* * *
Как оказалось, в этой церквушке не было исповедален, — тех мелких комнат, где напряжение возрастало до предела, почти не было света и разговор вёлся через дурацкое окошко, — что, на самом деле, обрадовало Ремингтона. Он бы проклял весь свет, если бы что-то и дальше разделяло его с этим восхитительным наивным мальчиком. Ремингтон бесцеремонно курил в помещении, где уже никого, кроме их двоих, не было. Эмерсону, кажется, было всё равно, — он был смертельно уставшим. Хотя по его недовольному взгляду, когда Рем только достал сигарету, так не скажешь. Они молчали. Казалось, будто весь мир замолк. Не было слышно ни звука ни в церкви, ни с улицы, и, казалось, Ремингтон мог услышать чужое сердцебиение и то, как кровь текла по венам. Очаровательно. — Святой Отец, — наконец разорвал тишину хриплый голос Лейта, — я согрешил, и греху моему нет прощения. — Все грехи наш милостивый Господь готов отпустить, мой друг, — успокаивающим тоном произнёс Эмерсон. Видно, что ему хотелось поскорее освободиться и уйти в свои покои, чтобы начать следующий день, ровно такой же, как и остальные. — Нет, вы не понимаете, — Лейт бесцеремонно потушил сигарету о скамью, на которой они сидели. — Грех мой в том, что разум мой поглотил один лишь человек. — Разве чувства к этому человеку есть грех? Реми замолк на пару секунд. Не потому, что думал, что сказать, о нет. Ремингтону всегда есть что сказать. Он специально сделал паузу. Оттягивал время, а до чего именно — о, Эмерсон скоро всё узнает. — Проблема в том, отец, что... — Ремингтон сглотнул — да господи, он едва сдерживал улыбку, чёртов актёр, — вы и есть этот человек. Казалось, будто весь мир остановился в тот момент. — Простите?.. А вот теперь Ремингтон решил начать игру. Он выдохнул, ещё мгновение — и Эмерсон услышал, как заперлась входная дверь. Сама по себе. — Что... — Тише, тише, — успокаивающе произнёс Рем, мягко улыбаясь, и в этой улыбке была грань между нежностью и грёбанным оскалом. Его ладонь легла на чужую шею, коснувшись мягких волос. Эмерсон замер. — Нравитесь вы мне, Отец, — негромко, маняще проговорил Лейт. — А я, знаете, всегда получаю то, что хочу. — Что ты себе позволяешь?! — возмутился Барретт, попытавшись оттолкнуть странного посетителя, но тот был необычайно слишком, слишком силён для его хилой комплекции. — То, что хочу, — усмехнулся в ответ Ремингтон, облизав пухлые губы и опустив свои бесстыжие глаза на чужие. Секунда. Ещё одна. Сердце Эмерсона пропустило удар, и непонятно, почему: то ли из-за всей ситуации, то ли из-за этого наглого и лишённого всякой нравственности взгляда на себе. По спине и ногам пробежали мурашки. Ещё секунда. Ещё несколько ударов сердца, которые, казалось, Ремингтон чувствовал. Ему хватило нескольких секунд, чтобы, наконец, наклониться и накрыть чужие губы своими, страстно их сминая, без всякого намёка на робость. Глаза закрыты, дыхание стало шумным. Эмерсон не понял и не заметил, как начал ему отвечать. Ремингтон не собирался останавливаться: он проводил по чужим губам языком, а вскоре и вовсе позволил себе проникнуть им в чужой рот. Лейт, казалось, не просто целовал его — он будто забирал себе чужую, невинную и безгрешную душу. И стоило этой мысли проскочить в голове Барретта, как тот разорвал поцелуй, пихнув Ремингтона в грудь. Тот не был удивлён — скорее, возмущён. — Да кто ты, чёрт побери, такой?! — не менее возмущённо произнёс Эмерсон, сбросив чужую руку и отодвинувшись от парня. На его лице появилась ухмылка. Ухмылка, не значившая ничего хорошего. — Да, считай, угадал, — ответил Рем, чьи глаза в следующее же мгновение потемнели: стали чернее ночи, даже белки. Эмерсон мог поклясться, что ему не показалось. — Проваливай. Отсюда, — отчеканивая слова, прошептал Барретт, и хоть говорил он уверенно, в глазах всё же прослеживался страх. Ремингтон оскалился, его глаза всё ещё были чернее чёрного. — Я-то уйду, Эмерсон. А ты сможешь без меня? — Изыди! Ремингтон в ответ только громко рассмеялся, запрокинув голову назад. Его звонкий смех, его чёртов голос разнеслись по всей церкви и, кажется, застряли в этих старых стенах. Свечи в миг потухли. — До скорой встречи, Эмерсон. Посмотрим, насколько надолго тебя хватит. После этих слов Ремингтон поднялся и, как ни в чём не бывало, направился к выходу. Щелчок — дверь открылась снова, и он вышел за порог церкви. Хлопок тяжёлой двери. Эмерсон остался один. Наедине с собой, гробовой тишиной, роящимися мыслями в голове и ощущением тепла на губах. Барретт тут же подорвался с места, зачитывая себе под нос молитву, и отправился в свои покои. Этого не было. Ничего не было. Этого дня не было, этого дьявола не было, этого грешного поцелуя не было. Лучше бы самого Эмерсона не было, Господь Всемогущий.* * *
