казнить в следующие дни. Гриши поднимают знамёна Дарклинга. Слухи и дурной говор, нет сомнений, стремительно охватывают каждый дом. Погибших не несут ко дворцам, их тела собирают за стенами города, укладывая на подготовленный проливными лёд. Кого-то похоронят, кого-то сожгут на погребальных кострах.       Иван твердит, что он обязан приставить к Николаю людей, но Алина просит его не совершать подобную ошибку. Ланцов улыбается, но никто не угадает, скрывается ли за этим довольством вторая революция, что развернётся в Ос-Альте под вечер. Если он возжелает покинуть столицу, девушка ему это позволит, пусть отбудет собирать союзников против Дарклинга. Но сол-госпоже известно, почему Николай это не сделает. Он верит, что София Морозова всё ещё здесь, ходит по коридорам дворцов подобно маленькому духу, что поддержит его в этой борьбе. С ней можно договориться, она его послушает. Надя, Адрик и шквальные Зои оставляют корабли и скоро прибывают во дворец, но святая их не встречает. Вероятно, они боятся. Или Николай велит им иное. Багру Алина видит всего раз — вскользь. Выслушивает широкую речь о том, что всё безумие Ильи Морозова ей не идёт. Страх в глазах окружающих горечью оседает в теле. Девушке не нравится, когда её боятся. Она не желает вести ужасом и прячет саму себя за плотными одеждами, но скверну не оттереть от тела. Народ ныне видит магию даже в глазах своей святой. Она должна дать им время. Люд знает Софию, им известен нрав Дарклинга, и они почитают свою святую спасительницу, но они совсем не знают Алину Старкову. Когда над столицей поднимается солнце, опасение Ивана выглядит подлинно забавным. Гриши опасаются, что она отдаст их на милость Ланцова, но разве может всё быть так просто? Если заклинательница не поведёт их, они останутся под командованием своего генерала и перебьют славную часть равкианского двора с целью вновь бросить Николая и Зою в цепи и подать их Дарклингу на праздничном блюде. Они уже захватили трон для него однажды, воспользовавшись глупость царевича Василия, они владеют им и теперь под час слабости правительства. Чудовище от одного переворота к другому избирает редкостно удобные и гадкие пути. Не ошибается верно, раз власть к нему благоволит. Алина почти не видит гришей Зои, понимает недоверие, но потакать тому не желает. Малый дворец — их дом тоже, пристанище всех гришей. И сол-госпожа не делит их на лучших и худших, они все нуждаются в постели и плошке каши в утренний час. Она не позволит им убивать друг друга, больше нет. Они будут есть за одним столом, будут доверять друг другу и пойдут за одними приказами, пусть и пока это есть одно мимолётное мечтание.       Авраам и Регина почти всегда идут рядом, безмолвно сопровождая, хотя в поздний утренний час проливной отбывает в город, чтобы руководить отрядами, которые должны выстроить более крепкие ледяные мосты. Ещё позже заклинательница встречает Диану, что покинула Малый город вместе с людьми Ивана. То, нет сомнений, указка Дарклинга. Вероятно, он полагал, что знакомое лицо в эти дни скрасит одиночество его королевы. Часы близятся к полудню, когда один из опричников настигает Алину в коридорах большого дворца. Мужчина раскланивается, извиняется через слово, признаваясь о том, что они потеряли своего маленького господина. Едва пустили в покои к Дарклингу, как клянётся опричник. Но сама сол-госпожа дитя не теряет, не позволяет себе, даже если все заботы мира её разорвать на части пытаются. Знает, что когда для неё оседлают лошадь, она найдёт его в лесу за полем, а деревья вокруг будут посечены силой. Вероятно, дитя верит, если Тёмный господин не может его защитить, то разрез сможет. Алина находит его сидящим подле одного из старых дубов. Кристаллы слёз стекают по замёрзшим щекам, пока мальчик хнычет. — Ты обещала. Ты обещала, что вы вернётесь к утру. Но тебя там не было, и папа мне не отвечает, но я должен сказать ему… Он должен знать...       В конце концов, он есть лишь ребёнок, что жаждет одобрения своего отца и тепла матери. Он необыкновенно схож на Дарклинга и постепенно, всё больше перенимает черты Алины, но его страх кроется ни в одном из них. Адриан боится быть оставленным. Только они в его жизни вечны и только они похожи, как никто другой.

•

      В царском отделении целителей лавки полнятся раненными. Девушка желает разыскать Мала — падение выбило его плечо. Но мужчину не удаётся найти ни в одном уголке палат, так что Старкова позволяет тревоге сковать её плечи. Она поймёт, если он уйдёт, но боится подобной жестокости. Знает, что утвердят — только этого и достойна. Но Мал заслуживает услышать правду с её уст и ни с чьих других. Противовесом неудаче сол-госпожа обнаруживает, что заслушиваясь чужими речами, Дмитрий сидит в изголовье своей постели с наброшенным на плечи синим жилетом, пока аккуратно располагаясь в ногах, Наденька что-то увлечённо ему рассказывает. Они оба выглядят опечаленными. Но Алина вновь напоминает себе о словах Кая — они ещё живы, это единственное, что важно. Дима бледен, но на его лице и теле не найти ужасов минувших недель. Он предстаёт здоровым, а значит, задуманный Давидом яд работает. Люди Ивана привозят из Малого города ещё десяток склянок, и Ос-Альте их хватает. Пока. Заклинательница проходит дальше, замечая знакомые лица в дальней стороне зала. Не снимая своё боевое облачение, Тамара сидит под боком спящего Толи. Должно быть, слушает, как бьётся сердце брата. Она замечает святую не сразу, встаёт спешно, выговаривая неровное «санкта», пока взгляд бежит по Старковой. Признаёт не сразу, они никогда не видели её в одеждах врага. Толя открывает глаза, собираясь встать. И даже под велением того не делать, он всё равно садится, складывая руки на груди. Вид чёрных рисунков терзает. Глаза близнецов не полнятся ужасом, но и уверенности в них нет. Во взгляде растягивается нечто схожее на благоговение. — Если таково будет ваше желание, — осторожно обращается Алина, — вы наделены правом покинуть дворец и заняться тем, что будет угодно. Или вы вольны служить Николаю. Я не стану препятствовать или пытаться удержать, — её голос слегка подрагивает. Во взгляде воительницы пред ней нечто меняется, словно тяжесть её оставляет, на губах играет улыбка, когда сердцебитка опускает руки на ремни, что пересекают её грудь. — И я хочу попросить у вас прощения. Полагаю, вы верите не в это. — Мы верим в тебя, Санкта, — провозглашает Тамара, и тон её звучит с уверенностью, которую сама святая не может найти. Взгляд проходится по одеждам вновь. — И это наша единственная воля, тряпка не способна это изменить. — Мы никуда не уйдём, — поддерживает её Толя. — Кто-то должен беречь солнце от мрака. Алина искренне полагает, это они теперь нуждаются в её защите, но девушка пред ней выступает вперёд. — Я буду служить тебе как крестьянке, святой, советнице или своей царице. Всему, кем ты пожелаешь быть. Я пойду за тобой куда угодно. — Но беда не только в тряпках. Это дитя… — Часть твоей воли, — не уступает Тамара, кивая с убеждением. — Если нашлись на земле дураки, что вознесли Дарклинга на алтарь, то как мы можем отвернуться от нашей санкты? Близнецы оставляют в сердце надежду, что не отвернутся и другие.

•

      Алине говорят, господин ожидает её за озером. Вероятно, не случись трагедия, Мал бы прыснул от смеха, заслышав обращение. Сударем и сударыней их зовут только учителя в Керамзине. Тело укрывает плащ, но девушка всё равно снимает кафтан пред тем, как прийти. Здесь ей не от кого защищаться и некем править. Она не желает причинять мужчине такую боль, пусть и та, что разлита между ними, уже нестерпима. Истрепавшаяся форма Первой армии мокнет в плечах, вынуждая гадать о том, какой час Оретцев проводит на улице. Зимняя армейская шапка покрывает его голову. Алина верит, она помнит боль в его взгляде, та разливалась в окликах, когда девочка оставила мальчика, чтобы совладать с тьмой. Но сейчас эта боль иная — глубокая, истончающая даже яркость глаз. Девушка чувствует её тоже и, возлагая руку на спину Мала, она надеется, что её не оттолкнут. — Как он ушёл? — спрашивает безутешно. Знает, что эта рана неподвластна целителям и крепка перед временем. — Доблестно, — голос мужчины покачивается с унижающей мерой. Ему все эти понятия теперь ненавистны. — Благородно. Полез вытаскивать из-под огня раненную девушку — одну из его солдат, и попал под фьерданские стрелы. Столько гришей вокруг… И ни один не успел его спасти. Миша всё приговаривал — ты бы им гордилась, и что это достойно. Но я бы простил ему и трусость, и само дезертирство, если бы это значило, что он будет жить. — Я знаю, — Алина придерживает Мала за плечо, сжимает слегка и ведает, что никакой поддержки не будет достаточно. Эта потеря язвами по их сердцам ползёт, и никакое лекарство их не вылечит. Детские речи Миши о геройстве и победах над злодеями звучат в её воспоминаниях, и девушке отчего-то хочется улыбнуться. Он не их сын по крови, но он их воспитанник. — Мы с тобой знаем об этом не понаслышке. И он взял от нас больше, чем мы могли бы предполагать. — Меня пугает это, — Мал отступает на шаг, руки на мгновение замирают в воздухе. Пропасть становится осязаемой. Старкова чувствует себя чужой для самого близкого человека, что у неё когда-либо был. — Ты словно неживая вовсе. Ты говоришь слова, которые мне нравится слышать. Но Алина… Ты не проронила и слезы. Или утвердишь, это я разучился видеть, что ты на самом деле чувствуешь или думаешь? Перчатка соскальзывает с ладони, оголяя залитые солнцем вены, хотя заклинательница уверена, что Оретцев видит отраву в её глазах. — Скверна, — произносит тише, но глаза стыдливо не отводит. Ей не за что быть униженной, она бы опустила руку по локоть, если такова была бы плата за спасение. — Я думала, за протянутую ладонь не берут цену. Но как оказывается, одного прикосновения достаточно. — После того, что случилось в часовне… — Часовня доказала, что Дарклинга можно ранить и ослабить. Чем бы мы сражались, разменяй он милость на жесткость в ушедшую ночь? — Я предпочёл бы, чтобы тебе не приходилось сражаться.       И предпочтёт сейчас, чтобы они сбежали. После своего исчезновения в ночь Зимнего бала Алина всё ещё остаётся для него девочкой из сказки — той, что заперта в высокой башне и охраняется чудовищами. Но Старкова их не боится. Она всеми монстрами повелевает. Раздумье терзает смута, и девушка видит схожую в помрачневших глазах Мала. Он тоже сомневается и не знает, во что верить, иначе бы его рука не дрогнула. — Целители говорят, рану и сердце Дарклинга разделяет малое, — заметить нетрудно, как губы мужчины кривятся. Не одного болезнь изводит, — но всё же стрела прошла выше. Почему? — спросу никто не отвечает, точно и не слышат его совсем, облачая волю чем-то незначительным. А может, мир лишь глух к мольбам собственных святых. Мал качает головой, выдыхает шумно, пар клубится между ними. Алина ловит его за руку, когда мужчина намеревается отступить. — Мал, я знаю тебя. И знаю очень давно. Жар-птица не определяла, кто ты есть, даже если ты сам в это не верил. Ты бы не промазал. И в то мгновение у тебя бы не дрожали руки. Ты мог бы вновь иметь всё — отмщение и покой. Мог бы избавиться от его тени, всегда пересекающей между нами дорогу. И я знаю твоё упрямство, всё упорство… Так почему же? — Я не стрелял, чтобы убить его, — выпаливает Оретцев жарко, подлинно сгоряча, и всё же рану нанёс смертельную. Но истина не ласкает уши, хоть и ещё с минувшей ночи знакома святой. — Я надеялся, что он убьёт меня. Я не желаю жить с этим. Я подвёл тебя и не смог уберечь Мишу. И, может, тогда бы ты смогла избавиться от его влияния, быть свободной и мыслить без всего этого мрака вокруг себя, — девушка обнаруживает, что разливающиеся вокруг правды, царапают в ней всё, что ещё способно болеть. Она не пленница и более той никогда не будет, и она не заложница чужого мрака. Но людям чрезвычайно нравится вешать не неё его клеймо. — Ты можешь снять свои чёрные одежды пред тем, как прийти ко мне, но я вижу Дарклинга повсюду вокруг тебя. Будто ты принадлежишь ему и мыслишь по его подобию. Я слышу его в твоих словах и вижу холод глаз, которого раньше не было. Это ощущается так же как в тот день, когда ты заставила тени дрожать в Белом соборе. Когда его твари подняли меня в воздух, я видел, что ты говорила с ним. Это дало мне надежду, что я всё ещё не потерял девочку, которую вёл к вечной мерзлоте за чудесным оленем. И я верил, что он тебя не послушает. Он не должен был. — Ты не можешь жить с этой ношей, — слова походят на раскалённое железо, что льют в горло. Жгут и сжигают изнутри. За образом Мала Жар-птица распахивает крылья. Он всё ещё желает выиграть для неё войну, даже если ценой за это будет его жизнь. — Но я должна была бы жить с тем, что потеряла и Мишу, и тебя в тот день. Я бы утонула в горе и ненависти ко всему. Как ты можешь считать, что это было бы лучше? — Я верил, ты всегда хотела жизнь, которую мы имели там — в Керамзине. Жизнь со мной, с Мишей… Покой, который у нас отобрали. Хотела. Но не перестают убеждать, эта жизнь никогда не желала девушку, рождённую с солнцем вместо сердца. — Ты знаешь, что это правда, — Алина делает шаг ближе, но мужчина мгновенно отстраняется. И она чувствует, как клинок вонзается в грудь. Оружие совершенно схоже на то, которым святая погубила человека пред собой. — В глубине себя я хочу найти покой и сейчас… — Тогда почему ты здесь? — перебивает Мал, вынуждая отдёрнуть руки. Слова травят страшнее яда. — Ты носишь его цвет, его одежды, его проклятую фамилию… Они зовут тебя титулом, который Дарклинг тебе утвердил! И ты сама… Ты можешь снять кафтан пред тем, как прийти ко мне, но ты похожа на него. Тогда после Гражданской войны я просыпался с тобой вместе с каждым кошмаром, но как только Ланцов тебя пальцем поманил, ты сбежала в Большой дворец. Солдаты Дарклинга зовут его мальчишку «твоим» сыном! — Это правда, — девушке чудится, что-то трещит. С таким грохотом раскалывается лёд у берегов Фьерды, с тем же ломаются сердца. Для неё никогда не найдётся прощения, но святая его и не попросит. — Я понесла его после тех месяцев, что провела в Ос-Альте. Уехала после, чтобы обезопасить вас с Мишей и весь Керамзин. Адриан мой сын и моя кровь. — И ты говорила, что у нашей истории не будет конца, — ища хоть толику тепла на чужом лике, Алина думает, что Оретцев теряет в этот час двоих. Слова на его устах выходят неожиданно мягкими, словно он журит её за обронённую однажды ложь. Но она перестаёт принадлежать своим мечтам уже очень давно, ещё в поздний вечер, когда экзаменаторы приезжают в Керамзин, а девочка запирает свою силу внутри, чтобы не разделяться с мальчиком. — Я люблю тебя, Мал. Это никогда не изменится. И она здесь, потому что множество судеб нуждаются в заклинательнице солнца. Это тоже никогда не изменится. Мужчина примет эту правду. Время её в руки вложит. — И я люблю тебя, Алина, — поднимающийся ветер уносит слова Мала. Заклинательница полагает, ей мерещится, она не может слышать их наяву. И внезапно она видит пред собой юношу, что венчался с ней в церкви на берегу Ос-Керво. — Думаю, что люблю даже ту часть тебя, которая живёт в этом… Ребёнке.

