Последний аксель.

— Это ужасно, Арсений! — невысокая женщина кричала, метая гром и молнии. — Это первое выступление без призового места! Что происходит?!       Мужчина тридцати лет виновато опустил взгляд в пол и поджал губы. — Екатерина Владимировна, я после травмы и это больше не… — Меня совершенно не волнуют твои травмы! Ты вернулся на лёд, а он не терпит отговорки! Либо ты работаешь на две сотни процентов, или расходимся и ищи нового тренера. Ясно? — тренер посмотрела на Арсения выжидающим взглядом. — Да. Я понял. — Свободен. Завтра в восемь на льду.       Войдя в раздевалку и стянув с себя кофту Попов устало облокотился на дверцу шкафчика, закрыл лицо руками и глухо застонал. Это действительно были первые соревнования, что он не выиграл. Он ненавидел себя за это позорное восьмое место.       Полгода тому назад на важнейшем чемпионате Арсений не справился с элементом, которым гордился больше всего в своей произвольной программе. Долгий год Попов осваивал тройной аксель, чтобы удивить судей, и отточил этот элемент лучше, чем прекрасно. В роковой и самый страшный для брюнета день он вышел на лёд. Он был готов: в прекрасной физической форме, выспавшийся, сосредоточенный. Дойдя до акселя он напрягся чуть сильнее, оттолкнулся и сделал чистейшие обороты, но не смог правильно приземлиться. Сильно подвернув ногу он упал, не сумев сдержать крик.       Сжав зубы и кулаки Арсений бросил все силы, чтобы остановить поток слез, подкатывающий к глазам. — Сука! — шептал мужчина, пока доктора выбегали на лед и грузили его на носилки.       «Перелом со смещением. Пару месяцев лучше ногу не напрягать, да и потом тоже. Советуем на лёд больше не возвращаться.» — это были самые страшные слова для Арсения.       Он любил свое дело всей душой. С самого детства. Лёд всегда манил его, одурманивал легким блеском и узорами. Восхищал своими линиями, оставленными фигуристами после проката. Когда он был там — он чувствовал, что может всё. И он делал всё. Летал. Он всегда мечтал летать и, благодаря катанию, он смог осуществить мечту.       Девять месяцев Арсений не возвращался, но, вернувшись, придал себе форму очень быстро, и уже через два месяца поехал на новые соревнования. Те, что он с позором проиграл.       Хрипло зарычав, Попов с силой ударил кулаком в дверцу шкафчика, с грохотом захлопнув её. — Слабак! — кричал он сам себе. — Ничтожество! Никто!       С омерзением надев куртку, Попов вышел, со злости захлопнув дверь раздевалки слишком сильно, и побоявшись, что здешняя уборщица его за это не похвалит, поспешил удалиться.       Выбежав на улицу, брюнет смог хоть немного успокоиться. Морозный зимний воздух пах чем-то предновогодним, от чего внутри разливалось что-то теплое. Как будто ты возвращаешься в детство, когда сидел, укутавшись в одеяло, за окном мороз рисует на стекле удивительные узоры, а ты пьешь горячее молоко и понимаешь, что всё хорошо.       Сейчас Арсению хочется обрубить все канаты, сжечь мосты, и сбежать обратно к маме. Вот только бежать некуда. Теперь он сам по себе. Один среди миллиардов людей, которые как снежинки — все уникальные.       Вдохнув холодный воздух Попов натянул посильнее шапку и поплелся к остановке, пытаясь привести мысли в порядок. Но они не поддавались. Продолжали шептать мужчине, что после этого дня он никто и звать его никак.        Словно больше он никогда не завоюет золото и не посвятит свою победу маме, что когда-то поставила его на коньки в трехлетнем возрасте. Словно никто больше не спросит у него, почему он посвящает все победы ей, а мужчина просто не улыбнется, скрывая, что это некая дань памяти самой лучшей женщине, оставившей его четыре года тому назад. Словно Варнава больше никогда не будет ругать его после получения золотой медали, и Арсений, вопреки всему не будет видеть, что она безмерно им гордится.                           Ветер усилился и Попов, укутавшись в теплый вязанный шарф, ускорил шаг. Еще издалека заметив свой автобус мужчина побежал, чтобы успеть, ведь мороз хоть и был ему очень даже по душе, но все должно быть в меру, а сейчас, когда на часах почти полночь, Арсению очень повезло, что транспорт вообще подошел в это время.       Запыхавшись он влез в забитый автобус, извиняясь перед людьми, которых задел своей большой сумкой, ведь она была совсем не мягкая, одни коньки чего сто́ят. Как брюнет сразу и подумал — все места были заняты, и мертвецки уставшему после — пусть и неудачного — выступления Арсению пришлось стоять всю дорогу, а она занимала, не много — не мало, сорок минут.       