Венец Лета

      Южная провинция была разделена на земли: Центральные, Обычные и Неблагополучные.       Центральные, вопреки названию, находились ближе к югу; с расположенного на вершине огромной плоской горы города виднелось море, раскинувшееся широкой, но ещё весьма далёкой полосой под горизонтом. Крохотная жемчужина — столица, связующее звено с остальными землями; место, где пересекались торговые и транспортные пути, развивались экономика и культура, жили зажиточные купцы и знать — по статусу, однако, существенно уступающая знати соседних провинций.       Обычные земли простирались на север от Центральных, вытягиваясь широким полукругом. Бескрайние луга и обрабатываемые поля, леса на порой холмистой местности, словно ступенями спускающимися со столицы; спокойное, но ничем не примечательное пристанище для простолюдинов и низшей знати — если сбросить со счетов частые даже летом холодные туманы, дожди и тёмную завесу из облаков, угрюмо тянущуюся ещё дальше к границам.       Неблагополучные земли обрамляли провинцию, рваными, иссечёнными краями впиваясь в соседние, захватывая подножье гор и исчезая за густым туманом. Разбитая клочками серых едва плодородных земель зона трущоб и деревень с десятком-другим осунувшихся изб, почти круглый год накрытая свинцовыми тучами, опускающимися со скалистых вершин.       Провинция Сердец на западе, Алмаза на востоке и кажущаяся бесконечной Пиковая провинция — столичная, немыслимо простирающаяся на север, так далеко, что даже на картах не видны границы — и вместо них лишь абстрактные тучи. Три совершенно других мира, каждый с особенными ресурсами и климатом, специализацией в производстве: умеренно холодная влажная тайга сменялась обильными снегопадами, частыми заморозками с погребёнными подо льдами каменоломнями, чтоб в итоге перейти в обширные скальные луга и лесостепи, развороченные карьерами, шахтами, подземельями.       Между миром низших и высших проходила полоса бесплодных земель, испещрённая горами, болотами, катакомбами. Всего пятнадцать миль до рая*.       Хадж находился ещё в тридцати к югу и был бедной, сотканной из трущоб и хилых домов деревушкой со слабо плодородными полями и почти всегда серым небом. Опускающиеся с гор грозовые, а зимой — снежные облака были угнетающей, порой разрушительной обыденностью. Несколько жёлтых оштукатуренных домов с багрово-красными черепичными крышами ещё выдерживали натиск стихии, их выложенные камнем основания покрывались мхами и лишайниками, обрастали сорняком, местами трескаясь, но всё ещё выполняя свою функцию; чуть больше народу уживалось в самодельных, нелепо перекрытых соломой и осколками шифера хижинах, с каждым ливнем мучаясь от беспрестанно протекающей крыши, собираясь на кухне и с кружкой чая или чего покрепче пережидая непогоду. У большинства же кухни не было вовсе — лишь вкопанный в землю костёр с натянутой парой метров выше простыней.       В деревне не было ни магазинов иль лавок, ни почты, ни школы — зато были трактир и церковь, изо дня в день связываемые незримой тропой алкоголя, исповедей и всё новых и новых грехов.       С порога последней доносился плач, эхом отражался от стен и ускользал в трущобные улочки, бился в забрызганные после дождя окна. — М-м-м, что такое… — пепельная макушка скрылась под одеялом, пока её обладатель сквозь сон ворочался, пытаясь прогнать из головы надоедливый шум. Но внезапно замер и с неожиданной резвостью, ещё едва проснувшись, пополз на другую сторону комнаты, путаясь в ногах. — Юно, что с-?!       Вопрос оборвался на полуслове: свернувшийся калачиком брат спал, очнувшись лишь от яростно трясущих за плечо рук; тело пробирало дрожью, но, коснувшись чужих ладоней, Аста понял, что это от холода. Щёки же оставались сухими.       Вопрос — открытым. Впрочем, старая догадка быстро сменилась новой. — Что случилось? — Слышишь? Точно соседи пришли картошку красть — и наша ловушка их бам!!       «Ловушкой» громогласно звался дырявый алюминиевый тазик на второй ступеньке погреба, с впопыхах собранным звенящим хламом на дне**. — Нелепо. — А если бандиты? — Бандиты не кричат, как дети, Аста… — прислушался Юно. — И плакать с чего бы? — А если малолетние бандиты? А если, — мальчик схватился за голову, — если они нарушат сон сестры Лили?! — Идём уже…       Девушка стояла на пороге церкви, покачивая в руках плачущий свёрток. Едва заметив её, Аста сорвался на бег; следом за ним подоспел и Юно. — Кажется, у вас теперь младший брат.       Улыбка сестры, показавшаяся Асте как всегда очаровательной, была полна грусти. Трущобы Хаджа плавно переходили в соседние деревни, образуя рассечённый на лоскуты, погруженный в бедность и отчаяние массив. Каждый день забытые богом крестьяне приходили в церковь, дабы напомнить о себе, выпросить милость, — и вскоре лишить её других, в том числе самых беззащитных в мире существ.       Лили знала, что Аста и этот младенец, плачущий на её руках, — счастливые исключения; многих просто выгоняют на улицу, далеко от потенциального приюта, как было с Юно. А ещё больше — топят, как котят, в реке у подножья гор, смывая едва появившуюся жизнь в безызвестность.       И даже «счастье» — понятие относительное. Эти дети не имели будущего, но пока не знали об этом.       Как ей сказать Асте, что его судьба была предрешена с самого рождения? Как сказать Юно, что есть кошмары, от которых ни травы, ни надежда не спасут, — и имя им жизнь? Как сказать людям вокруг, что если чудеса и бывают, то только для избранных?       Как сказать «нет» новорожденному плачущему ребёнку, когда церковь будет переполнена и больше не сможет никого приютить? — У него есть имя? — Аста с восторгом прыгал вокруг сестры, тщетно пытаясь заглянуть в свёрток в её руках. Обычно рядом с подброшенными детьми оставляли какую-то вещь или, как было с ним, записку. — Нет. Можешь придумать, если хочешь.       Мальчик сложил руки в задумчивом жесте, вспоминая известные ему имена. Встал на носочки, заглянул в приоткрытые сиреневые глаза: малыш успокаивался, сквозь ещё не обсохшие слёзы смотрел в ответ — и Аста упорно пытался найти в них подсказку, намёк на то, что желало это крохотное, пока безымянное существо. На ум пришла книга, которую Лили читала на ночь ему и Юно. Потрёпанная временем, по словам Орджи, доставшаяся ей от приёмной матери, с историей про молодого чародея, умевшего колдовать пламя, обращать его во что угодно — сияющие в воздухе диски, руны, даже полумифических существ, которые защищали народ и помогали натопить в домах в морозные зимние ночи. Героя, о котором почти никто никогда не слышал и который внешне ничем не отличался от крестьянина: ни типичных для сказок мантий, причудливых шляп или магических книг — обычная одежда, удобная для работы в поле, повязка в волосах и густо усыпанные веснушками нос и щёки. Последнее и привлекло внимание Асты. Ребёнок был ещё слишком мал для веснушек, но на щёчках отчётливо проступали тёмные пятнышки. Мальчик не мог видеть того, но, держа малыша на руках и чуть раскрыв покрывало, Лили заметила ближе к ушам, вниз по шее и на ручках такого же цвета полосы — знаки, созданные соком особых трав, что произрастали возле гор. Впопыхах нанесенный оберег, второй — после жизни — и последний дар от родителей, что решили отказаться от только появившейся жизни. — Придумал, придумал! Давай назовём его Нэш! — А ведь правда, — улыбнулась сестра. — Что скажешь, Юно?        Мальчик молча кивнул. Мерно покачиваемый на руках младенец затих, глазки умиротворённо закрылись. Наступал рассвет.

***

— Пятьдесят пять процентов.

      Под кожу закрадывается липкий страх; вокруг темно и до невозможного тихо. Собственный пульс выстукивает в ушах, на фоне этого отовсюду словно дребезжит ручей — и не сразу доходит, что это шумит кровь, неистово струящаяся в сосудах. Дыхание слышится громче штормового ветра, прежде чем хрипнет в горле, так и не достигнув лёгких: воздух вязкий, тяжёлый, забивается в трахее, будто встретив барьер.       А высоко вверху — глаза. Тёмные, синие, полыхающие мрачным огнём и сжигающие само пространство вокруг.       Человек впереди уже горит.

