***
Тихие постукивания капель дождя о стекло навевают лёгкую атмосферу меланхолии вкупе с затемнённой комнатой. По телевизору снова идёт какой-то ситком, который крутят на повторе каждые пол года, а в руках бутылка пива. Юта отпивает немного и отставляет её в сторону, когда подкуривает сигарету. Пальцы свободной руки скользят в прядях выжженных в блонд волос и сжимаются на затылке. На его футболке пятна от липкого алкоголя, уродливыми кляксами растёкшиеся по ткани, а на предплечьях синяки. Он усмехается, когда слышит чужой кашель, но только сильнее давит на макушку, заставляя взять глубже. — Бля, малыш, убери зубы, — глубже затягивается и смотрит в глаза блондина с усмешкой. — Блять, — Сычён утирает тыльной стороной ладони слюну с губ, — он слишком большой, я не могу его полностью взять. — Можешь, — закатывает глаза Накамото и снова дёргает Дуна за волосы, заставляя взять в рот. — В конце-концов я тебе пиццу купил, будь хоть капельку благодарен. Парень что-то мычит недовольно, но почти сразу же замолкает, стоит Юте нажать ступнёй на стояк, упирающийся в ткань джинс. Сычён расслабляет горло и втягивает щёки, позволяя члену скользнуть в жаркую глотку. Он активно сосёт с характерными причмокиваниями и низко стонет, когда Юта трёт его стояк. Японец дышит тяжело и тихо стонет. Эти низкие стоны застревают в голове надоедливой, но такой любимой мелодией. Касания его пальцев, мягкие поглаживания щёк и затуманенный взгляд. Всё в Юте сводит Сычёна с ума, он его точка невозврата. И пока пепел одиноко падает с тлеющей сигареты, Дун берёт глубже, лишь потому, что глаза японца смотрят умоляюще-требовательно. Ему невозможно отказать. — Блять, детка, — стонет Юта и фиксирует голову парня руками, пока рьяно долбится в его рот. — Я сейчас кончу... Блять, да. Блондин всё активнее двигает головой и морщится от боли в горле. Скулы уже сводит, но он лишь послушно заглатывает во всю длину, пока Накамото кончает ему в рот. Сперма стреляет в самое горло и Сычён даже не давится. Он прокачал навык минета специально для японца. Тот стонет и матерится, жмёт на макушку, задерживаясь в таком приятном нутре. Сычён упирается носом ему в лобок, зажмурив глаза. — А теперь проглоти, малыш, — с отдышкой шепчет Накамото, поглаживая заалевшие щёки. Сычён послушно сглатывает, неотрывно смотря в тёмные глаза. Он целует тонкие пальцы японца, что мажут по губам слюну и даже прикусывает один. На губах Юты довольный оскал и его идеальные зубы сверкают улыбкой. Сычён не хочет падать в него с головой, но сдаётся каждый день. Дун переползает к старшему на колени и тут же целует. Чужие ладони берут в плен, оглаживают кожу под футболкой. Каждое его прикосновение подобно порханию бабочек, такое же волнительно-трепетное. Дун тихо стонет, когда Юта сжимает его соски меж пальцев и льнёт ближе. Их губы лишь на мгновенье в томительной близости отстраняются и оба смотрят друг другу в глаза. Японец видит как тёмные зрачки всё больше поглощают шоколадный океан чужих глаз. На его губах играет улыбка стоит вспомнить, как года три назад Сычён рассказывал ему о странном твитте. Юта сказал, что когда человек смотрит на то, что действительно любит его зрачки увеличиваются, поглощая цвет глаз. Сычён смотрит из-под пушистых ресниц, блядски-дерзко и всё же с долей страха. Накамото проводит подушечками пальцев по его обветренным губам, сам учащённо дышит. Любовь к Сычёну наполняет его до краёв в такие моменты. Ведь любовь не в клятвах и общих фотках. Любовь во взгляде, жестах и прикосновениях. Любовь живёт в его улыбке