•

      На Ос-Альту в зимнее время стремительно опускается вечер. Алина верит, белый мрамор тронного зала не блестит для неё столь же ярко, как в тот день, в который она вошла в стены дворца впервые. Вазы из хрусталя и фарфоровые кувшины выглядят тусклыми и неприглядными, обделены богатством свежих цветов. Роскошные синие ковры и дорожки убраны, потому что фьерданцы не заботились о том, пачкают ли чужеземное убранство кровью и грязью. На люстрах разожжена каждая свеча, отблески окружающего золота поигрывают на стенах, но девушке оно более не слепит глаза. Высокие тяжёлые своды в обыкновение норовят её задавить, но заклинательница не чувствует страха, пересекая зал. Полотна с государственными флагами и символами Ланцовых сняты. Были ли они растоптаны фьерданцами или попрятаны гришами по её указу, Алина не знает. Но как доводится видеть, гриши Ивана набросили знамёна на спинки выставленных тронов из тёмного дерева. Дыхание замирает во взгляде на то, что со стороны королевы на чёрном бархате золотые нити рисуют солнце. Чистое. Нетронутое. Открытое пред взором смотрящего. Это единственное отличие. Стулья в каждой детали подобны друг другу, кроме знака, что венчает их. Видит ли Дарклинг в этом столько значения, сколько предстаёт пред взглядом святой? Видит ли он всё бремя, что несметной тяжестью ложится на её худые плечи? Девушка верит, деревянные подлокотники её обожгут, а развесившая золотые кисточки подушка на сиденье не будет мягка. Мысли нашёптывают, избранная монстрами королева нисколько не спасительница — узурпатор. Самозванка, принявшая чужую деспотичную волю. Только так её теперь и будут звать, если она не сумеет убедить народ в своей доброй воле. В минувший час Алина должна была упасть на колени к этому помосту или стоять подле, теперь она должна на него взойти. Столько господ пытались посадить её на трон и столько же пытались сделать своей королевой, но заклинательница никогда не смеет забывать мысль, что рождена смертоносной тяжестью часовни и святым пленом Белого собора. Она не явилась в этот мир для того, чтобы угождать нравам и амбициям мужчин, Алина Старкова — заклинательница солнца, рождена для большего. И она взойдёт. Иностранные господа рассудят, что Равка — земля чудаков, которыми правят Царь-Еретик и Королева-Солнце. Правительница-самозванка решает «пускай». Все их враги должны услышать истории о непобедимых чудовищах и о девочке, приручившей страшнейших из монстров. — Где же ты, мой Тёмный царь и страшный враг? — шепчет Алина, пальцы ведут по спинке чужого трона. Связующие нити остаются недвижимы. Никто не отвечает.       Она должна благоволить к его отсутствию, но эта пустота её истязает. Затишье не продлится долго, а госпожа Дарклинга притягивает к себе одного врага за другим. Николай не покидает дворец, чтобы задумать бунт, и с солнечной святой говорить не пытается. Возможно, залечивает раны. Но раскол нарастает и латать его придётся не одним днём. Алина помнит себя у подножья помоста, вспоминает положение рядом с троном и, садясь на место царицы, думает, что тронный зал из каждого положения выглядит одинаково. Меняется лишь то, как она смотрит на него.

•

      Целители говорят, Дарклинг открывает глаза, но она никогда не поспевает к этому часу и до позднего вечера его не видит. Избегает. Боится чужой слабости и ощутить отсутствие опоры за спиной. Никого рядом нет, чтобы ловить за руку. Адриан сторожит своего отца подобного прибившемуся голодному щенку, хоть и никто не посмеет его упрекнуть. Сол-госпожу ведут в дальнюю сторону дворца, провожая по множеству лестниц — к покоям знатных и почтенных господ путь всегда неблизкий, и то напоминает — указывает нестерпимо, что заклинательницу солнца попросят сменить спальни на более «подходящие». Её к чужому порогу не приглашают, но на языке рождается просьба, которую всему дворцу не озвучить. Она застаёт пару супругов в поздний час, хотя знает, что они не отходят ко сну. — Прошу меня простить за столь позднее, — оттягивая тугой воротник и тяжело выдыхая в жарком чувстве, Алина после проходной комнаты не минует порог чужих покоев. Валерия спешит встать из-за стола. Она всё ещё носит дорожную юбку, лишь кафтан отложен в сторону. Верно, её скоро должны позвать к Дарклингу, или она желает отправиться сама. — И неуместное вторжение. Вероятно, вам сообщили, но я уже не первый час желаю сказать, что он мёртв, — хочется вдруг, чтобы весть достигла каждого раненного и несчастного гриша, пусть и с одной оторванной головой ничего не закончится. — Ярл Брум — он мёртв. Я знаю, что его смерть никогда не вернёт всё то, что вы утеряли. Но я надеюсь, что теперь — однажды, вы сможете вновь обрести покой на родной земле, — ну губах Румянцевых застывает тихое «благодарю», пока они учтиво кланяются. Расправа даёт им и всем гришам то, что не предлагал никто другой. Освобождение. — Должна сказать, что пришла с личной просьбой. Мне необходим целитель. — Под вашей волей любой, кто достаточно обучен… — Позвольте уточнить, — не со злым намерением Алина осаждает непонимание. Знает, что уточнение понадобится. Они служат Дарклингу. Они поймут, о чём просит их госпожа. И она не сомневается, что у них найдётся подходящий человек. — Мне необходим целитель, который не был бы обременён грязной работой.

•

      Комнаты в Большом дворце ныне Румянцевыми полнятся, и на мгновение обеспокоенность укалывает сердце, когда кто-то уведомляет, что спальни Ирины пустуют. Час поздний. И сколько бы ни были крепки решётки темниц, тревога за чужую сударыню тело не отпускает. Правда, Михаил спешит поведать, что сердцебитка лишь прогуливается. Алина обнаруживает, что с предателями говорить намного легче, чем с приближёнными, хоть и для первых она чужая не меньше. Опустившаяся на Ос-Альту тьма заводит её к садам, форму которым придают заснеженные силуэты спящих деревьев, а после каменные формы фонтанов и клумб. Заклинательница полагает, что Ирина не мёрзнет, и не пытается понять, что столь привлекательного есть в праздной ходьбе. — Слуги говорят, ты не первый час проводишь за стенами дворца, — сол-госпожа неспешно ступает рядом с сердцебиткой. Плечи той укрыты добротным тулупом с тяжёлым шерстяным воротником, а ладони скрыты за варежками. Железо браслетов с неё снято ещё после удавшегося побега. — Мне душно, будь то в покоях или коридорах. И… вокруг чрезмерно много народу, — властительница со словами Иры кивая отступает. Подобные раны не затягиваются одним днём. Вынуждают верить, и года не будет достаточно. — Этим меня не обделяли и стены Джерхольма. — Могу ли я спросить о том, что ты сказала мне однажды? — Алина надеется, для этого разговора найдётся более подходящий час, но раз ночь сводит их в царских садах, заклинательница уступает спросу. — Ты говорила, в Ледовом дворе остались незавершённые дела… — Вы помните. Разве они важны теперь? — Если дороги заведут меня в Джерхольм, я хотела бы знать, если могу сделать что-то для тебя, кроме того, что я уже пообещала.       Девочка-спасительница. Багра бы ткнула носом в правду о том, что всем-то на немилом свете святая старается угодить. Но возможно, забота об окружающих есть единственное в этот час, что делает сол-госпожу похожей на человека. И она хочет быть таковой, желает чувствовать, пусть и не знает, переживёт ли весь круговорот трагедий, если скверна отступит, обнажит её сердце. Ирина останавливается, свет разожжённых фонарей рисует её глаза тёплым цветом. — Найдите в себе силу пережить своё пребывание в стенах их крепости, — молвит сердцебитка. Не просит вовсе, точно предлагает. Не знает, будет ли ноша посильной. — Даже если вы не будете ходить по Ледовому двору как пленница, для таких, как мы, это страшное и жестокое место. И… — потерянная госпожа Румянцевых не смотрит Алине в глаза, только за плечо, будто видит пред собой иное, нежели есть угодья Большого дворца. — Полагаю, вы взаправду могли бы кое-что сделать для меня. За трапезными дрюскелей есть трофейный зал, загляните в него. После пройдите вглубь, там будет находиться пьедестал с книгами, откройте их и пролистайте. И ещё одно. Гриши, которых вы встретите там... Не все из них будут к вам добры. Не всем вы захотите помочь, но прошу вас, помните, что каждый из них знал худшую судьбу. И напоминайте себе как можно чаще, что в Джерхольме у вас нет друзей.       Старкова верит, что совершенно не возжелает за всё вечное существование хоть раз взглянуть на охотничьи трофеи. Но если такова чужая воля, она может с этим согласиться. Если её нога однажды ступит в Ледовый двор, Алина запомнит слова Иры ради всех утерянных судеб и тех, что ещё можно спасти.

•

      Она не будет оттаскивать Адриана от постели Дарклинга силой. Мальчик верит ей, но он не доверяет людям вокруг себя. Его матерь способна это понять. Девушка чувствует себя спокойнее, зная, что в покоях Еретика найдётся тот, кто способен уберечь их от беды. Хотя пока дитя сопит, сворачиваясь клубком в одном из кресел, страж из него выходит редкостно скверный и потешный на радость ходящим вокруг опричникам. Рядом с ним на столике обнаруживается блюдо с прохладной пищей и сладким чаем, Адриан принёс его с кухонь. Алина норовит вспомнить, когда ела должным образом в последний раз, но ничего сносного отыскать в памяти не может. Голода нет, но она заставляет себя опустошить поданные тарелки, хотя не знает, удержит ли еду в эту ночь. Укрыв сына одеялом, что подано кем-то из опричников, девушка стоит пред зеркалом, убирая белые волосы наверх — не хочет испачкать, а после просит Диану подготовить для неё горячую ванну к утреннему возвращению. В подземельях не одна рука пытается её достать, и ни одна не может. Фьерданская ругань ласкает слух — не так они планировали провести своё путешествие в равкианские земли. Кафтан остаётся в Зале военного совета, сол-госпожа утаскивает из чужого шкафа чинный жилет и закатывает рукава рубахи, хотя одежды то не убережёт. За дверь темницы с ней заходят целитель и сердцебит, что в обыкновение служат при Дарклинге. Сол-госпожа их не знает и не желает себе новых друзей, порочить свой образ в глазах других боится, верит, что корпориалы уже все худшие расправы повидали. Она замечает, что к ней присматриваются. Значит, человек её не узнаёт. Она ему напомнит. — Какого это проиграть всё распутной девке? — речь отскакивает от сырых стен, оседая между ними. Мужчина пред ней даже не сидит, он подвешен на цепях за руки истинно схоже на то, как дрюскели пленят гришей на своих кораблях. Металл скрипит, раскачиваясь. — Если бы я проиграл, ты бы не звала себя так, — смеётся Рэнке. Улыбка выходит кровавой, должно быть, кто-то выбил ему пару зубов. Борода и волосы теперь слипаются, а форма растоптана где-то в углу. — Я сразу сказал Бруму, что ты не проста, но он не слушал, был одержим отпрыском Дарклинга. Думал, что я лезу не в своё дело. Но ты ведьма, что оскверняет солнце. Даже многие дрюскели не верят в твоё существование. Король щедро вознаградит того, кто привезёт тебя в Ледовый двор, — усмешка ломается на чужих губах. Еретик предлагал за неё половину казны, сколько же ныне предлагают на севере? — Брум заинтересовался только после того, что ты сделала с нашими солдатами, но я уговорил его действовать аккуратнее. Мы думали, что ты такая же, как и Дарклинг. — Я верю, нас не представили должным образом, генерал. Меня зовут Алина Старкова. Я заклинательница солнца — девушка, что обрушила Тенистый каньон, остановила Дарклинга и Гражданскую войну. — Тц-тц-тц, — фьерданец слегка вертит головой, точно поучая неумелое дитя, — как неубедительно, госпожа Морозова, — разбитые губы лопаются в улыбке, но мужчина не дёргается, пока к его подбородку стекает капля крови. Слова заклинательницу солнца не достают, но она заставляет себя их слушать. Стелет гад с редкой верой в собственные речи. — Ты же всё пытаешься меня переубедить в моих предположениях. Но даже приди ты ко мне с короной на голове и армией за спиной, суть не изменится. Потому что ты есть лишь забава для мужчин, что вкладывают тебе жезлы в руки. — Следи за языком! — рявкает сердцебит, но Алина возносит руку, остепеняя его порыв. Они здесь не для этого. Хочется вдруг разузнать, что так распаляет чужие нелестные речи. Не то ли, что она расхаживает перед врагом с открытыми руками? Собственная неудача мозолит глаза. По шрамам в этот час тянутся золотые вены. — Возможно, — соглашается девушка непринуждённо. Видит, насколько неутешительно для чужака её равнодушие к собственной боли и всем злым оскорблениям. — Это делает всё проще. Ведь я могу лишь попросить, чтобы Дарклинг возложил мне в руки голову вашего наследного принца, а после я преподнесу её на золотом блюде фьерданскому королю. Думаете, он вознаградит меня, если я приведу себя сама? — голова склоняется набок, истинно кошачья манера, пока Старкова присматривается, выжидает. У них будет ещё много времени на эти разговоры. — Возможно, мне удастся околдовать и его тоже, раз даже сильнейшие мужчины Равки поддаются моему влиянию. — За всю свою жизнь я видел лишь троих в подобных одеждах, — Рэнке почти плюёт на речь, указывая на то, что изводить словами немолодого генерала есть сполна бестолковая затея. Но Алина делает это не во имя чужих страданий и спускается в подвалы не одной мести ради. Ждёт, что язык опытного воина вновь заведёт его в руки врагов. — Мальчишка Дарклинга, он ведь твой тоже? Я знаю, что твой. И во Фьерде уже тоже знают, кто он, — девушка не позволяет себе пошевелиться, но положение корпориалов меняется, и фьерданец это замечает. Сердце выдаёт. — Мы опрашивали прислугу в первые дни после прибытия. Может, мы не были способны связаться с вашими городами, но отослать десяток солдат обратно на Родину не составило труда. И даже если девять из них перехватят, хотя бы один пересечёт границу. Как сказал бы сам Брум, у нас на ваше отребье были более существенные планы, госпожа Морозова. Если в Равке знают о существовании Адриана, долго то не останется тайной для окружающего мира. Но отогнать суровую мысль не получается. За ним всегда будут охотиться. — Брум — мёртв. Половина отрядов дрюскелей сидит во вражеских темницах. Ваш принц пленён, — челюсть Рэнке неестественно сжимается, и Алина находит забаву в том, что ему не сказали о неудавшемся побеге собственного принца. — Судьба мальчика, должно быть, незначительная забота для вас. — И это то, что убеждает равкианцев в собственной победе? Правительство, как видно, мельчает. Правда в том, что нет никого незаменимого. На ваше место всегда найдётся кто-то сильнее, мудрее, амбициознее, — девушка не перечит цедящей речи. Но довольствуется сполна. Нет, на её место не найдётся. Но фьерданскому генералу не доведётся в этом убедиться. — Во Фьерде это знают и понимают. За меня назначат нового генерала. Дрюскели выберут себе следующего командира, что восстановит их орден и сделает ещё более величественным. Погуби вы нашего принца, на его роль подрастает другой. — Так постарайтесь разубедить меня, генерал, — доброжелательно просит Алина. Натянутая улыбка, должно быть, скрашена злым намерением, а не светлой волей. Она знает, чего этот человек добивается. Ищет собственную смерть, но её не будет, пока сол-госпожа того не возжелает. Живым он угождает её интересам намного больше. — Докажите, что сейчас мы проигрываем. Липкий смех фьерданца ползёт по телу, отравляет. — Я должен признать, есть некоторое, в чём я заблуждался. Вы не столь плоха, как можно ожидать от девушки в вашем положении. — О, вы не имеете представления, насколько я способна, генерал, — девушка чуть возносит руку, поигрывая пальцами. Лучики света пляшут у ладони. — Я покажу вам. Предатели и чужаки проведут эту ночь наедине с криками.