— Ты не слаб…

      В висках словно бьют стёкла.       Юно проснулся в немом ужасе, хватаясь за уши, словно это поможет защититься от звона под черепом. Вокруг извивался ветер: холодил мокрую от пота кожу, взъерошивал слипшиеся волосы. Паника отступала, перед глазами обретала очертания реальность: сумрак, солома, скомканная под боком простынь. Вместо пугающего ничего ощутился запах сырых дров и трав.       Он открыл глаза раньше, чем темнота задушила совсем, а голос сорвался на отчаянный вой. Щёки стали мокрыми от слёз, всхлипы бились в груди, но заглушались крепко сжатой подушкой — успел. Аста морщился во сне, недовольный, что его руку сбросили и рядом теперь пусто, но не проснулся — и Юно был бесконечно этому рад.       Чуть пошатываясь, мальчик поднялся на ноги и, протерев глаза, направился во двор, когда из угла комнаты донёсся шорох. Подошёл ближе, заглядывая в колыбельку: Нэш дёргал ножками, сдвигая вниз одеяло, и шумно подвсхлипывал. — У тебя что-то болит?       Забавный вопрос от того, кто минуту назад выглядел почти так же.       Колыбелька была высотой почти с Юно — доставала чуть выше подбородка, — так что протянуть руки к малышу получалось лишь меж деревянных прутьев, но уж никак не взять на руки. Рядом не было ни табуретки, ни какого-нибудь ящика, чтоб стать сверху, — лишь разрубленные вчетверо поленья или крупные, которые мальчик просто не дотянул бы. А даже, если б что подвернулось, не решался пробовать: от одной мысли, что он споткнётся, не заметив какого-то камня, заденет что-нибудь свёртком или банально упустит его из-за тяжести, начинали дрожать ещё пустые руки. Ему упасть с высоты здешнего потолка — заработать пару приличных ссадин, возможно, перелом, а ещё задаться очень уместным вопросом: нахрена?       Вот только младенец не спросит и даже не пикнет, если с ним что-то случится — достаточно высоты и по колено. Юно уже видел, чем всё заканчивается.       Всхлипы уверенно переходили в полноценный плач, заставляя паниковать: у Асты уже триггер на подобное — после месяца-то подряд таких бессонных ночей — и сейчас, когда получилось наконец справиться самому, Юно не хотел, чтобы тот просыпался. Мерно раскачивал колыбельку, как показывала Лили, — и днём это помогало! — но Нэш начинал реветь громче, вводя мальчика в состояние полнейшего смятения.       «Почему? Что я не так делаю?»       Но Нэш лишь вскинул ручку, перекатившись чуть на бок, и зацепил пальцами один из деревянных прутьев, из-за чего заплакал ещё сильнее. За спиной послышался шорох сбрасываемого одеяла и хрустящей под простыней соломы.       Ничтожество. Как и раньше, ничего сам не может. — Юно, стой! — Аста ухватил лишь воздух на том месте, где секунду назад стоял брат. Заметил затравленный взгляд, блеснувшие в глазах слёзы, прежде чем тот выбежал на улицу.       По правую руку заливисто кричал Нэш, по левую трепыхалась сдвинутая на входе простынь. Аста протёр глаза и тряхнул всё ещё сонной, гудящей от шума головой: и что делать теперь, куда идти? Неуверенно — крайне сомнительно — поставив на то, что Юно никуда не денется (по крайней мере, далеко), а малого слышит вся округа (в том числе Лили), он притянул к колыбельке завалявшуюся под соломой половинку полена и стал сверху, заглядывая в колыбельку, раскачивая и пытаясь строить смешные рожи в ещё непроглядных сумерках.       