и холоде кожи. Любовь это его маленький шрамик на скуле и неровные мизинцы, сломанные в младшей школе. Любовь это тонкие ключицы, худые длинные ноги и хриплый голос. Любовь это когда он бурчит недовольно, но стоит коснуться, как сам ластится, подобно дворовому коту. Любовь это Дун Сычён. Юта целует его в губы снова, теперь тягуче-сладко и медленно, покусывая нижнюю. Пальцы Сычёна скользят в алых волосах и подрагивают от возбуждения, когда жаркие поцелуи касаются оголённой шеи. Дун хочет, чтобы японец трахнул его прямо здесь и сейчас, растворившись в партнёре навечно. — Это похоже на порнуху, которую ты вчера мне показывал, — тянет Тэн и откусывает кусок уже остывшей пиццы, кивая на двух парней. — Только там актив был в кепке. — Это та, в которой парень обмазал член острым соусом? — бросает Джонни, роясь в холодильнике. — Что? Нет, — усмехается Тэн, оборачиваясь к своему парню. — Что за херню ты смотришь? — Хочешь как-нибудь попробовать? — парень выглядывает из-за дверцы холодильника, растягивая губы в улыбке. — Бля, да давай, — жмёт плечами таец. — Купим острый соус и будем ебаться всю ночь. Сычён нехотя отрывается от губ японца, когда Джонни щёлкает выключателем и гостиную затапливает яркий жёлтый свет. Он помогает старшему застегнуть джинсы и падает на диван рядом, уложив голову тому на плечо. Джонни и Тэн устраиваются на кресле рядом. Точнее брат на него садится, а Тэн просто взбирается к нему на колени. Иногда Сычён думает, что таец тактильный маньяк. — Вы нам помешали, — недовольно выговаривает Юта, поднимая глаза на парней. — Мы старались, — с издёвкой кидает ему Тэн. Дун лишь закатывает глаза и хватает со столика открытую бутылку с пивом, отпивая немного. Вкус спермы всё ещё остро чувствуется на языке даже после хмеля. Японец же втыкает в телевизор и старательно скручивает косяк. Когда его язык скользит по бумаге, смачивая её слюной, Дун нервно сглатывает. Тэн отвлекает его от грязных мыслей своими разговорами, повествуя о недавнем походе на собрание анонимных наркоманов. И, нужно признать, впервые помогает этим. — Вся эта херня с анонимными собраниями похожа на сборище кучки ебанатов со своей идеологией, — выносит свой вердикт Сычён и передает бутылку с пивом Тэну. — Кучка ебанатов со своей идеологией это религия, — пожимает плечами таец и отпивает из бутылки, тут же поморщившись. — Вкус странный. — Наверное потому, что я отсасывал Юте несколько минут назад. Тэн резко отплёвывается и показательно сильно трёт губы, пока парни закатываются хохотом на диване. Не то чтобы это было не правдой, ведь член японца несколько минут назад буквально полировал его щёки. Парень до сих пор чувствует его горький вкус на языке. — Мы принесли пиво! — кричит Тэён, когда за ним захлопывается входная дверь. На улице ливень, парни вымокли до нитки. — А я тату-машинку, — Джехён заходит следом и кидает японцу коробку, которую тот ловко подхватывает. Парни садятся у дивана рядом с теликом и пока гиперактивный Тэён что-то восторженно лепечет, Чон смотрит лишь на его светлые волосы, с кончиков которых падают дождевые капли. Сычён не особо вслушивается, лишь кладёт макушку на крепкое плечо и упирается взглядом в экран. Какой бы отвратительной ни была жизнь, в такие моменты она особенно прекрасна. Когда друзья сидят рядом, громко смеются и дурачатся. Когда они обсуждают глобальное потепление, а после размер члена мистера Питмена, учителя биологии. Они до смешного несерьёзны. Потерявшиеся дети, ставшие теми, кого так презирали. Тэн сидит на наркоте, как и его погибшая