•

      Сколь бы Алина ни повторяла, что в помощи нет необходимости, Диана не спешит уйти прочь и остаётся рядом, даже когда час близится к утру. Служанка помогает снять одежды, которые белыми уже не обозвать. Непрактичный цвет, но чистый, что оголяет всю пролитую за ночь кровь и причинённую людям боль. Разум напоминает — они бы не пощадили её или Адриана, но девушка опускается в медную ванну с головой и надеется, что вода смоет с неё грязь вместе со скверной. Аромат масла забивается в ноздри, перебивая смрад крови и сожжённой плоти. Мысли рассеиваются, оставляя только картины уходящей ночи. Корпориалы выслуживаются сполна, так что сол-госпожа обещает им праздный день за проделанную работу. Небесное светило способно обжечь, и Рэнке подобрался к нему слишком близко. Алина помнит, она более не стояла в луже крови этой ночью, но она кровью умылась. Солнечная рана уже болит сполна, но девушка не брезгует в ней ковыряться, изводя страшной болью. Она гадает, сколько бы захватчик прожил, если бы не целитель. Недостаточно долго, чтобы усмирить гнев и горе. Но святая приходит к Рэнке не только за утешением, она желает от него сведения. Фьерданцы не обладают шуханским военным мастерством, но и их чрезвычайно тяжело подвести к желаемой истине. Генерал не ломается после того, как на его груди не остаётся места, где тело не вспарывает солнечная сила. Он молчит и в час, когда Старкова велит привести двух лучших солдат у фьерданца в подчинении и убивает одного из них. — Таково понятие равкианцев о милосердии? — вопрошает он её, хрипя от боли. — Вы не желаете знать, кто учил меня милосердию, генерал.       Но Алина добивается своего, когда велит стражам привести к ней фьерданского принца, и Рэнке подлинно верит, что она Расмуса убьёт. Хорошо, пусть считает её безумной. Следовало видеть, как Ивана передёргивает, когда с ног до головы в крови заклинательница солнца объявляется на пороге его комнаты в Малом дворце, бросая на кровать перепись со слов фьерданского генерала. Их армия с последними часами захвата выступает у границы на каждом направлении. И у равкианцев не столь много времени, чтобы позаботиться о войске, на которое бросят всё лучшее оружие.       Сползая по стенке ванны, девушка окунается в воду и выныривает вновь. Диана сообщает о том, что Женя в минувший вечер её искала. Старкова не станет поднимать портниху ото сна и разочаровывать тоже не будет. Она осматривается в комнате для омовений. Отражение играет на голубой плитке, тени дрожат в свете ламп, так что Алина укладывает голову на бортик. Надеется, что те вдруг оживут под властью чужой силы, и Дарклинг явится из мрака ближайшего угла. Похвалит ли её? Наречёт ли одним из этих полных силы слов? Приласкает ли точно вздыбившуюся кошку? Глаза смыкаются, девушка крадёт себе мгновение покоя. Рука ложится на шею, сминая кожу, и пальцы ведут ниже, оглаживая груди и напряжённый живот. Прикосновение невесомо, отчего хочется ущипнуть себя, чтобы почувствовать хоть малое. Станет ли легче, если Еретик явится к ней в этот час? В Малом городе было спокойно, но тогда Миша, Ян, солдаты Первой армии и гриши — они все были ещё живы. Ныне возлежат на земле. Прежде, чем встать, Алина позволяет солнцу разлиться вокруг себя, заполняя комнату густым сиянием. Потоки силы несутся к её рукам. Радости и всех сладостных чувств нет. Кто их забирает? Скверна? Преступления врагов? Заклинательница не знает, надеется лишь, что со временем боль притупится. Одиночество её не покидает.       Сорочка налипает на тело, но госпожа прячет одежды под тёплым золотым халатом, после надевает кафтан. Адриан спит беспокойно или притворяется спящим, так что проходя в их с Дарклингом покои, королева-мать поднимает ребёнка с кресла и садится сама, пряча дитя у груди. Видеть Еретика кем-то схожим на человека тяжело. Он выглядит раненным и хворым, это неестественная природа у него не отнимает. Его кожа совсем не имеет живого цвета, а губы сухи, хотя их продолжают смачивать водой. Кто-то из целителей говорит, что раны не свалят того, кто способен оправиться от смерти, и Алина всем недостойным сердцем хочет им верить. Дарклинг не оставит её один на один с этой войной. Он не посмеет. На долгие минуты девушка отпускает дворцовую суету и государственные заботы. Дыхание господина почти не слышно в покоях, но она его находит, не позволяет себе упустить. Глаза сол-госпожа так и не смыкает, сопровождая взглядом каждого, кто приходит в эти стены.

•

      Алина не заботится о том, прогонит ли её Багра, огреет ли палкой или будет клясть последними суровыми словами. Вероятно, она это заслуживает. Неумёху-ученицу предупреждают не раз, какова цена за её слабое бестолковое сердце. Она не пытается сбежать, не ищет пути обойти востребованную плату за собственные чаяния. Заклинательница лишь желает спросить о том, как не упасть глубже. Желает поберечь тех, кто ходит подле её рук и тянется, чтобы прикоснуться. Она не может допустить второй Каньон, что пересечёт Равку и выжжет всё живое, но знает, что контроля над скверной нет. Но возможно, Багре известно о чёрном мастерстве больше, и в этот час она возжелает поделиться мудростью. Мгновения раздумий перебивает скрипучий снег, что бьётся о мыски сапог. Метель в утренний час не стихает, и святая поправляет капюшон на голове. Улицы и дворцовые пределы в этот час пустуют. Небо над Ос-Альтой и вся Равка оплакивает утерянные, вложенные в землю жизни, пока одна потерянная святая ступает вокруг озера, направляясь к узкой дорожке, что заведёт её в лес. Из печи хижины валит дым. Алина не сомневается, каждого входящего окутывает плотный жар. Но как только она восходит на ступеньки, из-за двери чужого дома доносятся нити голосов, которые признать нетрудно. Девушка велит себе уйти. Так будет правильно. Но голоса Николая и Жени зовут её ближе. Что же им требуется от Багры? — Верещите подобно цыплятам, уши вянут, — безразличный голос почти неприметен за тем, как завывает ветер вокруг. — Видели бы вы, как теперь выглядят эти фьерданцы, — ложась на дерево входной двери, кончики пальцев подрагивают. Девушка тяжело сглатывает, прислушиваясь к словам Сафины. Видно, не одна солнечная святая этой ночью пренебрегает сном.       Откуда портнихе вовсе известно о том, что случилось в подземельях? Женя не посещает клетки и не заботится от пленных, пусть и Старкова никогда не скрывала, зачем направлялась к захватчикам. Кого подруга теперь увидит, когда взглянет на заклинательницу солнца вновь? Вероятно, рассудит, что Алина взаправду способная ученица и иной зваться не может. Второй Еретик на равкианской земле. Но разве охотники заслуживают её сожаление? Разве они пришли в чужой дом с лучшей участью для равкианцев? Глубокая печаль связывается в горле, и девушке чудится, что она не способна сглотнуть. Может, она взаправду достойна быть виноватой за то, что обошлась с врагами так, как с ними расплатился бы сам Дарклинг. И страх друзей тоже оправдан. Но сердце эту правду отвергает, болит не меньше. Преступления фьерданцев не достойны милосердия. Дрюскели застрелили мальчика на глазах у множества гришей, они разбили голову её сыну, спустили на дитя волков, погубили в муках щедрую долю людей и пытали сполна. Алина мажет взглядом по предплечьям, что прячутся за плотной тканью чёрного кафтана, — захватчики изувечили её, так что ныне смотреть на себя саму тошно. Миша мёртв. Несколько портных замучены до смерти. Так почему же «лекарство» ищут для одной мученицы? Она это не понимает. Заклинательница содеянное не прячет, не желает более таить секреты, так почему же со спросом идут к Багре, а не к ней самой? Видно, её — падшую святую, боятся. Что-то в голосе друзей заставляет поверить, что она этот страх наслала на себя своими руками. Скоро окликнут «чудовищем». Глас старухи встряхивает тело. — Скули больше, девочка, и я скоро поверю, что вы жалеете собственных врагов, — от чужой суровой указки хочется рассмеяться. — Равка воистину обречена, раз вы плачетесь о том, что в царских темницах замучены те, кто несколько дней назад улицы кровью ваших детей поливал. — Никто здесь не жалеет фьерданских пленников, мы желаем знать, можем ли как-то помочь избавиться от этой, — Женя мгновения молчит, обрекая гадать, каким словом обзовут ныне, — дряни. — Мы имеем право быть обеспокоены, — с суровостью речи поддерживает портниху Зоя. — Вы были в том монастыре и видели, что Дарклинг способен творить с людьми. Мы желаем знать, возможно ли от этого спасти. — Вы думаете, она пытает этих мужчин, потому что злой Дарклинг её соблазнил? — трость Багры ударяет по полам, собственные руки дёргаются от двери. — Нашептал бедной девочке на ухо, какую расправу они заслуживают? Или она поступила так, потому что по её телу разлит яд, от которого на всей земле не найдётся спасения? — Алина вынужденно гадает, как хотя бы шквальная терпит слова старухи. Она звучит так, будто считает пришедших к ней детей глупее поварёшки. — Фьерданцы погубили её воспитанника, причинили боль ребёнку и забрали мужчину. А на земле нет ярости страшнее, чем та, что принадлежит матери и несчастной женщине. Я поглядела бы на вас всех, если бы волки загрызли, вот скажем, девочку-грубиянку, что мне огонь в печи задувает. Если бы вы были столь умны, как себя мните, уже давно бы поняли, что ваша подруга бегает со скверной в руках не от хорошей жизни. И если бы вы взаправду были способны обскакать Дарклинга, вы бы вывернулись наизнанку, но нашли бы для заклинательницы солнца ещё десяток рук в качестве опоры. Но вы понадеялись, что можете рассчитывать на патриотизм и верность глупым вещам. Дарклинг может предложить ей множество понятий, и если такова будет цена за её протянутую руку, он для неё небосвод перевернёт. Даже дитя завлекают конфеткой. А какую конфету вы можете предложить маленькой святой? — А наша солнечная госпожа не обернётся посреди бела дня Жар-птицей, если мы к ней руки протянем? — вольная манера Николая жжёт пальцы пуще скверны. Нахал. — А ты, щенок, боишься хвост обжечь? Бойся больше, она от вас ещё сверкая пятками побежит врагу на радость, — Алина отступает от двери, нога почти проскальзывает по крыльцу. Что же она делает? И что замышляют они? Поддержка в словах Багры не греет, но ободряет. Войну не выигрывают тёплыми речами, её проходят союзами. И сейчас заклинательница не знает, кто её союзник.

•

      Возможно, следует признать, разжалованной госпоже-советнице не достаёт в умении вести государственные собрания, обычно этим занимается Николай. Но теперь всё иначе, и молчание за столом начинает её раздражать. Рыбы в пруду Керамзина помнятся ей более разговорчивыми. Ланцов, как помнится, позабавил всех своим явлением к созванному правительству. Пришёл последний со словами о том, что не привык торопиться в собственном дворце. И хочется указать, что спит в царских покоях он от одной доброй воли своей святой, но нет желания портить всем настроение под начало дня. Круглый стол для совещаний приметно поделён на две части, и каждая метает в другую ножи. — Когда Давид сможет вернуться? — спрашивает Женя с несокрушимой твёрдостью в голосе. Её кафтан плотно застёгнут, а ноги в непривычной мере скрыты дорожными брюками. В незнании, как для них обернётся положение в столице, они готовы отбыть в любой угодный час. А Алина устаёт их переубеждать, что необходимости нет. Как угодно. — После отбытия Дарклинга из нашего убежища, мы предполагаем, что господин Костюк поделился своей разработкой, потому что недавно мы получили ещё десяток противоядий, — молвит Михаил взвешенно, как следует делать дворянам. Валерия не сидит с ним плечом к плечу. Должно быть, работает с ранами своего господина. — Учитывая данное, я смею предположить, что присутствие Давида там более не требуется. Но… — Но ты должна понимать, — подхватывает речь Иван. Зоя не терпит его более прочих. Возможно, причина в верности. Или в их положениях. — Что сейчас каждый фьерданский охотник, всякий шуханский шпион и керчийский посланник будет желать выкрасть твоего мужа. Мы можем отправить его обратно в Ос-Альту, но пойдёте ли вы на такой риск? В нашем убежище он в безопасности. — Я в этом сомневаюсь… — Сколько угодно, — отмахивается Иван от слов Нади, что рассматривает его воистину разочарованно. Зоя с грохотом отодвигает свой стул, кто-то вздрагивает. — Да как ты смеешь?!       Прикрывая глаза, Алина потирает виски, от этого собрания у неё болит голова. Следует верить словам Ланцова о том, что государственные перевороты легки не бывают. К ним надо подходить с мерой и терпением. Девушка просит прощения у святых, но вскоре благодарит их за нрав Ивана. Он горд, но не имеет расположения к праздной травле. Адрик неожиданнее прочего поднимает выше деревянную руку. Одиннадцать лет минует, а он всё ещё рвётся в бой. — Как скоро мы сможем увидеть это чудесное… «Убежище». — Никогда, — отвечают наперебой друг другу Иван и Авраам. — Я думала об этом, — пресекает Старкова недовольство обеих сторон. — Моё предложение о том, чтобы использовать Бегунки для работы на Золотом болоте, остаётся неизменным. Кроме того, я полагаю, если этот замысел оправдает себя, мы могли бы расширить Бегунки и проложить дороги в иные уголки Равки, — Авраам с её словами одобряюще кивает. Купеческий сыночек, как же. Золота рассыплется немало. Николаю эта идея, как доводится видеть, тоже приходится по душе. — Что же до второго, — сол-госпожа чуть разворачивается к людям, которых желает звать своими союзниками. Но они все смотрят на неё со страхом или недоверием. Возможно, даже полагают, что их святая нуждается в спасении. — Малый город — славное убежище. Я жила в нём всё то время, что отсутствовала в Ос-Альте. Образ жизни там отличается от нашего, но в данное мгновения я бы сочла его одним из самых безопасных и неприступных мест в Равке. В нём налажено образование и культурный досуг. Я рассматриваю нашу обязанность перевезти детей-гришей туда. Там мы могли бы знать, что они ведут достойную жизнь и находятся в покое. Думаю, для господ не будет трудностью перевезти небольшую группу людей. Но в тот же час я считаю, — Алина садится ровнее, складывая руки на столе. Выгода в этом перемирии должна быть для всех. Она заглядывает в штормовые глаза Зои и не отводит взгляд. — Что пока ваше посещение Малого города не является необходимостью. Сейчас, когда мы терпим волнения, это будет неоправданным риском для дома гришей и всех детей, что там проживают. — Я никогда, — отделяет слова Назяленская, — не отправлю совсем юное достояние Второй армии в место, которое я не видела своими глазами. Достаточно Давида. — Зоя, я предлагаю этот путь не от неверия, что в имении Румянцевых для детей недостаточно безопасно. А потому что у каждого из них должно быть своё место, хорошее образование. И они достойны жизни не в чужом доме, а среди подобных им. Кроме того, для понимания между обеими сторонами, я желаю попросить нечто взамен для поддержания сотрудничества, — Николай двигается ближе к столу, точно впервые заинтересован разговором, отчего Старкова как никогда сильно желает его ударить. — Испытывает ли Малый город нехватку в тканях или руках для производства кафтанов? — с уст Михаила и Ивана сыплются сухие «нет». — Значит, вы ими поделитесь. Мы составим запрос на производство одежд не только для гришей, но и для Первой армии. Возражения не звучат. Даже Зоя радеет к предложению. Особенно после того, как союз с Шуханом ослаб, Равка терпит серьёзную нехватку материалов и тканей. — А что юный господин Ришар делает среди равкианских предателей? — спрашивает проливного Николай. Играется. Видно, последняя встреча оставляет горькое послевкусие. — Когда мы говорили друг с другом, я уже находился под другим командованием, — Алина прячет за ладонью усмешку, Авраам вновь молвит по-керчийски. Намеренно. Его происхождение извечно делает юношу предметом разговоров. — Но должен признать, с моей королевой намного веселее, чем с моим генералом. Иван выглядит настолько оскорблённым, что сол-госпожа с трудом сдерживает размашистую улыбку. Хоть кто-то её ценит.

