Никак

Нирван огляделся, оценивая обстановку, вдохнул поглубже, чувствуя, как наполняется спокойствием, и скинул с головы капюшон. Все привычно, правильно, на своих местах. Торговцы за своими лавками кричат, привлекая людей и браня соседей, бедные женщины с корзинами толкаются тут и там, мирясь с постоянно растущими ценами и соображая, как бы купить побольше тратя поменьше, их дети снуют рядом, заглядываясь на прилавки с яркими побрякушками, которыми каждый из них хотел бы владеть и к которым большинству из них не светит даже прикоснуться, слуги богачей брезгливо расталкивают остальных, явно считая себя наравне со своими хозяевами. Картина, которую ежедневно видят все, кто может смотреть. Он прошел немного дальше, отмечая про себя, что у кузни ему сегодня не стало жарче, даже немного пожалел бедного кузнеца, из-за бедности других беднеющего и самого, услышал визги со стороны дома гончара, пригляделся, замечая теперь и кучу осколков и обломков, застилающих пол мастерской, пожалел заодно и гончара, взявшего себе в подмастерья такого неумеху, и самого бедолагу, которого семья отдала в ученики за совершенно символическую плату и который сейчас наверняка узнаёт, почему о поясе гончара по городу ходит много слухов. Возле богадельни Нирван привычно замедлился, бросил пару медяков в чашу одного из целой стены попрошаек, зная, что вечером, расходясь, они все равно поделят все поровну, обделив лишь слабого головой толстяка, не умеющего считать и сравнивать. Подумал, незаметно бросил монетку толстяку лично, он ведь тоже работает. Может, весь день сидеть без дела и ждать, когда люди сами дадут тебе хоть немного монет — не самый честный заработок, но разве может он их судить? Он обогнул площадь, приметил чуть в стороне, на одной из самых широких улиц города, фигуру, явно отличающуюся от остальных. Широкий перстень на толстом пальце, блестящий под солнцем так, как и водные брызги не смогут, атласная рубаха, тут и там украшенная нитями и лентами, переливающимися не хуже камня на перстне, большой кошель, прикрытый лишь свисающим над поясом боком. Наверняка один из ростовщиков, уверенно и безжалостно разоряющих остальных. Сойдет. Нирван осторожно, будто изначально и собирался идти именно туда, сменил направление, прошел мимо выбранной жертвы и так же не спеша двинулся дальше. А по земле уже катились и звенели монеты, уверенно высыпающиеся из кошелька. Богач чертыхнулся, принялся униженно ползать, собирая свои деньги из пыли и грязи и попутно отгоняя всех желающих ему помочь, и причитать что-то о тяжелой судьбе успешных людей, у которых даже кошельки не выдерживают такого богатства. А Нирван уже скрылся с площади, тщательно спрятав в рубахе семь серебряных «сов» и одного золотого «ястреба», которые успел подхватить из осторожно подрезанного на дне кошелька. Можно было, конечно, срезать и весь кошель, но тогда бы пришлось скрываться, а скрываться не хотелось. Ничего, и этого хватит. Он вернулся к торговым рядам, раздумывая, чего бы для логова умыкнуть, а что можно и купить, хотел уже было выбрать овощей, которых просил принести Хилзар, услышал за спиной: — Ах ты малявка! Так нагло воровать, на виду у всех! Нирван поборол желание сиюминутно проверить, не тот ли богач его вычислил и догнал — ну а что, с его-то габаритами даже Нирван маленьким покажется, — сделал еще пару шагов вперед, лениво обернулся. Увидел, как пекарь за руку тащит какого-то мальчонку за свой прилавок, прижимает его к деревянной перекладине, удерживающей над прилавком навес и с силой шлепает, выбивая из штанов несчастного целые клубы пыли. Нирван поморщился, видя, как тяжелая, явно натренированная ладонь пекаря раз за разом обрушивается на мелкую — явно такую же худую, как и руки с ногами, и шея — задницу мальца, тут же помотал головой. Парнишке еще повезло, что все так: рядом нет стражи, а пекарю не хочется ее звать. Трепка забудется явно быстрее отсеченной руки. Он хотел было уже двинуться дальше, подражая всем другим, не обращающим ни малейшего внимания на разыгравшуюся сцену, вместо этого сделал шаг в сторону пекаря. — Этот по чем? — спросил он, показывая в какой-то случайный хлеб. — Семь «воробьев», — отозвался пекарь. И продолжил охаживать мальчонку, упрямо прикусившего рукав рубашки — такой же грязной и непомерно огромной, как и штаны — и плотно закрывшего глаза. — Я возьму, — сказал Нирван. Пекарь кивнул, явно нехотя перестал шлепать и выпустил мальчишку. Тот схватился руками за пострадавшее место, бегом кинулся подальше, замер, услышав: — В следующий раз стражей позову! — Пекарь пригрозил ему кулаком, будто всего, что было до — было мало, и парень снова побежал, заставляя пекаря уже кричать: — Уж они с тобой церемониться не станут! Он забрал у Нирвана горсть медяков, сунул ему хлеб и тут же занялся кем-то еще — явно более богатым, потому что ему пекарь снизошел улыбнуться. Нирван вздохнул, понимая, что теперь нужно унести хлеб в логово, пока он не запылился без корзины и сумки, отдать его Хилзару и пообещать вернуться за уже обещанными овощами, а потом идти сюда снова, надеясь, что стража так нигде и не появится. Он пошел по улице, прикидывая, не провернуть ли пока что-нибудь еще, увидел, как навстречу ему несется знакомый маленький силуэт в грязной, парусящей одежде, удивленно замер. Мальчишка пронесся мимо него, пригнулся, снова сунулся к лавке пекаря. И ловко умыкнул сразу две какие-то булки, пока тот бережно укладывал товар в корзину своего покупателя. Нирван усмехнулся.