мать. Джехён абьюзит Тэёна, приковав к себе. Поступает так же, как и его отец с матерью. Юта торгует наркотой и успешно идёт по стопам отца. У Джонни проблемы с алкоголем, а Сычён тонет в затяжной депрессии. Всё настолько херово, люди тонут в этой утопии, но ничего не могут поделать. Вокруг никого и ничего, лишь белый шум. И пусть положение безвыходно, жизнь остаётся прекрасной в этом моменте. Когда они сидят вот так, болтают обо всем и ни о чём одновременно, пока улицы заливает холодный октябрьский ливень. На экране телевизора разноцветные помехи, что мешают рассмотреть лица актёров, да они и не нужны. Пиво дешевое на вкус и отдаёт хмельной горечью, но приятно расслабляет мысли. Тэн смеётся так звонко, что хочется закрыть уши и только Джонни в этот голос вслушивается. Тэён как всегда возмущается смешно со своими королевскими замашками, рассказывая как поставил на место очередного одноклассника. Маленький мальчик, настолько неуверенный в себе, что самоутверждается за счёт других. Они все такие и в жизни нет проблеска солнечного света. Будто на их улице вечный ливень, что сейчас уверенно тарабанит каплями по разбитому асфальту. Руки Юты такие холодные, такие же как обветренные губы. Но этот холод приносит спокойствие, когда эти самые пальцы перебирают пряди светлых волос. Их любовь так непринуждённа и несерьёзна. Немного посредственна. Такая детская и в то же время пугающе взрослая. Они не думают о последствиях, когда прыгают с обрыва в беспокойный океан. Они ведь держатся за руки, переплетая окоченевшие пальцы. В чужих глазах и звёзды, и вселенные, и океаны. В них всё самое прекрасное и в то же время страшное. Их любовь такая же как жизнь. Утопичная и неправильная. Настолько безысходная, что и думать не хочется. Сычёну не хочется думать в принципе, сидя вот так в захламившейся гостиной. Люди любят простые эмоции и приятные ощущения. Им не хочется ломать голову над сложными теоремами и загадками, усложняя жизнь. На улице стоит ночь, а звук дождя перебивают лишь рёвы проезжающих мимо машин. Дун бы хотел остановить этот момент навечно. Оставить этот тёплый вечер, полный глупых споров и счастливых улыбок навсегда в реальности. Он не хочет снова тащить отца в туалет, а после укладывать в пьяном трипе в постель. Не хочет видеть мамины слёзы и истерики на утро. Он не хочет видеть порезы на руках у Джонни и синяки на своих венах. Так хочется сбежать из этой жизни на встречу прекрасному. Слушать шум прибоя, обнимать Юту и целоваться с привкусом соли на губах. — Эй, хочешь спать? — Юта с нежностью шепчет ему на ухо, когда глаза Сычёна постепенно слипаются и внешний мир превращается в смазанную картинку. — Давай, я уложу тебя в кровать. Дун лишь мычит что-то, мотая головой. Вечер настолько приятный, что уходить не хочется вообще. Тем более Джонни сейчас пытается открыть бутылку пива глазом. Такое зрелище младший точно не пропустит. — Так, знаете, это переходит все границы! Ворвавшийся в квартиру Марк как гром солнечным летним днём. Одет как всегда распиздяйски. Ёбаный недорэпер. Сычён цепляет взглядом в его руках бутылку дорогого коньяка и вопросительно вздёргивает бровь. Впрочем, как и все, находящиеся в комнате. Даже Джонни оставил свои попытки лишиться глаза. — Короче, я как всегда работал, никого не трогал, — начинает Ли и нервно треплет гнездо чёрных волос. — И тут опять Донхёк! Нет, вы мне объясните. Это как пубертат должен ударить в бошку? Я чувствую себя жертвой насилия! Пока Марк активно машет руками, рассказывая ахуеть какую интересную историю, парни