•

— Зоя? — Старкова следует за шквальной по коридорам уже не первое мгновение. И чувствует, что та водит за собой специально, забавляется будто. Её шаг становится тише, пока они поднимаются по деревянным лестницам Малого дворца. — Какое обращение ты теперь к себе требуешь? — головой немилая собеседница не вертит, спрашивает через плечо. — «Ваше величество»? «Моя королева»? — Я не требую, тебе решать. Думаю, простого «Алина» будет достаточно. «Старкова» тоже сойдёт, пусть народ вокруг косо смотрит. — Так не бывает, — Назяленская останавливается пред плотно закрытыми вратами, от которых тянется сквозняк. — Если ты имеешь смелость, власть и силу сидеть на этой проклятой табуретке в Большом дворце, ты должна требовать.       С балкона Малого дворца нетрудно рассмотреть, как, оставив свои кафтаны, гриши в небольших группах бегут в сторону леса, чтобы после приступить к упражнениям. Другие, собравшись у озера, разбирают заснеженную груду камней, которыми обратились павильоны заклинателей. Кто-то сейчас отмывает анатомические кабинеты от крови и грязи. И ещё раньше — в раннее утро, Алина помнит, как многие из них спорили, не могли решить, кому достанется та или иная комната в общежитиях. Для этого Зоя сюда приходит? Чтобы посмотреть? — Ты скучала по этому. Они все скучали. — Я не скучала по чужим солдатам, — перечит шквальная. Но сол-властительница ей не верит. Ей немило общество тех, кто поддерживает Дарклинга, но Назяленская рада гришам, иначе она бы не пришла сюда. О том не скажут, но Старкова и не нуждается в словах. Она не указывает на солдат внизу, поворачивается к госпоже, что заклинает бури. — Зоя… Мы? Они? Посмотри вокруг, чем мы отличаемся друг от друга? Мы это они. Эти гриши живут теми же мечтами и разделяют с нами одни беды. — Я знаю, — тише молвит Зоя, но не теряет в уверенной поставе. Нотки её голоса напоминают Алине о первых неделях, проведённых в Малом дворце много лет назад. — Я всегда это знала. Обнаружила раньше, чем хотя бы рождённая в Тенистом каньоне заклинательница солнца явилась в Малом дворце впервые. Но не будь тебя здесь, моих солдат растерзали бы монстры. — Но я здесь. И теперь всё будет по-другому, — никаких расправ больше не будет. И заклинательница солнца не позволит проливать кровь. — Это прекрасная мечта каждого, кто похож на нас, что однажды и гриши смогут быть больше, чем воинами. Что у нас будут достойные правители, и мы сможем выбирать, кем нам быть. Я знаю, что эта война загубит нас без вашего святого, — не со злобой издевается Зоя, в иной день Старкова могла бы рассмеяться от этой манеры. Та извечно кажется ей и Николаю воистину забавной, — присутствия. Я хочу верить, ты не понимаешь, что это всё, — шквальная кивает себе за спину, — значит для меня, что это значит хотя бы для Жени… Мы должны будем кланяться твоему господину в ноги до конца своей жизни и до конца многих других. Но сейчас я знаю, что ты понимаешь, — взгляд синих глаз норовит задавить. — Святая спасительница Равки всех всегда слышит и понимает. Ты лишь считаешь это недостаточной ценой для того, чтобы не подпустить Дарклинга к трону. И веришь, что нужда страны в нём больше, чем все его преступления. Достойная его половина. Будь то иначе, ты бы закончила всё с клинком в руке, пока он слаб. Но ты не можешь.       Алина не пытается то оспорить, потому что сколь бы речь на чужих устах ни была тяжела, в ней мало от лжи. Говорит вдруг, «достойная половина». Так мученицу окликают впервые.

•

      К поздней ночи народ соберётся за городом для погребальных костров. Но Алина выезжает туда в день, надеясь, что они смогут увезти тело Миши без лишних глаз. Тамара убеждает, что это совершенно небезопасно — в городе о воскресшей Санкте молвит каждый второй. Прячась за дорожными одеждами и глубоким капюшоном, она надеется, этого будет достаточно. И близнецы всегда следуют за ними с Малом. Люди осторожно ходят под стенами Ос-Альты, боятся потревожить тех, кто стережёт ныне их покой. Многих забирают на телегах и санях, но девушка знает, тел погибших всё ещё нестерпимо много. Заклинательница просит дать ей время, когда Мал и Мая отводят к необходимому ряду. Она опускается на колени и клянёт всё сущее, потому что это неправильно. Миша должен быть жив. Но вместо того Алина отряхивает его волосы от инея и оглаживает ледяную твёрдую кожу щёк со знанием, что ладони его больше не согревают. Она сидит так — подле него, и склоняя голову к груди юноши, шепчет, повторяет снова и снова слова извинений. Старкова саму себя ненавидит, что не может плакать. Миша с самого детства мечтал об уделе воина, и они приходят, чтобы проводить его как такового.       Темнеет быстро, но Алина сидит рядом с могилой до последнего и не желает уходить. Её не смеют отзывать, но Мал неожиданно говорит над плечом, что ей необходимо вернуться. У главных врат Ос-Альты встречают опричники, что следуют за ней небольшим строем. Сол-госпожа не может сосчитать число горожан и понимает, почему близнецы не отходят от неё ни на шаг. Она скинет капюшон и начнётся беспорядок. Люди постепенно собирают факела и высушенную древесину. Один из воинов Дарклинга склоняется над её плечом, указывая за спину, где ржут лошади. — Сол-королева, прибыл господин Адриан со своим спутником, — тихо благодаря и отступая в сторону, заклинательница старается рассмотреть во мраке дитя в компании Коли. Алина почти роняет что-то из рук, когда оба мальчика кланяются ей. Указывает дробное «не нужно». — Так правильно, отец меня научил, — объясняет ей Адриан, пока матерь спешит поправить его одежды, закрывая шею. Но она рассудит иное, и порядок этот принимать не желает. — Я кланяюсь только тебе и ему. И я должен здесь быть, рядом с тобой и с ними.       Старкова убеждена, ребёнку не место близ погребальных костров, но попрекать не станет. Это хорошо, что он уважает утерянные в борьбе жизни. Они с Колей постоянно болтают о заурядных вещах, отчего правительнице-самозванке становится спокойнее. Вероятно, это отводит от неё внимание. Алина быстро находит Ивана, что передаёт одному из гришей факел, и остаётся рядом с ним. Костры постепенно разжигают, под стенами Ос-Альты собирается строй людей. Девушка слышит их плач, и её сердце плачет вместе с ними. Слова сына её не оставляют. Они должны быть здесь — рядом с этими людьми. Не сказки или легенды о спасителях и святых, а живые воли, что пришли почтить тех, кто пролил кровь и потерял жизни на этой земле. Руки не дрожат, когда сол-госпожа снимает капюшон. — Сдурела, Старкова? — шипит сквозь сжатые зубы Зоя из-за спины.       Адриан следует примеру матери. Но его сразу не признают. Шёпот о великой мученице ползёт по людям. Народ их не тронет, не в этот день. Равкианцы слишком суеверны, чтобы кто-то посмел напасть на святую в день погребения, пока пепел их родных разносится по ветру. Но Алина всё равно слышит, как руки близнецов ложатся на орудия. Опричник сообщает, что напрямую к лошадям теперь не пройти, только через толпу или в обход. Адриан может сделать их невидимыми, если они не смогут контролировать людей, но девушка верит, что они пройдут. Многие молятся, и королева-мать с Тёмным принцем стоят вместе со всеми, провожая жизни, которые огонь дарит ветру, а ветер предаёт земле. Сол-госпожа придерживает мальчика за плечо, пока он сомневается и упирается ногами, но она направляет его вперёд, когда приходит их черёд уходить. Люди не перестают смотреть, огонь всё ещё отражается в их глазах. Алина не позволяет себе замедлить шаг, и толпа начинает расходиться, пропуская вперёд. Близнецы ругаются за спиной. Кто-то норовит припасть к земле, другие зовут множеством имён, которыми Равка её наградила. Святая слышит, как кличут Адриана, отчего хочется остановиться и велеть повторить, но не поспешит уступать этому зову. Надеется, что не слушает и мальчик, теперь задирающий голову. Вспоминается указка Николая о том, что правитель должен ходить пред своими людьми и не выказывать слабости. Сол-королева не станет — укажет, что они сильны и тверды в своей власти, и они не боятся. Дарклингу это понравится. Она расскажет ему однажды. Вновь возвращаясь во дворец, Алина обнаруживает, что всё сильнее надеется обнаружить своего царя на ногах.

•

— Мне нечего здесь делать, Женя! — следует верить, если стены Большого дворца способны дрожать, то они сотрясаются в словах Назяленской. Женя приводит её в покои Софии Морозовой в поздний час, когда волосы шквальной уже собраны сзади широкой лентой, а полупрозрачную сорочку скрывает перевязанная на поясе серебристая накидка. Сол-госпожа не может похвастать иным после купаний, хоть и её волосы мокры, холодят кожу шеи. — О, прекрати упираться! — Я никогда бы тебя о подобном не просила! — Зоя, прошу, останься, — Алина поднимается из-за письменного стола, когда Сафина заводит шквальную вглубь палат. Точно разъярённая дракониха из сказок и истории о святом Юрисе. — Николай передал мне бутылку твоего любимого бренди. Бренди и три графина с крепким земенским вином. — Вероятно, надеется, что хотя бы лучшие напитки из царских погребов не достанутся Дарклингу, — взгляд Зои норовит изъесть Женю за подлинное предательство, но она быстро сдаётся, обращаясь к виновнице беспорядка. — Это подкуп? — Это шаг навстречу. Я думаю, мы давно не проводили время «так», — сол-владычица обводит рукой свои скромные палаты. — Лишь втроём. Может, Дарклинг забрал у вас выбор, но я даю. Я верю, я задолжала вам несколько правд. И вы сможете сами решить, что с ними делать. — Зоя, пожалуйста… — Какое из твоих слов может иметь теперь хоть какое-то значение? — Женя с неодобрением зовёт шквальную, но Алина верит, в этом нет нужды. Она может это выслушать, пусть хоть молнии пляшут за окном. — Знаешь, что мне сказали Надя и Адрик? Они в глаза тебе смотреть не могут! Мне нет дела, как Мал или близнецы с этим мирятся. Ты была на том скифе, когда Дарклинг обрушил тьму Каньона на Новокрибирск, — на мгновение речь подсекает воспоминание о юной девушке, потерявшей единственного важного человека. — Мы с тобой сидели в Малом дворце, пока его полы были залиты кровью гришей, которых растерзали его твари. Ты была в том монастыре, когда Дарклинг обратил Николая в чудовище, Сергея разорвали ничегои, а Адрик лишился руки! Я скорее найду способ перешагнуть пропасть, чем снова буду ходить под его властью. И я бы лучше вспорола себе брюхо, чем родила ему ребёнка. Женя почти подрывается с постели. Встаёт и снова садится, разделяя взгляд с Алиной. Слова взаправду способны порезать. Сила под властью речи растекается в ладонях, не позволяя жестокости вспороть грудь, отвлекая. Сол-госпожа убирает руки за спину и даёт себе мгновение на раздумье. — Вновь иметь возможность заклинать — невероятное чувство, не правда ли? — без злого умысла спрашивает Старкова. Знает об этой ране, но до того не позволяет себе на неё давить. Лицо Зои затапливает непонимание. — Когда перед битвой я возвращалась с вашими одеждами, я больше прочего желала снять эти цепи с тебя, потому что понимала, какого в них было сидеть, не иметь силу поднять ветер вокруг себя… Там было довольно холодно, ведь так? — шквальная ей не отвечает, но встаёт иначе, словно может испытывать нужду защищаться. — И еды в последние дни нам совсем не давали. Но вот, с тебя падают оковы, ломается ошейник, — Зоя присматривается. Понимает вдруг, это не о ней. — А сила так и не приходит. Нет ни ветерка вокруг, и внутри тебя самой его тоже нет, только пустота. И как бы сильно ты ни кричала, как бы долго ни молилась, сколько бы ни давала времени, сила никогда к тебе не вернётся. А эта дыра в груди не затягивается, так что ты не только гришой или женщиной, ты себя даже человеком не чувствуешь, лишь половиной чего-то живого. И этот холод никуда не уходит, преследуя тебя даже в самый тёплый день, а солнце, которое когда-то льнуло к твоим рукам, тебя не греет. Ты знаешь с малых лет, что гриши не болеют, но в груди хрипит с первым морозным воздухом. Кости ломаются от того, что ты спотыкаешься на дороге, а всё тело болит, так что ты перестаёшь искать причины. И сколько бы еды ни оказывалось в плошке, ты продолжаешь слабеть, худеть и бледнеть. А в то утро, когда ты собираешь хоть немного силы, чтобы заплести себе косу, ты рыдаешь над гребнем от того, что волосы осыпаются с головы, — Зоя не отходит, не пытается сбежать, её челюсти крепко сжимаются, и она отводит глаза. Алина знает, что та боится, находит ужас в этой участи. — И эту болезнь не скрыть мастерством портных или красивыми нарядами. Ты вдруг напоминаешь себе, разве твоя боль важна, раз такова цена за то, что другие живут и растят детей в покое? Но на следующий день ты выглядываешь в окно или оглядываешься в городе и понимаешь, что стоишь в луже крови, потому что люди продолжают страдать. Враги не перестают терзать наши границы, гриши исчезают, сирот становится всё больше, солдаты не возвращаются с войны, — Старкова не сомневается, что шквальной знакома эта беспомощность. Они с Женей знают её не понаслышке. — И ты стоишь посреди детского дома со знанием, что более у тебя нет ничего, чтобы предотвратить их смерти или хотя бы защитить. Ни имени, — дробно выговаривает Алина, — ни власти, ни силы. А потом он возвращается — твой злейший враг, ценой за которого стало всё, что у тебя было. Ты знаешь, что тебя обманули. И обокрали. Все твердят «Дарклинг», «Дарклинг», «Дарклинг»… Но это никогда не было о Дарклинге! — Назяленская ведёт плечом от резкости голоса. Кричать, как оказывается, их святая умеет не только на чудовищ. — Только обо мне. И даже когда я нашла единственного человека, который видел и понимал, я никогда не переставала думать о списке погибших, что был выбит на стенах церкви в Новокрибирске. Я всегда помнила о Мале, Жене, твоей тёте, Марии, Николае, Сергее, Фёдоре, Мишиной матери, Хэршоу, Боткине, Ане Куе.., — Алина запинается в словах, гоня от себя картины утерянного. — Ты ведь не помнишь, кто такая Ана Куя, верно? — Зоя вертит головой в знак короткого «нет». Вероятно, это никогда не было важно. Значение есть в том, что помнит сама заклинательница солнца. — Я никогда не переставала чувствовать себя виноватой за то, что поддалась своей боли, слабости, одиночеству… За то, что хотела вновь почувствовать себя живой, желанной, способной… И я желала разорвать эту связь множество раз. Я пыталась его убить — думала погубить саму себя, если такова будет цена за спасение от него, — святая с горечью на языке осознаёт, что солнечная сила даже никогда не принадлежала ей самой. Она есть достояние людей, которые нуждаются в ней или желают завладеть. — И я сердечно прошу у вас, — взгляд склоняется к Жене, что прячет раскрасневшееся лицо. — Прощения за то, что предала вашу боль и страдания множества других. Я никогда не стану эти муки принижать или пытаться осквернить. Но Зоя, — Алина выходит из-за стола, не ища для себя укрытий. — Я не стану терпеть иное отношение к своим. Так, может, теперь мы присядем и поговорим?

•

— Значит, ещё во время Гражданской войны Дарклинг пророчил тебя в королевы? — речь шквальной растягивается в покоях, но не вязнет. Она лежит на краю кровати подобно одной из дам с картин малоизвестных художников Кеттердама. Её заветная бутылка давно пустует. — В час, когда вы воевали? И пытался склонить тебя на свою сторону? — Вам известен его подход к убеждениям, — отмахивается сол-госпожа и почти расплёскивает вино по постели. Женя, на чьём плече лежит голова святой, заливисто смеётся. — Но слишком многого хотел. — Я всё ещё думаю, что его можно убить и сделать из костей дивное ожерелье, — хмыкает Назяленская с поддельным безразличием. — Я обойдусь золотом, Зоя. — И ты украла мальчика у Дарклинга? — Женя звучит почти восхищённо, словно выслушивает успехи дорогой подруги. — Я пыталась. Уже потом я узнала, что его солдаты следили за мной от самого Керамзина. Но хотя бы я заставила их месяцы бегать за мной по всей стране. И я боялась, что подвергну вас или Мишу с Малом опасности, если останусь, поэтому решила уйти, — Алина подмечает, как Женя садится, думается, намереваясь утвердить, что они бы её уберегли, но во взгляде на Зою порыв уходит. Не уберегли бы и не приняли — половинчато принимают и сейчас, хотя Старкова не требует большего. — Я надеялась, что смогу потеряться в Равке и исчезнуть вместе со своим ребёнком. И я до сих пор с ужасом вспоминаю день, когда он родился. — Не припомните слова старых придворных дам и королевы Татьяны? — сол-госпожа переглядывается со шквальной. Есть ли, о чём помнить, если Назяленская находилась на службе, а Алина знала придворную жизнь всего полгода. Сафина садится ровнее, складывая ноги так, как подобало бы знатной барышне. — Родильная постель отведена нам как единственное важное дело, которое подвластно любой достойной женщине. — Я бы сказала родильная постель больше напоминает битву, — сол-госпожа встряхивает головой, надеясь отогнать воспоминания, и делает глоток вина. Женя нависает у её уха, всё ещё подражая одной из придворных дам. Старкова почти давится вином. — А ваш супруг столь же хорош, как о том говорят слухи? Сол-властительница решает подыграть, хотя у самой краснеют щёки. — Господин умеет утешать и весьма способен. Всем чудищам вокруг должно оскалиться за обронённое «весьма». — Мне уже дурно, — Зоя выхватывает у Алины бокал. Вино стремительно иссякает в хрустале. Внимание Жени обращается к ней. Как видится, заклинательнице солнца тоже рассказано не всё. Но для бесед у них теперь есть каждая грядущая ночь.