Квартира встретила хозяина мертвой — почти гробовой — тишиной. Неприятно было осознавать, что тебя никто не ждет. Так же как и ты. Сейчас как никогда Попову нужна была поддержка, но у него не было никого, кому бы он мог позвонить.       У многих людей есть друзья, которые помогают им разбираться с их тараканами из головы, но Арсений привык к одиночеству за последние года, когда лишился матери.       Отца он не помнил, так что и горевать о нем смысла не было. В конце концов, если у Попова будут дети, то они будут его знать, внуки — тоже. Но правнуки, праправнуки и дальше никогда не увидят его. Они будут знать его по рассказам, передающимся от поколения к поколению, которые, к сожалению, не всегда правдивы. Они его не увидят, для них он никогда не будет существовать, поэтому и грустить из-за его смерти они совсем не будут. Зачем скорбить по человеку, которого для тебя, по факту, никогда не существовало? Вот и Арсений, не знавший отца, не расстроился, когда узнал, что тот умер, бросив перед этим новорожденного сына и жену.       Кроме как лечь спать, чтобы хоть как-то избавиться от назойливых уничтожающих мыслей, идей у брюнета не было. Разувшись он прошел в квартиру и открыл дверь спальни. Та же комната, та же незаправленная постель, то же скомканное одеяло. Всё было по старому.        В пустой квартире окрыляющее чувство предновогодней суеты, что до этого разливалось внутри теплыми воспоминаниями, вдруг превратилось в вязкое болото, заставляющее погрузиться в него с головой, при этом сполна нахлебавшись его воды.       Навязчивая мысль пыталась сейчас достучаться до Арсения. Бросить всех и всё и уехать. Оставить попытки, они всё равно ни к чему не приведут, раз ты уже провалился один раз.        У нас не всегда есть выбор, слушать или не слушать вредный внутренний голос, но у нас всегда есть выбор, что с ним делать. Сдаться на милость своим гнетущим мыслям и жить под их игом или отвергнуть их и начать жить по законам своего настоящего «Я». — Никто! Я никто! Я слаб! Нужно быть сильнее, взять себя в руки! — как не в себе кричал мужчина.       Эмоции наконец нашли выход и всё, что попадалось под руку брюнету с грохотом летело на пол, разбиваясь на миллионы осколков, олицетворяя то, что творится в душе у Арсения. Любимая когда-то кружка, подаренная другом, полетела в стену, сопровождаемая отчаянным криком, полным боли.       Всегда Попов был первый во всем, но не сейчас, и это превратило его в саморазрушающегося монстра.       Всё, что было на столе, прикроватной тумбочке, кровати, в шкафу, оказалось на полу, в гневе закинутым куда подальше. Страх протянул мужчине свою липкую руку и он схватился за нее, в надежде выбраться из болота, но та лишь погрузила брюнета под воду, удерживая, не давая всплыть и сделать вдох. — Тише-тише… Всё будет хорошо, — Арсений понял, что продолжаться это безумие не должно, и пытался взять себя в руки, успокаивая. — Я всё смогу. Один раз смог, и сейчас смогу. Что мне помешает? Ничего… Ничего.       Дрожь в теле начала униматься, выступившие слезы высыхать, а дыхание выравниваться. Арсений лежал посреди комнаты, забросанной личными вещами и осколками, но не это самое страшное. Нет, его не беспокоит уборка или завтрашнего сонное состояние. Его волновало то, что он лежал один. Не просто один в комнате, даже не в квартире и доме. Один в мире.       Ведь одиночество — когда рядом нет тех, кто нужен тебе.       Одинок — когда рядом нет тех, кому нужен ты.       Один — когда рядом нет никого.        Он никому не был нужен, а вот ему сейчас сильнее чем когда либо вообще нужен был человек. Пусть хоть немой. Ему просто нужен был человек, который готов был бы поддерживать мужчину одним своим присутствием.       У него были друзья в Омске, хотя, друзьями их назвать очень трудно. Псевдодрузья, которые забыли его при первой возможности. Только Арсений уехал с мамой в Москву, начинать жить с чистого листа, как вся его компания резко оборвала с ним связь, но в любой ситуации виноваты оба. Так всегда говорила брюнету мать. И в этой ситуации она была совершенно права. Пусть они и поступили как последние предатели, но и Попов ни разу не написал им.       Нет, он не стер их номера из телефона, а самих их из головы, как сделали они, но и пытаться связаться с ними он не хотел. Тогда ему это было не больно и нужно. Но за всё в этой жизни нужно платить. Быть может, напиши он им тогда, всё сейчас было бы иначе. Может… А может и нет, зачем гадать? Что сделано — то сделано, и менять что-то сейчас нет смысла, да и желания.       