еле сдерживаются, чтобы не заржать. Уже около трёх месяцев, как Ли устроился на подработку в кофейню, к нему активно катает яйца один из постоянных посетителей. Шестнадцатилетний мальчишка Донхён, у которого цвет волос меняется чаще, чем носки. Однако пацан из богатой семьи, гоняет на новеньком бмв и вообще не парится о будущем. Идеальный вариант, для таких как Марк. — Так что произошло? — сдерживая смех, переспрашивает Джонни. Выходит у него с трудом, из-за чего лицо больше напоминает надувшийся шар. — Сегодня он предложил мне отсосать взамен за дорогое бухло, — вздыхает Ли и со звоном ставит бутылку того самого бухла на журнальный столик. — Ну и вот. Парни, больше не сдерживаясь, закатываются громким хохотом. Марк лишь морщит брови и от неловкости заламывает пальцы. Лучше парням не говорить, что ему ахуеть как понравилось. Будут ржать всем отрядом пока не найдут новую жертву. — Добро пожаловать в пидорский кружок, — смеётся Сычён, утирая выступившие слёзы пальцами. — Да натурал я! Мне нравятся вагины! — И ебать Донхёка. Мы поняли, успокойся, — Юта усмехается, обнажая свои белоснежные зубы. Парни расходятся ближе к часу ночи, когда Джонни уже еле держит себя на ногах. Тэн тащит его в комнату, прощаясь с уходящими Тэёном и Джехёном. Сычён подмечает у первого синяк на спине, когда его короткая джинсовка задирается и укоризненно смотрит на Чона. Тот лишь фыркает в ответ и берёт Тэёна под руку. Марк валяется дохлой тушей на диване, разглагольствуя с потолком на тему своей гомосексуальности. Видимо, потолок побеждает, потому что спустя несколько минут Ли уже названивает Донхёку. Дун трёт уставшие глаза и лениво топает на второй этаж. Убирать бардак желания нет. В их захламившейся гостиной ничего не изменится.***
— Юта, больно, блять! Сычён тихо скулит, утыкаясь в подушку лицом и прикусывая ткань постельного. Слишком сильно пахнет порошком и хлоркой. Задница уже горит от боли, от чего младший постоянно дёргается, но японец сильно давит на поясницу. Сам Накомото уже тяжело дышит от усталости. Даже волосы в хвостик собрал. — Вин, расслабь задницу и заткнись, — почти ласково просит Юта. Хотя, скорее, почти по-человечески. Блондин громко матерится, снова ныряя лицом в подушку, стискивая ткань побледневшими пальцами. Вот какой чёрт его дернул спорить с Накамото на желание? Все в округе знают, что этот придурошный тот ещё псих. Нужно сказать спасибо, что хотя бы не заставил бегать голышом по улице. Или того хуже. — И... Всё! Японец откидывает спавшую на глаза чёлку и убирает тату машинку, второй рукой бережно протирая надпись на правой ягодице. Дун лишь вздыхает с облегчением, приподнимаясь на локтях и косится на свежую татуировку. Видимо, у младшего низкий болевой порог, а потому тату эта первая и последняя в его жизни. Парень поднимается с постели и подходит к зеркалу, чтобы рассмотреть надпись. Юта пока убирает машинку и краску, вытирает руки и вообще витает в своих мыслях. До тех пор, пока в него не летит ахуенно большая книга. Война и мир, кажется. — Ты ебанутый?! Это чё за херня? Сычён кидается первыми попадающими под руку вещами в японца. Глаза его округлились от злости, а зрачки расширились. На правой ягодице красивым шрифтом красуется свежая тату: «Собственность Накамото Юты». Этот придурок, Юта, набил ему подобное на заднице. Нет, конечно, спасибо, что не на лбу и всё же. Сычён всегда сам по себе. Их посредственная любовь длится короткими мгновеньями счастья. Дун никогда не знает, в какой момент Накамото снова пойдет ебать очередного милого парня из