•

      Алина не находит в себе голод или усталость, она заставляет себя трапезничать вместе со всеми, но определяет с трудом, чувствует ли себя лучше с сытым животом. По ночам с донесениями не беспокоят, но заклинательница не смыкает глаз. Верит, Дарклинг выбирает себе королеву на славу. Может ли кто-то из его союзников знать, кто им в равкианском правительстве будет подспорьем, а кто покинет город, чтобы собирать ополчения? Разжалованная царская советница может. И она знает, в какой мере смутные речи ходят среди чиновников и народа Ос-Альты. Кто-то говорит, что деспот мёртв, и Равкой правит ведьма, околдовавшая их царя. Другие молвят, на равкианском помосте теперь стоит два трона, с которых заклинатели теней и солнца отдают приказы своим монстрам. Некоторые твердят, земля противится жестокости её врагов и слабости королей, а посему страной правят святые. Но Алина знает, что реалии для их дома совсем не прозаичны. Какими бы сказками народ ни утешался, в Равку приходит беда. И сама заклинательница тоже — беда, что удерживает для своей половины трон. Но сколько бы она ни переставляла части этой мудрёной мозаики, иная картина не складывается. Как только во Фьерду отсылают письмо Алины Старковой, она знает, что правда для всего мира становится обозначенной. С её посланием оттягивали, потому что на подготовку сундука растрачивают не один день. Иван твердит, задержке виной кровожадность его королевы. Фьерданцы хорошо жалуют осмысленные подарки. Их иностранные гости всегда соревнуются в том, чей дар будет более значимым. Святая не сомневается, её поднесение север запомнит надолго. Пусть их король прочтёт её письмо и отбросит в сторону со словами о глупости равкианских девочонок-самозванок. Но Алина знает, что головы приближённого к короне командира дрюскелей и уважаемого генерала будут достаточно убедительны в том, что Равка не потерпит их бесчинства на своей земле. — Благодарю, — молвит девушка, в последнюю ночь придя к Рэнке с подаренным мечом, что тележил её пояс. Она знала, более нет того, что фьерданский генерал мог бы ей сказать, и он тоже это знал. — За урок.       Мужчина спрашивает её, отчего же не продолжить? Она могла бы тянуть эти пытки месяцами, пока ведьмы возвращают его тело в приглядный вид, и он сам висел бы в этих цепях с посмертным знанием, что предал свою страну. Но заклинательница быстро догадывается, что каждое его слово её истязает чем-то страшнее яда. И она способна признать то, почему фьерданец получил своё высокое звание. Рэнке умеет своих врагов ломать, а иногда на войне это намного важнее, чем брать противника силой. Он знал, что никогда более не покинет равкианскую темницу, но надеялся, что ему удастся получить своё — ранить обыгравшую его девчонку, и Алина не станет ему это позволять ценой своего сердца. Она велит себе смотреть, пока люди отшатываются от содержимого сундука, что скоро возлагают в карету. Проведённое в захваченной Ос-Альте время не оставляет ей терпимости к врагам.       В грядущий ночной час заклинательница восседает в покоях чудовища и думает, что тени хохочут. Они подёргиваются так живо и ярко, что она могла бы представить, как они стекают со стен и сбегаются к её ногам, подлинно играясь. Жест, говорят, под стать Дарклингу. Сол-госпожа привыкает смотреть на него спящего, но двигая кресло ближе, не позволяет себе тянуть руки. Боится почувствовать, что даже в болезни близость к нему призовёт её силу, поманит ко всем лучшим чувствам, что только способно испытывать её тело. От страха потревожить рану Алина даже не может коснуться его груди в желании быть убеждённой, что его сердце всё ещё бьётся. В последние ночи тело Дарклинга мучает лихорадка, отчего его королева убеждает себя, что жар её рук не станет милостью для дремлющего монстра. — Господин Ланцов желает Вас видеть, моя королева, — на пороге опочивален застывает опричник. Отчего же лису не спится в глубокую ночь? На устах собирается равнодушное «пустите». До того они не разговаривали, зачем начинать сейчас? Но у хитреца на всё найдётся свой умысел. Он оглядывает стены так, будто видит их впервые, и прикладывает палец к губам, подмечая, что Адриан спит. Молвит тихо. — Ты похожа на медведицу. Не он один подмечает. — Зачем ты пришел, Николай? — Как давно ты подходила к постели? — Алина не смотрит мужчине в глаза и не найдёт в себе ответ на его спрос. Если бы Ос-Альта не провела несколько недель под натиском врага, у всех было бы время на сон, но сейчас девушка не способна позволить себе разлёживаться. Скверна выворачивает всякое человеческое понятие. — Ты не помнишь или не желаешь отвечать? Потому что я насчитываю уже четвёртые сутки… — Я не желаю спать, — тихий тон отсекает слова. Старкова не находит в себе удивления для того, что Николай пытается отыскать причину в себе, хотя должен в этот час потешаться над слабостью врага. — Алина, я не брезгую дурной славой, но я не расправляюсь со своими соперниками во сне. Чрезвычайно неприглядный подход. Женя обеспокоена, — лис исправляется с сияющей в глазах доброжелательностью. Он не должен быть учтив, никто из них не должен, и святая этого не ждёт. — Мы все обеспокоены. — Вы не должны быть. — Когда я учил тебя тому, что лень и безделье — худшие черты правителей, я не рассчитывал, что ты четвёртые сутки кряду будешь проводить на ногах, — Ланцов дивно сводит брови, словно находит нечто для него привлекательное, точно ворона, что бросается на блестящую побрякушку. Всё-то ему хочется разузнать. — В чём секрет? — Почему ты не спросишь у Багры? — беззлобно интересуется сол-госпожа и впервые замечает, что способна славного государя обескуражить.       Значит, старуха им не сказала, что тогда заклинательница солнца оббивала её пороги. Старковой известно, почему Николай бежит к мрачным покоям в этот час. Желает её убедить, что бояться нечего, что он не пошлёт людей, чтобы прирезать Дарклинга посреди ночи. И Алина силится задавить в себе вопрос «почему». Знать не желает, страшится правды. Надеется, что забава заставит Ланцова уйти. Выговаривает горделиво, что не может подняться. Не лжёт, пока спящий Адриан не позволяет ей встать, и не знает, куда сбежать, когда Николай подходит ближе. — Не стоит, — просит сол-госпожа, слова выходят жалобными, нисколько не противовес чужой манере настаивать. Дарклингу должно встать прямо сейчас и оторвать наглецу руки. Девушка думает, что управится с участью сама, если Ланцов не даст ребёнку покоя, но Адриан не просыпается, когда мужчина поднимает его на руки, так что покрывало волочится по полу. — Он не такой лёгкий, как кажется. — Он лёгкий для меня, — хмыкает Алина, поднимаясь из кресла. — Я не сомневаюсь, — манера подлинно дразнящая, и Старкова совершенно за ней не поспевает.       Бодрствующие в поздний час гриши и опричники одаривают Николая затаившимися во взглядах угрозами. Наглец крадёт их принца, но Ланцова все скверные указки едва ли достают. Заклинательница не знает, где найти схожую уверенность. Лис не ошибается, это его дворец, и будь тот дважды захвачен врагами, мужчина чувствует себя в нём намного свободнее. Они минуют ту часть пределов, где могли бы свернуть к покоям бывшей госпожи-советницы, и Алина почти уступает ворчанию, потому что Николай смеет лыбиться на оказанное ему недоверие. Куда ведёт вовсе? В далеке ведущего их коридора не тяжело рассмотреть роскошные двери в его опочивальни, но Ланцов заводит царствующую госпожу в другие спальни. Просторные и тёплые, прогретые огнём тлеющего камина. Они выглядят нетронутыми, словно никто не живёт в них уже десятилетия. Изберёт ли Дарклинг другие, когда проснётся? Утвердит ли, что они должны делить одни? Ланцов проводит в следующую комнату, где выставлена вторая кровать. Правители не делят чертоги со своими детьми, это не принято. Ещё раньше, чем Николай указывает на то, что с другой стороны от спален она обнаружит рабочий кабинет, Алина догадывается, что покои обустроены под неё. Королеве Татьяне или королеве Эри совершенно точно принадлежали иные. — Надеешься, что я раздобрею? — не оборачиваясь на двери, девушка укладывает Адриана на прохладную постель, надеясь, что он не испугается незнакомого места, когда откроет глаза. — Показываю хорошие манеры. Мне нравится быть средоточием людского внимания, но я не угроза для вас, хотя чиновники, что бегают ко мне и предлагают собрать силы, чтобы отвоевать дворец, с этим не согласятся, — Старкова резче необходимого сворачивает голову. Зачем он ей это говорит? — И они пожелают, чтобы ополчения вёл я. Первая армия может расколоться, потому что не каждый солдат пожелает защищать Равку, пока на её троне сидит чудовище. — Чудовища, — исправляет Алина и обнаруживает, что разучилась верить в добрые намерения. — Нас там двое.

pov Адриан

      Адриан не может перестать заслушиваться голосами гришей, что звучат вокруг. Они галдят в стенах Малого дворца, доносятся с берёзовой рощи и тёплых банных углов. Даже сейчас, лёжа подле озера, мальчик может слышать их где-то неподалёку. И ему кажется, что они звучат счастливее. Среди полудня — до обеда, как и во многие минувшие дни, он гуляет с Эрикой. С того дня, в который её привозят из ближайшей деревни за потерей своего заступника, она остаётся одной из немногих детей-гришей, что теперь живут при дворцах. Но Адриан слышал, что госпожа Сафина скоро собирается отправить их к остальным юным в имение Румянцевых. Он понимает чужое одиночество и страх тоже знает. Маленькая целительница нравится Коле и Мире, хотя она сама их побаивается и чаще прочего избегает встреч. Егор заботился о ней и учил с того часа, в который она впервые прибыла в Малый дворец, и теперь после гибели юноши Эрика никогда не перестаёт говорить о нём. Ей нравится место, которое Адриан облюбовал ещё в весеннее время. Лавки в подлеске при озере расчистили, а снег сглаживает порог пред озером. Ветви ив заледенели, обернувшись белыми серёжками, что теперь глубоко кренятся к твёрдой водной глади. Правда, неподалёку от берега виднеется широкая пробоина, отчего мальчик не первый час гадает, кому понадобилось колоть толстый лёд. Быть может, проливные забавляются.       Среди раздумий Эрика смеётся, когда её друг морщит нос в журящих словах о пренебрежении шапкой или хотя бы капюшоном одежд. Ей нравится перебирать его волосы, и пока голова Адриана лежит на её коленях, она хорохорится, обещает сплести тонкий венок, если заклинатель перестанет вертеться. Ему нравится это внимание, оно напоминает об Улле и близнецах, об их заботливых прикосновениях. Девочка рядом не перестаёт спрашивать о том, не холодно ли её краснощёкому спутнику разлёживаться на лавке, отчего, гордо задирая замёрзший нос, утверждает короткое «нисколько». Пусть теперь хоть весь мир голосит, что он сын заклинательницы солнца, он не может позволить людям узнать больше о собственной сути. Солнце его матери становится сокровеннее прочего. Но то, что ярко висит над головой, ныне золотит кудри Эрики и делает её глаза теплее, пока целительница жалуется на то, что её скоро воссоединят с остальными детьми и воспитателями, и она не увидит своего настоящего друга в ближайшие месяцы. Адриан верит, с тех пор как они встретились вновь, девочка стала много увереннее в словах или совсем разучилась бояться. Мальчику известно, что скорее прочего его мать велит перевезти юных гришей из княжеского имения в Малый город. Возможно, там Эрика сможет обрести друзей и найти утешение от потери Егора. — Ты слышал, как о тебе в городе шепчутся? — вопрошает она, пока тянется за шнурком, чтобы подвязать его волосы. Тонкие косы вокруг головы, должно быть, напоминают корону. Пока её руки подняты над головой, Адриан не может перестать рассматривать грубые неаккуратные шрамы, что тянутся по ладоням девочки дальше к запястьям. Раньше их не было, он хорошо это помнит. Когда ребёнок не отвечает, она заглядывает ему в глаза. — Святой-покровитель всех детей и тех, кто ищет справедливости. Они считают, что ты дар всех мучеников из Жития, их посланник на земле — великий спаситель и символ мира.       Поэтому мама до того просит его не выходить в город без сопровождения? Боится, что люди обнаружат, кто ходит среди них, и бросятся к рукам за благословениями? Может, если бы в окликах в людей было больше правды, ни один ребёнок не погиб бы во время осады. — Почему я наставляю тех, кто идёт за справедливостью? — Не знаю, — Эрика робко пожимает плечами. — Но народ говорит, что ты сопровождал людей Дарклинга, когда те прошли в Ос-Альту и выгнали захватчиков. Они принесли горожанам равную расправу над их обидчиками, — она трёт замёрзшие ладони друг о друга, слова обращаются облачками пара. Верно, Адриан был там, и сам не утвердит, был ли полезен. У равкианского народа извечно скверные представления о святости. — Наверное, у каждого своё понятие о справедливости. И ты хмуришься, — неожиданнее прочего указывает девочка, помахивая варежкой перед лицом своего немногословного собеседника, отчего тот на мгновение теряется. Мальчик ёжится и смеётся от щекочущего чувства, когда холодные пальцы Эрики ложатся под его воротник, так что он почти скатывается с лавочки от хохота. Она вдруг прячет взгляд, но руку не убирает. Спрашивает осторожно. — Сказывают, Дарклинг был серьёзно ранен. Его совсем не видят при дворе. — Он занят, — спешит пресечь слова Адриан. Не отрицает голосисто, не убеждает в ином, утверждает своё, что перечащих речей не терпит. Он не может позволить кому-то сомневаться в могуществе Дарклинга. Это станет угрозой и его собственной безопасности тоже.       Девочка над ним вдруг улыбается широко, на полных розовых щеках расцветают ямочки. Глаза напротив блестят столь же ярко, как блестит и взгляд его собственной матери, когда она смотрит на солнце. Но Эрика смотрит только на него, так что ребёнок мог бы подумать, что она вышла из сказки о героях, прекрасных принцессах и непобедимых злодеях. Дневная пора не греет, но Адриан чувствует, что ему по-настоящему тепло. Ему спокойно. И он думает, что будь то позволительно, он мог бы заснуть, свесив ноги с лавки. Целительница рядом повторяет его манеру морщить нос. — Ты скоро будешь носить настоящую корону и ожидать поклоны, — дразнит она и выглядит непонятливо, когда не отвечают схожей манерой. Мальчик думает, тепла нет — ему жарко. Он тянется к воротнику, но рука отчего-то кажется подлинно неподъёмной. Адриан сонно моргает и силится отыскать мысль, что заперт в собственном теле. Кошмары щедро изматывают по ночам, так что крепкий сон кажется привлекательным и желанным, но что-то велит ему не поддаваться слабости и смертоносному искушению. Должно, паника в глазах его выдаёт. — Прости, Адриан. Картина пред взором раскалывается надвое. «Мама», — зовёт дитя. — «Мамочка, она убьёт меня». Она услышит. Но она не успеет. Отец его предупреждает не раз — кто-то всегда испробует воспользоваться тем, что его нет рядом. — Тебе не будет больно, — шепчет Эрика, гладя его по голове. Рука на собственной шее ощущается непозволительно тяжёлой. Мальчик силится вдохнуть полной грудью или хотя бы закричать, но любое действие предстаёт непосильным. Он хочет утвердить, что маленькая целительница не столь сильна, чтобы погубить, но её сила продолжает расти, подпитываясь одной только хваткой пальцев, что сдавливает горло. Детский голос вдруг звучит совершенно печально. Прикосновения ласковы. — Я обещаю. Егор был моим единственным заступником, без него обо мне никто не позаботится. И мне известно, что дрюскели сделали с Лёвой, — Адриан силится вспомнить. Лёва. Мальчик-сердцебит, которого убили охотники при стенах Большого дворца. Речь над ним становится злее. — Все гриши вокруг это знают. Я не могу снова стать слабачкой. Я не могу быть бесполезной. Я всегда держусь старших целителей и знаю, насколько скверны были раны Дарклинга. И теперь, когда его нет, я могу забрать то, что хочу. Возможно, он никогда не встанет с постели или вовсе больше не откроет глаза, — слова ранят грудь пуще чужой силы. — Но ты никогда не увидишь жизни без отца. Это даже милосердно.       Воздух выбивает из груди. Сердце бьётся неровно. Или не бьётся вовсе. Но юный заклинатель ждёт. Он хрупкий и слабый, но вся несметная сила никогда не заключалась в том, сколь силён его удар. Мальчик не может замахнуться. И даже если бы разрез в этот час был ему по руке, он не желает убивать Эрику. Не за то, что она желает, и не с силой спастись. Проходя мимо, не все заметят, что она убивает его. Кто-то не поверит, что целительница пыталась его погубить. И Адриан не может позволить им не поверить. Он не может быть вторым чудовищем в глазах своей матери, а значит, он должен позволить ранить себя настолько, чтобы никто не смел сомневаться. — Тебе не его стоит бояться, а гнева моей матери. — Твоя мама — святая-спасительница, она не может быть жестока, — выговаривает Эрика, слова обращаются ядом. — И никто не узнает о нашем секрете. Я брошу тебя в озеро, все подумают, что ты провалился. А когда люди сохранят твоё тело, я смогу забрать кости. Я тренировалась на животных, я вырежу их аккуратно, чтобы не изувечить тебя.       Воспоминания рисуют образы шрамов на чужих руках, лёд щедро поранил её ладони за злые умыслы. От причины, по которой под детской постелью нашли ножи целителей, дурно и тошно. Мальчик указывает сам себе, Матей предупреждал его, тогда почему же он продолжал позволять Эрике тянуть к нему руки? Иногда и он забывает, что девочка не всегда знала о его природе усилителя. Она лишь бродила по следам нового ребёнка в Малом дворце, что мог бы стать её другом и уберечь от жестокости других. А он, как верит и сам, желал быть обманутым. Верил и верит сейчас, что это сделает его сильнее, потому что люди вокруг него никогда не перестанут искать то, в чём так сильно нуждается маленькая целительница. Силу, защиту, уверенность… Она напоминает ему об истине, которой всегда учил отец. У Адриана не может быть друзей, только союзники. Ему известно, почему девочка медлит, точно тянет мучения. Не от того, что у неё не найдётся силы раздавить его сердце, а потому что она не желает быть злой, но обращается к жестокости, как к последней надежде, что может её спасти среди этой страшной жизни. Может, будь Эрика решительнее, в этот день ей бы удалось назвать его не одним святым, она бы нарекла его мучеником. Святой мученик и покровитель.       Но ни один из этих титулов ему не принадлежит. Он Морозов, и он сын своей матери. Ему не нужен разрез, чтобы спастись и заставить людей ему поверить. Необходимо лишь одно, чтобы кто-то увидел. Значит, кто-то из них должен закричать. Потерянная девочка пред ним думает, что избирает дневную пору не зря, верит, что в этот час её пленный принц слабее. Но Адриан ясно видит солнце над головой и позволяет себе засиять. Протягивая руки к светилу, можно обжечься, а свет звёзд способен ослеплять. И мальчик вспыхивает настолько ярко, что Эрика вскрикивает, закрывая лицо руками. Он падает с её колен, но она вцепляется в его одежды вновь, рыча «ты мой», пока они кубарем скатываются с порога пред озером, ударяясь о лёд. Сердце проваливается, девочка придавливает его коленами ко льду, наощупь пытаясь вцепиться в его шею. И Адриан велит себе обернуться живым солнцем, хоть и не уверен, что лёд не растает под ними, а одежды не сгорят. Он берёт и берёт от этой чудесной силы, что походит на прекрасное живое золото, пока целительница не кричит вновь, слезая с него и поскальзываясь на льду раз за разом. — Прекрати! — вопит она, и мальчик думает, что ему не нравится слышать, как она срывает голос от боли. — Прекрати это! Но прекратила бы Эрика, если бы он её попросил?       Знакомые голоса зовут его по имени, сила стихает. Тело всё ещё слабое, но мальчик заставляет себя поднять голову. Мира скатывается по снегу и с одной рукой бросается на ногу Эрики, когда та пытается подползти к Адриану вновь, не переставая рыдать. Её лицо и руки неестественно покраснели, а до того тёмные глаза обращаются мутными, точно неживыми вовсе. — Не нападай! — хрипит мальчик, когда Мира тянется за кинжалом. Кто-то стремится поднять его за плечи, но заклинатель тянет вниз, хватаясь за руку Коли. Дышать становится легче. В подлеске мелькают кафтаны близящихся гришей. Адриан запрокидывает голову. Над перепуганным лицом сердцебита они посмеются в иной раз. — Усыпи меня. — Что? — Делай! — бросает мальчик спешно, хруст снега от множества ног тянется в опасной мере близко. Сила Коли стремительно забирает у него светлое сознание.       Эрика не убьёт его сегодня, но она навсегда оставляет на нём невидимый шрам, потому что защищался Адриан или нет, нанесла ли она серьёзную рану или лишь оцарапала крохотное сердце, гриши никогда не забудут страшную картину того, сколь жестоко он обошёлся с этой девочкой. Может, теперь люд перестанет вешать ему на шею титул святого.

