I'm afraid

       17 июня 15:30       Шумно. Двор школы заполнен гамом без пяти минут официально уже не старшеклассников. Экзамены заглушили их на целые две недели, так что теперь они отрывались. Сонхва сидит тихо и слушает разговор Уёна и Чонхо с периодичностью до нельзя, но парни не обижаются. Понимают. И радуются этой возможности — наконец понимать друга, который, примерно уже с неделю, мелкими перебежками, возвращается к ним. И так же рад это делать.       Мелкий дождь, моросящий с такой же периодичностью, как и внимание Сонхва, выстраивает в голове последнего какой-то ритм, которому следуют яркие картинки, фотографии без качества и не в фокусе. На них так мало понятного, как и за испещрённым каплями окном в школьный коридор — не видно ни черта, но все негласно приняли решение принимать размывчатые силуэты за определённые объекты.       Не в качестве…       Но разве чёткость нужна для гадкого поступка? То, что делается наспех, скрытно и крысьими повадками, на выходе получит такой же результат — тошнотворный. И плевать, что на фотографиях милые люди, их жизнь несправедливо поддаётся этому обезображиванию. На выбор и без права, и даже если иначе.       Пальцы крутят браслет, который был потерян вроде где-то зимой, и Сонхва кажется, что это что-то из воспоминаний декабрьских. Браслет, кстати, любимый, и носил он его всегда, снимая очень редко. Фиг знает, когда Джун умудрился его стащить. И только он же поймет, какого тот его вернул. Да ещё и так глупо — через Чонхо. Хотя из всего в голове простроенного, это по глупости займёт место десятое, и чисто ответвлённое от главного джуновского идиотизма. Сонхва с самокритичностью Хона будет солидарен — придурок тот редкостный. «то, чего боялся, и, в конце концов, не хотел для тебя. думал, что так будет лучше».       Сонхва прикрывает глаза и ритм картинок замедляется, позволяя прокрутить все слова, которыми они сопровождались. И как только люди могут писать настолько мерзко, почему это даётся им с поразительной лёгкостью? Даже хештегов, сопровождавших ветку этих противных картинок, достаточно для понимания, что изощрённее прочего человек прокачивает навык осуждения. И как обидно, что в правильное русло оно направлено аж почти никогда. Случай Джуна не стал исключением. «знаешь, я спёр твой браслет… придурок, правда? сам не знаю, зачем это сделал».       Синяя макушка появляется в поле зрения Сонхва, и мысли с чёткостью выстраиваются в желание увидеть Кима с его натуральным цветом волос. Как на тех треклятых фотках с постов, линки которых Джун пораженчески выписал на охристой бумаге. Безвозвратно доверил ему.       Всё, в чём Сонхва пытался разобраться весь этот год, было безропотно открыто в листе размера а5, и в браслете из тонких плетений красного шёлка. Джун боится осуждения, но ненавидит прятать свои чувства. Эта цепочка работает и в обратном порядке, приобретая причинно-следственную связь. И как Сонхва повезло оказаться в эпицентре этого размеренно коллапсирующего пространства.       Джун отзывается лёгким смехом, на что-то сказанное ему Ёсаном, и прямо в этих чертах вся двойственность парня. Сонхва задыхается в этом. Было ещё кое-что от этих разрушительных волн убегающее, в безжалостно сломанном пространстве. То, о чём Джун предпочёл умолчать. То, что касалось лично его, никак с Сонхва не соотносясь. Но последовательно изучая зеркалки сайта, в подчищенности которого сомнений не было, Пак полностью отдавал себе отчёт в своих главных проблемах. Нет ничего, что касается Джуна, не касаясь его самого.       Сейчас перед Сонхва человек, который умеет улыбаться, умеет шутить, и у которого, даже в трещинах, безупречная маска идеально запечатывает холод. А чуть меньше краски, меньше аксессуаров, и к чему не прикоснись — всё лёд. Зима для Хонджуна затянулась непозволительно надолго. Второе апреля прошлого года подарило ему эту межсезонную стужу в лёгких, как бантик на видео, которое, наверняка, Джун никак не может удалить из памяти. Да что и говорить, если всего-то другого сервера и одного часа потраченного времени было достаточно, чтобы Сонхва смог его найти.       