А ставка оправдалась: оббежав вокруг церкви, Юно остановился напротив входа в комнату, где жили старшие. Наскоро стёр рукавом слёзы и нерешительно занёс кулачок, чтоб постучать, когда дверь распахнулась и на пороге показалась сестра — на удивление, полностью собранная, в своём привычном одеянии. Что-то подсказывало, что она проснулась заранее. В руках держала плед и небольшую коробочку. — Сестра, прости, пожалуйста… там… — Что случилось? Аста? — мальчик мотнул головой. — Нэш? — Он начал плакать и ударился. Я не смог его успокоить, — всхлип. — Теперь ещё Аста проснулся… — Тише-тише, всё будет хорошо. Идём.       Сестра стёрла скатившиеся по щекам слезинки и протянула руку, за которую Юно тут же ухватился. Улыбка Лили, добрая и уверенная, всегда успокаивала, забота и поддержка отражались в каждом жесте — они с Астой были во многом похожи, в чём-то совсем разные, но перед обоими становилось одинаково стыдно за случившееся. Следуя за сестрой, мальчик не мог понять, что заставило его так по-глупому бежать, избегать того, кто лишь желал ему помочь, побыть рядом, пока кошмар не останется далеко позади. А ведь прошло всего пару минут.       Это было нелепо. Как и многое, что он делал, очень, очень нелепо. — Вот скажи мне: ты дурак? Это что такое было?       Услышав частые приближающиеся шаги, Аста соскочил с полена и стал поближе ко входу, чуть обиженно хмуря брови. Завидев Юно, скрестил на груди руки и негодующе притопнул, требуя ответа; тот пропустил вперёд Лили и потупил взгляд, нервно переминая пальцы. — Так рад, что брата по интересам нашёл, что скоро сам подвывать начнёшь? В хор плакальщиц надумали? — мальчик молчал, немного утешаясь тем, что в потёмках не видно горящих со стыда ушей. — Чёрт, пора бы в лечебных целях… — Нет. — Да.       Юно успел лишь жалобно пискнуть, когда Аста запрыгнул ему на спину, обвивая ногами вокруг талии, и начал крутить за уши. Попытки сбросить его или как-то извернуться заканчивались ничем: мальчик держался цепко, ещё и успевал причитать в процессе, пока оба не рухнули на солому. Лили лишь покачала головой, подходя к плачущему младенцу. — Ну, мальчики, здесь вам поделать нечего. — Почему? — Здесь просто темно, — перебил Аста. — Нэш ничего не увидел. А я старался, между прочим! Юно, зацени, — мальчик оттянул пальцами щёки, начиная корчить смешные рожицы. — Ну? — Хорошо, что темно… — Эй?! — Аста, Нэш ещё слишком маленький, чтоб понять такое. И дело не совсем в этом, — девушка взяла плачущего ребёнка на руки и обернула пледом, начиная мерно раскачивать в руках. — Разложи те травы в подушку и под простынь, только не очень много, — кивнула на оставленную возле колыбельки коробочку. — А я пока покормлю его. — Посреди ночи? — в один голос спросили братья. Юно, подвсхлипывая, всё ещё держался за покрасневшие от «наказания» уши. — Это нормально: все дети в таком возрасте кушают понемногу, но часто. Можно и по три, и по четыре раза за ночь просыпаться. — Пф-ф-ф, понял, — выспаться стало ещё более сложной задачей, но Аста отнюдь не унывал — казалось, даже приободрился. Вскочил и подбежал к сестре, мельтеша вокруг, но ввиду роста всё равно не замечая скрытого за подвёрнутым пледом личика. — Нэш, да ты главный петух деревни: кукарекаешь до рассвета — и даже раньше, чем Юно!       Тот пристыженно потупил взгляд в солому, стряхивая повисшие на волосах травинки. Аста немного сбавил обороты. — Да ладно тебе, ничего ж страшного не случилось. К тому же, сегодня с тобой всё хорошо.       Юно не хотел признаваться, что это не так.       Лили вышла, а мальчишки подкатили к колыбельке ещё по одному полену, приступая к порученному им делу. На фоне общей сырости и лёгкого древесного запаха ощутились сладость и тёрпкость трав; среди разноцветных перьев и пуха, которыми была набита подушечка, теперь были намешаны смутно различимые в потёмках синие и бледно-розовые сухие цветы. Аста немного смял их, раскрошив и ещё больше усилив запах; несколько штук забросил под простынь. Расправив плед, мальчишки расселись на поленьях в ожидании Лили. Та вскоре вернулась; Аста с удивлением отметил, что Нэш до сих пор плакал. — Что с ним? — Малышей нельзя долго не кормить — потом начинаются проблемы. — Но если покормить, всё же будет хорошо? — Всё не так просто.       