•

      Кошмары не приходят, каждый ужас остаётся наяву. Ребёнок давно не знает столь крепкого сна. Вокруг трещат свечи, но он не стремится открывать глаза. Боль на сердце укалывает, но уходит столь же мгновенно. Тело окутывает нечто мягкое и тёплое, так что мальчику кажется, он плывёт, а не лежит. Ему чудится, кто-то спорит. Точно не ошибается, различая среди прочего голос матери. Света вокруг немного, так что Адриан полагает, час уже поздний. Сколь долго он уже спит? И с кем говорит его родительница? — Вы были там всё это время и ничего не сделали?! — от грозного тона хочется спрятаться под десяток покрывал, но ребёнок только крепче утыкается носом в полотно подушки. Он не гадает о том, где находится. В покоях Алины Старковой всегда пахнет старым пергаментом, чернилами и краской. Мальчик не спутает их с другими. По деревянным полам ползёт стук каблуков. — Мой внук справился сам, — Адриан прикусывает губу, чтобы улыбка не выдала его проказу. Дивная похвала. И редкая. Хоть и от общества Багры хочется сжаться. — Явно не потому что научен тобой, — указывает старуха. Верно. Вероятно, его мама предпочтёт больше, что кто-то поспеет его защитить, чем то, что ребёнок управится сам. Но Дарклинг учит полагаться на одного себя. — Не вини меня за то, что вкус скверны оказался не столь сладок, как ты ожидала, негодная святая. Прекрати шагать из стороны в сторону и уйми своё слабое сердце. Не попыталась бы эта девчонка, попыталась бы другая. Румянцевский отпрыск сказал, что она твоего сына едва ли поранила. — Она почти остановила его сердце! — Верещишь, как будто вокруг не нашлось бы солдата, который его маленькое сердце заставил бы биться вновь, — Адриан тоже верит, нашёлся бы. Князь Михаил, должно быть, в этот час страшно переживает. — Я прошла шесть лестниц сюда не для того, чтобы слушать этот скулёж. А мальчишка лежит и уши греет, пока его мать голос рвёт, — ребёнок жмурит глаза, не сразу понимая, что мера его уже не скроет. Ладонь матери убирает волосы со лба, стоит ей присесть на край постели, и он тихо смеётся. В последние дни ему с трудом удаётся понимать, что она чувствует, но Адриану не хочется, чтобы она переживала. — Умный мальчик, — хвалит Багра, стоя у изножья кровати. — И умелый не по годам. — Что теперь будет с Эрикой? — осторожно спрашивает он, садясь у подушек. Руки родительницы поддерживают его, когда тело слабеет. — Сейчас с ней целители. Многие гриши прибыли к произошедшему. Мира и маленький Николай были очень храбрыми — рассказали, что случилось. Им верят, хотя, конечно, о большем судят старшие, кто прибыл после. Те, кто пришёл с Иваном, желают, чтобы её выслали из дворца без права вернуться. Зоя со своими гришами выступает против и считает, что это недопустимо. — Говорила бы языкастая девица так, если бы это был чей-то чужой сын? — вздох Алины пересекает комнаты. Она устало закатывает глаза, выслушивая поучающую брань древности. — Решение остаётся за мной, — мальчик может видеть, как Багра морщится от чужого повелительного тона. Но девушка не оборачивается к ней, говорит тише, отчего Адриан подсаживается к ней, не зная, как выказать сожаление или уберечь от ужаса. — Я хотела её убить, когда увидела, что она сделала. — Смотреть противно, — приговаривает Багра. И верится, должна огреть палкой в час, в который сол-госпожа смеет огрызнуться через плечо. — Двери открыты. — Но они будут звать меня чудовищем за то, что я с ней сделал, — молвит мальчик под боком у своей матери, даже Эрика это понимала. — И ты… Люди любят тебя и верят, что ты примешь верное решение. — Я никогда не будут винить тебя или звать монстром за то, что ты защищал себя, Адриан. Ты понял меня? Никогда не смей так думать и не верь этим голосам, — напускная серьёзность сковывает выражение мальчика с изречённым обещанием, но лицо пред ним в мгновение смягчается. Родительница разглаживает его одежды и всё ещё придерживает за плечи, точно не может поверить, что он не ранен. — Мне так жаль… Я стараюсь искать в каждом дне хоть немного времени, чтобы проводить его с тобой, но я никогда не оказываюсь рядом в нужный момент. Прости. Мне не знакома игра ни на одном из инструментов, и я не могу тебя обучить. Не способна хотя бы показать тебе что-то новое в мастерстве заклинателей или рассказать древний секрет. И даю обещания, которые не могу сдержать. — Но мне не нужно, чтобы ты всё это умела! — почти восклицает Адриан и ойкает от того, что собственный голос сотрясает стены. Догадывается скоро, что она пытается сравнить себя с Дарклингом, но ребёнок никогда не ищет от них схожих вещей.

pov Алина

— Вы убьёте меня? — спрашивает девочка. Слова вцепляются в кожу и норовят изодрать.       Маленькая целительница сидит среди хворых и раненых, люди оборачиваются на них. Алина говорит себе, что должна сожалеть о жизни, которую этому ребёнку довелось провести, чтобы пойти на подобный шаг. Но гнев и злоба выжигают всё у себя на пути подобно неконтролируемому пламени Люмии. Девушка им не сдаётся. Не желает думать, как поступил бы Дарклинг, и что утвердила бы Багра. Старкова смотрит на чужое юное лицо и знает, что Адриан не перенял это от отца. Её сила так же страшна, как и глубокий мрак. Целителям удалось совладать с ожогами, но глаза… Зрение они спасти не могут. — Нет, — выдыхая, обещает Алина, не желая делить милосердие на глупое и вынужденное. — Разумеется, нет. — Но я совершила преступление. — Это так. — За преступление полагается наказание. — Я разговаривала с несколькими целителями, которые часом ранее прибыли в Малый дворец и скоро вновь отправятся на север для помощи раненым, — заклинательница не пытается подойти ближе, стоит у угла кровати. Эрика поворачивает голову на её голос, но остаётся недвижимой. — Они готовы взять тебя с собой, как свою воспитанницу и после ученицу. — Вы отправляете меня на войну? — Нет. Вы остановитесь в одном из приграничных городов, куда обычно перенаправляют тех, кто пострадал в войне. Для твоей же безопасности твои сопровождающие не предупреждены о сотворённом, — Алина осведомлена, что после неё с девочкой будет говорить и Женя, но совершенно не хочет знать, с какими словами портниха к ней придёт. Если им повезёт, Дарклинг будет достаточно обременён государственными делами, чтобы не разыскивать Эрику на северной границе. Никто не может быть уверен. Сол-госпожа не ищет от неё покаяния или выслуживания, но может обезопасить. Добрая святая воля. Спросить о ссылке целительница не успевает. — Ты вольна учиться, путешествовать, найти себе место в одном из домов, что принадлежат травникам и лекарям, или служить во Второй армии. Но ты никогда не сможешь вернуться в Ос-Альту.

•

      Алина извещена о том, что народ собирается на площадях нижнего города. Они не поднимают восстания и не штурмуют внутренний остров, но люди толпятся, перекрикивают друг друга, спорят. Сперва девушка думает, что это большая подлость оставлять её одну с недовольством равкианцев. Они не клянут её, они злятся на Николая за всю ту боль, которую стерпели. И яд фьерданцев их речи не оставляет, захватчики славно постарались о том, что враги перебьют себя сами, если стрелами и пулями осадить их нравы не удастся. Старкова не верит, что народ может столь быстро забыть о правлении Дарклинга и всех его преступлениях, но их гнев на фьерданскую осаду пресекает всякую обиду, пока гриши узурпатора помогают им восстанавливать дома. Это не остановить. Забери Ланцов власть, это не успокоит беспорядки, а только их распалит. Алина боится услышать в речах людей имя Вадика Демидова, но слышит, как его имя порочат на улицах. Равкианцы спрашивают, стал бы истинный наследник престола искать союза с врагом и прятаться в чужеземной крепости? Станет ли он сидеть под защитой тех, кто сотворил с Ос-Альтой все худшие зверства? Дарклинг ранен, но для него всё выстраивается редкостно удобно. Имя святой произносят в толпе множество раз, окликая и легендой, и сказкой, и воскресшим образом, и духом, что плетётся за несчастьями. Облачённые в перчатки руки подрагивают на ткани капюшона, она приходит к сборищу не впервые, прячась среди простых людей и оставляя кафтан во дворце. Народ не нуждается в девочке из Жития святых или очередной союзнице Дарклинга, они хотят правителя, что сможет окончить войну и дать им покой. Осматриваясь вокруг себя, Старкова без труда обнаруживает среди люда Тамару, Толю, некоторых гришей и даже Авраама, которому нравится присутствовать на каждом городском собрании. Близнецы не поспевают за спасительницей, когда она заходит в поток людей, направляясь к месту, куда стекается толпа. Идут к набережной, как оказывается, самое удобное и светлое место, чтобы тыкать пальцами на дворец и гневаться. Болтают нечто славное о пришествии святых и их воле. Кто-то вспрыгивает на лавку, собирая вокруг себя людей и голося о том, что они должны требовать выдать им Ланцова. Дарклинга на троне, значит, боятся. С вилами и камнями против его тварей не пойдут. — А выдадут его вам, будете казнить? — вопрошает Алина, не поднимая головы. — Если теневая армия проклятого Еретика его не разорвала, то мы сами рассудим, казнить или поддержать! — кричит какой-то мужик. По земле несутся согласные оклики. — А что же до Дарклинга? — голосит заклинательница вновь, порождая недовольства. Любит же ставить чужие россказни под сомнение. — Его тоже станете судить? — За нас то решит воля святой! — Она вернулась, чтобы спасти нас!       Алина желает нервно рассмеяться, правда не утешит людские чаяния. Увидят ли они в ней образ, который рисуют на алтарях, или обзовут самозванкой? Она приходит к ним в белом. Она теперь всегда носит белое. Цвет, который не терпит грязь и кровь, всё скверное оголяя. Кто-то тянет её за ткань плаща, оттаскивает за руку. Девушка сдавленно выдыхает, обнаруживая рядом Толю, но всё равно шипит и изворачивается между людьми, велит отпустить. Она желает говорить с людьми. От близнецов не удаётся скрыть намерение, но они не могут ей воспрепятствовать. С другого плеча появляется высокая фигура Ивана. — Следуй за ним, — направляет её сердцебит в сторону от собравшихся. — Дай бастарду высказаться, — он мгновенно исчезает, сворачивая к другой стороне улицы. Но Алина не перестаёт оборачиваться. Верит истинно, что Николай не мог договориться с ними, и вцепляется в чужое плечо, помогая протиснуть себя между людей. Её возводят на крыльцо ближайшего дома. — Они верят, что ты воскресла, чтобы не позволить несчастьям и борьбе за трон растерзать Равку, — объясняет Толя. Авраам, выбираясь из толпы, тоже поднимается на крыльцо. Скверная компания для того, чтобы пытаться скрыться. — Верят, что ты сильнее Николая и Дарклинга. «Пока это правильно», — остаётся неизречённым. Мощёные улицы пересекает цокот копыт, отчего Старкова благодарит господ за избранное место. Здесь она может видеть, как конь Ланцова мчит по набережной. Золотая грива блестит в солнечных лучах. Хочется закрыть уши от голосов, что нестерпимо звучат друг другу наперебой. Алина не видит нигде гвардейцев и спрашивает себя, на чём стоит вера Николая в то, что его не попытаются разорвать на части. Беседы с народом есть его лучшая сторона, но сейчас эти люди гневаются на него, и положение дел может обернуться страшной картиной. На белом мундире государя сверкают знамёна, отчего девушка порывается взглянуть на скрытые собственным плащом одежды. Всё-то ему доносят. — Вы все правы, — глас мужчины пронзает толпу звучным эхом, заставляя всех смолкнуть. Значит, Зоя идёт где-то рядом со своим царём. Святая мученица роняет с губ тихое «нет», когда он говорит вновь. Толя опускает руку ей на спину. Схватит ли, если начнёт бежать? Не должен посметь, но Старкова во всём познанном теряет уверенность. — Я незаконнорожденный сын королевы Татьяны и бастард. Я всегда знал об этом и ничуть этой истиной не огорчён. Весьма скверно быть Ланцовым. — В роду Ланцовых течёт кровь первых королей и самого Яромира! — слышится в толпе ответом на оскорбление, которым Николай оборачивает священную фамилию. — И его потомки не потрудились для того, чтобы сохранить это величие, — указывает он людям. Порочит волю всех собственных предшественников и краснеть не станет. — Именно один из Ланцовых допустил создание Тенистого каньона. Именно один из Ланцовых растратил половину казённого золота на пьянство и развлечения. Именно один из Ланцовых допустил, что во время гражданской войны мы обозлились друг на друга, не искали мира и творили зверства на своей же земле подобно нашим врагам. Именно один из Ланцовых оставил управление Равкой на Апрата и позволил народу жить под гнётом изувера, последователи которого поддерживают наших врагов. Именно один из Ланцовых, что прячется в стенах Джерхольма, пытается продать нас Фьерде. И именно я как последователь рода Ланцовых под знаменем двухглавого орла не смог уберечь вас от напасти, что пришла к нам с севера, позволил Дарклингу сесть на трон и скрыл заклинательницу солнца. — Что же ты делаешь? — шепчет Алина. Сердце предаёт, указывает бежать, говорит «всё не так», но не так ли взаправду? Она хочет верить, быть убеждённой, что Николай поступает правильно. Как он ей сказал под час битвы? С чудовищем он не говорит до сих пор, решает сам. — Но мы не можем позволить второй Гражданской войне захватить нас! В это страшное смутное время, пока фьерданская армия пытается пройти через наши границы, мы не можем позволить себе отступить. Люди Дарклинга в этот час защищают западную Равку, бьются у наших портов и направляются на север, чтобы сражаться вместе с Первой и второй армиями и проливать кровь за наши дома. И благодаря их королеве, мы знаем, что такое милосердие…       Внутри всё сжимается от знания, что на время прекрасная правда с уст царя-бастарда успокоит людские терзания. Николай отречётся от трона и выставит себя сторонником лучшего, что он может дать Равке. Но долго ли продержится эта завеса? Скоро в город вернутся верующие, и тогда настроения изменятся вновь. Первая армия, возможно, не стерпит подобную оплеуху. Положения Авраама и Толи по бокам от неё меняются. Им тоже известно, что Ланцов делает больше, чем отступает в сторону. Он по своей воле сажает Алину на трон.