Совершенно неожиданно для себя Арсений просыпается от пронзительной трели будильника, причем на полу. Он так и не поднялся ночью, лишь прикрыл глаза, и сон мягко накрыл его усталое измученное тело, нашептывая, что всё получится, нужно только захотеть.       Два часа до тренировки, ужасное состояние и внешний вид и прекрасная инсталляция хаоса в спальне. Вот и все, что имел на утро Попов. Брюнет быстро сварил себе чашку кофе и, пренебрегая завтраком, и откровенно игнорируя советы тренера о ежедневном хорошем питании, особенно утром, направился в комнату, надеясь найти свои вещи. Сумку со спортивными вещами он не тронул и она так и осталась лежать в прихожей.       Наконец, приведя себя в относительный порядок — ведь это не первая потеря контроля над эмоциями — Арсений вышел из квартиры, не забыв проверить, везде ли он выключил свет.       Посмотрев на часы, стоя на остановке и пытаясь хоть как-то закрыть экран от крупных хлопьев снега, так и наровящих попасть на телефон и оставить на нем свой мокрый след, Попов с ужасом понял, что, вероятно, опоздает как минимум на десять минут. Он прекрасно уяснил отношение Варнавы к опозданиям еще в первый раз, когда пришел на свою первую с ней тренировку на две минуты позже назначенного. А теперь целых десять, и то, если сильно повезет. Что ж, придется просто принять неизбежное, ведь отговорки Екартерина не терпит. Так же, как их не терпит лед.       Едва втиснувшись в битком набитый автобус, Арсений удивился, зачем всем этим людям так рано куда-то ехать. В воскресенье. Встав у окна мужчина мельком взглянул через него на пустую улицу. Брюнет наблюдал за летящими снежинками, в конце концов утопающими в снежном океане под колесами транспорта и ногами людей, и с сожалением отмечал всё больше и больше сходств между реальными людьми, вместе с Поповым, и холодными снежными хлопьями.       Пару раз он проверял телефон, будто кому-то нужен, но, ничего не находя, клал его обратно в карман тяжелой зимней куртки.       Когда автобус раскрыл свои двери, выпуская заспанных пассажиров на улицу Арсений заметил, что еще не опоздал, что не могло его не радовать. Но двух минут уж точно будет мало для того, чтобы добежать по снежной каше под ногами и в снегопад до стадиона. Но он старался. Честно старался. И у него почти получилось, но почти не считается, так? — Как безответственно! Арсений, я даже не знаю… — кричала тренер. — Екатерина Владимировна, — перебил Попов, устав слушать эту тираду. — Это было в последний раз, обещаю. Я задержусь, если потребуется. — Уж потрудись задержаться. Переодеться и в зал, живо!       Арсений кивнул и направился в раздевалку. Стянув с себя теплый свитер он надел легкую футболку мятного цвета и обычные спортивные штаны, обул довольно старые и потрёпанные, но служащие верой и правдой своему хозяину, кроссовки и поспешил в зал. — Даже мой друг быстрее чем ты переодевается. А он столько колец и браслетов носит, — упрекнула мужчину Варнава. — Кольца и браслеты? — презрительно усмехнулся Попов, не признавая аксессуаров, называя их «женскими штуками». — Что смешного? Разминка и на лед, давай, — нахмурившись сказала Екатерина, садясь на стул и пряча глаза в телефон.       Через десять минут Арсений объявил о своей готовности и тренер отправила его за коньками, направляясь в сторону самого льда, что был этажом ниже. Сам мужчина же добежал до раздевалки, схватил спортивную увесистую сумку и поспешил за Варнавой. А в голове он все еще пытался представить друга тренера, чьи запястья были унизаны браслетами, а пальцы — кольцами. Но, как ни крути, достойный образ в его голове не складывался.       В задумчивости Попов дошел до льда, обул коньки, крепко зашнуровав, вышел и сделал пару кругов. От Екартерины не укрылось его состояние. — О чем думаешь? Соберись, в марте соревнования, а тебе оттачивать все элементы! — как бы невзначай бросила тренер. — Я помню, да, — пытаясь отдышаться после пары прыжков ответил Арсений. — Я всё это помню. — Ну и молодец. Давай аксель.       Глубокий вдох. Выдох. И Арсений начинает движение. Сосредотачивается, напрягается, он хочет сделать идеально. Ведь он может, знает, что может.        Ото льда веет прохладой, он скрипит под острым лезвием быстрых коньков мужчины, вырисовывая узоры из длинных извилистых линий на ходу, и все это придает Попову уверенности в себе. Снова дарит возможность взлететь и не задумываться куда будешь приземляться. И вот он уже оттолкнулся и, как на крыльях, взмыл в воздух, делая чистейшие обороты.       