Девушка положила Нэша в колыбельку; наперёд сдвинулась надетая через плечо сумочка — и только сейчас Аста заметил, что в той лежала книга.       Не было ни лампы, ни достаточно лунного света, чтобы читать, — хватало лишь, чтоб разобрать дорогу под ногами и смутные очертания предметов. А Лили достала её, раскрыла в первой трети и взяла в левую руку, правой касаясь покрасневших от слёз детских щёк: — Водная магия восстановления: «Святая Колыбель Речного Духа».       Разворот засиял так ярко, что с непривычки заслепило глаза. Лили прищурилась; ладони окутало слабое лазурное свечение, а вдоль предплечий, извиваясь, начала собираться мана. Спустя несколько секунд она собралась в капли, ещё через несколько — в цельный водный поток, тонкими нитями устремившийся к Нэшу. Тот плакал и вертелся, размахивая маленькими ручками, но скоро начал затихать; раздражённые от слёз глаза приоткрылись, дыхание стало ровнее. — Ну что ты? Всё будет хорошо, — пальцы погладили ещё красную щёчку. Нэш всхлипнул, потянулся к возникшей за чужой ладонью водной птице и усмехнулся, когда та блеснула чуть ярче и мерно качнулась вправо, взмахнув крыльями и стряхнув с них мелкие брызги. Аста взвизгнул: казалось, засияет и без всяких фонарей: — У-о-о, сестра просто нечто!! — Юно с недоверием покосился на брата, нехотя отвлекаясь от уже погасшей и спрятанной в сумочку книги. Он был полностью согласен, с каждым его словом, но голос звучал немного иначе, чем обычно. — Готовит, как боженька, заботится о нашей церкви, такая красивая и добрая — и Нэш при ней перестаёт плакать… И твоя магия очень-очень красивая! — Да ладно тебе, Аста, я просто- — Выходи за меня!!       В комнатке запала тишина: ни сквозняка, ни хруста соломы, ни тихого шуршания пледа вокруг Нэша или его короткого смеха. Лили неловко улыбнулась, янтарные глаза Юно округлились, словно блюдца. — Что, прости? — Выходи за меня! — Ты с дуба рухнул?! Тебе пять лет, а сестра — монахиня! — А ты — долбанный зануда! — Аста высунул язык, сильно щуря глаза. Нахмурился, задумавшись, — и сложный мыслительный процесс забавно отразился на сосредоточенном личике. — Ладно, с первым правда. Тогда через десять лет?? — Ты второе слышал?! — Неважно! — Ещё как важно! — Я докажу, что достоин!!       Юно не успел отреагировать, как Аста пронёсся мимо и выбежал на улицу. Кричал, преисполнившись эмоций, на всю округу — и из ближайших домов вскоре послышались не совсем довольные возгласы, намекающие, что глубокой ночью пора и совесть знать. Мальчик извинялся, видел, как помятые пробуждением лица исчезают в кромешной тьме комнат, как закрываются от прохлады окна, и снова пищал, вскидывая вверх руки и не зная, как выплеснуть переполняющие его силы. Спать не хотелось совсем, взгляд мельтешил по округе в поисках чего-либо стоящего.       Лили замерла, от шока развеяв магическую птицу над Нэшем, но тот даже не напоминал о себе, словно чувствуя неловкость ситуации. Хотелось браться за голову, смеяться или всё и сразу: пятилетний мальчишка на полном серьёзе говорил — вопил — о том, о чём не имел ни малейшего понятия. И был очаровательно счастлив. — Его бес охватил… — Нет, он просто дурак, — Юно спрятал улыбку, глядя, как брат копошится в клумбе, выбирая самые красивые ромашки. Сквозь закрывающие лицо ладони всё же пробивался смех.       Немыслимо. Просто немыслимо.