Эмерсон спал плохо. Можно сказать, что почти не спал. Ему снился Ремингтон. Снились его дьявольские глаза, его улыбка от уха до уха, его голос, смех, губы. Поцелуй. Всё, что случилось немного раньше его мозг решил воспроизвести во сне, чтобы окончательно свести с ума несчастного Барретта. Тот злился, просыпался, ворочался и молился, прося Господа отпустить его великий грех; прося наказать его как можно строже, суровее, но облегчить его душевный груз; прося сделать что угодно, лишь бы забыть об этом проклятом дне. Но каждый раз, когда засыпал снова, он видел этого парня, ставшего для него личным дьяволом во плоти. Знал бы он только, что таилось в самом тёмном углу его крохотной каморки. Точнее, кто. Таилось и улыбалось, издеваясь над разумом не такого уж и Святого Отца.* * *
На счастье Эмерсона, Ремингтон как будто испарился. Будто его никогда не было. Снова стало так спокойно, тихо, — словом, как раньше. Барретт был этому несказанно рад — он мог спокойно выдохнуть и забыть о том дне, как о страшном сне. Эмерсон всё так же читал вслух молитвы, крестился и помогал простым людям избавиться от их грехов, успокаивая их неспокойные души. Жизнь вновь стала прежней — обычной. Такой, о которой он молился. О которой мечтал. Но всему хорошему приходит конец рано или поздно, так ведь? Очередной день, очередные прихожане, очередные молитвы. Город плавно накрывали сумерки, будто подкрадывались, снаружи загорались фонари, а церквушку по-прежнему освещали свечи. Стоял осточертевший запах воска, к которому, правда, всё равно по итогу привыкаешь, хочешь того или нет. Люди по-прежнему молились, что делал вместе с ними и молодой Святой Отец. Наконец, вечерняя служба была окончена — Барретт хлопнул Библией, несильно откашлялся, прочищая горло, а после, когда все прихожане вышли и он запер дверь церкви, он отправился в свои покои. День не был тяжёлым или хоть каплю выдающимся, но усталость всё равно брала верх, так что отдых был ему необходим, — как и всем живым существам, впрочем. Он снял с себя одежду, кроме нижнего белья, помолился перед иконой ещё раз на ночь, искренне желая сегодня поспать спокойно, и только после этого, в одном нижнем бельё, он лёг в постель, укрывшись подобием одеяла. Закрыл глаза, перевернулся на спину — самое удобное положение для сна, по крайней мере, для Эмерсона. Барретт не отличался тем, что умел быстро засыпать — он много ворочался и засыпал подолгу, особенно в последнее время после тех событий. Тут любой бы долго засыпал из-за количества мыслей в голове, — и, кажется, не своих, — поэтому ему приходилось просто ждать, когда мозг временно отключится. И он почти заснул, почти дождался. Только в итоге дождался совсем не крепкого сна. — Эй, Эми... Барретт инстинктивно дёрнулся и резко распахнул глаза. По правде говоря, лучше бы он этого не делал. На его бёдрах удобно устроился тот самый чёрт, которого он так сильно мечтал забыть. Тот самый Ремингтон, чёртов дьявол во плоти. — Что... — Тихо, тихо, — прошептал Реми, после чего послышался щелчок со стороны двери. Заперта. — Что, будешь продолжать строить из себя святого? — Парень наклонился к лицу Эмерсона, широко улыбаясь, но эта улыбка была больше похожа на тот самый грёбанный оскал. Барретт сглотнул. Но не от страха. Он отрицал это всеми возможными способами, не признавал до последнего, но ничего не мог поделать с тем, что такой вид парня его возбуждал. Причём... Слишком. Ремингтон провёл языком по губам Эмерсона, заставив того зажмуриться, — скорее, от закравшейся мысли, что он просто сожрёт его сейчас, — а Лейт