Kiedy wrócisz do domu

Есть что-то огорчительное и одновременно порочное в том, как наше восприятие меняется в зависимости от того, откуда смотреть. Взгляды Тони и Наташи встречаются над большим букетом красных роз, небрежно засунутым в вазу. И он, и она помнят такие розы, у них были совершенно разные мысли, но теперь они видят их одинаково – как что-то, что было и ушло, что причинило столько боли, но больше не имеет значения. В отличии от могилы, возле которой они сейчас стоят. Они все следят, чтобы она была всегда чиста и аккуратна. – Ты не умеешь складывать букеты, Нат, – делает замечание Тони, поправляя несколько смятых лепестков. – Никогда у тебя не получалось. – Я много чего не умею, никто не может все, – соглашается Наташа. Она складывает свой черный зонтик и поднимает лицо к облачному небу, позволяя последним каплям дождя скатиться по щекам. – Ты, к примеру, не способен прощать людей. Прошло больше шести месяцев, Тони, когда ты наконец поговоришь с Пеппер? – Не знаю? Время всегда течет слишком медленно или слишком быстро, если чересчур много о нем размышлять. Когда Брюс перестанет себя мучить и выйдет из лаборатории? Когда Альпине дойдет, что Стив Роджерс не игрушка, чтоб точить когти, а живой человек из плоти и крови, и ему не нравится, когда кошка залазит ему на голову? Когда Джеймс перестанет порываться убить Стрэнджа при встрече? – Я его понимаю. Стрэндж – подонок высшей пробы. Как он мог никому не сказать… – …что даже если Синди проснется, то только чтобы потом все равно умереть? – заканчивает Тони. – Он с грустью смотрит на надгробную плиту и думает о безмолвном, неподвижном и с каждым днем все менее похожим на человеческое теле девочки, которой никто из них не мог помочь. – Нелегко знать все, что ему известно. Каждый день делать выбор, что и кому говорить. Он знал, что она обречена, как только ее увидел. Он сказал, что она должна была уйти, а все произошедшее только выиграло ей время. Время для чего? Мне трудно сказать. Как думаешь, было бы лучше, если бы она вообще не возвращалась? – Я тоже спрашиваю себя об этом. Если все равно суждено умереть… то ради чего все было? – Это и называется жизнью, дорогая. Никто не знает зачем, и каждый день все наново, – Тони последний раз поправляет цветы. Те никогда не вянут, и даже если он и не видел доктора Стрэнджа, все равно уверен, что это благодаря его заклинанию. Баки же никогда не заходит на кладбище. Он и в этот раз ждет возле выхода, сидя на капоте машины и задумчиво глядя вдаль. Тони трет носом его холодную щеку и поправляет его шарф. – Ты же догадываешься, что Синди не хотела, чтоб ты отдал концы из-за пневмонии, потому что грустил по ней, да? – и по-прежнему этот колкий, черный юмор, рожденный на почве избытка сожалений и страданий, делает его чуточку уверенней. Какое-то мгновение Баки смотрит на него, не говоря ни слова, но затем встает, сжимая его руку. – Я постоянно напоминаю себе, чего бы она хотела, – вздыхает он, ныряя в долгое объятие. – Только это и помогает мне вставать с постели. – И немного еще я, – Тони закрывает глаза, когда они соприкасаются поцелуем – сладко-печальным, как и всякий раз, когда они здесь. – Думаешь, она знает? Что мы… счастливы? Насколько это возможно, по крайней мере. – Было бы хорошо. Хоть Стрэндж и божится, что ее здесь нет. Где бы она ни была сейчас… Надеюсь, ей не больно. И что она не сердится. Что она счастлива. – Насколько это возможно, – Тони машет на прощание подмигнувшей фарами Наташе, проезжающей мимо них. Она сворачивает в сторону Башни, и им не по пути. Облака темнеют, дождь льет на них и на белое надгробие вдали. Баки открывает дверцу машины для Тони. Вопреки своей скорби он улыбается все чаще с каждым днем, и оттого даже мрачное небо кажется чуточку светлей. Жить хочется все сильнее. – Что ж, Тони, – говорит он, заводя двигатель и медленно трогаясь с кладбища к их усадьбе за городом. – Пора домой.