Там Джун яркий.       Глазам больно.       Он там такой, каким между секундами, иногда, появляется только на сцене — слишком. Он — абсолютно точно — делает всё не задумываясь, но растягивает это затуманенное удовольствие: целует, кусает, играет.       Там, возле стены, он будто мазками, которые яркие, высечен, но вот вокруг цвета, как под копирку, холодные... Кто вообще такие бледные краски для стен выбирает? И почему Джун не заметил, что он там лишний...       Он там опасный. До возможно зарождающегося отвращения. Даже для Сонхва. Но не по причине осуждения — ревнует. Хонджун не может быть таким с кем-то. Это Сонхва обижает. И тот, кто это снимал, тот, кому Хонджун это делал — бесят. Чуть-чуть Сонхва думает, что по заслугам, и что Джун сам заигрался. Но это до звонкой пощёчины, ведь он сам может видеть и чувствовать, как это поломало. Киму там 17, а второго точно можно привлечь за растление, пусть и в отношении Джуна это звучит до неприличия громко. Вряд ли он жалел бы, если бы не последствия. Он просто хотел быть ярким. Поломало. Теперь не узнаешь.        А узнать Сонхва хочется до дрожи. Понять больше, возможно, немного осудить, но тихо, не отталкивая. Отталкивать определённо не хочется. Лето в глазах Джуна болеет зимой и только это является неправильным. Не всё то, что он делал на видео. То живое, несправедливо выставленное на всеобщее обозрение, заболело осуждением. И теперь тонет в луже. 2 апреля прошлого года, больница       Тело безбожно ноет, и уже непонятно, где конкретно находятся ушибы. Кажется — везде. Хонджун сидит на кушетке и бесцельно буравит взглядом пол. Под определённым углом и с силой. На самом деле, сознанию намного больнее, чем телу, и тут манипуляции медсестры не помогут. Нельзя наложить обезболивающие пластыри на растянутую до обезображивания спицами память. Скорее пол под тяжестью взгляда треснет. — Ащщ, — острая боль пронзает предплечье, где неосторожно промывалось чем-то обеззараживающим. — Омо, а на этих монстрах гонять не больно? — Женщина вскидывает брови, скользя взглядом по зажмуренным от боли глазам, и возвращается к обработке раны. — Радуйся вообще, что так обошлось, даже без швов. Считай, чисто для знания.       Джун усмехается. Знать теперь он определённо будет. Хотя конструктивные выводы в голове так и не сложились. Что ему, собственно, нельзя в этой жизни делать, чтобы избежать подобного? Жить? Такое понятие кажется скорее обобщённым, глупым. Если рассмотреть детальнее, то, по факту, это будет пара вещей. Выбросишь и не задумаешься.       Действовать необдуманно — нельзя.       Парень выходит в широкий холл, покидая блок первой помощи. Четыре коротких ступеньки вниз и в регистратуру.       Играть с эмоциями — больно. Позволять желанию управлять — ещё больнее.       В приёмной, напротив появляется такой же человек, в ссадинах и ушибах, немного отзеркаливающий Джуна. На этом схожести заканчиваются. И сам человек на этом тоже. Безразличен и черты смазаны. Хотя сейчас они тянутся в подобии улыбки, и спицы в джуновской голове параллельно тянут простынь воспоминаний сильнее, разрывая в нескольких местах сеточку нитей. Доверять глупо и нельзя нельзя нельзя. Предавать людям легко и, похоже, в кайф. Очень глупо, до невозможности. — А я думал тебе понравятся фотки, я ведь так хорошо снимаю, — человек усмехается, интонационно выделяя последнее слово. И как жаль, что оно для него не станет последним.       Хонджун молчит, смотрит прямо напротив, и понемногу закрывает внутри дыхание. Тут человек, вроде. Был близкий, но в том же значении, что и «человек». А если «но», то уже не важно. Толку копаться в уже порванном, неспешно опадающем с острия материале? — Так ещё и компенсацию придётся платить, тццц, — парень наклоняет голову набок и щурится в напускной участливости, — и зачем только, а?       