бара. И бить такое? Для чего? Ради стёба и издевательств? — Разве всё не так? — Юта смеётся, ловко уворачиваясь от носков, книг и прочих мелочей, летящих в него. Сычён в одной футболке, злой и потрёпанный. Такой сексуальный. — Я уже говорил тебе. Ты принадлежишь мне, особенно эта шикарная задница. Градус кипения зашкаливает. Сычёну кажется, что у него вот-вот повалит пар из ушей. Зазнавшийся мудак. Конченый придурок. Уёбок. Он так хочет сказать это всё, но молчит, стоя в метре от японца. Его глаза, как обычно холодные, не выражают ничего. Нет ни тени улыбки или усмешки. Будто перед парнем обычная холодная статуя. Сычёну хочется сказать так много. Почему Юта изменяет ему? Почему бросил тогда на вечеринке с весом в карманах? Почему даже не приходил месяц. Почему он относится к нему как к пустому месту и указывает что делать? Сычён бьёт его первый. Губа японца лопается и по подбородку стекает струйка тёмной крови. Теперь его холодные глаза опасно блестят огоньком азарта и Сычёну бы остановиться. Но злость и обида застилает глаза. Он бьёт его снова и снова, припечатывает к стене, а после сам отлетает к противоположной. Юта бьёт в солнышко, наставляя согнуться пополам, заскулив от боли. Вот она, наша любовь. Накамото подходит ближе, касаясь холодными пальцами щёк. Гладит, успокаивает. А Сычён будто вот-вот разрыдается. Он разве много просит? Только чтобы Юта его любил. Большего ведь и не нужно. Парень щетинится, отворачивается от горячих губ, что покрывают поцелуями лицо. У него на скуле зреет синяк, а у Накамото всё хлыщет кровь. Японец грубо хватает за волосы и к себе поворачивает, почти вгрызаясь поцелуем в губы. Такие мягкие и приятные. Поцелуй с привкусом пива, крови и сигарет. Сычён упирается ладонями в широкую грудь, в надежде оттолкнуть, но с каждым прикосновением лишь сильнее тает под напором. Юта слишком хорошо знает его тело. Футболка с принтом какой-то рок группы первая улетает в сторону, когда Накамото валит парня на кровать. Он удобно утраивается меж разведённых ног, пока Сычён со страстью цепляет его алые волосы, жадно отвечая на поцелуи. Адреналин и возбуждение смешались в один ядерный коктейль. Юта трётся грубой тканью джинс о нежную кожу, вызывая жжение, но тут же извиняется горячими поцелуями. Его губы скользят по линии ключиц, а зубы оставляют новые отметины. Японец выпрямляется, сдёргивая с себя худи и безумным взглядом смотрит на парня под собой. У Сычёна постельное бельё с молнией из тачек, но даже не это приковывает внимание. Его болезненная худоба так прекрасна, пускай и убийственна. Его тело напоминает кости, плотно обтянутые кожей. Кажется, сделай лишь одну ранку и она от напряжения разойдётся тут же. Блондин кусает припухшие губы, облизывает их часто и тяжело дышит. Взгляд у него не менее дикий. И смотрит он с некой опаской. Потому что иногда Юта напоминает ему неуправляемого монстра. Такого страшного ублюдка, которого лучше прикончить и выкинуть в канаву. Но... Юта припускает джинсы, даже не собираясь заморачиваться и снова опускается, лаская чужое тело. Его зубы цепляют сосок и Сычён издаёт первый сорванный стон. Юта повторяет снова и снова, терзая чувствительные соски, пока надрачивает блондину рукой. Дун мечется по постели, выгибается и хнычет. Ему до звёздочек перед глазами хорошо. Накамото вдыхает его природный запах глубже, целует где-то за ухом и шепчет что-то неразборчиво. Его длинные пальцы, смоченные слюной, уже двигаются внутри. Японец смотрит на зажмурившего глаза Сычёна, молча восхищаясь его красотой. Он прекрасен