•

      Их процессия возвращается ко дворцам лишь в вечер, когда на Ос-Альту опускается тёмное звёздное небо. Алина надеется отыскать на чёрном своде ту звезду, что упадёт. Хочет загадать желание, хочет помолиться. У ступеней Большого дворца навстречу спешит пара гришей в сопровождении Жени, что выглядит поникшей — раздосадованной в полной мере. Старкова ожидает услышать, что Зоя спустила молнии на Большой дворец, но Сафина не разделяет забаву. Дорожки от слёз блестят на её лице в свете фонарей, и заклинательница страшится обнаружить подругу раненной, но та указывает, что она должна сама увидеть случившееся. — Стражи неподалёку от озера приметили неладный звук, будто кто-то скребётся, — объясняет один из провожающих гришей, приводя в одну из комнат в Малом дворце. Свечи тонко скрипят на тумбочке при единственной кровати. На ней кто-то спит. Алина почти отшатывается, рассматривая личико Эрики, что завёрнута в несколько одеял. Её губы обведены синим. — Ничто не указывает, что кто-то хотел девочку погубить. Её след отбивается от дворцовой дорожки. Скорее всего, она направлялась к озеру намеренно и шла по памяти. Лёд сейчас держит взрослого мужика, но там выбоина, — тяжело сглатывая, девушка повторяет безмолвно. Выбоина. Та, которую целительница сама сделала, чтобы убить её сына. — Видать, заделывать не стали. Так кто бы предположить мог, что так обернётся? Мы пытались отогреть, но услышали поздно. Держась за руку Жени, Алина хочет сбежать и клянётся себе, что не желала этого допустить. Возможно, Зоя права. Сол-королева есть достойная Дарклингу половина. Скорбь гришей оставлять не желает.       Разрез в эту ночь высекает деревья вокруг заклинательницы. Она не отмоет со своих рук эту кровь. Каждый на скифе в Тенистом каньоне. Гриши на корабле в Истиноморе. Все люди, которых она когда-либо вела или не смогла спасти. И теперь Эрика. Девчонка, желавшая загубить её сына и разобрать его кости. Старкова разбивает какую-то вазу в отведённых ей покоях и гонит от себя всех — служанку, Женю, Николая, других гришей, даже Адриана. Она докрасна трёт кожу под водой, но скверна не уходит. И когда Дарклинг ей не отвечает, она думает, что сожжёт покои вместе с ними, навсегда упокоя равкианскую землю. — Если ты желаешь, чтобы я несла это бремя, то вставай и сражайся вместе со мной! — кричит она и не ведает, за что может схватиться и не разворотить все его раны. — Может, пригрози я тебя убить, ты наконец откроешь очи. Тебя нет всего неделю, и посмотри, во что превратилась моя жизнь… Жалкая трагедия! Жизнь забирает у неё одно заученное понятие за другим, отнимает всё излюбленное и драгоценное. А монстр своим отсутствием крадёт последнее. Как он и обещал, у неё ничего не останется. Вновь.

•

      В один из подступающих дней кто-то из опричников указывает на перепалку. Говорит «дерутся, сол-королева», и Алина не сразу понимает, что речь взаправду идёт о старших гришах, пока она спешит на улицу, едва не забывая о верхних одеждах. Люди толпятся у стен общежитий, негласно разделяясь по двум сторонам. Кафтаны славно выдают то, как расходятся гриши. Тех, кто служит Ивану, заметно больше. Кто-то держится за разбитый нос, отпихивая от себя целителя, другие потирают руки, прикладывают снег к лицу и пальцам. Генерал Северцов уехал для встречи с людьми Малого города, Зоя отбыла на Золотое болото с Адриком и Леони, с того часа минует всего день, а их гриши орут друг на друга подобно детворе, что не терпит друг друга. Алина думает, когда они её заметят? Она стоит и молвит раз «тишина», но солдаты продолжают срывать голос. Неволей вспоминается собственное генеральство во Второй армии. Сила собирается под ладонью, заклинательница посылает замах вверх, отчего разрез солнечной вспышкой уносится в небо. Раскаты грома пронзают округу, вынуждая собравшихся пригибать головы и пятиться. Гаркающие речи стихают. Девушка думает, что похожа на строгую учительницу в приюте, что велит высечь тех, кто устроил проказы. Гриши Ивана смотрят на неё с почтением, но прячут взгляды за горделивыми нравами и чувством вины. Люди Зои же поглядывают с недоверием, но вольности себе не дозволяют. — Снимите свои кафтаны, — велит Алина, и голос не повышает. Рассудят верно, глупость великая. Но она верит, и на нелепице можно построить мир. Гриши непонятливо переглядываются друг с другом. — Холодно, сол-королева, — играючи жалуется фабрикатор из Малого города, ладонь бежит по застёжкам одежд, что возлагают на руку. Остальные следуют его примеру. — Мы не служим Тёмному королю, — порывисто слетает с губ одного из гришей Зои. Ей — властительнице солнца, значит, тоже не служат. Тёмный король… И сердце королевы тоже темно. — Мне безразлично, кем вы меня считаете... Узурпаторшей, подстилкой короны или предательницей, я прошу снять, — стоит святая на своём, не позволяет себе отступить. Кажется, само солнце в глазах играет ярче, отчего потерянные гриши жмутся друг к другу точно утята. — Вам здесь не от кого защищаться, — убеждает, наблюдая за тем, как за прекрасными полотнами красного, синего и пурпурного остаются людские плечи, обёрнутые в солдатские одежды. — Как вы можете определить, кто из вас кому служит? — небо над ними раскалывает молчание. Солдаты переглядываются друг с другом, точно выискивают различия в детской игре. — Если вы не находитесь на службе, я надеюсь не увидеть никого из вас в боевых одеждах в грядущую неделю. Вы научитесь слушать, уважать друг друга и видеть, насколько вы похожи. Ваши генералы служат Равке, так служите ей, а не потакайте раздору и манерам ваших врагов. Что же до гришей, которые служат генералу Назяленской, — люд гнёт головы подобно перепуганным пристыжённым детям. К ушам тянется сдавленный шёпот. — Кто из вас служил во время Гражданской войны Дарклингу? — кто-то присвистывает, и сол-госпожа не радеет к молчанию, которым её щедро одаривают. Ей доподлинно известно, сколько подобных найдётся во Второй армии. — Я знаю, что таковые есть среди вас. Но я спрошу вновь, кто служил Дарклингу, а после получил помилование Николая? — одна рука вздымается, подхватывая другую, оголяя жестокую правду. Алина не имеет намерения столкнуть их друг с другом. Хочет лишь показать. — Вы будете служить и тренироваться вместе, будете есть за одним столом и идти за одними указами. Фьерданцы в наших темницах только и ждут, пока мы начнём грызть глотки друг другу, и однажды они уже выиграли подобное сражение. Ваша сила, ваши генералы и предводители не определяют правоту — учитесь говорить друг с другом, — наказывает сол-госпожа прежде, чем уйти.