Ни-ка-ко-го толку. — Ну, Джунни, к чему вся эта импульсивность?       Ким тянет с кармана тёмных джинсов телефон, сокращая в сознании расстояние между предательскими спицами. На экране быстро находится нужный файл, и, нажимая плей, он безэмоционально разворачивает яркое свечение видео к лицу собеседника. Наблюдая, как в несколько секунд рушится пафос и заносчивость перед экраном, Джун мысленно отплёвывается от собственных вкусов. Почему этот человек, что так легко гнётся под всем, что сильнее его, считался важным? Оказывается, у «ошибаться» нет радиуса действия. Доверять и нельзя должны быть рядом. — Если к моему выходу из больницы видео и посты всё ещё будут в сети, то это, — телефон придвигается ближе, — будет следующим в ленте новостей.       На этом Хонджун глухо разворачивается, направляясь в сторону застекленного выхода из этого белого, пропитанного болью пространства. — Надеюсь, ты понимаешь, что чинить байк будешь тоже самостоятельно.       Дверь ударяется о косяк, и стёкла гулко содрогаются под волной вибрации. Джуну обидно, что с белым пространством боль не закончилась.       Апрель бьёт по щекам промёрзлым ветром, забирая всю надежду на приход тёплой весны. Пальцы, замерзая с каждым новым шагом по улице, обновляют новостную ленту школьной группы. Последние несколько постов исчезают непосредственно перед взглядом, и далее пропадает чёртово видео. Но на этом всё и останавливается. Смахнув страницу ещё несколько раз, Джун убеждается: главный пост от сегодняшнего утра и ветка под ним не исчезают. — Сука.       Пряча руки в рукавах свитера, парень смахивает с лица тёмные пряди волос. Перед глазами начинают плыть очертания объектов, а спицы в сознании рвут последние куски памяти. Обезображено и холодно.       Апрель предатель. 17 июня 15:30 — Джун, неужели ты всерьёз? — Ёсан, метавший в друга всю неделю исключительно обиженные реплики и взгляды, за последний день уцепился как за полосатый круг надежды. Порядком подзадолбанный точечными атаками мозг Кима уже не был способен выдавать новые аргументы. Тем более, что и старые, не утратившие актуальность, не имели для младшего веса. Тем более, что Ёсан вообще не особо то слушал. — Ну ведь всё же идеально складывается — ты сегодня даже просто не успеваешь на автобус!       Ким с усталой улыбкой прикрывает глаза, вдыхая как можно поглубже. Начинаются последние круги ада. — Во-первых, билет у меня на без десяти пять, и я даже успею принять душ. Во-вторых… — Да ты задолбал! — Светловолосый придвигается ближе по широкой подоконной плите, и опирается руками на колени старшего. — Ну зачем ты это делаешь, ты же не хочешь туда ехать! — Он давит на ноги сильнее, и Джун, теряя равновесие, скатывается с насиженного места. — Чёрт, Ёсан! Хватит качаться вместе с Чонхо, так же и синяки будут, — он потирает колени, кидая раздосадованный взгляд на руки Кана, в который раз подмечая, что школьный пиджак всё больше и больше натягивается в районе плеч. — Он тебя чем кормит там?!       Из-под светлых прядей взгляд тяжёлый, однозначный. Перевести тему не удастся, хотя на теме Чхве Ёсан довольно легко подвисал. Но Джун, похоже, превысил лимит. — Мы не об этом говорим, — такому голосу Ким подчиняется, и возвращает свою пятую точку на оконный проём. Он устало выдыхает. — А что я могу тебе ещё сказать? — Брови изгибаются в умоляющей гримасе, в точности повторяя итог их утреннего разговора. И вчерашнего. И позавчерашнего. И задолбал тут именно Ёсан. — То, что: «Да Ёсан, ты прав Ёсан, я не поеду в эту долбанную академию», — пальцы, имитировавшие речевой аппарат Джуна, наклоняются к полу и примыкают друг к другу. — Это типа был поклон? — Синеволосый скептически тыкает в руки младшего, а сталкиваясь с серьёзным взглядом тёмных бусин, пораженчески запрокидывает голову назад. — Ладно, ладно, оставлю это без комментариев.       Он поджимает губы. — Но вообще-то… — Джун! — По рамкам приличия, ты ни перебивать меня не должен, ни кланяться вот так низко я тебе не должен. — Хонджун!       