только засмеялся. — Прекрати... — А иначе? — Реми высунул язык, слегка прикусив его. — Не делай вид, что тебе не нравится, у тебя это очень плохо получается. Эмерсон сглотнул снова, теперь уже потому, что тот был прав. Хотя бы по постепенно твердевшему члену Святого Отца это было очевидно. — Даже не пытаешься сопротивляться, какой заинька, — хихикнул Реми, принявшись тереться промежностью о чужой член сквозь ткань нижнего белья. И Барретт сдался. Он откинул голову назад, промычав, и немного выгнул шею, ладонями сжав простынь под собой. Он услышал смешок где-то рядом. Стоило ему открыть глаза, как Ремингтон вовлёк его в страстный, влажный поцелуй, который даже с произошедшим тогда в церкви не сравнить. Всё ощущалось по-другому, даже пространство, что Эмерсон знал вдоль и поперёк; даже собственное тело, разум. Всё было как будто не своим, но... ему нравилось. А Ремингтону, кажется, тем более. Эмерсон, безусловно, отвечал на поцелуй. Его рука легла на шею парня, притягивая таким образом к себе; горячее дыхание друг друга возбуждало их обоих не меньше, чем эти трения через одежду. — Выйдем немного на новый уровень, — разорвал Рем поцелуй, вновь оскалившись, и в следующую же секунду ни на нём, ни на Эмерсоне не было нижнего белья. Смутился ли Барретт? Определённо нет. — А ещё Святой... — едва слышно произнёс Рем, после чего, устроившись поудобнее, обхватил ладонью член Эмерсона, взяв покрепче и принявшись водить вверх-вниз. Медленно, неспешно — явно издевался. Впрочем, а чего ещё от него ожидать? — Сколько же у тебя этого не было... — спросил Рем, но скорее не у Эмерсона, а у кого-то сверху. — Соскучился по ощущениям? — Замолчи. — И после этого Барретт притянул парня к себе за шею, снова вовлекая в поцелуй, одновременно протискивая свой язык в дьявольский рот. Он будто отдавал душу снова. Но теперь уже не был против этого. Ремингтон продолжал достаточно сильно сжимать чужой возбуждённый член, стал быстрее водить рукой вверх-вниз, не разрывая поцелуя и искренне им наслаждаясь. Он наслаждался даже не столько своей победой, сколько ощущениями, которые доставлял и себе, и лежащему под ним парню. Незабываемо. И так по-дьявольски хорошо. Эмерсон неосознанно забрался рукой немного выше и сжал взъерошенные волосы, причём сильно, но Рем как будто этого не чувствовал. Тот охнул, но, скорее, больше для возбуждения и создания какой-то атмосферы, чем от боли. Барретт понятия не имел, мог ли тот ощущать какую-то физическую боль, но ему было, впрочем, плевать. Отец понятия не имел, сколько длилось всё это, сколько раз Рем провёл по его члену, иногда издевательски останавливаясь, но в конце концов он почувствовал, что вот-вот — и всё закончится. Он даже в мыслях не мог произнести этого слова. А Ремингтон мог. — Кончаешь, да? — ухмыльнулся Лейт, сжав член ещё сильнее, заставив Эмерсона зажмуриться и рвано вздохнуть. — Давай, кончи для меня, ну же, Эми... Эмерсон захныкал, и сам не понял от чего — от осознания всей ситуации или от желания скорее уже кончить, потому что всё это было слишком для него. Будто пытка, но такая приятная. В глубине души ему не хотелось, чтобы всё это кончалось. И, спустя почти минуту, Барретт кончил. Его живот был весь в сперме, как и рука Ремингтона, улыбавшегося от уха до уха. На пару секунд Эми забыл, как дышать. Но в скором времени всё-таки пришёл в себя. Реми не прекращал улыбаться. — Искуситель чёртов... — О, можно просто Ремингтон, — хихикнул Лейт, слизав с ладони всю сперму. — Не ври, что тебе не понравилось. Эмерсон в ответ промолчал, неловко отведя взгляд. И снова смех, и снова этот проклятый дьявол наклонился к нему, взял за челюсть и заставил взглянуть на себя. — Если ты думаешь, что это всё... Ремингтон облизал губы, наклонился ещё ниже — их носы почти соприкасались друг с другом. — ...то ты очень сильно ошибаешься, — промурлыкал он, протянув почти каждое слово с этой наполовину безумной ухмылкой на лице. Эмерсон вздохнул и не смог сдержать ухмылки. Одному Господу было известно, как Святой Отец был этому рад. И рад этому чертёнку без рогов и хвоста, но зато с дьявольской улыбкой и взглядом. Все мы не без греха, так ведь?