•

      Место Софии Морозовой в царских палатах покрывается пылью, Николай не устаёт ей напоминать, и к чему ворочает старое? Они не враги, но и не друзья, Алина с трудом обзывает их вынужденное общение союзничеством. Она знает, что после переворота, пока войско Дарклинга стремится достигнуть границы, генералы Первой армии выказывают недоверие указам и гришам, что дышат в их спины. Они уважают Ланцова, боятся Еретика, но совсем не знают сол-госпожу, а своим званием младшего картографа ей не похвастать. Глупость. Ланцов твердит, что им необходимо как можно скорее прибыть к выставленным войскам и пресечь непонимание, но как Алина может? Даже летающим кораблём это путешествие растянется в недели. Чиновники требуют присутствия и слова Дарклинга, а враги точат ножи и ждут угодного времени. Девушка предоставит его на блюде, но и позволить Николаю ехать одному тоже не может. Он предлагает ей в качестве жеста доверия множество вещей, но каждая видится ей забавной. Связь с Шуханом… О какой связи с Шуханом может идти речь, когда они не смогли уберечь их драгоценную и любимую принцессу? И Старкова верит, хитрый лис забывает ещё один предмет, который способен ей предложить… Очередной славный умысел, от которого она будет знать лишь половину. Сол-госпожа никогда не позволяет себе обманываться, что способна его перехитрить. А значит, она не может ему доверять. И Ланцов, как указывает гордость, должен сожалеть о том, что приходится это признавать.       Алине горячо и горестно за то, что такова цена его геройских замыслов. Не только для неё, Николай никогда не говорит всей правды Зое, Жене, Давиду и кому бы то ни было. Он не плохой человек, и никогда им ни был. Девушка понимает причины, знает цели и их цену. Она сердечно желает такого союзника — любый бы хотел. Но как солнечная госпожа может строить эти отношения, пока подлец в Зале военного совета угрожает ей естеством своего же сына? Он, оказывается, знает давно и ничего ей не говорит, решает распорядиться сам под час фьерданского захвата, хотя это никогда не было его тайной. Сол-властительница не просит ничего, кроме убеждений, твёрдости под собственными ногами. Ланцов предлагает посетить его летнюю резиденцию взамен с обещанием, что верить станет легче. И Алина чрезвычайно боится разочароваться вновь. — Ты сказал, что Ланцов допустил создание Каньона. Но он был результатом жадности Чёрного Еретика, почему ты выразился иначе? — поддерживая ткань плаща, что волочится по мягкому снегу, девушка позволяет вести себя узкой лесной дорожкой. Путь вымощен подобно бульварам, что тянутся в верхней части Ос-Альты. Николай отводит её в сторону, не позволяя зацепиться за ветви. — В царских архивах история иная, нежели в государственных учебниках, — мужчина поднимает лик по ветру, так что дневное солнце золотит его кожу. И как способен подобное признавать? Свобода от царствования, как видно, развязывает ему язык. Дарклинг упоминал, что в книгах не пишут обо всём, но с его уст полная история никогда не звучала. — Ты знаешь, как Анастас пришёл к царствованию? — Его старший брат умер от болезни, второй сбросился со стен дворца, а племянника закололи во сне. Он никогда не должен был унаследовать трон. Это я изучала в Керамзине. — Эту историю изучает вся Равка. Но записи его сторонников свидетельствуют о том, что он сам их всех убил, — ноги заплетаются в снегу, но Ланцов держит сол-госпожу под локоть, не позволяя упасть и приговаривая нечто об увлекательной неуклюжести. — Редкая кровожадность для представителей равкианского царствующего рода. — И ты бы мог вписать себя в историю так, — указывает Алина и высоко задирает нос. Больше издевается, чем хвалит властные настроения. Помнит, что Василия не ждала иная судьба. — Расправиться с злодеем, подстроить гибель наследника. — Красный сполна грязный цвет, чтобы не желать писать им своё правление. И я испытываю редкую слабость к Адриану. У него это общее со своей матерью. — Больше десяти лет прошло, я до сих пор не могу решить, нахал ты или льстец, Николай, — выходя из-под чужой руки, заклинательница с трудом удерживается от того, чтобы махнуть рукой. Как же он пытается ей угодить! Пред взором открывается ведущий к реке склон, у подножья которого высится заключённый в зимний лес особняк, что истинно походит на деревянный замок. В дневном солнце золотом играют макушки крыш и башен, сверкают окна. После гибели Эри в холодное время сол-госпожа не имеет представления о том, для чего может использоваться этот дом. — Я надеюсь, мы не прибыли в летнюю резиденцию Ланцовых для того, чтобы размять спины и распить чай? — О, нет, — Старкова способна заслушаться чужим смехом, но по спине бежит холод, когда она останавливается, чтобы присмотреться к воинам, которые расставлены вокруг особняка. Каменные лица. Если Макхи не решает нанести равкианской короне нежданный визит, то причин для присутствия солдат Тавгарада тоже не найдётся, если они не сопровождают кого-то другого. — Исключительно для того, чтобы вести задушевные беседы и превозносить моё умение искать союзников. — Люди в этой стране совершенно не умеют умирать, — цедит Алина сквозь сжатые зубы, направляясь вперёд.       Шуханские воины не имеют терпения к резким жестам, и девушка не сомневается, что несколько из них следуют за ней с Николаем. А лис твердит нечто о том, что сол-королева на рассвете своего правления смерти ищет. Совет Ланцова о том, что не следует брать с собой близнецов, становится намного яснее. Девушка ставит ногу на ступеньку скрипучего крыльца, но до ушей вдруг доносится дивное звучание инструмента, что предстаёт знакомым. Хатуур. Она слышала его множество раз — в день свадьбы своего государя и во многие другие, проведённые во дворце. Ноги ведут её вокруг дома — к нависающему над рекой крыльцу, что располагается у дальней стороны дома. Восходя на деревянный помост, Старкова медлит. Очередной круг обмана замыкается. Алина оборачивается, но Николай предлагает ей подняться. Чужие пальцы искусно перебирают струны, вытягивая тонкую мелодию. Ей легко можно заслушаться. Она звучит знакомо, проносит тело через множество воспоминаний о встречах и беседах. Знакомая девушка восседает пред инструментом. Из-за укрытых зимней накидкой плеч падают чёрные волосы, собранные золотым гребнем. И если она поднимет голову, сол-госпожа знает, что взглянувшие на неё глаза будут отлиты золотом. Эри. — Всегда приятно смотреть на людей в их истинном обличье, — молвит шуханка, продолжая касаться струн. Улыбается мягко, как могла бы приветствовать старая знакомая. — Солдаты, что напали на меня и госпожу Назяленскую в минувшее лето, были твои? — те солдаты, что как заклинательница помнит до сих пор, ответственны за гибель самой шуханской принцессы и равкианской королевы. Злоба покалывает пальцы, так что не угадать, тянется ли от них сейчас тёплое сияние. — Мне и моим союзникам было необходимо, чтобы моя смерть была убедительна для двора и всего равкианского народа, — доброжелательное и спокойное выражение не покидает чужой лик. Может, это исключительное умение королев рода Табан, но они никогда не подпускают к своим подлинным намерениям и чувствам, даже если намереваются загубить. — Но более того, она должна была быть убедительна для моих сестёр и врагов. — Женя… Женя все ушедшие месяцы тоже молчит. — Она славно подделала тело, — возлагая руку на резные перила, разъясняет Николай, стоя чуть позади от плеча сол-госпожи. Как же она желает сейчас его ударить! Правда, довольство лицо мужчины оставляет. Всё-таки помнит, чего его замыслы стоили Зое и самой Алине. — Я не мог отличить. — Не держите зла на госпожу Сафину, — просит Эри с чудной лаской в голосе, словно они не говорят об убийствах и страшных ранах. — Солдаты Тавгарада ясно объяснили ей, что будет с теми, кому она разболтает об истине. — Ты посмела угрожать члену священного Триумвирата? — руки шуханской принцессы застывают над инструментом, оставляя меж ними шум ветра, что перебирает волосы заклинательницы пред ней.       Сол-властительница не обращается к девушке, как к своей королеве, спрашивает как ту, кто ответственен за их с Зоей смертельные раны и страх Жени. Эри встаёт, за накидкой удаётся рассмотреть красный цвет традиционного платья. Полы одежд падают к ногам, оголяя рисунок золотых и зелёных лепестков. Эри складывает руки пред собой, но не выходит вперёд, и солдат вокруг неё не найти. — И после Николай станет спрашивать, почему я пыталась тебя убить. Людям нравилось искать в тебе любовницу царя или дочку какого-то чиновника, но ты всегда была угрозой. И мне не было нужды знать о твоём естестве заклинательницы солнца, чтобы понимать это. Я всегда видела в тебе силу и оказалась права, пока остальные вокруг сомневались, — Алина не позволяет возвышенной речи сковать её тело, лишь слегка поднимает голову, не доверяя словам. Шуханом правят женщины, видела ли Эри пред собой таковую, способную править? Но нарекает угрозой — силой, способной помешать. — Но сейчас я бы желала говорить с тобой. Как королева с королевой. — Во мне больше от узурпатора, чем от достойной правительницы. Как будет и в тебе, если встанешь на этот путь. — «Этот путь», — принцесса степенно обходит инструмент, под час чего Старкова стремится взглянуть на Николая. Он, как доводится заметить, ей доверяет. Если не как бывшей супруге, то как союзнице. — Не предмет моей воли или желаний. Моя страна и семья нуждаются во мне. Как и народ Равки нуждается в тебе. Может, нас разделяет королевская кровь, но мы обе заложницы людских бед и надежд. В Шухане собирается восстание — мы верим в то, что Макхи обманом заняла трон. Армия поделена. Когда её предводители пришли за моей поддержкой, меня ограничивал лишь брак. И я нашла способ освободить себя так, как это угождало нашему замыслу. Николаю не было известно о том, что солдаты нападут на вас с предводительницей гришей, но я никогда не была глупа, чтобы рассказать ему об этом. — Я всё ещё не радею… — Они живы, — с размеренностью слов Эри перебивает мужчину. — А твоё неодобрение не является предметом моих забот, пока я говорю с равкианской королевой, — Алина не позволяет себе склонить голову, но слегка отворачивается, надеясь, что улыбка не будет приметна. Возможно, их встреча не обречена завершиться расправой. — Я уважаю вашу страну, она многому меня научила, но я люблю свой дом и народ. Я предложила Николаю простой союз, предлагаю и вам. Когда придёт время, шуханское правительство расколется. Поддержите моё правление, и наша армия при моём имени не потревожит ваши границы. Я никогда не забуду подобный жест. — Нет, — молвит Старкова, не позволяя себе отступить, когда Николай подходит ближе, не одобряя радикальность. — Алина… — Я не согласна, — повторяет сол-госпожа, покачивая головой и не страшась того, что взгляд Эри меняется. Думается, она не может отличить дерзость от глупости. Многие не могут, но стоя в своей стране пред мёртвой иностранной принцессой, Алина не позаботится о том, какое впечатление производит. — Этого мало. Ты обещаешь нам непреложный союз, покой на границах, неприкосновенность равкианских земель в обмен на то, что мы поддержим тебя в борьбе за шуханский престол. Но мы нужны тебе не только, как опора, но и как щит пред севером. Фьерда поддержит правление Макхи, не так ли? — заклинательница надеется подражать доброй улыбке, но верит, что выходит скверно. Если до того она представляется угрозой, то сейчас, надлежит верить, принцесса рассудит, что на неё нападают. — Равка страдала достаточно, чтобы сейчас я не строила с шуханской королевой союзы за одну клятву о том, что ты не имеешь намерений вести с нами войну. Обещаешь ли ты, что Хергуды больше не потревожат наши дома, и что они не посмеют охотиться на любого человека на этой земле? — Николай, должно быть, пытается придержать её за одежды, но девушка делает шаг вперёд. Она не страшится Дарклинга и самых страшных тварей. На территории летнего дома, должно быть, десятки шуханских солдат, но что они для её силы, что способна испепелить стрелы и расплавить сталь? Малая угроза. — Значит ли это, что Шухан уничтожит весь имеющийся парем и прекратит его производство? Могу ли я рассчитывать, что ваши учёные прекратят резать гришей на своих столах подобно хворым животным? Я желаю для своего народа все эти гарантии. И до тех пор, пока шуханская корона не готова нам их предложить, Равка никогда не будет для тебя союзницей. И я поспешу напомнить, что ты укрываешься на моей земле. Укрываешься под защитой нашей армии и гришей, которых твоя страны разбирает на части. — Им то неизвестно. Я предпочту, чтобы это так и осталось. — Я не спрашиваю о предпочтениях, Ваше высочество. Сейчас всё, что позволяет тебе оставаться неприкосновенной в этом доме и вести свою войну, это моя добрая воля, — Алина указывает себе на грудь. — Таковы мои условия. Готова ли ты принять их в обмен на нашу поддержку?       Отступая, сол-госпожа сталкивается взглядом с Николаем. Он не раздосадован, в глазах поигрывают только искры одобрения. Ланцов не мог поставить Эри эти условия, но Дарклинг и его сол-королева на те не поскупятся. Девушка позволяет себе уступить сожалению и надеется, что Николай его не упустит. Теперь она понимает, почему он до последнего мгновения воротил нос от перемирия с Еретиком. У него было всё — союз с Шуханом обеспечивал ему гарантии, что хитрец государь может бросить всё своё оружие лишь на одного противника, а Фьерда потеряет своего верного союзника. Николай Ланцов проигрывает в одном. Поддержка заклинательницы солнца перевешивает чаши весов.

•

      Рука склоняется над хрустальным бокалом, рубиновые капли разбиваются, стекают по прозрачным стенкам, и Алина думает, что вино в её глазах излишне сходит на кровь. Непозволительно. Возможно, она лишь более не видит мир за множеством утерянных и отобранных жизней. Одна память о погибших клянёт её за избранный путь, другая просит, не перестаёт молить о помощи. Она не любит притрагиваться к подобным напиткам, боится, что те излишне одурманят разум, но Женя говорит, их сол-госпоже необходим отдых, а с одним бокалом выдержанного напитка думается легче. Взаправду, шквал мыслей на редкие мгновения оставляет, даря столь желанные минуты покоя. Но боль не утихает. Девушка убеждает себя, что должна искать наслаждение в том, что страдания Дарклинга не легки, но так и не может найти необходимое утешение. Больше ли его агония? Или пропорциональна той, что разлита по собственному телу? Иногда она растёт, собираясь у сердца. Иногда стихает, обращаясь мгновениями, в которое сердце бьётся с надеждой, что скоро эта мука закончится. Но исцеление не приходит.       Алина чинно поднимает бокал под забаву, что льётся с уст Жени. Это походит на зарождающуюся традицию, они собираются так не впервые. Приёмная пред покоями Жени всегда полнится теплом от камина, а в стенах тянется пряный аромат духов и масла. Они с Зоей не собираются для праздных трапез, но в позднюю ночь, когда бег государственных дел утихает, а Адриан вместе с многими откланивается ко сну, девушки разделяют креплёный напиток, рассиживаясь на мягкости подушек и заслушиваясь речами о несущественных вещах. Алина чувствует, что впервые за много лет нет понятий, о которых они не могли бы поговорить. За образом ночных одежд и тёплых меховых накидок сол-госпожа счастлива не слышать титулы и звания. Она ищет убеждения, что однажды они вновь будут друг для друга лишь друзьями. Портниха долгие минуты хвалит золотой шуханский шёлк, из которого сшит халат солнечной святой, отчего совершенно не хочется говорить о том, кем вещь возложена на плечи. Заклинательница видит, что глаза Жени не блестят, а её улыбка иногда посечена грустью — тоска Сафины глубока. Никто не знает, когда времена окажутся достаточно спокойны, чтобы они могли встретиться с Давидом. Но святая верит, что однажды они не позаботятся обо всех ужасах мира и решат рискнуть. Удивление немалое находится в рассказе Зои о том, что они вместе с Региной проводят дневной час за делами. Как доводится заметить, почтение Назяленской не умирает с истиной о том, кому верен дом Мезле. От того Алина вспоминает, что в знак уважения и признания не столь давно предлагала Валерии провести вечерний час в их компании. Женя и Зоя не были против, вероятно, тоже находят в сердцах уважение к чужой воле, пока сама сол-госпожа посматривает на двери, но никто не приходит. То не был приказ, одно только подобие дружеской просьбы, но равнодушие целительницы в этот вечер обрекает гадать о причинах.       В один из поздних часов девушка сжимается в плечах, веля себе отогнать боль Дарклинга прочь, но та скручивается в груди вновь. Она тянется к столику у их ног, чтобы отставить бокал, но рука вздрагивает, отчего хрусталь с протяжным звоном разбивается. По невидимым нитям бежит рябь. Старкова верит, что может потерять опору во всём окружающем, и запинается в заурядном прошении простить за неосторожность. Чувство не приходит вновь, и она полагает, что ошиблась. Алина тянется собрать осколки, но Женя хватает её за руки и смеётся, молвит ведь искренне — не пристало самозваной королеве руки ранить. Рябь по связующей нити пробегает вновь, и заклинательнице чудится, что мир рассыпается пред взором, а тени на стенах вздрагивают. Она не знает, безумны ли в этот час её глаза, и сколь много из того, что терзает сердце, чувствуют подруги. Какая нелепость слетает с собственных губ? Слова ли это о том, что она вынуждена девушек оставить? Или присказка, что кто-то нуждается в ней? Сол-госпожа наспех подвязывает халат и выбегает в коридор, прячась за пеленой силы. Нога не один раз соскальзывает со ступеней, грозя суровым падением с лестниц, но Алина брезгует осторожностью. Грудь дрожит в страхе ошибиться, понять неправильно. Она шепчет и шепчет вновь, приказывает «ответь». Заклинательница бежит, минует прислугу, сворачивает в очередном коридоре и ругается безмолвно, потому что отчего-то путь к Малому дворцу оказывается безмерно долог. Растягивается мерой, которую она не может стерпеть. Девушка не наблюдает суету вокруг, никто не спешит и не передаёт вести, а значит, она лишь обманывает себя. Зал военного совета пустует, но Алина подхватывает со спинки стула кафтан и набрасывает вещь поверх халата, чтобы уберечь свою фигуру от речей о дурных манерах. Пред покоями Дарклинга не толпятся, два знакомых опричника оберегают двери и услужливо кивают, пропуская внутрь. — Оставьте нас, — гонит она прочь всех — доверенных командиров опричников, Ивана, Валерию и прочих целителей. Удивляется тому, что Адриан крепко спит и не спешит к покоям отца. Картина собирается воедино лишь у чужой постели. Девушка не знает, отчего надеется на чудо, ими её извечно обделяют. Ко взгляду льнёт бледность губ и краснота щёк, по лбу мужчины тянется испарина. Только теперь… Теперь он смотрит на неё. Кварц глаз в свете свечей блестит по-прежнему ярко. — Выглядишь прескверно. — Своей солнечной королеве на радость, — тело вздрагивает, голос вынуждает сдаться. Алина не борется с собой. Позволяет себе признать, что скучала. Хочет, чтобы Дарклинг говорил снова, но слегка поворачивая к ней голову, он не перестаёт её рассматривать. Его труды. Он с ней сотворил, никто другой. Взгляд неожиданно убегает девушке за спину, где находится выставленное кресло. И оно говорит ему больше, чем рассказал бы кто-либо другой. — Как давно ты в сознании? — сол-госпожа садится на ложе с другой стороны, не пытается тесниться и двигается осторожно. Следует спросить у Валерии, как далеко они продвинулись, но Алина не может напиться тем, что слышит его вновь. «Пару часов». И те страданиями полнятся. Девушка не сомневается, чудовище страдает и сейчас. Одна из его рук возлежит на животе, пальцы постукивают по нагой взмокшей коже. Лишь теперь удаётся заметить, что вокруг пахнет кровью. — Что же для солнечной святой — цена за скверну? — Я тебе не скажу, — Старкова подлинно дразнится, рассматривая посечённую золотыми венами ладонь. Не с врагами ей делиться слабостями. Но уступая тяжести в груди, она хочет испытывать радость, желает хотя бы уступить слезам, даже если вся уверенность развалится в руках. И Алина так сильно желает, чтобы он улыбнулся тоже, хоть и боится, что выражение это порежет болью или гневом. — Мне рассказывают, — слова напоминают обо всех поспешивших прочь собравшихся. Как много они успели ему поведать? — Ты отправила голову Брума и их мальчишки-генерала ко двору Гримьеров. — А ещё отказала в союзе шуханской принцессе, — девушка боится воскликнуть, определяя взгляд Дарклинга непониманием. Недоверием её словам. Значит, и он не может уследить за всем. Или просчитывает иначе. — Эри. Не говори, что ты разочарован. Ложь нас обоих к страшным дорогам подводит. — Моя королева воистину кровожадна, — сол-владычице кажется, она голодает. И монстр не может перестать к ней взывать. Ласка слов льнёт, вынуждает желать, нашёптывая прошение «ещё». Она гадает, о чём Дарклинг спрашивал, когда проснулся? — Теперь будешь беречь шею по ночам. Я тебя загрызу. — Алина, — зовёт он её. Лишь «Алина». Ничто в голосе не выдаёт болезнь или слабость. Слова не проваливаются. Но девушка хочет себе больше, порывается спросить о боли, хотя знает ответ. У Еретика на страдания иные взгляды, но милосердны ли они к нему? Она не посмеет то произнести, но в этот час… Он выглядит для неё человеком, а не страшнейшим из монстров. И просьба его человеческая. — Коснись меня.       Но святая не знает, где найти место, под которым не соберётся боль. Она протягивает ладонь к его руке, что лежит вдоль тела. Пальцы сжимаются лишь слегка, оголяя правду. Он не может. Не может дотянуться до неё. Вторая ладонь ложится на его щёку, и Дарклинг прикрывает глаза. Зов усилителя бежит по всему телу. Впервые за долгие недели собственная сила не обжигает ей пальцы, и заклинательница прикусывает губу в радостном чувстве, отпуская солнце, позволяя ему разлиться вокруг неё. — Не засыпай снова, — молит святая, пальцы перебирают его взмокшие волосы. И она нависает над его телом, чтобы коснуться губами лба с жалким словом. — Пожалуйста, — голова становится слишком тяжёлой. И Алина позволяет себе замереть так, касаясь лбом его лба, слушая тяжёлое дыхание. Схожее на взмах пера тепло бежит по щеке. Она чувствует, как веки Дарклинга вздрагивают. Всхлипывая, девушка надеется, что никто не слышит. Она его не отпустит. — Ты мне там нужен.