Ким тихо смеётся, зажимая руки между ногами, и поправляет складки брюк. Ёсан его точно доведёт. — Слушай, ну это у тебя есть Чонхо, у которого ты можешь жить, сбежав от родителей… — Я не сбегал! — Ёсан возмущённо толкает парня в плечо, и тот опять теряет равновесие. — Да хватит блин! Прекращай качаться! И не суть как ты это воспринимаешь, факт фактом — ты живёшь вне дома без явного согласия родителей, и… — Джун тормозит, теряя нить разговора, и ответно толкает младшего, — ты меня с мысли сбил!       Ёсан прыскает пренебрежением и откидывается на свод окна. — Тоже мне мысль, — он пристально смотрит в глаза напротив, — было бы реальное желание, то и жить ты бы нашёл где.       Джун вполоборота сканирует друга. Эмоции меняются. — Это ты на что намекаешь? — На кого, — чётко поправляет Кан, не оставляя ни миллиметра для погрешности. — Издеваешься? — Джун поражённо ведёт подбородком, сильнее пронзая взглядом младшего.       Светловолосый меняется в лице, и, окинув ещё раз Хонджуна взглядом, опускает его вниз. Джун замечает, как цепко младший держится за оконную плиту, пальцами вжимаясь во вмятинки камня. — Нет, — тихо, — просто ты ведь и сам знаешь, что, на самом деле, издевательство…       Тайм аут, взятый дождём, постепенно прекращается, и мелкие капли начинают бить не тут и там, а более прицельно. Серый камень всё больше усеивается маленькими точками, а по листьям деревьев отбивается новый ритм.       Хонджун смотрит на друга, и понимает, что причин ехать у него аж целый ноль. И Ёсан, конечно же, прав. Издевательство наступать себе на горло, ломать свои желания. В который раз. Но ведь он сам всё до этого довёл. Весной, осенью, двумя неделями ранее он всё сделал для того, чтобы вогнать себя в эту ловушку. Остаться тут, и пытаться что-то исправить? Да, это то, чего он хочет. Быть может и шансов у него гораздо больше, ведь его отец намного сговорчивее родителей Ёсана. Но.       Он боится. Всё ведь так легко портится его собственными желаниями. Всё очень легко обезображивается его глупостью. Бросить семь лет обучения музыке в рулетку неизвестности? Ради. Чего.       Смотрит на Ёсана, цепляет боковым взглядом размытые силуэты, опускается к рукам, где апрельские порезы сеточкой вразнобой как детский рисунок.       Бывает очень страшно, когда угроза потерять всё осязается.       Билет на автобус 16:50. Он ведь уже опаздывает, вроде. — Мне нужно уже идти. — Джун, — неверяще, с обидой.       Он не глядя спускается с холодного камня, и под кеды попадается что-то твердое, гладкое, из-за чего корпус ведёт в сторону. Пытаясь вернуть равновесие, Джун переступает вперёд. С громким всплеском воды, ноги оказываются по щиколотку в луже. — Твою… мать.       Чёрные кеды постепенно наполняются водой, а Джун только и может с грустью смотреть на белых бабочек, краска которых ещё не успела полностью высохнуть. Сеточкой пигмент размывался по чёрной ткани. — Чтоб тебя… — Я же говорил, что кто-нибудь в неё вступит, — Ёсан следом спрыгивает с окна. — Оу, у вас тут авария? — Звонкий голос Чонхо слышится слишком ярко на фоне личной джуновской трагедии. Он же их только сделал. — Кто-то обувается не по погоде?       На саркастический тон младшего Джун раздражённо поднимает взгляд, но сталкивается не с главным шутником положения, а с Сонхва. С его улыбкой.       Автобус уходит в 16:50. — Тебе там комфортно что ли? — Низкий голос ласкает слух Джуна. Возможно, и да. — Вылазь давай.       Реагируя на слова Пака, Ёсан, усмехаясь, тащит Кима на себя. Обувь, пропитанная водой, противно хлюпает, заставляя поёжиться. — Мы вообще хотели вас позвать отметить последний экзамен, но… — Уён критически мажет взглядом по ногам Хонджуна, — похоже в начале программы будет твоё переобувание.       Джун растерянно перебирает взглядом стоящих рядом, и поднимает часы к лицу.       15:47.       Он опаздывает. Ему хочется, чтобы автобус уехал без него.