Но теперь пора задумываться о приземлении. Вспомнив все, чему учила его Варнава, вспомнив маму, что давала ему первые уроки в Омске, пытаясь привить сыну любовь к этому делу, Арсений понял, что должен сделать всё, что в его силах, чтобы он был лучшим. И он смог. Снова смог, благодаря вере, памяти и мыслям, смог. Идеальное, чистое приземление и довольный, одобряющий взгляд Екатерины Владимировны — вот что было тогда счастьем для брюнета. — Впечатляет. Похвально. Если сделаешь так же в марте — золото твоё, обещаю, — улыбаясь произнесла тренер. — Тогда я просто выйду без программы, покажу им один элемент и уйду победителем, — смеется Арсений, подъезжая к Екатерине, протягивающей ему бутылку с водой. Заслужил ведь. — Спасибо, — коротко благодарит мужчина, жадно делая глоток. — Теперь проходим по программе, — серьезным тоном говорит Варнава, пока Попов вытирает капли с пересохших губ. — Думаю час — и ты свободен, как птица в небе.       Попов кивнул, коротко улыбнувшись, и отъехал на середину льда, планируя начать номер. Дверь хлопнула и внутрь стадиона заглянула пожилая женщина. — Катенька, тебя там какой-то молодой человек спрашивает, выйди к нему, я уже устала объяснять ему, что ты занята, — добродушно улыбаясь пролепетала она. — Высокий? — только и спросила "Катенька". — Очень! Метра два роста в нем, не меньше! — смеясь сказала женщина, что оказалась здешней уборщицей. — Отлично. Пусти его, пожалуйста, сюда. Я знаю его, могу поручиться, если нужно, — тоже улыбаясь просит тренер. — Ладно, только под твою ответственность, Катюш! — предупреждает бабуля, прежде чем выйти. — Катюш... — шепотом по-доброму усмехается Арсений, впервые слышав, чтобы его тренера хоть кто-нибудь так называл. — Подождешь минутку? — спрашивает Варнава у мужчины. — Конечно, не вопрос. Это тот твой друг с браслетами? — уточняет Попов, хотя почти полностью уверен, что знает ответ. — Он самый. Вечно за мной таскается везде, влюбился что-ли... — Екартерина хитро улыбнулась Арсению. — А может и влюбился, что такого, — слышит брюнет насмешливый голос со стороны двери, а затем видит его обладателя.       Что же, уборщица не обманула. На вид рост у парня действительно был около двух метров. С расстояния, находящегося между ними, было трудно рассмотреть возможного знакомого. Поэтому Попов подъехал обратно, чтобы познакомиться. Большого желания становиться близкими с парнем друзьями Арсений не испытывал, чего не скажешь о самом герое дня. — Ну не знаю, подумаю я, стать твоей девушкой, или нет, — все еще кокетливо улыбаясь ответила парню Варнава. — Мне отойти срочно надо, вы познакомьтесь, может.       И Екатерина поспешила выйти. Парень широко улыбнулся и протянул Арсению руку, сплошь унизаную разнообразными браслетами на запястье и массивными железными кольцами на тонких пальцах. Что-то отталкивало брюнета от знакомства с юношей, но тот уже протянул руку для приветствия, и проигнорировать ее было бы грубо. — Я Антон. Антон Шастун, — довольно сообщил парень. — Мне двадцать два. А ты тот лучший фигурист, что проиграл последние сорев...извини.       Холодно ответив на рукопожатие Попов вернулся на лед, чтобы продолжить тренировку. Ненависть к своим ошибкам еще немного и начнет лить через край, а это значит, что нужно успокоиться. Чем быстрее — тем лучше. Можно, конечно, выйти на улицу — подышать, но Варнава не отпустит, это точно. Остался один вариант — прыжки. Надежда ощутить окрыляющее чувство.       Оттолкнувшись, в надежде сделать — хоть и не тройной — аксель, Арсений уже готов был отдаться умиротворяющими эмоциям, да не вышло. От резкого звука голоса, что вырвал мужчину из сладких секунд радости, тот потерял контроль, с шипением, вперемешку с нецензурной бранью, упав на твердый лед, в кровь разбивая ладони, даже не расслышав, что сказал ему парень. — Ой! Прости, слушай, прости, пожалуйста! — умоляющим тоном произнёс Антон.       Мысленно проклиная всех и всё, Арсений поднялся, гневно глядя на Шастуна. — Прости! Правда, прости! Я не хотел отвлекать! — Заткнись, прошу! — прошипел Попов, поднимаясь по небольшим ступеням, собираясь дойти до медпункта. — Ну я правда не хотел, извини, — продолжал гнуть свое парень. — Слушай, Антон-как-там-тебя, замолчи, ясно!? — закричал брюнет, тут же мысленно давая себе нехилый такой подзатыльник за очередную несдержанность. Это стало слишком часто повторяться, возможно, стоит снова заглянуть к врачу и попросить рецепт на таблетки? — Просто закрой рот, ладно?