везде. Даже его синяки, шрамы и слёзы. Всё в нём настолько идеально, будто он картинка из пинтереста. Накамото даже зависает на какое-то время, в голове проносятся картинки. Их детство, частые драки, глупое прозвище «Вин-Вин», которое однажды дал блондину Юта. Он помнит разбитые коленки и костяшки, резкий запах перекиси, сумбурный поцелуй под дождём а после не менее сумбурный секс в старом гараже. Помнит, как Сычён со слезами откачивал его после передозов, как тащил в невменозе на кровать и заботливо накрывал одеялом. Помнит как с трясущимися руками Дун кивал, соглашаясь спрятать вес у себя. Юта помнит, как от него отворачивались все и он харкался кровью на обожжённый солнцем асфальт. А потом перед глазами протянутая тонкая рука и обеспокоенные глазки. Снова запах перекиси и страстные поцелуи. — Эй, ты чего? — Сычён хмурится, когда замечает застывшего Юту. Он кладёт ладонь на его щёку, осторожно поглаживая и постепенно Накамото переводит взгляд уже на блондина. — О чём задумался, а? У меня в заднице твои пальцы и я готов отдать тебе душу. Так чего ты медлишь? Сычён лжёт, целуя оттаявшего японца. Душу он отдал давным-давно. Юта резко дёргает его вниз и входит далеко не нежно. Дун к боли привык. Он в отместку царапает мощную спину и ногами его торс обнимает. Юта двигается резко, выбивая из горла стоны и смотрит в глаза, проникая в душевные глубины. Не отводит взгляда ни на минуту, а Сычён под ним сгорает. Он первый разрывает этот контакт, целует. Юта проникает в самую глубину души, но свою закрывает ото всех.***
Стояла ночь. Капли дождя барабанили по тонким стёклам. Комнату освещал лишь отвратительный жёлтый свет настольной лампы. Тишина перебивалась лишь звуком тлеющего табака и тихими вздохами. Юта курил косяк, иногда передавая его блондину. Последний же лишь смотрел в потолок и тщетно пытался выковырять из под ногтей остатки запёкшейся крови. Оба молчали. Сладкое чувство депрессии с запахом марихуаны. — Что между нами? — напряженное молчание разрывает Сычён, не отрывая взгляда от пожелтевшего потолка. — Кто мы друг другу? Нет... Кто я для тебя? — Мой Вин-Вин, — отвечает, даже не задумываясь. На первые два вопроса отвечать боится. Впервые в жизни Юта так сильно боится. — Зачем всё усложнять? Дун усмехается и моргает часто. Молча встаёт с постели и молча надевает футболку. Походит к окну, прикуривая сигарету и взбирается на ветхий подоконник, свесив одну ногу. Он смотрит на затянутое тучами небо и плачущие облака. Он бы, наверное, тоже расплакался, будь в комнате один. Конечно. Зачем всё усложнять? Юта всего лишь трахает его иногда. И плевать, что браслет на ноге парень заработал, спасая Накамото от легавых. Плевать, что десятки раз лез в драку, защищая. Плевать, что лишь он один откачивал от наркоты и поддерживал в трудные времена. Плевать, что когда у Юты не было денег, Сычён полностью содержал его. На всё плевать. Зачем усложнять? Больно, но привычно. С Ютой всегда только так и было. И если Сычён собственность Накамото, то сам он никому и никогда не принадлежал. — Когда мне снимут браслет, — заговаривает вдруг Сычён хрипло, медленно выпуская изо рта дым, — я уеду отсюда, — кивает на рюкзак, непринуждённо валяющийся в углу. — Я больше всего этого не выдержу. Кайл сделал мне левый паспорт на время, пока мне не исполнится восемнадцать. Подумать только, всего три месяца осталось... — К чему ты это? — Накамото хмурит брови и садится на кровати. Он всё прекрасно понимает. Сычён ускользает из его пальцев, подобно морскому песку. — Ты либо будешь моим, перестанешь сувать свой член в любую сомнительную дыру и завяжешь с наркотой, уехав со мной, — Дун снова морщится. Голова ужасно раскалывается. — Либо останешься здесь. Я не смогу так больше, Юта. Голос Сычёна надламывается, а по щеке стекает горячая слеза. Внутри всё сводит болезненными спазмами, а в душе ураган. Да, он ёбаный слабак и опускает руки. Но больше такой сучьей жизни не выдержит. И ничто это не изменит. Ни посиделки с друзьями, ни дурь, ни Юта. Никто не сможет заставить его остаться в этом месте. Джонни в надёжных руках Тэна. А больше переживать не о чем. Накамото... Он взрослый мальчик, справится сам. Он же оттолкнул Сычёна от себя, доказывая свою независимость. Так пусть варится в дерьме в одиночку. Так хочется сейчас посмотреть на него, прижаться, вдохнуть запах. Но Сычён лишь больно прикусывает губу с ненавистью стирая текущие по щекам слёзы. Он принял единственное верное решение. Он должен завязать с этой жизнью. С Ютой или без него. Только вот будет ли она, жизнь? Хлопок двери звенит в ушах. Сычён смотрит как Юта выходит на улицу, закрывает скрипящую калитку и цепляется пальцам за волосы. Он шагает быстро в сторону собственного дома, а Дун выкидывает бычок в окно. Сегодня он не смотрит через своё окно в комнату японца, прислонив ладонь к стеклу. Пальцы коченеют от холода и Сычён забирается в разворошенную постель, всё ещё пахнущую сексом. Сегодня он не спит, рыдая в подушку с молнией Маккуин.***
Ветер ворошит опавшие листья по асфальту, собирая их в небольшом ворохе. После чреды дождей на улице сияет солнце. Пахнет свежестью и немного сыростью. Старые конверсы заляпаны каплями грязных луж, а в руках потёртый временем скейт. Тяжесть браслета больше не сковывают лодыжку и Сычён гордо подворачивает широкие джинсы. Теперь голую кожу лижет прохладный ветер. Рюкзак на плече придаёт уверенности. Солнечные Гавайи уже ждут его с венками из нежных цветов. Хотелось бы улыбнуться и шагнуть на встречу новой жизни, но в душе всё те же тучи. Сычён смотрит на пустынную улицу своими глазами-бусинами и разочарованно вздыхает. Пути назад нет. Он кидает скейт на асфальт, втыкает в уши наушники и включает новый трек Бруно Марса. Теперь только вперёд. И вот он отталкивается от земли, грустно смотря на горизонт, но... — Эй, псих, меня забыл. Сычён спотыкается, чуть ли не падает, во все глаза таращясь на стоящего перед ним японца. Юта нацепил чертову рубашку с цветочным принтом, шорты и очки на глаза напялил. Стоит себе, лучезарно улыбается, пока Сычён с открытым ртом на него смотрит. Внутри всё переворачивается. Кажется, будто ему привиделось. Сычён даже щипает японца за руку, из-за чего тот начинает смеяться. — Я выбрал тебя, — Юта улыбается и кладёт ладонь на щёку в привычном жесте. Такая тёплая, что Сычён ластится, словно кот. — Я даже... Блять, — Дун нервно смеётся, зачёсывая пятернёй волосы назад. Ему так много хочется сказать, но бьющееся от счастья сердце даже слова не даёт сообразить. — Блять, я думал ты не придёшь... — Эй, как ты мог сомневаться во мне? — Накамото сияет весь, словно июльское солнце. — Я же люблю тебя... А, ещё кое-что! Юта резко отходит и спешно начинает расстёгивать шорты под немое ахуевание Сычёна. Младший и так туго сейчас соображает, а японец новые выкидоны устраивает. Полицейские поглядывают на них с крыльца участка и Сычён уже дёргается, чтобы остановить старшего, но так и замирает. Он начинает смеятся. Громко и звонко, размазывая слёзы по лицу, пока Накамото демонстрирует ему лобок. И тату на нём. «Собственность Дун Сычёна».